На третий адвент воцарилась прекрасная погода. О снеге можно было и не думать даже на высоте почти шестьсот метров над уровнем моря. Небо было глубокого синего цвета, мокрая от утренней росы трава блестела на солнце, а в долине лежал туман, словно пушистое толстое одеяло.
У Йонатана было ощущение весны и ни малейшего предрождественского настроения.
Уже почти два месяца он жил в маленькой квартире для отдыхающих в семье Валентини и почти все время проводил в занятиях итальянским языком. София была талантливой и терпеливой учительницей, и Йонатан за это время научился очень многому, так что был уже в состоянии объясняться с Амандой и Риккардо простыми фразами и понимать многое из того, что они говорили. С Софией он и дальше разговаривал по‑немецки, поскольку так она понимала его намного лучше, чем он ее по‑итальянски.
– Может, устроим адвентскую прогулку? – спросил он ее после завтрака. – Сегодня воскресенье, занятия отменяются.
София кивнула, и на ее лице промелькнула улыбка.
Бедная Аманда еще спала, Риккардо уехал в Бучине, чтобы помочь Уго ремонтировать тягач, так что они вдвоем не спеша вышли из дома.
До самого ущелья, где дорога разветвлялась, они молчали. С левой стороны раскинулось кукурузное поле, которое сейчас было пустым и заросло сорняками.
Они обошли гору, и Йонатан в очередной раз был потрясен великолепным, захватывающим дух зрелищем. Здесь, наверху, был сияющий солнечный день, а внизу деревья, луга и дороги были, как это часто случалось, покрыты туманом.
– У меня, как и в самое первое утро в Ла Пассерелле, такое чувство, будто мы находимся посреди моря, – тихо сказал он Софии, не решаясь особенно восторгаться тем, что видел.
– Я знаю. – Она взяла его руку и сжала. – Я все еще хорошо помню, как выглядит Амбра, окутанная плотным туманом.
– Это так, словно мы идем по полю, усыпанному драгоценностями, София. На каждом стебельке травы висят сотни мельчайших блестящих пузырьков, а на верхушке каждого стебля красуется толстая капля, которая искрится на солнце. Когда я долго смотрю на них и чуть‑чуть поворачиваю голову, эти капли переливаются красками, словно отшлифованный бриллиант.
– Ты не просто мои глаза, ты мой микроскоп, – тихо ответила София, и Йонатан погладил ее по голове.
Она пошла вперед. Быстрее, чем обычно, и не совсем правильно: она двигалась прямо к обрыву.
Йонатан задумался, глядя в сторону Ченнины, которая выплывала из тумана, словно затонувшая Атлантида, но в последнее мгновение заметил приближающееся несчастье, бросился к Софии, удержал ее и крепко обнял.
– Будь осторожна, – прошептал он, – и больше никуда не ходи без меня. Ни единого шага!
Она почувствовала нежный аромат шершавой коры дерева и корицы, запах, который с самого первого момента принадлежал только ему. Потом ощутила его легкое дыхание. Его лицо приблизилось к ее лицу, и она замерла.
Когда он обхватил ее лицо руками и медленно, но крепко прижался губами к ее губам, у нее закружилась голова. Она чувствовала себя так, словно счастье, которое она никогда не ощущала столь ярко, вдруг наполнило ее до краев. Ее ноги обмякли и подломились. Она боялась, что упадет, но Йонатан крепко держал ее. Она обняла его и приоткрыла губы, готовая ко всему, что бы ни случилось.
Вернувшись в свою комнату, он открыл чемодан, который поставил в темный угол рядом со шкафом, и вынул из него рулон, который бережно хранил, но с тех пор, как приехал в Ла Пассереллу, больше не разворачивал.
Это был автопортрет Жизель, выполненный маслом, ее подарок, по которому в момент ее смерти проехал грузовик.
В кладовке он нашел деревянные планки, дюбеля, гвозди и шурупы. Раньше Йонатан часто делал рамки для рисунков Жизель и со временем приобрел кое‑какие навыки. Тем не менее ему пришлось потрудиться почти четыре часа, пока он остался доволен своей работой. Потом он повесил картину напротив кровати и улегся на постель, чтобы спокойно рассмотреть ее.
Девушка на картине смотрела прямо на него. Ясным, строгим взглядом.
Она была рядом, и это дарило ему счастье. Это был его второй шанс. В этот раз он будет заботиться о ней, не спустит с нее глаз и убережет от любого несчастья. Еще раз он ее не потеряет.
Йонатан забыл время и место, где находится. Он даже не встал, чтобы хоть что‑то съесть или выпить. Он хотел сохранить это мгновение навсегда.
Наступили сумерки, постепенно стемнело. На краски упала тень, поначалу едва заметная, но становившаяся все более плотной. Контуры портрета расплылись, и наступил момент, когда он больше не мог ее видеть.
Это было так, как будто она просто вышла из комнаты.
Это был день накануне сочельника. На улице было тепло, как весной, когда Йонатан вышел из дома. Он зажмурился от ласкового полуденного солнца и снял куртку. Невольно вспомнился Берлин, то, как он в теплый мартовский или апрельский день первый раз в году вытаскивал садовую мебель из сарая и ставил на террасе.
Он взглянул на часы. Начало четвертого. Аманда, наверное, еще спала, а Риккардо был в деревне, куда отправился, чтобы забрать бензопилу, которую только что наточили. Какой‑то момент Йонатан раздумывал, не выпить ли им с Софией еще по чашке кофе, но все‑таки решил ехать. В день перед Рождеством в городе, конечно, полно народу, и найти место на стоянке может оказаться проблематичным.
Машину трясло на камнях и песке по дороге в Монте Веники, и что‑то скрипело в рулевом управлении, когда он поворачивал налево. Долго эта машина не продержится. Рано или поздно ему придется покупать джип, который был бы здесь более подходящим.
Он ехал через серый лес без листьев, мимо Сан Гусме и даже отказался от того, чтобы зайти в маленький бар в центре средневекового городка, выпить кофе и съесть несколько рождественских пиччиарелли. Ему понадобится много времени, чтобы найти рождественские подарки для Софии, Аманды и Риккардо.
Йонатан ехал быстро. Зимой мало кто ездил по извилистой дороге, которая вела через виноградники и маленькие деревушки, большинство пользовались скоростной или кольцевой дорогой, которая шла вокруг Сиены и имела выход к каждым городским воротам.
Через сорок минут он добрался до Сиены и на первом же круговом движении выехал в третье ответвление во внутреннюю часть города, к воротам Порта Овиле. В городе были пробки, и ему понадобилось двадцать минут, чтобы доехать до ворот Форте Санта Барбара. На Площади Четвертого Ноября он нашел платную стоянку, уплатил за три часа и пошел в направлении Кампо через виале Витторио Венето и Виале дей Милле до собора Святого Доменико, и оттуда – до пьяцца Сан Джиованни, где еще в ноябре в маленьком магазине, который продавал в основном антиквариат, обнаружил специальные книги для незрячих, выполненные рельефно‑точечным шрифтом.
Он сразу нашел то, что искал. На самом верху на полке стояли итальянские сказки Итало Калино. В таком виде они занимали десять томов, зато это было полное собрание. Йонатан не мог поверить своему счастью.
– Сколько стоят сказки? – спросил он продавца.
– Двести семьдесят евро, – ответил тот со стоическим спокойствием, как будто эта цена была самой нормальной В мире.
– Что? – У Йонатана перехватило горло.
– Да, – ответил продавец, пожимая плечами, и со скучающим видом полистал каталог, не удостоив Йонатана даже взглядом. – Так оно и есть. Двести семьдесят евро.
– Вы что, с ума сошли? Совсем рехнулись?! – закричал Йонатан по‑немецки.
– Шрифт для слепых – это такое дело, на любителя, – невозмутимо сказал продавец, – сложный и дорогой. И существует очень мало экземпляров этих книг.
Йонатан не слушал его.
– Да, и кто же это купит? – орал он. – Кто? Да никто! А по этой сумасшедшей цене тем более. У тебя что, мозги расплавились, если ты сидишь в этой будке и надеешься, что какой‑нибудь идиот с мешком денег будет проходить мимо и заглянет сюда, чтобы купить именно эти книги? У тебя что, не все дома?
Он постучал себе по лбу.
Книготорговец не понял ни слова и с равнодушным видом посмотрел на Йонатана. Он не сделает ни цента скидки этому ненормальному.
– Двести семьдесят евро, – пробормотал он, оперся локтями о прилавок, поправил очки и приподнял брови, словно невероятно заинтересовался чем‑то и основательно изучает каталог.
Йонатан задрожал от злости. Он сделал шаг к продавцу, схватил его за куртку, приподнял и начал трясти.
– Моя дочь слепая, слышишь? Она хочет эти книги и может читать только шрифт для незрячих! Слабоумный!
Торговец попытался нащупать мобильный телефон, чтобы вызвать карабинеров.
Йонатан отпустил его, смахнул волосы с потного лба и глубоко вздохнул. Потом отступил на шаг назад.
– О'кей, о'кей, о'кей. Но я еще вернусь.
С этими словами он вышел из магазина.
На улице он заглянул в свой кошелек.
У него было всего лишь сто двадцать пять евро и немного монет, а ведь надо было купить еще вина и какие‑то небольшие подарки для Аманды и Риккардо, хотя он даже не представлял, что именно.
Не прошло и десяти минут, как Йонатан нашел банк, возле которого был банкомат. Он сунул пластиковую карту в прорезь, ввел пин‑код и заказал четыреста евро.
На дисплее появилась надпись «Карточка недействительнa», и автомат выплюнул ее назад. Йонатан был ошарашен. До того как попробовать в третий и последний раз, он внимательно осмотрел карточку и увидел, что она годна только до первого декабря.
Никаких шансов добраться до своих денег перед Рождеством или в последние дни года у него не было.
От злости он ударил рукой по банкомату, потом достал из кармана мобильный телефон и позвонил Яне.
Она сразу же взяла трубку.
– Да.
– Это я, Яна. Йонатан.
– Чего тебе надо?
– Счастливого Рождества, Яна.
– Спасибо. Тебе тоже.
Она отключилась.
Он снова набрал ее номер.
– Да?
Ее голос звучал как‑то нервно.
– Это что, уже слишком много, если я желаю тебе счастливого Рождества?
– Не думаю, что ты позвонил только ради этого.
– Нет.
Мимо с треском промчался мотоцикл, и ему пришлось замолчать.
– Яна, сколько бы ты заплатила, чтобы никогда больше не видеть и не слышать меня?
– Что?
– Я имею в виду, сколько ты заплатишь, чтобы я навсегда исчез из твоей жизни?
– Я что, должна ответить через пять минут? Только потому, что ты торчишь в каком‑то грязном итальянском захолустье? Да ты рехнулся!
Она закончила разговор. Действовать так дальше не имело смысла.
Он уселся на ступеньки какой‑то церкви и написал ей сообщение:
«Мое предложение: пятьсот тысяч. Я перепишу на тебя дом, имущество, машину, ценные бумаги. Ты переводишь мне деньги, и я исчезаю. Что ты думаешь по этому поводу?»
Ответ пришел очень быстро:
«Двести пятьдесят тысяч».
Йонатан чуть не задохнулся от возмущения. Ну и наглость! Один только дом стоил в несколько раз больше. Они продолжали обмениваться сообщениями.
«Четыреста пятьдесят тысяч».
«Нет!»
«Четыреста тысяч».
«Триста пятьдесят. Мое последнее слово».
«О'кей. Пожалуйста, сделай одолжение, переведи мне сюда пятьсот евро. Моя кредитная карточка не действительна».
«Вышли мне номер счета».
«Buon Natale, Яна».
«Да пошел ты…»
Йонатан сунул мобильный телефон в карман брюк и, испытывая довольно приятное ощущение, пошел в направлении Кампо. Он сделал первый шаг к тому, чтобы начать новую жизнь. С Софией.
Уже смеркалось, когда Риккардо пришел домой, потому что у торговца металлическими товарами пришлось провести больше времени, чем он думал. В магазине было полным‑полно народу, поскольку большинство местных жителей использовали праздничные дни для того, чтобы выполнить срочные ремонтные работы в своих домах, и теперь покупали необходимые материалы. Риккардо пришлось ждать почти сорок пять минут, пока его обслужили и он смог получить обратно свою заточенную бензопилу, залатанное колесо к тележке и наточенное мачете. Кроме того, он купил канистру масла для цепи бензопилы, коробку винтов и уплотнительные кольца. Пару дней назад Йонатан сказал, что в кухне капает из крана вода, а Риккардо не нашел подходящих прокладок в кладовке.
Он увидел, что машины Йонатана нет перед домом, и решил сам отремонтировать кран.
Он пару раз постучал в дверь и позвал Йонатана, хотя был уверен, что того нет дома, а когда не получил ответа, то зашел в маленькую квартиру, которая не была закрыта на ключ. С одной стороны, потому что в Ла Пассерелле никто никогда не запирал двери даже на ночь. С другой стороны, это было просто невозможно, потому как Аманда ключи от этой квартиры еще несколько лет назад то ли потеряла, то ли спрятала и забыла.
Пройдя через гостиную в кухню, он оставил дверь широко открытой и мимоходом заметил, что в квартире безупречный порядок, даже постель заправлена, как надо. Необычным показалось Риккардо то, что Йонатан закрыл тканью картину, которая висела прямо перед кроватью. Но это его особенно не заинтересовало, и он начал раскручивать водопроводный кран.
Замена уплотнительных прокладок не заняла и пяти минут. Но раз Риккардо уже взялся за это дело и у него с собой была целая коробка этих колец, то он решил проверить краны также в ванной и в душе.
Когда он открыл дверь в ванную комнату, образовался сквозняк, поскольку Йонатан оставил окно в ванной открытым, причем такой, что дверь в квартиру с грохотом захлопнулась. Риккардо не обратил на это внимания, проверил краны, которые теперь работали безукоризненно, и вышел.
Его охватил такой ужас, что он пошатнулся, схватился за сердце и, тяжело дыша, прислонился к стене, чтобы не упасть.
Сквозняк сорвал ткань с картины, которая висела напротив кровати.
Это был портрет его дочери. Написанный маслом, такой реалистичный, словно фотография. Ее волосы, ее безупречная кожа, ее характерные ямочки на щеках, ее улыбка. И ее глаза, которые смотрели прямо на него, проникая в самую душу.
Портрет Софии.
Так лихорадочно Риккардо не пытался соображать уже несколько лет. Как это могло случиться?
Он осмотрелся. Нигде не было видно ни мольберта, ни холста, ни кисточек. Ничего, что бы указывало на то, что Йонатан рисовал Софию.
Да он и был здесь всего каких‑то шесть недель. Риккардо заметил бы, если бы он каждый день часами работал в холодной комнате. И уж точно заметил бы, если бы София позировала ему.
Как портрет его дочери попал к этому человеку?
Или же он где‑то случайно его нашел? Купил на рынке антикварных вещей в Ареццо? Заметил сходство с Софией и купил портрет, чтобы подарить на Рождество. Ему и Аманде.
Это было самым простым и логичным объяснением. А поскольку это должен быть рождественский сюрприз, то он и закрыл его тканью.
Риккардо успокоился. Завтра вечером или, самое позднее, на Эпифанию – праздник Трех королей, шестого января, он узнает, что связано с этой картиной и где Йонатан нашел ее.
Риккардо тщательно снова завесил портрет и вышел из квартиры.
Триста пятьдесят тысяч… Она позвонит своему адвокату, доктору Бремеру, чтобы в договоре, который она должна будет заключить с Йонатаном, не было никаких ошибок. Такое решение ей понравилось. Яна не представляла, что он собирается делать с этими деньгами, не знала, где и с кем он живет в Италии. Но, собственно, она и не хотела этого знать. Ей было уже действительно глубоко безразлично, что с ним будет.
За последние шесть недель, которые минули с тех пор, как он ушел из дому, она полностью успокоилась и расслабилась. Бывали дни, когда ей даже удавалось забыть, что когда‑то они жили вместе.
Сейчас был сделан первый шаг к окончательному разрыву, и ей волей‑неволей придется считаться с этим, но воспоминания о трех годах сплошного ада после смерти Жизель снова вернулись.
Йонатан не мог плакать. Никогда она не видела ни слезинки в его глазах. Они словно высохли, стали красными и воспаленными, как будто он пытался их выцарапать.
В первые дни после похорон Жизель дом Яны и Йонатана напоминал общежитие. Заходили друзья, сидели по два‑три часа в кухне, литрами пили кофе, снова и снова повторяли одну и ту же фразу: «Если вам нужна помощь или захочется поговорить – мы в любое время в вашем распоряжении».
Йонатан не хотел никакой помощи, не хотел ни с кем разговаривать. Он сидел у себя, упорно молчал и не хотел никого видеть.
– Выгони их всех, – говорил он Яне, – меня нет дома. Я не хочу никого видеть.
– Так не годится, Йонатан. Ты и сам это прекрасно понимаешь. Когда‑нибудь они нам могут понадобиться. Невозможно самому выдержать все это.
– Поцелуй меня в задницу!
Через две недели кошмар закончился. Никто больше не заходил к ним, телефон звонил уже не двадцать раз в день, а не больше одного раза, и Яна с Йонатаном сидели в кухне одни.
Она беспокоилась больше о нем, чем о собственных чувствах, пыталась обнять мужа, но он ее отталкивал.
– Оставь меня в покое!
Это были единственные слова, которые он бросал ей.
– Но у нас же есть мы с тобой, – шептала Яна в отчаянии. – Нам нельзя терять и нас самих.
– У нас ничего больше нет, – отвечал он глухо, – совсем ничего больше нет.
Он часами сидел в комнате Жизель. Неподвижно, без единого слова, без слез. Лишь изредка он заходил в кухню, но почти ничего не ел и очень сильно исхудал. Зато он пил. Выпивал каждый день бутылку водки, джина, граппы или «Корна». Пил до тех пор, пока больше не мог, пока не впадал в сон, больше похожий на беспамятство.
За последние полгода он не сделал ни одной фотографии, больше не заходил в галерею и не сдавал ателье в аренду. Он не организовал ни одного представления, вообще не брал трубку, даже если телефон звонил по нескольку минут, и игнорировал электронную почту.
Рождество они провели так, как и прошедшие полгода, – в одном доме, но молча и каждый сам по себе. Йонатан сидел в комнате Жизель, Яна – перед телевизором. Не было ни елки, ни рождественских украшений, только Яна включила свою любимую ораторию.
В январе она не выдержала.
– Я так больше не могу, – сказала она, заглянув на кухню, чтобы взять чашку кофе. – Я так жить не могу. Ты не говоришь ни слова, только сидишь перед ее портретом и жалеешь себя. Это ненормально, это признак болезни, Йонатан! Вернись в конце концов к жизни!
– Это болезнь? – подскочил он так, что разлил кофе на пол. – Ты называешь болезнью то, что я скорблю о дочери, потому что любил ее, как ничего больше на этом свете? Ты соображаешь, что говоришь? А ты знаешь, кто ты сама такая? Холодная как лед дива, которая только рада, что ее больше нет. Ты даже не в состоянии печалиться о ней. Ты возвращаешься к повседневной жизни, словно ничего не случилось. Ты командуешь своими дерьмовыми танцами, как будто она, как раньше, сидит наверху и рисует.
В его глазах было столько ненависти, что Яне стало страшно. А то, в чем он ее упрекал, привело ее в ярость.
– Что? Ты думаешь, мне легко вернуться к делам и пахать, чтобы заработать денег для нас обоих, в то время как ты все больше опускаешься и занимаешься только тем, что жалеешь себя? Что было бы с нами, если бы я не продолжала работать? Ты за последние месяцы заработал хотя бы один пфенниг? Мне жаль ее не меньше, чем тебе, но я не опускаюсь. Я тяну танцевальную школу, чтобы у нас хоть что‑нибудь осталось. Хотя бы дом. Быт – очень важная вещь, когда жизнь сломана.
– Твоя жизнь сломана? Каким же это образом? И ты в печали? Как это? – закричал Йонатан, хлопнул себя по коленям и саркастически рассмеялся. – То, что ты здесь устраиваешь, называется скорбью? Ни одной секунды ты не жалела о ней! Ни одной! Потому что ты наконец‑то опять играешь первую скрипку! Наконец‑то ты можешь смотреть в зеркало и говорить себе: «Я на свете всех милее, всех румяней и белее»! Или нет? Что, разве не так? И даже после ее смерти ты обижаешься, что забеременела и из‑за нее закончились твои выступления в качестве примы‑балерины!
Яна была просто ошарашена этим шквалом злобы.
– Как ты смеешь так говорить со мной?
Йонатан не сказал больше ни слова. Это был первый вечер, когда он ушел из дому.
Яна сидела в кресле, дрожала и курила сигарету за сигаретой. «Пожалуйста, вернись, – мысленно умоляла она, – пожалуйста, вернись домой! Ты нужен мне, я хочу тебя! У нас есть мы с тобой. Если ты уйдешь, все развалится».
Она представляла Йонатана с длинными, неухоженными волосами, его красные глаза и дикий, затравленный взгляд. Как он, шатаясь, вдрызг пьяный идет по городу, не соображая, где находится, как перегибается через перила, потому что его тошнит, как теряет равновесие и падает. На автобан, на рельсы или в канал.
В три часа ночи он пришел, еле держась на ногах.
– Ты где был? – спросила она и заплакала от счастья, что он снова здесь.
– Где только меня не было… – с неохотой ответил он. – Не все ли равно?
В последующие недели он все чаще уходил из дому и его не было все дольше. Иногда она по три дня вообще ничего о нем не слышала.
– Где ты был? – спрашивала она каждый раз, когда он возвращался.
А он уже даже не снисходил до того, чтобы сказать «нигде».
Телефонный звонок раздался в четверг.
– Алло, Яна, это Сандра.
– Привет, Сандра.
Восторг Яны по поводу этого звонка был довольно сдержанным. Обычно Сандра звонила лишь тогда, если ей было что‑то нужно, если хотела отменить урок или у нее было желание о ком‑нибудь посплетничать.
Сандра еще три года назад начала вести курсы степа и имела обыкновение с огромной страстью вмешиваться во все, что ее не касалось.
– Как дела? – спросила она сладким, как сахар, голосом.
– Да ничего.
– Что значит «да ничего»?
– Это значит, что у меня дела идут более‑менее нормально, Сандра. Почему ты звонишь? Что, в понедельник нельзя поговорить?
– Нет‑нет, можно. Знаешь, я звоню, потому что нахожусь в некотором недоумении. Может ли такое быть, что я видела Йонатана вчера ночью на Хазенхайде? Ты знаешь, там наверху есть уголок со скверной репутацией, вблизи Янштрассе. Мне показалось, что это был он, но, конечно, полностью я в этом не уверена.
Яна похолодела. Вчера вечером Йонатан, как это часто бывало, не пришел домой, он появился лишь сегодня перед обедом, в половине одиннадцатого, и, не говоря ни слова, исчез в комнате Жизель.
– С чего ты взяла?
Яна знала, что этот вопрос звучит глупо и лишь подчеркивает ее неуверенность, но ничего лучшего ей в голову не пришло.
– Он сидел там с парой бездомных бродяг, и они пускали бутылку шнапса по кругу. Должна тебе сказать, выглядел он ужасно. Я определенно не ошиблась, Яна. – Она сделала многозначительную паузу, как будто хотела подчеркнуть то, что только что сказала, и спросила: – Он что, делает фотосессию о бродягах?
– А когда это было? – холодно спросила Яна.
– В половине первого. Я была у подруги, она живет на Германнплатц. И когда я иду домой, то всегда прохожу мимо Хазенхайде.
– В половине первого? – переспросила Яна. – Нет, в полпервого Йонатан был дома. И фотосессию он тоже не делает. Ты ошиблась!
– Ну, тогда я очень рада! – По тону Сандры было слышно, что она не поверила ни одному ее слову. – А то я уже начала беспокоиться.
– Очень мило, что ты позвонила, – ответила Яна сладко‑лживым голосом, – но мне пора идти, начинается урок.
– Пока, дорогая, – ответила Санда подчеркнуто дружелюбно, – увидимся в понедельник в одиннадцать.
– Да, в понедельник в одиннадцать. – Яна положила трубку и зло прошипела: – Вот коза!
Йонатан молча вышел из дома около девяти вечера.
Яна подождала до полуночи, села в машину и уехала.
Сразу же за Германнплатц она поставила машину под каштаном, на котором сейчас, в марте, еще не было листьев. Она надела свою самую теплую зимнюю куртку, тем не менее ей было холодно. Датчик температуры в машине показывал плюс два градуса. Моросил мелкий дождь.
Яна сжимала в кармане куртки перцовый спрей, и указательный палец ее правой руки лежал в специальном рифленом углублении распылителя, чтобы в любой момент можно было нажать на кнопку. Она всегда боялась этого места, даже после обеда, днем, когда в парке было много народу.
Она со страхом озиралась по сторонам. Сумку с кредитными карточками и документами она на всякий случай оставила дома: нарваться на полицейский патруль без паспорта и водительского удостоверения казалось ей меньшим риском. Она только захватила несколько мелких купюр, которые готова была без сопротивления всунуть в руку каждому, кому взбредет в голову напасть на нее.
Яна дрожа шла вдоль Хазенхайде. Где‑то в парке группа пьяных молодых людей громко орала песни. Она мысленно помолилась, чтобы подростки не заметили ее и не начали приставать.
В левом кармане куртки у Яны был карманный фонарик, который пока что не был нужен, уличного освещения вполне хватало.
В принципе, она хотела, чтобы этот «шприц с ядом» – Сандра – ошиблась, но теперь надеялась, что быстро найдет Йонатана, чтобы наконец прекратить поиски. Время от времени случалось, что женщины в этом парке подвергались насилию, бывали даже случаи убийства.
Яна старалась не думать об этом, но это ей плохо удавалось.
Она отошла от машины уже метров на двести и с каждым шагом чувствовала себя все более беззащитной. Она остановилась и задумалась, не лучше ли вернуться к машине І и поехать вдоль парка, ведь если то, что сказала Сандра, бьшо правдой, то группа бездомных бродяг была вчера на площадке, которая хорошо просматривается с улицы.
Именно тогда, когда Яна приняла решение вернуться к машине, она услышала голоса и пошла дальше.
И сразу же за детской площадкой увидела Йонатана. Правда, со спины, но она сразу его узнала.
Яна не могла поверить своим глазам.
Она глубоко вздохнула, набираясь мужества, и направилась к ним. Трое каких‑то мужчин смотрели на нее остекленевшими, налитыми кровью глазами. Йонатан сидел, скрестив ноги, на промерзшей земле и пил шнапс прямо из горлышка. Похоже, он не замечал холода.
Когда Яна тронула его за плечо, он вздрогнул, обернулся и уставился на нее.
В первый момент, казалось, он ее не узнал. Потом страх исчез из его глаз, он молча отвернулся и сделал еще глоток из бутылки.
Оттого, что она видит его таким, у Яны разрывалось сердце.
– Пожалуйста, Йонатан, пожалуйста, поедем домой!
Один из бродяг захихикал.
Йонатан молчал.
– Пожалуйста! – умоляла она.
Если между ними осталась хоть искорка любви, он пойдет с ней.
Яна ждала. Прошло несколько бесконечно долгих минут.
Потом Йонатан с трудом поднялся – его руки и ноги окоченели, и он едва мог передвигаться – и взял свое одеяло. Полиэтиленовый пакет он оставил. Яна не видела, что там внутри. Полупустую бутылку шнапса он отдал бродягам.
– Бывайте, – сказал он и приложил руку к воображаемой фуражке. – Пока.
Никто ему не ответил, потому что никто не ожидал, что он вернется. Один из бродяг захихикал еще громче.
Они молча пошли к машине.
Теперь, когда она знала, где он проводил ночи, Яна, открыв входную дверь, смотрела на свой дом совершенно другими глазами.
Коридор с лампой в форме уличного фонаря, которая давала яркий, но теплый свет. Огромное зеркало с золотым ободком между дверями в кухню и в гостиную – единственное зеркало в доме, где можно было увидеть себя в полный рост. Она вспомнила, как перед премьерой они подолгу простаивали перед ним, чтобы оценить свой внешний вид, как строили гримасы, смеялись, целовались и в конце концов садились в такси, уже ожидавшее перед домом. Это зеркало было частью их маленькой родины, их родного дома, и, когда она смотрела на него, в ней просыпались тысячи воспоминаний об Йонатане. Когда он еще был Йонатаном…
В гостиной он сразу же сел за стол, чего обычно не делал. Они, собственно, пользовались этим столом только тогда, когда у них были гости или не хотелось есть в кухне. У Йонатана было любимое кресло перед телевизором, рядом с ним – лампа и маленький журнальный столик, на котором лежали газеты, справочники, альбомы и глянцевые журналы.
Ей нравилось смотреть, как он устраивался в этом кресле и читал, как вставал, уходил в кухню и возвращался с бокалом красного вина, чтобы, сдвинув газеты и журналы в сторону, с трудом пристроить его на столике. Зачастую бокал опрокидывался, газеты и журналы намокали, книгам тоже доставалось, Йонатан ругался и обвинял во всем стол, но никогда – себя самого. Яна быстро вытирала вино с паркета и каждый раз мысленно говорила «спасибо» за то, что на этом месте нет ковра.
Сейчас ее муж предпочитал парк и общество бродяг своему любимому креслу и хорошему красному вину.
Он сидел за столом, подперев подбородок руками, и вид у него был потерянный.
Она села напротив и задумалась, любит ли его до сих пор. Она хорошо помнила то время, когда он был мужчиной, который просто фонтанировал идеями и предпринимательской инициативой, который был расположен к шуткам, с которым она пережила незабываемые мгновения любви… И который был фантастически прекрасным отцом. Он был человеком, который превращал в деньги все, за что ни брался, потому что был единственным в своем роде и никто не годился ему даже в подметки. Этого мужчину она любила.