Единственная мысль перекрывала все, делая ее глухой и слепой к тому, что творилось вокруг: «Мой ребенок, мой бедный ребенок, я этого не хотела!»
В это утро репетиция для Яны закончилась. Она приняла теплый душ, натерлась кремом, чтобы смягчить боль, пошла в столовую и выпила три чашки черного кофе. И снова мысль: «Наверное, следовало заказать чай, это было бы лучше для тебя».
По дороге домой она поняла, что ребенок уже с ней и она уже защищает его.
На следующей неделе Яна и Йонатан почти не виделись. Йонатану нужно было снять два спектакля в Немецком театре, а Яна репетировала роль Джульетты. Премьера балета должна была состояться через три недели.
В субботу в репертуаре снова была «Жизель». Яна спала до одиннадцати часов. Йонатан отправился в галерею, прикрепив к зеркалу в ванной комнате записку:
«Любимое мое сокровище, я купил свежий салат и немного лосося. Пожалуйста, приготовь себе поесть. Я заберу тебя после спектакля. Скучаю по тебе.
Целую, Йон».
Яна улыбнулась, сняла записку с зеркала, смяла и выбросила в корзину для бумаг. Потом приняла душ, а после натерлась лосьоном для тела с ароматом ванили. Этот запах всегда поднимал ей настроение.
Если бы в доме была камера видеонаблюдения, если бы кто‑нибудь снимал, что Яна делала в этот день, можно было бы решить, что фильм снимают в замедленном темпе, так ужасно медленно, словно привидение, она двигалась. Все равно – брала ли она чашку из шкафа, резала ли рыбу тонкими ломтиками, переворачивала ли страницу книги или беззвучно ходила на цыпочках по комнате.
С трех дня она целый час делала гимнастические упражнения на специальном мате в спальне, в четыре попыталась дозвониться до Йонатана, но он не взял трубку. Потом Яна надела джинсы, футболку, пуловер и легкую ветровку, обула кроссовки, упаковала спортивную сумку с полотенцами, колготками, боди, обувью и всеми теми вещами, которые ей нужны были в театре, выпила из пластиковой бутылки глоток минеральной воды, сунула бутылку под мышку и в шестнадцать тридцать вышла из дома. Так же, как всегда, когда у нее было представление.
Темно‑синий «пассат» стоял возле подъезда. Яна забросила сумку в багажник, села в машину и поехала. Как всегда и как она привыкла. На следующем светофоре ей нужно было свернуть направо. Она выскочила на перекресток на скорости почти семьдесят километров как раз в то мгновение, когда светофор переключился на красный свет. Яна изо всех сил надавила на тормоза, и двигатель заглох.
Наверное, в этот самый момент она снова вспомнила о прыжке, о гранд жете, которые должна была делать четыре раза, танцуя Жизель. В душе у нее таился страх, и Яна запустила двигатель только тогда, когда машины сзади начали сигналить. Она поспешно тронулась с места, но свернула не направо, а налево.
На улицу, которая вела к озеру.
Яна бежала, инстинктивно заботясь о том, чтобы не наступить на корень дерева, не попасть в ямку и не упасть. Дыхание ее было ровным и ритмичным, тело – легким и расслабленным, как будто бег трусцой абсолютно ее не напрягал.
«Я совсем разучилась бегать, – думала она, – я только танцую». Она уже не помнила, когда в последний раз бегала, когда ходила на прогулку в лес, когда была на лужайке. Уж никак не этой весной!
Она сделала первый круг вокруг озера и остановилась. Последние лучи солнца скользили по воде, становилось прохладнее. У Яны не оказалось с собой шарфа, но сейчас это было неважно. Она наслаждалась тихими минутами у озера и чувствовала, что находится на правильном пути. Вечер пошел ей на пользу. Она была так счастлива, как не была уже целую вечность.
Она глубоко вздохнула и пробежала еще два круга вокруг озера. «Хочется обнять весь мир! – думала она. – Такое ощущаешь, когда полностью довольна собой».
Было уже темно, когда Яна села в машину и поехала в центральную часть города. По дороге она думала о том, что должна делать, пыталась определить, чего ей хочется, и была в отчаянии оттого, что у нее ничего не получается. Она всегда была связана обстоятельствами, ее жизнь состояла из сплошного контроля, и она никогда не задумывалась над тем, чего же, собственно, хочет сама. Она была марионеткой, которая танцует лишь тогда, когда кто‑то тянет за нужную ниточку.
И только в этот момент она вспомнила о театре. Яна посмотрела на часы. Без двадцати девять. Похоже, представление не состоялось. В зеркале она увидела, что улыбается.
На площади Савиньи она быстро нашла место на стоянке для машин и направилась к киоску с едой прямо напротив вокзала, откуда ходили городские электрички.
– Пожалуйста, дайте мне сосиску с соусом карри, картошкой пом‑фри и майонезом, – услышала она свой голос.
Толстая женщина за стойкой молча кивнула. Эту фразу она слышала сегодня уже десятки раз, в ней не было ничего особенного, но только не для Яны. Последний раз она ела сосиску с карри, когда у нее было окно между занятиями, еще в десятом классе. И горько об этом пожалела, потому что на следующее утро весы показали на пятьсот граммов больше, чем нужно. С тех пор она больше не решалась на такое, чтобы не испортить фигуру.
– С этого момента мы будем есть то, что нам нравится, мы вдвоем, – тихонько сказала она.
Продавщица сосисок удивленно уставилась на нее, но, когда Яна улыбнулась, улыбнулась в ответ.
Она наслаждалась каждым кусочком сосиски и картошки пом‑фри, а после отправилась в сторону Курфюрстендамм и в баре на Уланштрассе еще и выпила бокал белого вина.
– Разрешите угостить вас? – спросил ее мужчина приблизительно сорока лет в безукоризненном костюме и с белым, как молоко, лицом, стоявший рядом.
Яна растерянно уставилась на него, потом сказала:
– Нет, спасибо. Мне нужно ехать. Я должна поговорить с мужем, иначе умру.
Она выскочила из бара и бегом бросилась к своей машине.
Йонатан приехал домой в половине десятого. Он решал, открыть ли пиво и переодеться или сразу же ехать в оперу, когда заметил красную лампочку автоответчика. На дисплее значилось: «У вас девять неотвеченных сообщений».
«Девять! – растерянно подумал Йонатан. – Боже мой, что бы это значило?»
Яна всегда прослушивала сообщения, до того как уйти в театр, а вечером обычно никто не звонил, поскольку все – друзья, знакомые, родственники – знали, что в это время у нее спектакль и дозвониться невозможно.
Он нажал на кнопку воспроизведения.
«Яна! Это Салли. Где ты? Разминка уже началась, и мы удивляемся, что тебя еще нет. Пожалуйста, отзовись!»
Йонатан нахмурился и нажал кнопку, чтобы прослушать следующее сообщение.
«Яна, что случилось? Без десяти семь, а тебя нет! Что за черт?»
Пульс Йонатана забился быстрее.
Следующие звонки были от обеспокоенных работников сцены, от нервной гардеробщицы и от Марко, партнера Яны по танцу. Последние два звонка были снова от хореографа Салли, которая явно вышла из себя: «Черт возьми, Яна, я с ума схожу! Что с тобой случилось? Почему от тебя ничего нет? Я уже переговорила с руководством театра. Мы ждем еще десять минут, а потом объявляем, что спектакль отменяется, и отправляем зрителей по домам. Это возмутительно!»
Йонатан выскочил в коридор, сорвал с вешалки куртку, схватил ключи от машины и выскочил из дому.
Когда он два часа спустя, едва живой от страха, вернулся домой, исполненный решимости звонить в полицию, Яна сидела в кресле и слушала песни Элтона Джона.
Он уставился на нее, словно увидел привидение.
– Привет, Йон! – сказала она с улыбкой.
– Яна! – закричал он. – Где тебя черти носили? Все тебя ищут!
– Да? – отозвалась она. – Как здорово! И все равно не нужно так орать!
– У тебя же спектакль! – закричал он еще громче. – Театр был забит до отказа, и единственный человек, который не пришел, это исполнительница роли Жизель! Ты что, забыла, что у тебя представление?
– Ну и что? Что‑то случилось? – спросила она, не отвечая на его вопрос.
– Да. Они отправили зрителей по домам, вот что случилось! Директор театра вышел на сцену, произнес несколько вежливых фраз, рассказал пару анекдотов и принес свои извинения. Он заверил, что зрители получат деньги обратно или смогут прийти на другое представление. Да что я тут рассказываю! Ты и сама знаешь, что бывает, если исполнительница главной роли не приходит на спектакль. Где ты была?
– Гуляла.
Йонатан буквально рухнул на стул и смахнул с потного лба волосы.
– Ты что, с ума сошла?
– Нет. Мне просто нужно было чуть‑чуть успокоиться.
– А как ты все это объяснишь директору театра? Скажешь, что пошла погулять, потому что тебе захотелось немного покоя? – Его голос поднялся чуть ли не до крика.
– Завтра утром я пойду к врачу на обследование. В конце концов, я ведь беременна, а в таком состоянии женщины выкидывают разные штучки. Кроме того, я вообще не знаю, можно ли в моем состоянии танцевать. Разве работа после двадцати вечера беременным не запрещена?
– Я не знаю.
Йонатан успокоился. Слово «беременная» все расставило по местам.
Яна подошла и села к нему на колени.
– Я больше не буду танцевать, – сказала она. – А вдруг с ребенком что‑то случится, если я буду прыгать или упаду? Тут уже речь не обо мне, – прошептала она, – понимаешь?
Он кивнул и прижал ее к себе.
– В общем, я все решила, – сказала она и поцеловала его в голову.
Эти слова сделали его самым счастливым мужчиной на свете, и он был исполнен решимости сделать для Яны все, даже достать звезду с неба, если она об этом попросит.
Однажды ночью, в конце сентября, Яна потрясла Йонатана за плечо. У нее начались схватки. Он подскочил, включил ночник и с тревогой спросил:
– Что случилось?
И она ответила:
– Начинается.
Все произошло так, как будто они репетировали это тысячу раз. Он запрыгнул в джинсы, она лишь накинула на пижаму пальто, взяла сумку, упакованную уже несколько недель назад и стоявшую в коридоре, и они поехали.
Яна старалась не подавать виду, когда боль просто вжимала ее в сиденье автомобиля. Йонатан испуганно посматривал на жену, а она улыбалась в ответ.
– Все о'кей. Не торопись. Я выдержу.
А потом все пошло очень быстро. Йонатан даже толком не помнил, как ее отправили в операционную. Он вдруг оказался в окрашенной в ярко‑желтый цвет приемной, причем видел себя словно со стороны: как он мечется взад‑вперед, словно тигр в слишком тесной клетке.
Приблизительно через десять минут появилась медсестра и натянула на него стерильную зеленую одежду. Он прошел через три или четыре двери с матовыми стеклами, и чей‑то голос сказал:
– Пожалуйста, подождите здесь.
Он замер, едва осмеливаясь дышать. Две минуты спустя акушерка положила ему на руки девочку, настолько маленькую, что он даже не мог себе такое представить.
С ручками и ножками крохотными, как его мизинец.
Его ребенок, очень теплый и живой. Маленький человечек из плоти и крови. Он никак не мог в это поверить.
В тот день, когда их должны были выписать, ровно в половине десятого он с неистово бьющимся сердцем вошел в больницу с сумкой для переноски младенцев. Яна уже сидела одетая на постели и держала ребенка в руках.
– Давай быстрее уйдем отсюда, – попросила она. – Ты себе не представляешь, как мне хочется поскорее очутиться дома!
От детской комнаты, которую оборудовал Йонатан, Яна пришла в полный восторг. Она поцеловала его в губы, и он понял, как тосковал по ней.
За шесть недель до рождения ребенка они прекратили заниматься этим.
– Я не могу, – сказала Яна тогда, – у меня просто не получается. Потому что мы больше не одни.
Сейчас она уселась в кресло у окна, подняла пуловер и принялась кормить ребенка грудью.
– Как ты отнесешься к тому, что мы назовем ее Жизель? Я потеряла Жизель на сцене, а вместо нее получила новую.
– Это великолепная идея!
Йонатана мучило то, что они почти две недели не могли прийти к единому мнению по поводу имени девочки. Он уже был согласен на все, и теперь «Жизель» звучало для него, словно музыка.
Йонатан удивился, как ему вообще удалось заснуть в таком холоде, да еще и в сырой постели, но была уже половина восьмого, когда он проснулся. Как ни неприятно было под одеялом, все же там казалось теплее, чем в холодной, как лед, комнате. Он боялся вставать, тем более что невозможно было принять горячий душ, который хотя бы как‑то компенсировал эту ужасную ночь.
Он не выдержит здесь больше ни дня. Он попросит Риккардо, чтобы тот отвез его в Амбру, и уедет ближайшим поездом. В этой квартире ни один человек не смог бы выжить зимой. Похоже, здесь действительно с октября по апрель никто и никогда не ночевал.
Он еще полчаса лежал в постели, укутавшись до самого подбородка, и пытался заснуть, но ему это не удалось.
«Все это бесполезно, – в конце концов сказал себе Йонатан. – Надо вставать. Нужно уходить отсюда, не покрываться же плесенью в этой кровати». Он с большим трудом заставил себя отбросить одеяло в сторону, дрожа от холода прошел в ванную, умылся и почистил зубы, которые тут же заныли от ледяной воды.
Потом он оделся и вышел из квартиры. К открывшемуся виду Йонатан готов не был. Небо было нежно‑синего цвета, и в солнечном свете он увидел покрытую лесом Тоскану. Светящийся белоснежный туман лежал в долинах, и окрестные деревушки выглядывали из него, напоминая средневековые замки на островах в море. Это было потрясающе! Йонатан обошел дом, и ему показалось, что в долине он рассмотрел Амбру, которая кое‑где выступала из дымки.
Он видел луга, оливковые рощи и густой лес из пиний, дубов и кедров.
Вокруг колодца и за домом тоже стояли кипарисы, растрепанные и согнувшиеся от ветра.
Он не ожидал, что усадьба будет такой большой, а вид настолько великолепным, но это ничего не изменило в его решении как можно поскорее исчезнуть отсюда.
Он прошел по крутой лестнице в переднюю часть дома, вошел в portico и постучал в дверь.
– Si! Venga![22]– услышал он звонкий голос Софии и, пробормотав «Permesso?»,[23]зашел в кухню.
В радиоприемнике звучал какой‑то итальянский шлягер, и певец больше плакал, чем пел. Пальцы Софии ощупали аппарат, нашли нужную кнопку и выключили радио.
– Buongiorno,[24]– сказала она и с улыбкой повернулась к нему.
Он почувствовал удар в грудь, от которого перехватило дыхание. Вчера вечером он видел ее лишь мельком и в тени и больше думал об ужасном пристанище, чем о хозяйке. Кроме того, тогда ее волосы были распущены и частично закрывали лицо.
Сегодня она собрала свои прямые темные волосы на затылке и точно так же, как это делала Жизель, перехватила их несколько раз разноцветными резинками. Его это всегда восхищало: одно движение руки, всего лишь несколько секунд – и прическа готова.
И лишь сейчас, при свете дня, он рассмотрел лицо Софии во всех подробностях, которые не мог увидеть вчера вечером в темноте. Маленькие завитушки волос у корней и две выразительные ямочки, которые сейчас, когда София улыбалась, были видны совершенно отчетливо. Ямочки точно такие же, какие были у Жизель, на том же месте и такой же глубины.
И вдруг он увидел дочь так ясно, словно это было вчера. На пляже в Фуертевентуре, во время их короткого отпуска весной пять лет назад. Ей тогда было восемнадцать лет, она сидела перед ним на песке, загорелая до черноты и с мокрыми волосами. Ее кожа на руках и ногах была словно присыпана песком, на носу – легкий солнечный ожог. Она закопала ноги в мягкий теплый песок и рисовала на нем указательным пальцем волнистые, извивающиеся, как шеи, линии. И она сказала ему тогда:
– Здесь просто безумно хорошо. Этот остров действительно классный. Мир прекрасен, и ты тоже классный.
Она улыбнулась, и ему показалось, что ямочки на ее щеках стали глубже, чем были раньше. Она вскочила, легонько поцеловала его в лоб и бросилась в море.
Она плескалась в волнах, и ее такое молодое, совершенное тело выделялось темным силуэтом на фоне уже клонившегося к закату солнца. Йонатан смотрел на нее и готов был плакать от счастья…
Он заметил, что все еще молча стоит перед Софией.
– Buongiorno, – тоже сказал он.
И в этот момент понял, что должен остаться здесь.
– Вы хорошо выспались? – спросила она.
– Да, в какой‑то степени, – ответил он тихо. – Правда, ночью было холодновато, а утром не хватало горячего душа.
– Никаких проблем. Мы просто не были готовы к приему гостей. Я скажу barro,[25]и он привезет из Амбры новый баллон с газом. У вас будет горячая вода, и вы сможете принять душ. Это мелочи.
– Прекрасно.
– Хотите капучино?
– О да, пожалуйста.
Он сел за кухонный стол, и София принялась готовить эспрессо‑машину. Она пересыпала свежие кофейные зерна правой рукой через левую в кофеварку. Так она точно чувствовала, когда емкость оказывалась полной.
– Отец уже на холме, – сказала София, ставя перед Йонатаном капучино со взбитым молоком, – сейчас как раз сбор урожая оливок, вот он и использует каждую минуту. При хорошей погоде он работает с семи до пяти. Потом отвозит оливки на мельницу, а после этого идет в бар. В тот, где вы с ним познакомились, – с улыбкой добавила она. – А моя мать еще спит. Но к обеду она точно проснется.
Когда она нагнулась, нащупывая в холодильнике масло и повидло, оттуда выпал лимон и покатился по полу. Йонатан вскочил и поднял лимон, заметив, что пол кухни блестит от жира, а в некоторых местах виднеется грязь. Здесь явно уже несколько месяцев никто не убирал. Сковороды над плитой покрывал жир, и у чашки, которую София вынула из шкафа, был темный край. Она поставила чашку в эспрессо‑машину, нажала на кнопку, и кофемолка со скрежетом возобновила свою работу.
Он подал ей лимон, и на какую‑то долю секунды их пальцы соприкоснулись. Йонатан вздрогнул, словно его ударило электрическим током.
– А сколько стоит проживание в этой квартире? – спросил он, чтобы отвлечься и заодно решив поговорить о деле. – Думаю, я останусь здесь на всю зиму.
– Зимой здесь скучно. Мало чем можно заняться, и почти все закрыто, – помедлив, ответила она.
– Ничего. Я и не собираюсь ничем заниматься.
София села за стол, глаза ее беспрерывно блуждали.
– Я не совсем поняла. А что же вы будете здесь делать?
– Ничего. Мне необходимо немного покоя, мне просто хотелось вырваться из привычной жизни.
София кивнула и больше ничего не спрашивала. Она задумалась, и у нее был такой вид, словно она что‑то высчитывает.
– Квартира во время летнего сезона стоит пятьсот евро в неделю, – через некоторое время сказала она. – Вы будете платить семьсот пятьдесят евро в месяц, о'кей?
– Нет, не о'кей, – ответил Йонатан и широко улыбнулся.
И только заметив, как София вздрогнула, понял, что следует быть осторожнее с ироническими или шутливыми замечаниями, потому что она не может видеть его лица и все, что он говорит, будет принимать за чистую монету. Поэтому он поспешно добавил:
– Нет, не о'кей, потому что я буду платить вам тысячу. При условии, что вы каждое утро будете готовить мне кофе, а после этого давать уроки. Пожалуйста, обучите меня итальянскому языку! Я думаю, что научусь быстро. В школе я девять лет учил латынь и был фанатом грамматики. Значит, с итальянским у меня больших проблем не будет.
– Согласна, – без обиняков ответила она, обрадовавшись, что хотя бы на ближайшее время будет чем заняться.
– А откуда вы так хорошо знаете немецкий? – спросил Йонатан.
– У меня была замечательная преподавательница. Она была замужем за немцем и очень любила этот язык. Как и я. – София улыбнулась. – Она могла объяснить все и постоянно доставала мне учебные кассеты на немецком. Ведь жизнь очень скучна, если человек слеп.
Йонатан хотел что‑то возразить, но тут в соседней комнате раздался грохот и сразу же после этого чей‑то низкий голос выругался:
– Porcamiseria![26]
– Это моя мать, – прошептала София. – Она ведет себя не особенно тихо, когда не спит. Наверное, она узнала от отца, что вы здесь. Ее разбирает любопытство, и поэтому она встала чуть пораньше. Сейчас она придет сюда.
Через секунду дверь распахнулась и в кухне появилась Аманда.
– Buongiorno! – рявкнула она хриплым голосом, подошла к Йонатану, хлопнула его по плечу и выкрикнула: – Piacere! Sono Amanda![27]
Йонатан поспешно назвал свое имя. Аманда осталась довольна и соизволила упасть на стул. На ней была узкая, чрезвычайно обтягивающая футболка ядовито‑зеленого цвета, под которой явственно вырисовывались складки жира на животе, по величине ничем не уступающие ее рыхлой груди. К футболке Аманда надела тонкие розовые спортивные штаны, лишь подчеркивающие ее могучую отвратительную задницу и массивные ляжки, трущиеся друг о друга при каждом шаге. Несмотря на холодную пору года, на ней не было чулок, лишь сандалии, и Йонатана пробрала дрожь отвращения уже только от одного вида ее ног, потому что они были грязными, а ногти на них – слишком длинными. Очевидно, сегодня утром она еще не причесывала свои довольно длинные белые волосы, которые были всклокочены и гротескно торчали в разные стороны.
Аманда вдруг просияла, побарабанила толстыми пальцами по столу и взглянула на Софию:
– Сделай‑ка кофе!
Та кивнула, молча встала и запустила кофеварку.
– А с чего вам, собственно, взбрела в голову эта сумасбродная затея – поселиться у нас в такое время года? – ухмыляясь, спросила Аманда и дружески хлопнула его своей лапой по руке.
Йонатан не понял ни слова, однако догадался о смысле вопроса и задумался, что сказать. София ответила вместо него:
– Мама, ему просто нужен покой. Кроме того, он не знает итальянского и хочет его выучить.
– Браво, – проворчала Аманда. Гостей, с которыми нельзя поболтать, она не любила. – Я сегодня ночью опять упала с этой проклятой кровати, – проворчала она. – Ты должна сделать мне массаж.
– Я сделаю, мама. Мама сегодня ночью упала с кровати, и теперь у нее боли, – перевела София для Йонатана. – Такое с ней нередко случается. А еще она часто спотыкается и падает с лестницы.
– Очень жаль, – ответил Йонатан, который теперь мог объяснить себе грохот сегодняшней ночью.
Кофе Аманды был готов. Она опустила в чашку белый хлеб и начала его есть, громко прихлебывая кофе.
– А этот мальчик неплохо выглядит, – пробормотала она.
– Мама, прекрати! – испуганно прошептала София.
– С чего бы это? Я думаю, он не понимает по‑итальянски!
– Пожалуйста, замолчи!
В ответ Аманда фыркнула, и у нее изо рта вылетел пережеванный хлеб.
Йонатана чуть не стошнило.
– А он действительно хорошо выглядит, – пробормотала Аманда с набитым ртом. – Правда, немного староват.
София громко застонала.
– А ну‑ка спроси, кем он работает. Я хочу знать, есть ли у него деньги.
– Замолчи, мама! Хватит!
Аманда захихикала, и ее маленькие глазки почти полностью исчезли за набухшими веками.
Йонатан пил кофе, жевал бутерброд с засохшим хлебом и не знал, как себя вести. Он не понял в точности, что сказала Аманда, но чувствовал, что Софии было стыдно за мать.
– Спроси у него, что он собирается делать, – потребовала Аманда у дочери.
– Мама, я прошу тебя! – У Софии постепенно начали сдавать нервы. – Зачем это? С каких пор тебя интересует, чем будут заниматься наши жильцы?
– Porcamadonna,[28]я что, не имею права ничего спросить? И чего ты с утра такая нервная? Что‑то случилось? Ты себя плохо чувствуешь?
– Нет.
– Вот видишь. – Аманда допила кофе и, никого не стесняясь, принялась выковыривать остатки хлеба из зубов. – Скажи ему, что я буду сегодня готовить. Я его приглашаю. На pranzo[29]сегодня в час.
– Мы не должны наваливаться на него в первый же день!
– Чушь! – взорвалась Аманда, сделала пренебрежительный жест рукой и смахнула со стола свою чашку, которая упала на каменный пол и разбилась.
Йонатан вскочил и собрал осколки. Аманда благосклонно посмотрела на него, но ничего не сказала.
София слышала, как Йонатан собирал черепки. У него, наверное, сложилось ужасное впечатление о ее матери. Поэтому она нерешительно сказала:
– Мама приглашает вас сегодня на обед. В час. Если вы хотите.
У Йонатана при одной мысли о том, что Аманда будет готовить еду своими желтыми от курения, толстыми, как сосиски, пальцами, свело желудок. Вдобавок он очень живо представил себе хаос, который она сотворит при этом.
Он вымученно улыбнулся, кивнул Аманде и сказал:
– Grazie.[30]Это ужасно мило с вашей стороны.
София перевела, и Аманда шумно вздохнула:
– Va bene.[31]
Она достала сигареты, зажгла одну и без стеснения выпустила дым прямо в лицо гостю.
Йонатан постарался проигнорировать это.
– Мне нужна машина, – сказал он, потому что стало совершенно ясно, что в ином случае он окажется прикованным к Ла Пассерелле.
Он не сможет никуда поехать, ничего купить, ни пойти куда‑нибудь поесть, а значит, станет абсолютно беспомощным и будет обречен выдерживать общество Аманды и ее поварское искусство. Кроме того, ему срочно нужно было добраться до банкомата.
– Вы не знаете, где можно купить небольшую подержанную легковую машину?
София покачала головой.
– Нет, но я поговорю с отцом. Он точно это знает и отвезет вас куда‑нибудь, где вы сможете купить машину.
– Это было бы прекрасно.
Аманда шумно рыгнула, погасила сигарету и встала. Стул опрокинулся, но она даже не обратила на это внимания и, не сказав ни слова, потащилась из кухни.
Йонатан поднял стул и задвинул его под стол.
– Извините, мою мать иногда бывает трудно выдержать, – пробормотала София.
– Никаких проблем. Не порежьтесь, я сложил осколки в раковину для посуды. Или лучше скажите, где у вас тут можно найти мусорное ведро.
– За дверью внизу, справа.
– О'кей. – Йонатан затолкал осколки в уже и без того переполненный пакет для мусора, собрал остальную посуду со стола и поставил ее в мойку. – Спасибо за кофе, и пока, – сказал он и вышел из кухни.
Он ушел к себе. Ему хотелось чуть‑чуть отдохнуть, а не быть в первый же день принятым в семью Валентини.
Было уже половина одиннадцатого, и казалось странным, что он так потерянно стоит посреди этой простенькой квартиры.
Он достал из чемодана ноутбук и выпрямитель и осмотрелся. С первого взгляда он не увидел розетки, поэтому начал внимательнее осматривать комнату. В конце концов он обнаружил одну за кроватью, а другую – за маленьким комодом под окном, на котором еще с осени осталась причудливой формы тыква. Но обе розетки были итальянскими, а значит, как для компьютера, так и для зарядного устройства мобильного телефона надо было раздобыть переходники. Йонатан вздохнул. Чем дальше, тем сложнее.
Он надел куртку и вышел на улицу, чтобы познакомиться с местностью, которая, по крайней мере на некоторое время, должна была стать его новой родиной.
Перед домом никого не было, и Йонатан отправился дальше.
Приблизительно через триста метров дорога с щебеночным покрытием раздваивалась, и ему нужно было решить, куда идти – направо или налево. Он пошел направо, потому что считал, что вчера они с Риккардо приехали по левой дороге.
Йонатан шел не спеша и все время поднимался вверх. Время от времени он поглядывал на долину. Амбра все еще была окутана туманом. Пахло влажным кедровым деревом, и он слышал, как где‑то далеко в лесу работала бензопила.
Сейчас деревья стояли теснее и были выше и толще, чем в начале дороги. Старые деревья, как раз такие, как он любил. На дороге стало темнее, и он ступал уже осторожнее, чтобы не поскользнуться на влажной листве.
На следующей развилке он снова пошел вправо.
«Может быть, так я обойду гору, – подумал он, – и тогда составлю себе представление обо всей местности».
Постепенно лес редел, и через пятьсот метров Йонатан увидел внизу под дорогой широкие оливковые плантации, на которых крестьяне собирали урожай. Он узнал Риккардо и подумал, что надо бы спуститься на пару террас вниз, чтобы поздороваться с ним. Как раз в этот момент зазвонил его мобильный телефон.
– Ты где? – спросила Яна.
– В Италии. Ты что, не получила мое сообщение?
Он услышал, как она всхлипнула.
– И ты не хочешь мне сказать, где именно?
– Нет.
– Сколько времени ты там пробудешь?
– Не знаю, Яна, я действительно не знаю.
– Но все‑таки: пару дней, пару недель, пару месяцев или пару лет? – Она была рассержена и раздражена, и ее вопрос прозвучал саркастически.
– Пару дней, пару недель, пару месяцев или пару лет. Я не имею об этом ни малейшего понятия. И мне все равно, что со мной будет, – подчеркнуто спокойно сказал он.
– Прекрасно! А меня ты бросил здесь?
– У тебя есть твоя работа, твой дом и твоя машина. В чем проблема?
Яна больше ничего не сказала, просто отключилась.
Йонатан присел на камень. Он сбежал из Германии в другую, чужую жизнь, потому что хотел забыться и вытеснить из памяти прошлое, но пока что достиг обратного.
С прошлого вечера его преследовали воспоминания, вернувшие старую боль, которая тут стала еще сильнее, чем В последние три года.