– Ну, ежели ты сам чего словишь в этом плане, то поделись со мной, ладно? – Николай даже глаза закатил к небу.
– Ладно, не позабуду, – ответил Боб.
– А как понимаешь – у меня есть шанс стать вроде Эндера? – спросил Николай. – У тебя‑то, ясное дело, есть – вон ты какой зубрилка.
– Сопли у Виггина – не медовые, – ответил Боб.
– И что это значит?
– Он классный парень, как и многие. Ладно, выясню, поделюсь с тобой. О'кей?
Боб очень удивился, узнав, что Николай так низко ставит собственные шансы встать в ряды лучших. Возможно ли, что негативная оценка учителя в конечном счете верна? Или он сам как‑то высказался в том же плане, а Николай понял?
И поверил?
От ребят, которых ему указал Николай, как склочников и подхалимов, что на первый взгляд походило на правду, Боб узнал имена близких друзей Виггина.
Шен. Алаи. Петра – опять она! Но Шен был самым старым.
В учебные часы Боб обнаружил Шена в библиотеке. Единственной приманкой для посещения библиотеки были видики – ведь любые книги можно было заказать по компьютеру. Однако фильмы Шен не смотрел – в руках у него был собственный компьютер. Он играл в свою фэнтезийную игру.
Боб сел рядом и стал наблюдать. Человек с львиной головой и в кольчуге стоял перед страшенным великаном, который протягивал ему на выбор две кружки с напитками. Звук был приглушен, так что Боб ничего не слышал, хотя, судя по действиям Шена, тот прекрасно разбирался в предложении великана. Его львиноголовый персонаж отпил из одного из кубков и тут же помер.
Шен что– то пробормотал и оттолкнул компьютер.
– Это и есть «Выпивка великана»? – спросил Боб. – Я о ней слыхал.
– Ты что, никогда не играл в нее? – удивился Шен. – Выиграть в ней невозможно, во всяком случае, я раньше так думал.
– Вот и я так слышал. По‑моему, сплошное занудство.
– Занудство? Ну ясно, ты же не пробовал. Ведь если захотел бы, так долго искать ее не пришлось.
Боб пожал плечами, сделав вид, что ему не раз приходилось видеть, как играют другие. Шен улыбнулся. Может, жест Боба не соответствовал манерам хладнокровного крутого солдата? Или забавно было видеть малыша, воспроизводящего такой шикарный жест?
– Да брось ты! Неужто вправду никогда не играл в эту игру?
– Слышь, – сказал Боб, – ты сказал, что раньше думал, будто в нее никто не выигрывает, разве нет?
– Понимаешь ли, я как‑то случайно заметил, что один парень дошел в игре до такой ситуации, в которой мне самому еще никогда не случалось быть. Я спросил у него, что это за место, а он буркнул: "Оно по другую сторону от «Выпивки великана».
– А он сказал, как туда попал?
– А я не спрашивал.
– Почему?
Шен усмехнулся и отвел глаза.
– Небось, то был Виггин, а?
Улыбка исчезла.
– Я этого не говорил.
– Я знаю, ты его друг. Потому‑то и зашел сюда.
– Это еще что такое? Ты за ним шпионишь? Ты от Бонзо?
Все шло наперекосяк. Боб не предполагал, что у друзей Виггина так силен инстинкт защиты.
– Я сам от себя. Слышь, ничего плохого, о'кей? Я только…, слышь, хочу понять… Ты же знаком с ним с самого начала, верно? Говорят, ты его друг чуть ли не со дня приезда, а?
– Ну а тебе‑то что?
– Слышь, у него ведь много друзей, так? И это несмотря на то что он самый лучший в классе и самый первый по боевому рейтингу, верно? И они его не ненавидят?
– Многие bichao «Здесь: скотина, страшила (исп.).» его на дух не переносят.
– Знаешь, парень, я хотел бы иметь друга. – Боб понимал, что не следует напирать на жалобный тон. Ему следовало говорить как маленькому одинокому ребенку, который пытается «звучать гордо». Поэтому свою жалобу он завершил смешком. Будто хотел все обратить в шутку.
– Уж больно ты мал, – ответил Шен.
– На нашей планете все такие, – отозвался Боб.
Впервые за время разговора Шен весело рассмеялся.
– Планета пигмеев?
– Нет, те парни по мне слишком велики.
– Слушай, я секу, о чем ты, – сказал Шен. – У меня, знаешь ли, была очень смешная походка. Кое‑кто стал травить меня. Эндер это прекратил.
– Как?
– Он высмеял их еще сильнее.
– Я и не знал, что он на это способен.
– Нет, он не сказал nada «ничего (исп.).». Он сделал это с помощью компьютера. Послал им весточку от самого Господа.
Ах да, Боб эту историю уже слыхал.
– И это он сделал ради тебя?
– Они ржали над моей задницей. Она у меня была здоровенная. До физкультуры, как ты понимаешь. Давно, стало быть. И он их высмеял, будто, значит, они на мою задницу заглядываются. И подписался «Господь Бог».
– Значит, они не знали, кто это сделал?
– Прекрасно знали. Усекли тут же. Но он ничего не сказал им. Вслух.
– Вот так вы и стали друзьями? Он защищал малышей?
Как Ахилл…
– Малышей? – воскликнул Шен. – Да он сам был самым маленьким в нашем шаттле! Не такой, как ты, но маленький.
И по возрасту тоже, сечешь?
– Он был самым маленьким, а стал твоим покровителем?
– Нет. Не так. Нет, он…, пресекал…, плохое…, вот и все.
Он пошел к группе…, там был этот Бернард…, он дружил с самыми большими, самыми крутыми ребятами…
– Хулиганами?
– Ага, верно. Только Эндер пошел прямо к их первому номеру, к лучшему другу Бернарда – Алаи. И подружился с ним.
– Он украл у Бернарда опору?
– Не так, парень. Совсем не так. Он подружился с Алаи, а потом сделал так, что тот скорешил его с Бернардом.
– Бернард? Это же тот, которому Эндер сломал руку в шаттле?
– Верно. И я думаю, Бернард ему этого никогда не простит. Однако он понял, как обстоят дела.
– И как же они обстояли?
– Эндер – он хороший. Ты просто…, он никого не ненавидит. Если ты сам правильный, он тебе сразу же покажется, тебе захочется понравиться и ему. Если ты понравился Эндеру, значит, ты сам – о'кей, сечешь? Но если ты сам – дерьмо, то от одного его вида тебя воротит. От того, что он существует, сечешь? И тогда Эндер пытается пробудить в тебе твои лучшие стороны.
– А как это – «пробудить лучшие стороны»?
– Не знаю, парень. Откуда мне знать? Понимаешь, ты знаешь Эндера долго, и он все это время хочет одного – чтоб ты был таким, чтобы он тобой гордился. Я говорю, будто… будто ребенок, да?
Боб покачал головой. Для него это звучало как признание в преданности. Это чувство Боб тоже не слишком хорошо понимал. Друзья – это друзья, думал он. Как когда‑то Сержант и Недотепа еще до появления Ахилла. Это не любовь. Когда появился Ахилл, они его полюбили, впрочем, и это чувство больше походило на поклонение… Богу. Он давал им хлеб, они отдавали хлеб обратно. Как…, ну как…
Он же и сам назвал себя «папа». Это то же самое? Не был ли Эндер вторым Ахиллом?
– А ты умница, пацан, – сказал Шен. – Я ведь тут давно. И ни разу не задумался. Как Эндер добился этого? Могу ли я повторить то же самое, стать вторым Эндером? Понимаешь, Эндер…, он…, велик, и тут я поделать ничего не могу.
Разве что уж очень напрягусь. Я просто хочу быть с ним.
– Это потому, что ты тоже хороший.
Шен поднял глаза к потолку.
– По‑моему, это именно то, о чем я говорил в самом начале. Выдал себя с головой. Получается, я просто трепло.
– Большое, старое трепло. – Боб улыбнулся.
– Он всего лишь…, заставляет тебя хотеть… Я умру за него.
Это звучит как геройский треп, а? Но это святая истина. Я могу умереть за него, могу убить за него.
– Ты будешь сражаться за него.
Шен понял это.
– Верно. Он прирожденный командир.
– Алаи тоже будет за него сражаться?
– Будут многие из нас.
– Но кое‑кто нет?
– Как я сказал: плохие, они его не любят, у них от него крыша едет.
– Значит, мир поделен: хорошие люди любят Виггина, плохие – нет.
На лице Шена снова появилось выражение недоверия.
– Не понятно, на хрена я тебе несу эту фигню! Уж слишком ты ловок, чтобы верить в такое…
– Да верю я, – сказал Боб. – Не психуй на меня. – Это выражение он знал давно. Так говорят малыши, когда оказываются в глупом положении. «Не психуй на меня».
– Я не психую. Мне показалось, что ты надо мной потешаешься.
– А мне всего‑навсего хотелось узнать, как Виггин обзаводится друзьями.
– Если бы я это знал, если бы по‑настоящему понимал это, то у меня их было бы куда больше, чем сейчас. Но зато я дружу с Эндером, и все его друзья – мои, а я – их, и вот… вроде как семья…
Семья. Папа. Опять Ахилл…
К нему вернулся прежний ужас. Ночь после убийства Недотепы. Труп Недотепы в воде. А утром – Ахилл. Как он разыгрывал сцену перед малышами. И Виггин такой же? Папа?
Пока не пробьет его час?
Ахилл – зло. Виггин – добро. Но оба создали семью. У обоих люди, которые их любят, которые готовы ради них пойти на смерть. Защитник. Папа. Податель пищи. Мама. Единственный родитель толпы несчастных сирот. Мы же и здесь – в Боевой школе – все сироты. Мы не голодаем, но нам нужна семья.
Только не мне. Я в ней не нуждаюсь. Один папа уже поджидает меня с ножом в руке.
Нет, лучше уж быть папой, чем иметь папу!
Как же это сделать? Пусть кто‑то полюбит меня как папу.
Как Шен любит Виггина.
Шансов на это нет. Я слишком мал. Как щенок. У меня нет того, что им нужно. Все, на что я способен, – защищаться, вырабатывая систему защиты. У Эндера есть много такого, чему он может научить малышей, а они так хотят стать такими же, как он. Но я… Мне известна лишь собственная дорога.
Даже принимая такое решение, Боб отлично знал, что с Виггином он не покончил. Все равно Боб обязан узнать, чем обладает Виггин, что представляет собой.
Летели недели, складываясь в месяцы. Боб тщательно выполнял все классные задания. Он неукоснительно посещал занятия в Боевом зале, где Даймек обучал их двигаться, стрелять, бороться в невесомости. По своей собственной инициативе Боб прошел все факультативные курсы, которые были доступны его компьютеру, получив за них самые высокие отметки. Он изучал военную историю, философию, стратегию.
Он прочел труды по этике, религии, биологии. Он следил за поведением всех слушателей Боевой школы – от только что прибывших новичков до готовящихся к выпуску из школы.
Когда он встречался с ними в коридорах, он знал о них больше, чем они сами знали о себе. Знал, откуда они. Знал, тоскуют ли они по своим семьям, как они оценивают свою страну или религиозную или этническую группу. Знал, насколько ценными они могут оказаться для националистических или партийных организаций.
Боб продолжал читать все, что читал Виггин, смотреть то, что смотрел тот. Слушал разговоры ребят о Виггине, встречался с друзьями Виггина, вслушивался в их слова о том, что сказал или сделал Эндер. При этом Боб пытался сложить это все в некую последовательную философскую систему, в своего рода миросозерцание. В План Жизни.
И обнаружил кое‑что любопытное. Невзирая на альтруизм, невзирая на самопожертвование, ни один из друзей Виггина не сказал, что сам Виггин разговаривал с ними о своих проблемах. Все шли к Виггину, но Виггин не шел ни к кому. Настоящих друзей у него было не больше, чем у Боба. Как и Боб, Виггин был сам по себе!
Вскоре Боба освободили от посещения занятий по тем дисциплинам, которыми он уже овладел. Его перевели в группы со старшим возрастным составом, где его сначала встретили с раздражением, а потом стали относиться с восхищением, когда он обгонял их и уходил в следующую группу, оставив их на полпути изучаемого курса. А как Виггин? Он тоже шел с опережением? Да, но не так быстро. Потому ли, что Боб лучше?
Или потому, что предел в скорости перемещения у него наступал быстрее?
По характеристикам учителей было видно, что что‑то происходит. Средние слушатели, если вообще таковые были в этой школе, теперь получали все более короткие характеристики.
Их не игнорировали, но лучшие из лучших уже определились, и теперь львиная доля внимания уделялась им.
Тем, которые казались лучшими. Ибо Боб стал понимать, что учителя часто переоценивают тех слушателей, которые им просто больше нравятся, и недооценивают тех, которые нравятся меньше. Учителя притворялись бесстрастными, стоящими «над схваткой», но часто их симпатии оказывались на стороне детей с более ярко выраженной харизмой, они давали им более высокие баллы при оценке лидерства, хотя на самом деле они были просто более шустрыми или атлетически развитыми, или испытывающими потребность вечно находиться в центре внимания. Таким образом, нередко случалось, что симпатии учителей оказывались на стороне тех слушателей, из которых никогда не выйдут хорошие командиры, а те, которые, по, мнению Боба, были в этом плане наиболее многообещающими, игнорировались. Было тяжело видеть учителей, совершающих подобные ошибки. Перед их глазами стоял Виггин, Виггин – истинное сокровище, они преклонялись перед ним и упускали из виду тех, кто тоже был хорош. Или увлекались каким‑нибудь энергичным, самодовольным, амбициозным парнишкой, результаты практической работы которого были не слишком заметны.
Неужели же работа Боевой школы имеет лишь одну цель: выявить и обучить лишь лучших из лучших? Тестирование на Земле работает безотказно – среди курсантов нет ни единого пентюха. Но система школьного образования не учитывала одного фактора: как подбираются сами учителя и воспитатели?
Все это карьерные офицеры. Офицеры опытные, очень способные. Очень ответственные. Но в военном деле нельзя назначать на ответственные посты только исходя из этих качеств.
Ведь нижестоящим офицерам необходимо привлекать к себе внимание тех, кто стоит над ними. Надо им нравиться. Надо укладываться в систему. Надо выглядеть так, как представляют себе идеального офицера вышестоящие начальники. Больше того, надо думать так, как они считают правильным.
В результате получается командная структура, где наверху оказываются типы, отлично выглядящие в форме, говорящие правильно и поступающие так, чтобы ничем не задеть чувствительные нервы еще больших верхов, а всю грязную работу незаметно делают офицеры несравненно более способные, на которых держится авторитет начальства, на которых сыплются все шишки и которых зачастую выгоняют в отставку.
Такова уж армия. Среди учителей и воспитателей были представители самых разных слоев и групп, имеющихся в армейской среде. И они продвигали вперед тех слушателей, которые соответствовали идиотским приоритетам этой системы.
Неудивительно, что такие пацаны, как Динк Миекер, понимали это и отказывались играть по таким правилам. Динк обладал и обаянием, и талантом. Благодаря обаянию его выдвинули на роль командующего армией, но поскольку он был еще и талантлив, то, поняв систему и возмутившись ее идиотизмом, он начисто отказался от назначения. Другие дети, как, например, Петра Арканян, – ярко выраженные личности, овладевшие теорией и практикой стратегии в такой степени, что разбуди их, и они тут же начнут отдавать приказы – то есть люди, которые могли бы вести за собой в бой солдат, принимать решения и выполнять их, не хотели превращаться в картонных шаркунов, а потому и оставались вне поля зрения преподавателей. Все их недостатки рассматривали под увеличительным стеклом, все достоинства – под уменьшительным.
И тогда Боб стал формировать собственную антиармию. Из ребят, оставшихся не понятыми учителями, но по‑настоящему талантливых, из ребят с сердцем и умом, а не просто обладателей приятных мордашек и хорошо подвешенных языков. Он определял, кто из них возглавит командование взводами в армии, где командиром будет, конечно…
Конечно, Виггин. Боб не видел никого другого на этом месте. Виггин поймет, как использовать их с наивысшей эффективностью для пользы дела.
И Боб знал, где будет он сам. Рядом с Виггином. Взводный командир, только самый доверенный. Правая рука Виггина. Такой, что, когда Виггин будет близок к совершению ошибки, сможет указать на нее и предотвратить. И он будет так близок к Виггину, что, может быть, наконец‑то поймет, почему Эндер – классный парень, а он, Боб, – нет.
***
Сестра Карлотта пользовалась своим новым очень высоким допуском как скальпелем, прорезая им путь в секретнейшие хранилища информации, там подбирая крошки сведений, тут задавая новые вопросы, разговаривая с людьми, не имевшими ни малейшего представления о цели ее исследований и не понимавшими, почему ей известны глубочайшие тайны, связанные с их работой. Все это сестра Карлотта складировала в своем мозгу, а частично – в тех секретных записках, которые она передавала полковнику Граффу.
Но иногда она вздымала свой допуск как мясницкий топор, чтобы пробиться сквозь толпы тюремщиков и офицеров службы безопасности, которые, увидев ее совершенно невероятный допуск, позволяющий ей знать‑все‑что‑угодно, кидались тут же, чтобы узнать, не глупая ли это подделка. И тогда на них орало такое большое начальство, что чиновничья мелочь до конца жизни жалела, что не отнеслась к сестре Карлотте как к самому Господу Богу.
И вот наконец она сидела лицом к лицу с отцом Боба.
Или, если точнее, с человеком, который был ему почти что отцом.
– Я хочу поговорить с вами о вашем предприятии в Роттердаме, – сказала она.
Он кисло поглядел на нее.
– Я уже сообщил обо всем. Именно поэтому я еще жив, хотя и не уверен, что сделал верный выбор.
– Мне сказали, что вы были настоящим фонтаном сведений, – сказала сестра Карлотта без всякого сочувствия. – Я никак не ожидала, что все это выйдет на поверхность с такой скоростью.
– Идите к дьяволу! – ответил он, – поворачиваясь к ней спиной.
На нее это не подействовало.
– Доктор Волеску, материалы вашего дела говорят, что у вас было двадцать три ребенка на «ферме» по производству органов для пересадки в Роттердаме.
Он промолчал.
– И это очевидная ложь.
Молчание.
– И как ни странно, я знаю, что эта ложь не ваша. Ибо мне известно, что это была вовсе не «ферма» по производству органов для пересадки и что причина того, что вы не мертвы, заключается в том, что вы согласились признаться в организации этой фермы в обмен на то, что никогда не станете ни с кем обсуждать вопрос, что вы делали там на самом деле.
Он медленно повернулся к ней лицом, вернее, боком, чтобы иметь возможность бросить на нее косой взгляд.
– Покажите мне еще раз тот допуск, который вы пытались вручить мне, когда пришли.
Она показала. Он долго и тщательно рассматривал допуск.
– Что вам известно? – спросил он.
– Я знаю, что ваше настоящее преступление состояло в продолжении исследований, которые только что были запрещены. У вас же к этому времени уже имелись оплодотворенные яйцеклетки, подвергнутые определенным очень деликатным воздействиям. Вы повернули ключ Антона. Вы хотели, чтоб дети родились. Вы хотели узнать, какими они станут.
– Если вы все это знаете, то зачем пришли ко мне? Все это есть в документах, которые вы, видимо, читали.
– Ничего подобного, – ответила сестра Карлотга. – Я не охотница до исповедей и меня не интересует наука. Я хочу знать о детях.
– Они мертвы, – ответил он. – Мы убили их всех, когда узнали, что за нами следят. – Он посмотрел на нее с горечью. – Да, это массовое убийство детей. Двадцать три убитых. Так как государство не пожелало признать, что такие дети действительно существовали, то меня не стали обвинять в убийстве. Но Бог меня осудил. Он еще предъявит мне свои обвинения. Вы поэтому здесь? Это он дал вам такой высокий допуск?
– И вы еще способны на подобные шутки? Все, что я хочу знать, это то, какую информацию вам удалось собрать в результате эксперимента.
– Ничего я не узнал. Времени не хватило. Это были еще младенцы.
– Они были у вас почти год. Они развивались. Все работы, сделанные после открытия Антона, носили теоретический характер. Вы же наблюдали развитие детей.
Медленная улыбка проступила на его лице.
– Повторяете историю с нацистскими врачами‑преступниками? Презираете меня за то, что я сделал, но хотите знать результаты исследований.
– Вы следили за их ростом, за их физическим развитием, за интеллектуальным прогрессом.
– Мы как раз только собирались приступить к исследованию интеллектуального развития. Проект не финансировался извне. Так что все, что у нас было, – большая теплая комната и предметы для обеспечения жизнедеятельности.
– Тогда расскажите об их телах. Их моторика?
– Маленькие, – ответил он. – Родились крошечными, росли медленно. Все мельче и легче нормы.
– Но очень умные?
– Рано начали ползать. Издавали звуки, предшествующие произнесению слов, куда раньше нормальных детей. Я их редко видел. Не мог рисковать разоблачением.
– Ваш прогноз?
– Прогноз?
– Да, их будущее? Каким оно вам представлялось?
– Смерть. Это удел всех. К чему эта болтовня?
– Если бы вы их не убили, доктор Волеску, что случилось бы с ними?
– Они, разумеется, продолжали бы расти.
– А потом?
– Потом не бывает «потом». Росли бы.
Она помолчала, пытаясь усвоить полученную информацию.
– Все верно, сестра. Вы правильно понимаете. Они росли медленно, но росли. Это обеспечил ключ Антона. Он хранил их. Развивался мозг. Череп увеличивался в размерах, темя не зарастало. Удлинялись руки и ноги.
– Так что, когда они достигли бы роста взрослого человека…
– Такого понятия не существует. Есть рост к моменту смерти. Все время расти нельзя. Есть причина, по которой природа установила механизм, контролирующий рост долгоживущих особей. Нельзя расти все время, поскольку некоторые органы выходят из строя. Обычно это сердце.
Описание этих последствий вызвало у сестры Карлотты страх.
– А какова скорость роста? Я хочу спросить – у детей?
Когда они достигнут нормального для их возраста роста?
– По моим представлениям, у них было бы два периода ускоренного роста. Один – перед началом периода половой зрелости. Они обогнали бы своих «нормальных» сверстников.
Потом к двадцати годам они стали бы гигантами. И умерли бы, наверняка не дожив до двадцати пяти. Вы представляете себе, какими огромными они могли бы стать? Их убийство можно рассматривать как акт милосердия.
– Я сомневаюсь, что кто‑нибудь из них проголосовал бы за то, что у него отняли двадцать лет жизни.
– Они не узнали, что с ними происходит. Я же не чудовище. Мы их усыпили. Они умерли во сне. Тела сожгли.
– А что с половой зрелостью? Они бы успели созреть?
– Это то, чего мы никогда не узнаем, верно?
Сестра Карлотта встала, чтобы уйти.
– Значит, он все же выжил? – спросил Волеску.
– Кто?
– Тот, которого мы потеряли. Тот, чьего тела не нашли.
Я насчитал двадцать два тела, когда мы их сжигали.
– Раз вы поклонялись Молоху, доктор Волеску, то рассчитывать на ответ вы не можете. Но один из них был спасен Богом.
– Скажите, каков он? – Глаза на лице Волеску горели голодным огнем.
– Вам известно, что это мальчик?
– Они все мальчики.
– А что вы сделали с девочками? Выбросили?
– А как вы думаете, где я взял гены? Я имплантировал свою собственную ДНК в неоплодотворенное яйцо.
– Господи Боже мой, неужели же это были ваши собственные дети‑близнецы?
– Я не такой монстр, как вы полагаете, – сказал Волеску. – Я пробудил зародыши к жизни, так как хотел знать, какими они станут. Убивать их было большим горем.
– И все же вы на это пошли ради спасения собственной жизни?
– Я боялся. И у меня родилась мысль. Это же копии.;
Уничтожить копии – не значит убить.
– Их души и тела принадлежали им.
– А вы думаете, государство оставило бы их в живых? Вы думаете, они бы уцелели? Хоть кто‑нибудь из них?
–; – Вы не заслужили радости иметь сына, – сказала сестра Карлотта.
– Но он у меня есть! Есть! – Он расхохотался. – Тогда как вы, мисс Карлотта, возлюбленная невеста невидимого Господа, скольких детей имеете вы?
– Может, они и были копиями, Волеску, но и мертвые они стоят больше, нежели оригинал.
Он продолжал хохотать все время, пока она шла по коридору, но смех был вымученным. Она знала – такой смех маскирует горе. Но это не было горе потери, горе раскаяния. Это была печаль проклятой души.
Боб. Благодарение Господу, думала она, ты не знаешь своего отца. И не узнаешь никогда. Ты совсем не похож на него.
Ты гораздо человечнее.
Но где– то на самых задворках мозга шевелилось сомнение: разве она уверена, что у Боба больше жалости, больше человечности? А вдруг у него такое же ледяное сердце, как у этого человека? Не способное к жалости? Может, у него только ума больше?
И тогда она представила себе его растущим все больше и больше, превращающимся из крошки в гиганта, чье тело достигает таких размеров, что внутренние органы больше уже не могут поддерживать его существование… Вот какое наследство оставил тебе отец! И тут она вспомнила плач Давида, оплакивающего умершего сына: «О Авессалом! О Авессалом! Если бы я был Богом, я умер бы за тебя, Авессалом, сын мой» «Библия. Вторая Книга Царств, гл. 18, 33.».
Но он же еще не умер! Может, Волеску просто солгал, может – ошибся. Может, ничего такого не будет! А если и будет, так перед Бобом еще много лет жизни. И важно одно – как он их проживет.
Бог растит детей, в которых нуждается, он творит из них мужчин и женщин, а потом берет их к себе. Для него их жизнь – мгновение. И важно лишь одно: на что затрачено это мгновение.
Боб использует его с толком. В этом она уверена.
Или, во всяком случае, она надеется на это с такой верой, что, кажется, ожидания ее уже сбылись.
СПИСОК
– Если Виггин – это тот единственный, который нам нужен, то давайте отправлять его на Эрос.
– Для Командной школы он еще не готов. Пока. Это было бы преждевременно.
– Тогда надо начинать работу с одним из возможных вариантов замены.
– Это вам решать.
– Нам. Легко сказать! Выбор‑то приходится делать из того, что вы нам рекомендуете!
– Я вам уже говорил о тех ребятах, что постарше. Так что у вас есть те же исходные материалы, что и у меня.
– Значит ли это, что мы располагаем полным фактическим материалом?
– А он вам нужен?
– Имеем ли мы данные на всех детей с баллами и характеристиками, соответствующими столь высокому уровню?
– Нет, не имеете.
– Почему же?
– Несколько человек дисквалифицированы по тем или иным причинам.
– Дисквалифицированы кем?
– Мною.
– На каких основаниях?
– Один из них, например, находится на грани психического заболевания. Мы пытаемся отыскать такую организацию, где бы он мог применить свои таланты. Но обязанности командира он, судя по всему, нести не сможет.
– Ладно, это первый.
– Другой проходит лечение в связи с перенесенной операцией.
– Тот дефект, по поводу которого его оперировали, ограничивает его возможности как командира?
– Он ограничивает возможности его обучения и воспитания, чтобы стать командиром в будущем.
– Но ведь операция прошла успешно?
– Ему предстоит еще одна – третья. Если она пройдет успешно, можно будет вернуться к этому разговору. Но, как вы сами говорите, – время истекает.
– Сколько еще детей вы спрятали от нас?
– Я не прячу ни одного. Если же вы имеете в виду тех, о ком я вам не доложил в качестве подающих надежду командиров, то ответ будет: обо всех оставшихся. За исключением тех, чьи имена у вас уже есть.
– Тогда придется быть откровенным. До нас дошли слухи об одном очень маленьком ученике.
– Они у нас все очень юны.
– До нас дошли слухи об ученике, который превосходит даже Виггина.
– У каждого из них есть свои преимущества.
– А вы знаете, у нас немало людей, которые; очень хотели бы сместить вас с вашего поста.
– Если мне не доверяют отбор и обучение этих детей, как того требуют обстоятельства, я предпочитаю быть уволенным.
Рассматривайте это как официальное заявление.
– Будем считать сказанное мной неудачной шуткой. Подготовьте их как можно быстрее. И помните, им потребуется еще время на пребывание в Командной школе. Если они не успеют получить наше образование, ваше тоже окажется ни к чему.
***
В Центре управления Боевого зала Даймек встретился с полковником Граффом. Графф перенес сюда проведение своих секретных встреч до тех пор, пока они не убедятся, что Боб вырос настолько, что не может больше лазить по воздуховодам. У Боевого зала была своя собственная отдельная вентиляционная система.
На дисплее компьютера Граффа виднелся какой‑то текст.
– Вы это читали? «Проблемы ведения военных действий в звездных системах, отстоящих друг от друга на много световых лет»?
– Эта работа циркулирует уже некоторое время среди преподавательского состава.
– Но она анонимна, – сказал Графф. – Вы случайно не знаете, кто ее автор, а?
– Нет, сэр. Быть может, это вы?
– Я не ученый, Даймек, и вы это прекрасно знаете. Но если хотите знать, она написана кем‑то из курсантов.
– Командной школы?
– Нашим курсантом.
И тут Даймек сразу понял, зачем его вызвали.
– Боб?
– Ему шесть лет. Работа написана на уровне диссертации.