— Ш-ш-ш! Вы разбудите папу!
И он почувствовал, как кто-то сел на диван рядом с ним. Она положила голову ему на плечо и просунула свою маленькую холодную ручку в его ладонь. Теперь он отчетливо чувствовал аромат ее духов — фиалка и сандал, — ощущал на шее ее дыхание, похожее на легчайший бриз, сквозь полуопущенные веки видел, как поблескивают прекрасные сапфиры в изящном полумесяце браслета из белого золота, обхватившего тонкое запястье…
Говорят, первый шаг — принять и смириться. А потом приходит исцеление. Но вот чего Майкл так и не понял — как одно отражает другое, как спасение имущества может обернуться спасением души, как строитель сам оказывается перестроенным, как человек, просто отдав что-то, отпустив это от себя, обретает способность достигнуть того, о чем не смел даже мечтать…
Дом состоит не из кирпичей, скрепленных известковым раствором. Он сделан из таких вещей, которые выдержат все, устоят даже после того, как раскрошатся кирпичи и известка.
Майкл наконец открыл глаза.
— Здравствуй, дорогая, — сказал он. — Вот я и дома.
Муза
Долгие годы у нас на железнодорожной станции существовало точно такое же кафе, как в этом рассказе. Я его очень любила: пирожные с кремом, от старости больше похожие на сухарики, щербатые кувшины с пивом, зловеще липкий ковер, пропитанные жиром сэндвичи с беконом, необъяснимая мрачность человека за стойкой. Но почему-то именно здесь меня, что называется, посещала муза — стоило мне сюда зайти, как тут же возникал сюжет новой истории. Теперь нашему кафе угрожает ремонт, и я чувствую, что дни его сочтены, но пока оно еще в целости и сохранности. Это кафе вообще просуществовало без каких бы то ни было изменений с 50-х годов прошлого века, словно закапсулировавшееся в анабиозе. Вполне возможно, над этим местом все же простерла свои крыла какая-нибудь малозначительная богиня…
Некоторые люди зажигают ароматические свечи. Некоторые молятся. А некоторые просто бродят ночи напролет по улицам города, надеясь, что их посетит вдохновение. У меня прилив вдохновения вызывают жирные сэндвичи с беконом и кружка сладкого чая в маленьком кафе, расположенном на платформе № 5 железнодорожной станции Молбри, когда я сижу там с лэптопом на коленях и слушаю грохот проносящихся мимо поездов.
Бывают такие особенные места. Вызывающие прилив творческих сил — так я бы сказал. Словно там что-то особенное витает в воздухе или прячется под землей. Снаружи-то обычно ничего особенного. Вот, например, в нашем кафе только и есть, что поблекшая вывеска с надписью «Железнодорожное» и рядом две маски — комическая и трагическая, — еще там изображен какой-то музыкальный инструмент вроде лиры, но на этом все артистические мотивы и кончаются. Внутри — стойка с липкой поверхностью, гриль, застекленная витрина с рядком кондитерских изделий, которые, возможно, были свежими, когда Ллойд Джордж [89]в последний раз побывал на Даунинг-стрит, [90]полка с толстостенными керамическими кружками, часы с треснувшим циферблатом, гигантский чайник величиной с Далека, [91]кошка, дюжина маленьких столиков с шаткими стульями и… неистребимая вонь сигаретных окурков.
Да, в кафе на платформе № 5 по-прежнему курят. Жалобы, конечно, были, но, насколько я знаю, ничего у этих жалобщиков не вышло. И вообще, правильные люди ходят в правильное кафе — там подают вегетарианскую еду, в основном всякие индийские хрустящие штучки вроде обжаренных корнеплодов в тесте, или «сбалансированные» сэндвичи, на обертке которых написано точное количество содержащихся в них калорий. Правильные люди практически никогда в наше пристанционное кафе и не заглядывают. По-моему, они стараются его вообще не замечать. Это кафе посещают почти исключительно люди курящие, а еще железнодорожные воры и самые настоящие бомжи — ну и я, конечно. Такие, как я, приходят в это кафе за чем-то большим, чем чашка чая с пышкой, им мало приветственного кивка мрачноватого Толстого Фреда, который, кстати, отлично жарит мясо на решетке, они забегают сюда не для того, чтобы укрыться от дождя или быстренько выкурить самокрутку с травкой.
Я, правда, не сразу это понял. У меня дома есть отличный кабинет с письменным столом, пресс-папье и телефоном. В своей узкой области я уже достиг определенной известности — вы наверняка видели мои книжки в магазинах «W. H. Smith’s» [92]и, возможно, даже знаете меня в лицо. Я не раз пытался уговорить себя, что совершенно не обязательно писать в какой-то грязной, пропитанной табачным дымом забегаловке, где ковер не подметали с тех пор, как постелили. Но, оказывается, в том-то и дело, что обязательно! Господь свидетель, я пробовал совсем туда не ходить. Похоже, в этом кафе и воздух какой-то особенный — нечто неведомое буквально проникает тебе под кожу. Должно быть, там все-таки витает вдохновение.
Моя жена Дженнифер считает, что у меня не все дома. Мало того — подозревает, что я ей изменяю! Интересно, с кем? Может, с Толстым Фредом? Или с Пышкой Брендой, которая надрезает булочки для сэндвичей? Ей самое меньшее полтинник, а лицо у нее даже не третьей, а сороковой степени свежести, и задница, как табуретка для рояля. Просто Дженнифер совершенно не понимает, что такое творческий процесс. Когда она покупает книги, то первым делом изучает фотографию автора и только потом издательскую аннотацию. Ее идеал литературного произведения — это романчик, в котором женщина средних лет полностью преображает себя с помощью пластической хирургии; или история веселой афро-карибской семьи, одержавшей верх над бандой крепко сбитых кокни благодаря природному оптимизму и при помощи какого-то убогого и страшно наивного наркомана. Вот уж поистине идеальный читатель — причем во многих отношениях. Только Дженнифер понятия не имеет, откуда берется то самое оно, благодаря которому слова собираются в увлекательный текст, завершающийся благополучной развязкой, собственно говоря, я и сам-то не очень понимаю — после стольких-то лет трудов и поисков! — откуда берется это волшебство, этот вечно ускользающий сказочный «золотой горшок».
Дженнифер верит в покровительство муз. А вот я в эту игру целых тридцать лет играю, но ни разу ни одной музы так и не видел, не видел даже кончика ее пальца, даже волоска. Ни разу не замечал, чтобы хоть портьера слегка шевельнулась или вдруг прозвучали звуки лютни, исполняющей некую небесную музыку. Хоть бы несколько тактов этой музыки услышать! Так ведь нет. Зато вдохновение внезапно может вызвать случайная мимолетная встреча на дороге, или улыбка на лице незнакомого человека, или какой-то особенный свет вечернего заката, или одуванчик, пробившийся в трещину на тротуаре большого города. Но в последние пять лет мне не помогало ничто. Казалось, вокруг меня царит некая пустыня, где слова странным образом вытягиваются, как тени от кактусов, в сторону какого-то неясно видимого горизонта, к которому, разумеется, невозможно приблизиться.
И вот года полтора назад все изменилось. Окружавшая меня пустыня вдруг расцвела. И проявилось это, как ни странно, именно здесь, в привокзальном кафе, на платформе № 5. И, между прочим, не один я заметил то особое золотистое свечение, что разливается в здешнем воздухе и буквально притягивает сюда самых разных людей с черными ноутбуками, одинаково настороженной повадкой и ошалелым взглядом. Главным образом, это, по-моему, поэты, но попадаются и романисты вроде меня, и художники со своими вечными блокнотами, и нервные сценаристы, ищущие примеры живого диалога для своих телешоу. Все они собираются здесь, в этом обшарпанном кафе, которого большинство людей попросту не замечает, а городской совет Молбри давно уже грозится закрыть, заменив хорошим залом ожидания с чистыми новыми стульями, с неоновыми лампами, с автоматами, продающими диетическую коку и всякие хрустящие штучки вроде «Тайских криспов с перцем чили».
А это старое кафе прямо-таки славится всевозможными нарушениями закона. Во-первых, как я уже говорил, там разрешается курить, во-вторых, правила гигиены там соблюдаются весьма приблизительно, затем там полностью отсутствует адекватная информация относительно калорийности блюд, нет пандуса для инвалидных кресел, и, наконец, в непосредственной близости от того места, где готовят и подают еду, постоянно торчит помойная кошка (хотя всем известно, что это кошка с платформы № 5).
— Все равно никаких правил здесь никто соблюдать не будет, — говорил Фред, соскребая со сковороды кусочки поджаренного бекона и накладывая их на мой сэндвич. Эти кусочки и есть самое вкусное, бекон жарится на собственном жире, а потом жиром буквально насквозь пропитывается мягкая белая булочка. При виде этого любой диетолог тут же принялся бы рвать на себе волосы от отчаяния. Но когда все это полито разумным количеством коричневого соуса и подано на щербатой тарелке весьма сомнительной чистоты (Министерство здравоохранения, где ты? Уж точно не на платформе № 5!) в сопровождении большой кружки крепкого чая, сразу возникает какая-то магия, во всяком случае, нечто такое, что уже послужило топливом для первых ста страниц моего романа, который, если удастся выбраться из сложных пут творческого процесса, вполне может оказаться лучшей вещью, какую я, старый писатель, сумел написать в жизни…
Возможно, и я все-таки верю в существование муз. Человек, который верит в магические свойства булочки с беконом, способен поверить во что угодно. Так, может, дело в беконе? Или в коричневом соусе? Или в булочке? Или в Толстом Фреде, который первое время довольно-таки хмуро на меня поглядывал, но потом стал относиться ко мне значительно теплее, а в итоге стал именно тем человеком, к которому я обращаюсь в самые сложные моменты своей жизни.
Толстый Фред ничего не понимает в синтаксисе и стилистических особенностях, зато здорово чувствует сюжет — работает инстинкт человека, имеющего возможность в течение долгого времени наблюдать за множеством людей, проходящих через его кафе. Одним движением брови или пожатием мясистых плеч Фред способен выразить одобрение — или неодобрение — сюжетам, которые я время от времени ему излагаю.
Кроме Фреда, есть еще Бренда, ее основная забота — правильно надрезать пышные булочки для сэндвичей. Кроме того, Бренда обладает поистине безупречным чувством времени, благодаря которому тосты она всегда подает горячими, пропитанными наполовину растаявшим маслом и с непременной ложкой клубничного джема (сваренного собственноручно); между прочим, подобные вещи способны не только исправить тебе настроение в пасмурный день, но и сам день превратить в почти что солнечный. Правда, манеры Бренды кое-кому могут показаться резковатыми, но завоевать ее сердце ничего не стоит — достаточно улыбки и доброжелательного жеста, хватит, например, того, что вы, покончив с едой, самостоятельно отнесете кружку и тарелку на столик у стойки. Вообще-то обычно грязную посуду собирает и моет Пятнистый Сэм, веселый юнец лет семнадцати; его взаимоотношения с Брендой и Фредом характеризуются таким количеством привычной язвительности, что любой сразу поймет: эти люди, столь отличающиеся друг от друга, явно пребывают в неком родстве, впрочем, сам я так и не осмелился спросить, какова же степень этого родства.
Итак, полтора года я был их постоянным клиентом — приходил ровно в восемь и уходил только после закрытия, чем и заслужил с их стороны определенную доброжелательность. Однако всех этих людей словно окружала некая, явственно ощутимая, запретная зона — и это было нечто большее, чем отчужденность, равнодушие или просто потребность оберегать личное пространство. И не то чтобы они были какими-то особенными. На самом деле это были личности почти карикатурные: угрюмый толстяк, женщина, у которой лицо как «морда» трамвая, и прыщавый юнец. Но за полтора года мне почти ничего не удалось узнать о них: ни где они живут, ни каковы их интересы, ни чем они занимаются в свободное время.
Но сегодня был какой-то особенный день — в такие дни события, словно сговорившись, непременно открывают тебе что-то новое. В воздухе чувствовалось дыхание весны — было самое начало апреля, и небо светилось каким-то волшебным светом. Мой новый роман приближался к кульминации, нужно было совсем немного, чтобы этот алхимический процесс полностью завершился. Странным образом оказались отменены все поезда из Молбри — что-то там случилось на манчестерской линии, — и это означало, что посетителей в кафе практически не будет, если не считать меня и еще одного постоянного клиента, местного поэта (легко узнаваемого по черному ноутбуку и вечно растрепанным патлам, что, впрочем, часто встречается в поэтических кругах), а также парочки престарелых любителей пересчитывать в поездах количество вагонов или открытых платформ.
Я занял свое обычное место возле двери и заказал чай и овальную булочку с беконом. Бренда выглядела какой-то на редкость усталой и рассеянной, а Фреда вообще нигде видно не было. Пестрая помойная кошка, обитающая на платформе № 5, незаметно проскользнула за стойку, где, как я подозревал, ей вполне найдется, чем поживиться, — в полном несоответствии с требованиями Министерства здравоохранения.
Бренда принесла мне готовый сэндвич. Он, правда, был не так хорош, как у Фреда, но все-таки достаточно неплох — горячий, слегка поджаренный, чтобы сладковатая булочка чуть похрустывала.
— А что, Фреда сегодня нет? — поинтересовался я у Бренды. Я всегда убираю за собой грязную посуду, и это, по-моему, давало мне право задать столь личный вопрос.
Бренда бросила на меня оценивающий взгляд и сказала:
— Да, небось скоро объявится. Хотя сегодня мы и без него бы управились.
Только тут я понял, что Фреда впервые нет за стойкой. И без него бы управились … Странно, мне это не показалось веской причиной, чтобы надолго оставлять заведение без хозяина. Да и Сэм выглядел каким-то озабоченным, хотя обычно он очень живой и веселый, — он притаился за стойкой, с преувеличенным старанием протирая стаканы и время от времени поглядывая в окно, где на железнодорожных путях по-прежнему не было видно ни одного поезда.
— Что у вас тут происходит? — спросил я у Сэма.
Он в ответ скорчил смешную рожу и пожал плечами: не знаю, мол.
Я прошипел:
— Ладно, ты голову-то мне не морочь. — В кафе было пусто, только лохматый поэт со своим ноутбуком, но он сидел слишком далеко и не мог расслышать, о чем мы говорим, и потом, он, как всегда, витал в облаках и вряд ли вынырнул бы оттуда до обеда. — У вас тут явно что-то случилось. Фреда вот нет, и у вас с Брендой унылый вид, точно в дождливое воскресенье. Ну, говори: в чем дело?
И Сэм, сокрушенно качая головой, признался:
— Письмо пришло из управления. Нас закрывают.
— Это все городской совет, — сказал я. — Ничего, мы подадим петицию. — На самом деле городской совет действительно постоянно грозился закрыть кафе на платформе № 5, но никто их угрозам не верил. Это кафе — неотъемлемая часть нашей железнодорожной станции. Просто представить невозможно, что его тут не будет.
— Это не городской совет, — вмешалась Бренда. — Это наш головной офис решил. Они нас отзывают. Говорят, у нас низкая производительность труда.
— Ваш головной офис? — Мне всегда казалось, что это привокзальное кафе функционирует само по себе. На мой взгляд, оно совершенно не выглядело как некое звено общей цепи. — И кто же эти чиновники из головного офиса?
Бренда слегка пожала плечами.
— Теперь это уже совершенно не важно. Но вы всегда были замечательным клиентом. — Она бросила неодобрительный взгляд в сторону лохматого поэта, все утро баюкавшего одну-единственную, уже еле теплую чашку чая; я знал, что потом он внезапно вскочит и выбежит вон, даже не попрощавшись и не убрав за собой грязную посуду. — Вообще-то вам я могу сказать, — вдруг решила признаться Бренда. — Мы ведь не совсем законным бизнесом занимаемся.
— Боюсь, я не совсем вас понимаю… — озадаченно промямлил я.
— А это означает, — продолжала она, — что все хорошее рано или поздно кончается. Хотя мы все существуем тут, на платформе № 5, с незапамятных времен, всегда вели себя тихо, довольствовались малым и старались не привлекать к себе лишнего внимания. Нам действительно нравилось тут работать. Но теперь, когда спрос падает и все такое, головной офис собирается вернуть нас назад. У них, видите ли, нет средств, чтобы позволить нам и дальше работать по индивидуальному плану. Мы должны снова стать членами общей команды, а значит, лавочку придется прикрыть. Самое позднее, к концу этой недели…
— К концу этой недели? — переспросил я. — А как же мой роман?
И я попытался объяснить, в каком затруднительном положении оказался, ибо — по абсолютно необъяснимой причине — это кафе в течение полутора лет было единственным местом, где меня посещало вдохновение; именно это кафе на платформе № 5, эти пропитанные жиром сэндвичи с беконом и этот крепкий дешевый чай в большой кружке играли для меня роль спасательного круга. Если кафе сейчас закроется, как мне, скажите на милость, закончить свою книгу?
Бренда посмотрела на Сэма, вздохнула и сказала:
— Да, просто стыд и позор!
Я попытался объясниться еще раз — теперь уже в терминах простой психологии. Писатели — народ суеверный, сказал я, и часто задерживают сдачу работы из-за того, что слишком полагаются на некие собственные ритуалы или нелепые предрассудки, которые другим крайне редко кажутся разумными. Некоторые, например, могут писать только на берегу определенного источника, или только в определенное время суток, или только в каком-то определенном месте…
Сэм усмехнулся и остановил меня:
— Вам совершенно не нужно ничего нам объяснять. Я, например, отлично понимаю, что вы имеете в виду.
— Правда? Вот уж не думал. И что же вы пишете?
— О, нет, я не пишу. Я больше театр люблю.
Я попытался представить себе Сэма на сцене, но это было невероятно трудно.
— Это скорее Фред писательством увлекается, — сказал Сэм, быстро глянув на Бренду. — Писательством, поэзией, драматургией, ну и тому подобным.
— Но это же прекрасно! — воскликнул я. — Очень хорошо, когда у человека есть хобби. А чем увлекаетесь вы, Бренда?
— Раньше я была танцовщицей.
— О… — Я с трудом удержался, чтобы не расхохотаться ей в лицо, и изобразил на устах вежливую улыбку. Ей-богу, мне куда легче было вообразить едва образованного Толстого Фреда за написанием романа или Сэма в драматической роли, чем Пышку Бренду в балетной пачке.
— Никогда не следует судить по внешнему виду, — заметила она, словно прочитав мои мысли. — Вдохновение способно прийти к любому — вне зависимости от формы и размеров, уж вы-то, кажется, должны бы это понимать.
И она умолкла, вернулась за стойку и занялась перекладыванием пирожных на витрине.
Я медленно допил чай и заметил, что лохматый поэт уже ушел. Бренда убрала с его стола грязную посуду, протерла стойку и, подойдя к двери, перевернула висевшую на ней табличку с «Открыто» на «Закрыто».
— Сегодня, пожалуй, можно закрыться пораньше, — сказала она. — Посетителей, похоже, больше не будет.
— Неужели вы действительно собираетесь уезжать?
Бренда кивнула.
— Мне очень жаль, дружок, но ничего не поделаешь. — И вдруг ее осенило. — А что, если вам самому попробовать управлять этим кафе? Понимаете, если уж мы это сумели, неужели такой человек, как вы, не справится? Собственно, нужно уметь только поджаривать бекон и заваривать чай…
Я как-то ухитрился не улыбнуться и попытался возразить:
— Но мне и…
— А еще вы могли бы оставить себе кошку, — прибавил Сэм, светлея лицом.
Я только вздохнул.
— При всей моей любви к кошкам это вряд ли решило бы мои проблемы.
— А вдруг решит? Никогда ведь не знаешь… — сказал Сэм.
И через десять минут по причинам, которые, как я подозреваю, я так никогда и не смогу объяснить моей жене, я необычно рано отправился домой, так и не написав ни единого слова, зато с пестрой кошкой на руках, которая выпрыгнула из моих объятий, стоило мне войти в прихожую, и тут же направилась прямиком к холодильнику.
Дженнифер дома не оказалось, и я налил кошке полное блюдце молока, а сам прошел в кабинет, очень рассчитывая просто посидеть в тишине часика три.
И вдруг обнаружил, что вовсю пишу! Видимо, муза, кто бы она ни была, все-таки меня посетила. К четырем часам я написал большой кусок в шесть тысяч слов, завершавший мой загадочный сюжет, — и никаких тебе булочек с беконом, никакого чая, никаких тостов! У меня и без этого работа шла просто отлично. Вдохновение, когда оно нахлынет, налетает на тебя с силой курьерского поезда.
Кошка, мурлыча, сидела у меня под стулом. Я уж почти забыл о ней, а она лишь часов в пять, когда пальцы у меня уже заболели от непрерывного печатания, вылезла из-под стула и стала тихонько требовать пищи.
Я дал ей ломтик ветчины. Она одобрительно замурлыкала, и тут я заметил на ней ошейник с металлической табличкой, на которой было написано: КАЛЛИОПА. [93]Довольно странное имя для кошки. Вот уж не ожидал ничего подобного от таких простых людей, как Бренда и Фред. Имя показалось мне очень знакомым, и я сунул нос в Интернет.
Как я и предполагал, имя оказалось древнегреческим — так звали одну из муз. Впрочем, там были перечислены все девять муз, их имена, символы и атрибуты. Но особенно сильно меня впечатляли три из них — возможно, потому, что именно их я видел каждый день над дверью привокзального кафе на платформе № 5: там на вывеске была изображена трагическая маска Мельпомены, комическая маска Талии и лира Терпсихоры, музы танца.
И на меня снова нахлынули мысли о необычной троице с платформы № 5 — о Толстом Фреде с его вечным трагизмом во взгляде, о веселом некрасивом Сэме с лицом типичного комика и о Бренде, хотя ее заявление, что некогда она была танцовщицей, по-прежнему вызывало у меня сильные сомнения. Конечно, все это довольно странно. Ведь муза — это просто некий архетип, метафора, воплотившая в себе вечное стремление человека к прекрасному. Представить себе, что музы могут быть реальными существами, что они способны принимать человеческое обличье и вмешиваться в дела людей… Нет, это просто глупость! Не правда ли? О таких вещах любит читать моя Дженнифер — подобная история вполне могла бы оказаться в сборнике рассказов, написанных какой-нибудь несдержанной особой, автором «женской прозы», обожающей подобные сюжеты. Но я смотрю на вещи реалистично. И не унижаюсь до подобных завлекательных историй. Я изучаю человеческую природу, мое вдохновение приходит изнутри, рожденное потом и кровью, упорством и тяжким трудом. Ясное понимание этого как раз и ставит меня в особое положение по отношению ко многим другим. К тому же я полностью отдаю себе отчет в собственных возможностях и способностях.
Что же касается кошки — необдуманно названной в честь музы поэзии, — вряд ли это может кому-то повредить, как никому не повредит и то, что она поживет немножко у меня, скажем, пару недель. Не то чтобы я мог поверить, будто Каллиопа — не просто кошка, но, знаете ли, художники — странные люди, творческие, суеверные. Некоторые зажигают ароматические свечи. Некоторые молятся предкам. Некоторые держат у себя на письменном столе всякие амулеты — считают, что они способны принести счастье и вдохновенье.
Что же касается кафе на платформе № 5 — то оно пока что функционирует, как и прежде, но теперь там хозяйничают волонтеры — в подавляющем большинстве это безработные актеры, будущие поэты и прочий творческий люд, у которого свободного времени хоть отбавляй. И я по-прежнему люблю там работать, ибо чувствую, что это место дает мне ощущение собственных корней, делает меня ближе к моим читателям. Кошку я всегда беру с собой — дома она становится беспокойной, и потом, по ней скучают другие посетители кафе.
В общем, кафе, можно сказать, процветает, а его посетители — поэты, будущие драматурги и даже писатели вроде меня, которым лучше всего работается именно в таком, самом простецком, окружении, — по-прежнему поддерживают связь со своими музами, с удовольствием поедая и смазанные маслом тосты, и жирные сэндвичи с беконом и запивая все это крепким чаем из огромных тяжелых кружек.
Игра
Идея этого рассказа возникла однажды ночью — она вынырнула из Интернета, этого населенного призраками склада историй. Надеюсь, что это вымысел. Но где-то в глубине души меня не оставляет тревожная мысль: а вдруг это все-таки правда?
Фиг вам, нет там никакого Уровня X! Уж я-то знаю — сам играл. Добрался аж до Уровня 1000 и клянусь: ни хрена там нет — никаких таинственных посланий, никакой особой загрузки, никаких обнаженных девочек — вообще ничего, на экране только цифры, образующие непонятных очертаний формы, да дрожащая «гречка», как в каком-нибудь из этих игровых интерактивных комиксов вроде «Пришельцев из космоса» или «Бегства из тюрьмы»; в общем, такие игры некоторые психи покупают для своих компов, которые сами же незнамо как апгрейдили, и называют «ретро 80-х».
Разумеется, речь не об Игре. Об этом говорить не принято. Игру обсуждают только лузеры да еще слабаки, которые слишком быстро сдались. Ну и еще Чарли — причем с недавнего времени все чаще. Лузеры, конечно, болтают об Игре всякое, да только что они, ублюдки, понимают. А слабаки делают вид, что добрались бог знает до какого уровня, но почему-то всем ясно, что они врут. ОС — он мой лучший друг — говорит, что дошел до Уровня 10 000, только, по-моему, он выдумывает. Потому что столько времени подряд в Сети никто не торчит.
И все-таки именно он, ОС, первым приохотил меня к Игре. Мы его «передозом» прозвали, потому что он, блин, ни секунды не может посидеть спокойно. То вскочит, то начнет носиться туда-сюда, то коленом трясет, то пальцами барабанит — прямо как белка в колесе. А игрок он хороший, соображает быстрее всех, кого я знаю. Он-то и рассказал мне некоторое время назад об этой «замечательной» Игре, в которую «играют все».
«Сперва кажется, что ничего особенного в этом нет, — говорил он, — но все равно жутко затягивает. Эта Игра прямо в печенки забирается».
В печенки? Ну да, похоже. У него под глазами такие фонари, словно он год не спал. И в школе я его уже сколько дней не видел. По-моему, это все равно что какой-нибудь долбаный наркотик — настоящее привыкание, точняк? Тогда, может, он ничего и не выдумывает?
«Ты должен относиться к этому серьезно, — сказал он мне, — иначе никакого смысла нет. Лучше вообще не начинай, если не настроен играть по-настоящему».
Я сказал ему, что серьезен, как никогда.
— Ладно, старик. Я просто предупредил. Потому что у этой Игры своего сайта не существует, есть только адрес страницы в Интернете. И надо еще знать, как эту страницу найти.
— Да хватит, черт возьми, ходить вокруг да около! — рассердился я. — Ты хочешь, чтобы я играл или нет?
— Конечно, хочу, — говорит он. — Я ведь, дубина ты стоеросовая, как раз и пытаюсь тебе втолковать, как это делается. Ясно? В общем, так: начинаешь на Уровне 1 и — если проходишь и не вылетаешь из Игры — получаешь код доступа к Уровню 2. Потом — к 3, 4 и так далее…
— А если не проходишь? — спрашиваю я.
— Сам поймешь. — И одарил меня этой своей улыбочкой — как у человека, который жует конфетную обертку из фольги; глаза у него были полузакрыты, но я все равно видел, как в них пляшут огоньки, отражаясь от экрана компьютера. — Но код тебе покажут только один раз. И он годится только на двадцать четыре часа. После этого связь прерывается. И сколько бы ты ни пытался начать все снова — с первой позиции или с запасного диска, — ничего у тебя не выйдет: Игра не позволит. Ты должен соблюдать взятые на себя обязательства, если хочешь пройти дальше.
— А куда все-таки пройти-то?
— Ну, это-то и есть самое интересное, — говорит он. — Никто этого толком не знает. И никто толком не знает, сколько там всего уровней и не будет ли Игра продолжаться до бесконечности. И никому не известно, кто написал этот софт. Некоторые считают, что это просто какая-то шутка. Но так говорить могут только лузеры и слабаки. Настоящие игроки по-прежнему играют. И все ждут большого рывка.
— Большого рывка? — переспросил я.
— Хотят выбраться на Уровень Х, — голос ОС понизился до шепота. — Ты сам все поймешь, если туда доберешься. Но учти: «если», а не «когда». Для каждого Уровень Х свой — для одних это примерно Уровень 101, а для других — Уровень 1000. Я слыхал, некоторые попали туда, добравшись всего до Уровня 12 — прямо совсем зеленые новички, и на тебе — р-раз! — и ты уже на Уровне Х! Без особых усилий. Везет же некоторым ублюдкам. Вот оно как. Никогда не знаешь, чем это для тебя кончится. Но уж такова Игра. Потому-то мы в нее и зарубываем.
Мне все это показалось чем-то на редкость беспорядочным — какие-то сплошные шаги наугад. Но я подумал: а почему бы, собственно, и нет? Это же просто игра.
— Итак — что там, на Уровне Х, старик? — спросил я.
Он пожал плечами.
— Я же сказал. Я туда еще не добрался. Но непременно доберусь. Точно тебе говорю. Я чувствую, что уже совсем близко. — Он улыбнулся, и в его глазах вновь вспыхнули яркие искорки — такие искорки пляшут, мерцая, на тлеющем листе бумаги, пока он не догорит до конца. — Об этом столько всяких слухов ходит, — снова заговорил он. — Некоторые уверяют, что тогда тебя на какой-то особый сайт выносит. Этакий геймерский хаб. Или в такое место, где можно любое порно на халяву закачать. Или на какой-то совершенно секретный сайт, имеющий, скажем, отношение к военным. А один парень, правда, типичный лузер, клялся и божился, что нашел портал, ведущий в другое измерение или куда-то там еще, только все это обернулось полным дерьмом: сам он через неделю умер, а его родители попытались обвинить в этом Игру, да только всем было известно, что дело совсем не в Игре, а в нем самом, потому что он говнюк и придурок…
— Так ты все-таки покажешь, как начать, или нет? — перебил я его.
Он бросил на меня этот свой странный взгляд и стал нервно притопывать ногой по полу — он так часто делает, когда распсихуется.
— Смотри, старик, не подведи меня, — сказал он. — Если выйдешь из Игры…
— Да не собираюсь я никуда выходить!
— О’кей. Тогда садись и просто делай то же, что и я.
Он залогинился. Ввел пароль. Я тоже сообщил свои данные, e-mail и прочую необходимую фигню. И вдруг как-то сразу экран ожил. Никаких тебе правил, никаких домашних страниц, никаких предупреждений. Я был уже в Игре. На Уровне 1.
Ну, сперва мне показалось, что ничего особенного тут нет. Никакой флэш-графики, никаких иллюстраций или чертежей — просто цифры на черном экране, прямо как то дерьмо, что выпускали в 80-е.
— Я знаю. Потом будет лучше. Поверь мне, — уверял меня ОС.
— Ну, старик, и что мне дальше делать?
— Просто почувствуй Игру. Постарайся пройти дальше. Действуй самостоятельно.
В общем, так я и начал играть в эту Игру. Через три часа я очнулся — ощущение было такое, словно начал я всего минуту назад, — и оказалось, что ОС давно ушел, а я и не заметил. Все это время я просидел у экрана компьютера, а предки внизу занимались чем-то родительским и ко мне не заглядывали. Числа на черном экране двигались, словно в какой-то случайной последовательности — вот только случайной она совсем не была, и через час или два это становилось понятно. Группируя числа определенным образом, можно было создать некое изображение, пытаясь выразить то, что стоит за этими числами, — в общем, примерно то же, что пытаться настроить старый телевизор. И хотя там не было никакого саундтрека или чего-то в этом роде, я все-таки сунул в уши «ракушки» — просто как вспомогательное средство, чтобы сосредоточиться, — и время от времени до меня доносился какой-то странный шепот или шелест.
Похоже, звуки были самые настоящие. Интересно… Но я, в общем-то, так и не понял, что нужно делать, когда все это вдруг отрубилось. Причем так внезапно, что я даже подумал, уж не отключили ли электричество? Я даже слегка выругался и нажал на Refresh, но ничего не произошло. Я проверил компьютер. Он работал отлично. Проверил выход в И-нет — там тоже все было в порядке. Тогда я заглянул в свою историю посещений, чтобы понять, где же я все-таки проторчал больше трех часов. Но оказалось, что мой архив стерт, во всяком случае, там не осталось никаких следов моего участия в этой поганой Игре.
Я написал ОС, но его в онлайне не было. Тогда я ему позвонил. На звонки он тоже не отвечал. Ну, и как же, черт побери, узнать, прошел я Уровень 1 или нет? Я посмотрел на часы. Половина первого. Весь вечер я с этой Игрой потерял! Домашние задания так и остались несделанными. Интересно, что я теперь скажу в школе? Я даже подумал, а вдруг ОС нарочно пытается сбить меня с толку? Но эта мысль отчего-то показалось мне нелепой: нет, совершенно на ОС не похоже! И все же… победил я или проиграл? Я по-прежнему в Игре или вылетел?
И тут мой компьютер пикнул. Почта! Отправитель был некто admin@ и что-то там такое — в общем, адрес в милю длиной и весь состоящий из чисел, хештегов и всякого такого.
Я открыл почту и прочел:
«УРОВЕНЬ 1. ВЫВЫИГРАЛИ. 200 ОЧКОВ. ИГРАЕТЕ ИЛИ ВЫХОДИТЕ ИЗ ИГРЫ?»
Можно было выбрать любую из опций, подчеркнутых немигающей синей чертой.
И вот я нажал на PLAY и стал ждать.
Через десять секунд возникло еще одно указание: адрес. Унифицированный Указатель Ресурсов. Интересно, подумал я. Что ж, посмотрим, что будет дальше, и я нажал на указанную «урлу». И снова вернулся в Игру. И снова никакой домашней страницы, никакого «Уровень 2» — просто числа, плавающие, как рыбки, на абсолютно черном фоне. В общем, то же, что и на Уровне 1, только теперь картинка стала более четкой и ясной, а не такой зернистой.
Я понимаю, все эти описания совершенно бессмысленны. Но я рассказываю именно так, как тогда воспринимал все это. И хотя я чувствовал, что страшно устал, хотя понимал, что завтра утром мне надо в школу, тем не менее продолжал играть, и клянусь, когда я в следующий раз оторвался от экрана и посмотрел на часы, оказалось, что уже пять утра и в щель между шторами просачивается солнечный свет; значит, большую часть этой проклятой ночи, сам того не заметив, я проторчал у компьютера. Голова просто раскалывалась, но единственное, о чем я мог думать, когда снова взглянул на внезапно погасший экран, это: «Прошел я или нет? Я все еще в Игре, или меня выкинули?»
Через пять минут в e-mail, пришедшем от этого admin, мне сообщили, что я прошел на Уровень 3 и заработал уже 550 очков, а потом спросили, хочу ли я продолжать или выхожу из Игры?
Ну…
Все равно нет никакого смысла идти сегодня в школу, сказал я себе, кликнув указанный адрес. Вообще-то можно было бы даже вызвать врача и сказаться больным, отдохнуть немного, сделать сразу все уроки, принять душ, перекусить — короче, списать этот день еще до того, как он начался. Приняв такое решение, я сразу приободрился. Родители поверят, если я скажу, что заболел. В те дни я редко им врал. И я продолжил играть на Уровне 3 и закончил в полдень, совершенно измученный, буквально не в силах пошевелиться, зато стал богаче на 680 очков и получил возможность выйти на Уровень 4…
Вот так и началась эта Игра. Эта гребаная, волшебная, бессмысленная, липучая, соблазнительная, как наркотик, разъедающая душу и прекрасная Игра. Теперь я уже играл не так интенсивно, как сначала. Я понял, что должен сдерживать себя и несколько умерить темп. Я старался весь день быть хорошим мальчиком и лишь по вечерам позволял себе залогиниться и играть. Иначе предки догадались бы, что я не в себе. Но и в школе, и дома я буквально жил Игрой. Я все делал машинально — ел, пил, занимался, — но думал только об Игре. А когда не играл, то выходил на другие сайты, читал чужие страницы, участвовал в различных обсуждениях и все пытался выяснить, кто же изобрел эту Игру, кто написал софт, кто все еще играет, а кто уже вышел из игры; но больше всего мне хотелось разузнать о пресловутом Уровне Х, который одни считали чем-то вроде сказочного волшебного горшочка, а другие — просто кучкой дерьма.
Сам-то я тогда был среди истинно верующих. Еще бы, мне же позволили играть дальше. Как и ОС. С ним я время от времени все-таки виделся или переписывался по e-mail (но это только если о<