Снегопад становился все сильнее.
В снегу виднелся единственный след, как будто по обычно оживленной дороге от Сиены в Ареццо проехал всего лишь один автомобиль. И Йонатан ехал точно по этому следу.
Несколько машин, брошенных водителями, стояло в придорожных кюветах. Снег блестел в свете уличных фонарей, когда они добрались до Сан Гусме, где начиналась дорога, засыпанная щебенкой.
– Пожалуйста, осторожнее! – умоляла София, которая ощущала малейший занос машины.
– Выбраться на гору будет непросто, – пробормотал он, – у нас нет ни зимних шин, ни цепей противоскольжения.
Перед Монте Беники они первый раз забуксовали на подъеме, и колеса начали вращаться вхолостую. Йонатан задним ходом спустился до первого ровного участка и въехал на подъем с разгону. Так им хоть и с трудом, но удалось добраться до деревни.
Теперь началась дорога через лес. Йонатан ехал настолько медленно, что спидометр вообще ничего не показывал. На участках дороги, ведущих вниз, было невозможно тормозить или управлять машиной, она просто бесконтрольно сползала. Йонатан радовался, что София не видит того, что происходит.
Сейчас снег валил так густо, что Йонатан с трудом различал дорогу. Он двигался сквозь снежный буран практически на ощупь и пытался вспомнить, где находится опасное место, которого он всегда боялся. Дорога там круто опускалась и делала резкий поворот направо. Если машина без торможения будет ехать прямо, они упадут в ущелье.
Йонатан взмок, и София чувствовала, что он боится. Хотя в машине было тепло, ее начала бить дрожь.
Опасное место было ближе, чем ожидал Йонатан. В последний момент ему удалось остановиться. Дальше дорога начинала спускаться.
– Выходи! – приказал он. – Этот участок я проеду один.
– Нет, – ответила она.
– София, слушай внимательно. – Он пытался говорить спокойно, хотя и опасался, что придется вытаскивать ее из машины силой. – Здесь дорога круто спускается вниз…
– Я знаю это место.
– Может случиться так, что я не впишусь в поворот и машина упадет в ущелье. Я смогу выпрыгнуть в последнюю минуту, а ты нет, потому что не увидишь, когда это будет нужно сделать. А если мне это не удастся, ты, по крайней мере, сможешь позвать на помощь.
Ее глаза наполнились слезами.
– Я боюсь за тебя.
– Не надо. Я буду осторожен. Со мной ничего не случится.
– Почему мы не можем оставить машину здесь и дойти до Ла Пассереллы пешком?
– София! – Он не представлял, как такое могло прийти ей в голову. – У нас не та обувь, в которой можно пройти по снегу, а идти далеко! У нас нет даже карманного фонарика.
– Я найду дорогу. Мне все равно, темно или светло.
Об этом он забыл.
– О'кей. Но если снегопад не прекратится, мы не сможем завтра утром вытащить машину. А может, и на следующей неделе, и через неделю. Нет, ничего не получится. Нужно попытаться добраться домой.
София не стала дальше с ним спорить и вышла из машины. Ей мгновенно стало холодно. Казалось, она стоит босиком в снегу.
Йонатан пустил машину накатом. Она разогналась сильнее, чем он предполагал. Его охватила паника. Он попытался тормозить, но машина ползла дальше. Прямо перед обрывом он рванул руль в сторону, машину развернуло, и она поползла боком к обрыву, причем стороной водителя, поэтому у него не было никаких шансов выпрыгнуть.
Страх мешал Йонатану думать. Он закрыл глаза, ожидая, что через несколько секунд раздастся грохот падения, отпустил руль и переполз на сиденье рядом с водительским. Ему понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, что автомобиль стоит на месте, а не падает в пропасть.
Йонатан выбрался из машины. Он больше не чувствовал холода, ему было страшно жарко. София с трудом, спотыкаясь, спускалась вниз с горы. Он встал поперек дороги и поймал ее в объятия.
Она всхлипнула и обняла его.
– Все в порядке, все хорошо, – прошептал он и крепко прижал ее к себе. – Ничего не случилось, но дальше мы ехать не сможем. Я отнесу тебя наверх.
Он взял ее на руки и медленно, метр за метром, борясь со снегом, пошел на гору. Его ноги окоченели от холода.
– Я буду беречь тебя, – шептал он Софии на ухо. – Ни один волосок не упадет с твоей головы, клянусь! Позволь мне это, София! Ты снова придала смысл моей жизни.
– Да, – сказала она, и это прозвучало как вздох. – Да.
Была почти полночь, когда София и Йонатан наконец добрались до Ла Пассереллы. Аманда была вне себя. Ее волосы были растрепаны, глаза заплаканные и покрасневшие. В руке она держала стакан, наполненный самбукой, который сжимала крепко, словно собираясь выдавить, как спелый лимон.
– Что вы себе думаете? – всхлипнула она. – На улице какой‑то конец света, а вас все нет!
– Аманда так беспокоилась… – пробормотал Риккардо и раздраженно посмотрел на Йонатана. Он не понимал, зачем Йонатан по такой погоде поехал с его дочерью на прогулку.
– Мы были в Сиене, мама. А когда начался снег, отправились назад, но у нас не получилось добраться быстрее.
– Ах! – Аманда снова разразилась слезами.
– Мне очень жаль, но когда мы уезжали, то и представить не могли, что будет такой сильный снегопад.
Йонатан надеялся, что на этом дискуссия закончилась. В конце концов, ни Софии, ни ему было уже не шестнадцать лет. Он хотел выпить горячего чаю, может быть, постоять под душем и лечь спать. Просто уснуть.
Риккардо встал и молча вышел из кухни. Его дочь снова была здесь, и для него вопрос был решен.
Аманда уже не обращала внимания на Йонатана и Софию. Она держала в руке стакан и, обращаясь к нему, произносила монолог, о котором завтра даже не вспомнит.
– София, – бормотала она, – мой ангелочек, мое сокровище, мой солнечный луч, что же мне делать, чтобы ты не убегала? Я же не могу тебя привязать или посадить под замок. Я не могу смотреть за тобой целый день. Зачем ты заставляешь маму беспокоиться? Я тут умираю тысячью смертей, а ты где‑то развлекаешься! Это нехорошо, ты слышишь? Ты меня поняла? Слушай внимательно, дорогая моя: речь идет не о том, что хочешь ты. Мы не будем плясать под твою дудку. Здесь живут также и другие люди.
Аманда замолчала, но лишь для того, чтобы собраться с силами.
– Давай уйдем, – прошептала София, – так будет продолжаться бесконечно, а я не могу этого переносить. Спокойной ночи, мама, – сказала она громко, – хорошего тебе сна. До завтрашнего утра.
Йонатан и София тихо покинули кухню. Аманда этого не заметила.
– Мне кажется, я покончу жизнь самоубийством, – говорила она. – Да, я так и сделаю. Это хорошо. Меня все равно никто не любит. Никто. Я для вас пустое место. Я вам только мешаю. Черт возьми! Долой Аманду! Так всем будет легче. Не будет никого, кто вам мешает. Porcamiseria!
Ее голова отяжелела. Аманда уронила ее на стол и плакала до тех пор, пока не уснула.
Это не было похоже на дежа вю, скорее на постоянно возвращающийся сон.
«Где я?» – подумал Йонатан.
Темнота была такой же непроницаемой, как стена.
– София? Ты здесь?
– Да, – выдохнула она, – да, я здесь.
Он включил ночник и в неверном желтоватом свете увидел ее. Она стояла недалеко от кровати, и на ней был новый брючный костюм.
Он проснулся, или, по крайней мере, подумал, что проснулся.
Она не сказала ни слова, лишь улыбнулась, и стала медленно расстегивать жакет. Под ним было только голое тело.
Она сняла жакет.
«Нет, – подумал он, – нет, пожалуйста, не надо».
Потом она расстегнула застежку‑молнию, и медленно, как танцовщица, выбралась из брюк. Она была полностью обнажена и шла к нему. Он заморгал, его пульс участился. Было похоже на то, что она выходит из портрета.
– Сейчас я – твоя жена, – сказала она.
Йонатан распахнул объятия, и она легла к нему. Он притянул ее к себе, нежно погладил безукоризненное, прекрасное тело и встретился взглядом с изображением на портрете.
Нет.
Его желание было неописуемо сильным, и она чувствовала это. Она прикасалась к нему, и он мечтал ощутить ее, приласкать ее, обладать ею. Но вместо этого отвернулся к стене.
– Что случилось? Что с тобой? – спросила она и провела языком по его затылку.
– Не получится, София. Пожалуйста, оставь меня. Я люблю тебя больше жизни, но я не могу.
Она молчала. Разочарованная и обиженная.
– Я всегда буду с тобой, я все буду делать для тебя, не сомневайся. Но никогда ни о чем меня не спрашивай.
София ощутила острую боль в сердце, и то, что несколько дней назад было теплым и живым, теперь стало холодным и мертвым.
Аманда проснулась. Что‑то произошло. Какой‑то шум. Совершенно однозначно.
Она лежала как каменная. Голова болела так, что даже думать было больно. Язык был толстым, сухим и приклеился к глотке. Мочевой пузырь раздулся и посылал позывы сходить в туалет. О том, чтобы спать дальше, нельзя было и думать.
Она со стоном выкатилась из кровати, включила свет, надела тапочки и потащилась к двери. Аманда дрожала, не зная, вызвано это алкоголем или тем, что она внутренне настроилась на то, что через пару секунд столкнется лицом к лицу с грабителем.
Она включила свет в коридоре и увидела, что София выходит из квартиры Йонатана.
– Ты что тут делаешь? – прошипела она.
София вздрогнула и приложила палец к губам, умоляя мать вести себя тихо.
– Ты откуда явилась? – продолжала допрос Аманда. – От Йонатана?
София кивнула.
– Что это значит?
– Пожалуйста, поговорим об этом завтра, ладно? – прошептала София. – Buona notte, мама.
Аманда сделала два шага и загородила ей дорогу. София наткнулась на массивное тело матери, издававшее горько‑кислый запах перегара, пота и давно не стиранной ночной сорочки, и невольно вздрогнула.
– Пропусти меня! – вскрикнула она, протиснулась мимо матери и поспешила по лестнице вниз, в свою комнату.
Ага, так, значит! Аманда, собственно, давно уже должна была обо всем догадаться. Это было ясно еще в первый вечер. Конечно, этот тип остался здесь лишь для того, чтобы затащить ее дочь в постель.
Ничего не выйдет. С Амандой этот номер не пройдет. Тут он просчитался.
Следующее утро было сияющим, прекрасным и безоблачным. Ла Пассереллу завалил снег глубиной в полметра – девственно чистый, ослепительно белый и искрящийся под утренним солнцем. Кипарисы согнулись под его тяжестью, а укутанная этим белым одеялом садовая мебель была словно частью картины, которая символизировала полное уединение.
Время, казалось, остановилось, храня покой столь необычного для Тосканы утра. Ничто не нарушало этого спокойствия – ни звуки автомобилей, ни снегоочиститель. Ни единого следа от шин или чьих‑то ног не портило эту редкую картину.
Риккардо проснулся, как всегда, в шесть утра, увидел, что снега за ночь стало больше и он не тает, и повернулся на другой бок, чтобы еще поспать, потому что при такой погоде на улице ему делать было нечего. Что‑то подобное было последний раз лет восемь назад, когда в феврале выпало много снега.
Необычная тишина в доме разбудила Аманду непривычно рано, в восемь утра. Ее первой мыслью была благодарность за то, что она еще жива. Потом она стала раздумывать, что же в это утро было иначе, чем обычно. Обязательных головных болей не было, и это ее удивило. Она уже так привыкла по утрам ощущать тупое покалывание в висках, которое приводило к тошноте и головокружению, что была просто поражена. Ей даже удалось сесть на кровати, и комната не закружилась перед ее глазами, а осталась там, где и была.
Она прилегла еще на минутку, чтобы насладиться этим приятным моментом, и постепенно к ней вернулись воспоминания о минувшей ночи.
Аманда сидела уже за вторым капучино, когда София зашла в кухню.
– Доброе утро, дитя мое, – сказала она подчеркнуто радостно.
– Что случилось, мама, почему ты не спишь?
– Потому что мне есть о чем подумать. Йонатан, например, этот немец… Я считала, что он просто наш постоялец и ничего больше, но, похоже, ошибалась.
София молча выпила стакан воды.
– Я что, ошиблась?
– Может быть, немножко.
– Ты спишь с ним? Немедленно отвечай!
– Я люблю его, мама.
– Об этом я не спрашивала! Я хочу знать, спишь ли ты с ним, черт возьми!
– Да.
У Софии на глазах выступили слезы. Если мать начинала разговор, то он чаще всего оказывался допросом.
– Вот это здорово! – сказала Аманда и хлопнула ладонью по столу так, что чашка задребезжала. – Над этим нам придется подумать, потому что так дело не пойдет, моя дорогая! По крайней мере, не в моем доме!
– Мне двадцать девять лет, мама, не пятнадцать.
– Ну и что?
– Я могу делать то, что хочу.
– В том‑то и дело, что нет. – Аманда встала, распахнула дверь и заорала: – Риккардо!
– Дай ему поспать!
София не понимала, почему мать подняла такой шум. Видимо, она просто хотела устроить скандал, другой причины не было, иначе она могла бы подождать, пока Риккардо проснется сам.
– Нет, я сейчас хочу поговорить с ним. Это важно, черт возьми! Как по мне, он может каждый день спать сколько угодно, но сегодня – нет! Риккардо! – крикнула она еще раз, и ее голос разнесся по всему дому.
«Йонатан, конечно, тоже услышал», – подумала София.
Одна только мысль о нем вызвала боль в сердце. Потому что она очень его любила. А еще потому, что она так и не поняла, что же произошло ночью.
Риккардо пришел через четверть часа, заспанный и в плохом настроении. Дни, когда он не мог работать на винограднике или в саду, были для него потерянными. Он чувствовал себя больным, если приходилось подолгу сидеть в кухне и выдерживать Аманду. А сегодня она позвала его сама.
– Что такое? – коротко спросил он и поставил чашку в эспрессо‑машину.
– Сначала сядь и поешь. Нам нужно кое‑что обсудить.
Риккардо сел за стол, но у него не было ни малейшего желания что‑то есть. И уж тем более, если это был приказ Аманды. Он подпер голову руками и посмотрел на нее усталыми глазами.
– Наверное, это будет никак не меньше, чем предстоящий конец света, раз ты уже в такое время начала разговаривать.
– Выбирай выражения, друг мой.
Риккардо замолчал. Потом он встал и сварил себе кофе.
– Между Софией и Йонатаном что‑то происходит. Ты об этом знаешь?
Риккардо покачал головой.
– Ну и что? – раздраженно спросил он после долгой паузы. – Ты из‑за этого поднимаешь шум?
София чувствовала себя, словно школьница, которую вызвали на учительское собрание, потому что нужно принимать решение – выгонять ее из школы или оставить. Она не выдержала и выскочила из кухни. Аманду это нимало не смутило. Ей было даже проще побеседовать с Риккардо наедине, а о результате разговора София узнает достаточно быстро.
– Она спит с этим типом. С этим иностранцем, о котором мы ничего, абсолютно ничего не знаем. Я считаю, что так нельзя!
– Она достаточно взрослая. И в ее жизни не так много удовольствий. Оставь ее, будь добра, в покое, не суйся в это дело.
– А люди что подумают?
– Ни одна душа не знает и не видит, что происходит в Ла Пассерелле. Кроме того, нам должно быть все равно, что подумают люди.
– А мне не все равно!
– Аманда, к чему это? – теперь вспылил уже Риккардо. – Ты выходишь в деревню, только если тебе нужно к зубному врачу или к дотторессе. Ты не показываешься на деревенских праздниках, не ходишь нив церковь, ни в бар, ни в булочную или в «Алиментари». Для людей ты больше не существуешь! Аманда – это было когда‑то! А сейчас вдруг тебя волнует, кто что скажет? Не говори глупостей, Аманда!
– Они не могут жить в незарегистрированном браке. Ты должен с этим согласиться!
– Да не с чем мне соглашаться, – пробормотал Риккардо, но мысль о портрете не выходила у него из головы.
– Он должен на ней жениться, и дело с концом. Он или женится на ней, или уедет отсюда. Вот так!
Как это ни удивительно, но Аманда до сих пор еще не съела ни кусочка.
– С одной стороны, ты жалуешься, что мы ничего о нем не знаем, с другой стороны, хочешь, чтобы он сразу же на ней женился. Ради бога, оставь все так, как есть! Она счастлива. А значит, нам должно быть все равно, откуда он взялся и что с ним случилось.
– Об этом и речи быть не может.
Аманда поджала губы и скрестила руки под своей мощной грудью.
Риккардо знал, что с ней вряд ли стоит вести дискуссию. Если она что‑то вбила себе в голову, то своего добьется. И ему было совершенно ясно, что речь идет вовсе не о моральной стороне дела. Это всего лишь предлог, чтобы наконец‑то выдать Софию замуж.
«Она спит с этим типом. Я считаю, что так нельзя!»
Слышать такое из уст Аманды было более чем абсурдно. Больше всего Риккардо хотелось громко рассмеяться. Кто бы говорил, но только не Аманда. Никогда он не забудет того, что произошло три года назад в Ла Пассерелле.
В тот год даже в конце сентября стояла прекрасная летняя погода. У Аманды и Риккардо в большой квартире жили три постояльца, три мотогонщика из Голландии, Фольке, Матс и Энрик. Им было около двадцати пяти лет, и руки у них были толстые, как проглотившая кролика анаконда, а пожатия мощными, как тиски. Они не знали ни слова по‑итальянски и целыми днями мотались на своих мотоциклах по лесным и горным дорогам. На ужин они разогревали себе жирные копченые сосиски, а потом сидели с Амандой в кухне и опустошали бутылки красного вина одну за другой.
Накануне их отъезда Аманда приготовила свои легендарные макароны, и они вчетвером пили уже несколько часов. Никто не считал бутылок с вином, которые открывал Энрик. В половине одиннадцатого Риккардо попрощался и ушел спать. Ему приходилось каждое утро вставать в пять тридцать и нужно было выспаться, потому что слишком опасно усталым и сонным работать на гусеничном тракторе на крутых склонах и узких террасах оливковых холмов. Да и незачем ему было сидеть в кухне. Аманда еле ворочала языком, а орущих и громко смеющихся мотоциклистов он все равно не понимал.
Около полуночи Аманда подперла голову рукой и уставилась перед собой. Ее огромная рыхлая грудь лежала на столе, как опавшее дрожжевое тесто. Она ничего не говорила и практически спала с открытыми глазами.
Мужчины пили уже не красное вино, а пустили по кругу бутылку граппы. Скорее всего со скуки они вдруг стали проявлять интерес к Аманде.
– Эй! – начал Матс, но Аманда никак не отреагировала.
Фольке взял полупустую бутылку красного вина, которая стояла рядом с мойкой, и медленно вылил ее содержимое Аманде на голову.
Аманда не двигалась.
Матс вылил на нее еще полбутылки граппы и размазал шнапс ей по лицу. Когда он коснулся ее губ, она начала сосать его пальцы, как грудной ребенок.
Троица заржала.
Энрик ущипнул ее за грудь, но Аманда лишь хрюкнула и бессмысленно посмотрела на них остекленевшими глазами.
И в этот момент они поняли, что могут сделать с Амандой все, что захотят.
Фольке взял ее под руки и затащил на стол. Ее грудь плавала в разлитом красном вине и граппе, мокрые волосы, прилипнув ко лбу, закрывали глаза. Ее огромное тело лежало на столе, а толстые ноги беспомощно болтались в воздухе.
Молодые люди захихикали. Неуверенно и одновременно жадно. Они чувствовали, что складывается ситуация, какой у них, возможно, в жизни больше не будет, и решили ею воспользоваться. Во что бы то ни стало.
Матс был первым, кто стащил с Аманды драные леггинсы и трусы, обнажил ее бледную задницу, бесформенные, обезображенные целлюлитом бедра и раздвинул их. Его лицо побагровело, когда он вошел в нее.
Риккардо проснулся от какого‑то необычного шума. Ритмичный глухой скребущий звук. Затем звон разбившейся о каменный пол бутылки. И снова равномерное царапанье и стук. Словно дерево о камень. Он, ничего не понимая, посмотрел на будильник. Час тридцать семь ночи.
Это был однозначный ритм, который испугал его. Он вскочил с постели. Все его чувства обострились, он старался дышать ровно и спокойно, хотя и чувствовал, как бьется сердце, готовое выскочить из груди. Он босиком выбежал из спальни.
Шум продолжался, а в коридоре стал более громким и угрожающим.
Он открыл дверь кухни. Тихо и осторожно, потому что боялся того, что сейчас увидит.
Это было еще хуже, чем он ожидал.
Аманда с раздвинутыми ногами лежала на животе на кухонном столе. Ее глаза закатились, словно она была в трансе.
«Она не в себе, – подумал Риккардо, – или уже в коме, или напилась, как никогда».
Три голландца одновременно занимались Амандой и обращались с ней довольно бесцеремонно. Аманда была безвольной трясущейся горой мяса, которой пользовалась эта троица со спущенными штанами. Они обращались с ней, как с подстреленной дикой свиньей, – грубо, агрессивно и беспощадно.
Никто не заметил Риккардо, который ошарашенно стоял в дверях. Он пытался рассмотреть в этом существе, над которым совершалось надругательство, Аманду, свою жену, но это ему не удалось.
Она лежала апатично, беспомощно и не сопротивляясь. Казалось, она не переживет это групповое совокупление, и Риккардо удивился тому, что в этой ситуации у него появилась мысль, что, наверное, более подходящей смерти для Аманды и быть не может.
На какой‑то короткий миг Риккардо задумался, не вмешаться ли ему, не разогнать ли эту банду, не наорать ли на них – может быть, достаточно было бы одного его появления, чтобы они испугались, – но потом оставил все как есть. Страх был сильнее. Страх перед тремя в стельку пьяными мужчинами, которые потеряли всякий стыд и контроль над собой.
Так же тихо, как открыл, он закрыл дверь и вернулся в свою комнату. Впервые в жизни он не знал, что делать. Он не мог плакать, но и злости не ощущал. Только отвращение и разочарование. И еще он чувствовал, что так больше жить не сможет.
Риккардо с детства не молился, но сейчас опустился на колени перед кроватью, сложил руки и умолял Деву Марию вытащить его из этого болота и навсегда стереть воспоминания о том, что случилось, из его памяти. Ему казалось, что он никогда не сможет больше смотреть в глаза Аманде.
На следующий день Аманда проснулась в двенадцать часов и в половине первого пришла в кухню. Как всегда, у нее были все симптомы похмелья, но в остальном она была совершенно спокойна.
– Buongiorno, – пробормотала она, увидев Риккардо, стоящего возле холодильника, где он искал салями себе на обед. – Как дела? Все в порядке? – спросила она без всякого интереса.
– Ничего. А у тебя? Как ты спала?
– Как убитая. А почему ты спрашиваешь?
– Просто так.
– Сделай‑ка мне кофе, Риккардо, у меня болит голова, и я постоянно бегаю в туалет.
Риккардо варил кофе и смотрел на нее. Она выглядела такой же заплывшей и разбитой, как всегда.
– Вы вчера вечером еще долго продолжали?
– Без понятия. Наверное. Я даже не помню, когда и как попала в постель. Да все равно.
Значит, у нее был провал в памяти. Так уже не раз бывало. Или же она просто так сказала. Он, похоже, никогда не узнает, помнит ли она, что было вчера ночью. Ее организм работал, но сознание отключилось полностью. Это было почти милостью.
Как для нее, так и для него.
– Ты много пьешь, Аманда. Слишком много. Если так пойдет и дальше, скоро ты весь ум пропьешь.
Аманда закатила глаза.
– Да‑да. Бла‑бла‑бла… Кроме того, мальчики уже уезжают. Так что можешь успокоиться, с сегодняшнего дня я опять буду вести себя хорошо!
Она сказала это с иронией, словно стараясь разозлить его, и Риккардо подумал, относилось ли это только к употреблению спиртного.
Аманда вынула из нижнего ящика кухонного шкафа две шипучие таблетки аспирина, растворила их в воде и одним махом все выпила.
– Делай, что хочешь, – сказал Риккардо и выглянул в окно.
Еще никогда он не обращал внимания на то, как прекрасна и величественна Ла Пассерелла в снегу.
– Ты можешь объявить войну, а можешь оставить все так, как есть. Свадьба меня не волнует. Если она состоится, хорошо, если нет – тоже.
– А хоть что‑то тебя вообще волнует? – напустилась на него Аманда.
– Мне хочется, чтобы солнце вставало, чтобы в доме был хлеб и чтобы ты наконец заткнулась! – ответил он и с удовлетворением увидел, как она оторопела и стала хватать ртом воздух.
Такой разъяренной Аманда не была уже давно. Риккардо был для нее лишь обузой, а если действительно возникали проблемы, то никакой помощи от него не жди. Значит, ей придется заняться этим в одиночку.
Два месяца спустя Йонатан сидел в самолете, летевшем в Берлин. Аманда не давала ему покоя. Каждое утро она начинала одну и ту же песню, пока Йонатан наконец не согласился сыграть свадьбу. Когда же Аманда узнала, что, однако, все будет не так быстро, как она себе представляла, поскольку Йонатан не был разведен, то завелась снова.
– Ну вот, все лучше и лучше! – злилась она и наезжала на Софию. – Ты связалась с женатым мужчиной? Это самое последнее дело! – Она тяжело падала на стул. – Я не хочу слышать, как люди в деревне чешут языками.
София не отвечала, но по утрам у нее были припухшие от слез глаза.
Йонатан почти каждый день звонил Яне.
– Я не понимаю, что за спешка! – раздраженно говорила она. – Ради бога, что там у тебя происходит?
– Мне неудобно объяснять это по телефону.
– Речь идет о другой женщине? Она что, беременна?
– Нет. Все иначе. Не так, как ты думаешь.
Яна презрительно фыркала в телефон.
– Твоя таинственность может свести с ума кого угодно.
– Пожалуйста, Яна, позвони доктору Бремеру и попроси, чтобы он помог как можно быстрее назначить дату развода в суде, мы же с тобой согласны по всем пунктам. А потом я приеду в Берлин.
Я на вздохнула.
– О'кей, я сделаю все, что могу. Когда назначат срок развода, я позвоню тебе.
И вот теперь Йонатан сидел в самолете и думал о том, что завтра, после заседания суда, окончательно покончит со своей старой жизнью. И эта мысль ему нравилась.
Позже, ближе к вечеру, он стоял перед домом, который больше не принадлежал ему, потому что Яна выплатила его стоимость, и удивлялся, что ничего не изменилось. Сад выглядел точно также, как и каждый год в марте. Деревья были еще голыми, как и в прошлом году, только яблоня осенью осталась необрезанной. Яна сгребла листья, подстригла живую изгородь и убрала садовую мебель в сарай. Все было в порядке. Дверь гаража была закрыта, но он мог бы открыть се с помощью пульта дистанционного управления, мог бы сесть в машину и поехать за покупками. Все могло бы стать таким же, как и раньше. Пара звонков по телефону – и он мог бы снова начать работать. И Яна простила бы ему все. В этом он был совершенно уверен.
Но затем пришло воспоминание об Италии. София стояла перед дверью, словно окаменев.
– Ты и вправду вернешься? – несколько раз спрашивала она.
Он снова и снова подтверждал это, клялся, целовал ее, но чувствовал, что она ему не верит. Ей казалось, что мать своими криками и упорным требованием немедленно жениться разрушила все. Аманда всегда все разрушала.
София не плакала и не махала рукой на прощание. Она стояла застыв, словно решила остаться там, где он, может быть, через несколько дней появится снова.
Он скучает по Софии, это было ясно.
В этот момент Яна открыла дверь дома.
– Заходи, – коротко сказала она. – Ты еще долго собираешься стоять на улице?
Йонатан поднялся по ступенькам и поцеловал Яну в щеку.
– Привет.
– Как прошел полет?
– Да ничего. Немножко болтало, а в остальном все о'кей.
В доме тоже ничего не изменилось, хотя Йонатану казалось, что он отсутствовал здесь не пять месяцев, а несколько лет.
– Я приготовила для тебя гостевую комнату, – сказала Яна, – можешь отнести туда свои вещи. Или тебе будет лучше в комнате Жизель?
Йонатан покачал головой.
– Нет, нет. Я останусь в гостевой. Все в порядке.
Он пошел наверх с маленьким чемоданом, который провез в самолете как ручную кладь.
Его зимняя куртка висела на вешалке. Недолго думая, Яна вытащила бумажник и открыла его. Она хотела знать, что случилось с Йонатаном, почему ему так срочно понадобилось разводиться, и втайне надеялась узнать хоть что‑то о его жизни в Италии.
Снимок она увидела сразу же и сначала даже не особенно удивилась, что у него в бумажнике фотография дочери, но что‑то ее смутило. Жизель была моложе, когда умерла. Яна присмотрелась повнимательнее и только сейчас, со второго взгляда, поняла, что это не Жизель, что это фотография какой‑то незнакомой женщины, которая выглядела так, как, наверное, могла бы выглядеть сейчас Жизель.
Яну затрясло. Фотография чуть не выпала из рук, когда она перевернула ее, чтобы посмотреть, не написано ли что‑нибудь на обратной стороне. Но там ничего не было.
Она быстро засунула фотографию назад в бумажник и положила его в карман куртки.
Через час они расположились в гостиной напротив друг друга. Яна на диване, на котором они по вечерам много раз сидели обнявшись, Йонатан в кресле. Невозможно было не встречаться взглядами, и оба испытывали от этого неловкость.
– Значит, вот как далеко все зашло… – начала Яна. – Завтра развод, и, честно говоря, Йонатан, у меня сердце разрывается оттого, что наша совместная жизнь должна закончиться.