– Va bene.[54]Раз это так, то пусть так и будет. Баста. Давай наслаждаться жизнью, Сильвано!
Сильвано засмеялся.
– Иногда у тебя бывают действительно хорошие идеи, Глория.
Они так и сделали. Они любили друг друга свободно, больше не вспоминая о своем желании иметь детей, и через четыре года Глория забеременела.
– Все гинекологи – идиоты, – таким был ее вывод.
Она отказалась от дальнейшего посещения врачей и в сорок лет произвела на свет здоровую девочку – Габриэллу.
Прошлым летом Габриэлла неожиданно уехала в свой любимый город Рим, потому что в этом захолустье, в Амбре, очень тосковала по родине. И уж совершенно неожиданно через короткое время вернулась, но не одна, а с Глорией, которая с каждым днем становилась все более рассеянной и забывчивой и уже не могла оставаться одна в Риме.
Донато страшно опозорился, когда организовал самую большую поисковую операцию, которая когда‑либо объявлялась в Вальдамбре, потому что возникло предположение, что его теща заблудилась в лесу и уже несколько часов бродит неизвестно где. Когда наступила темнота и нервозность его помощников достигла апогея, Глория с довольным видом появилась дома. Она и одна из ее соседок выпили по рюмочке, а потом заболтались, тем самым запустив процесс, который вызвал огромное количество насмешек и принес ее зятю массу неприятностей.
С тех пор у них были весьма напряженные отношения, и Нери предпочитал бегство, когда Глория усаживалась в кухне и несла всякую чушь, невероятно громко прихлебывая кофе с молоком.
По выходным дням он, Габриэлла и теща, которую все называли бабушкой, завтракали вместе. Джанни, их семнадцатилетний сын, в это время обычно еще валялся в постели и заходил в кухню лишь для того, чтобы, не здороваясь ни с кем, молча забрать свой кофе.
Разговоры по выходным велись всегда одни и те же, а иногда повторялись почти слово в слово.
– Дорогая, – говорила бабушка, прихлебывая кофе, Габриэлле, – а сколько тебе, собственно, лет?
Донато поднимал к небу глаза, чего бабушка не замечала, потому что вообще не обращала на него внимания, он был для нее пустым местом.
– Тридцать восемь, мама.
– Да‑а, уже такая старая.
Бабушка кивала и делала такое лицо, как будто о чем‑то серьезно задумалась.
– А ты замужем, дорогая?
– Да, конечно, мама. Ты же знаешь!
– Да что ты говоришь! – У бабушки был озабоченный вид. – А за кем?
– За Донато, мама. Скажи же хоть что‑нибудь, – шипела Габриэлла на мужа, – чтобы она вспомнила тебя.
Донато качал головой, сжимал зубы и молчал.
– В Рождество вы всегда вместе складывали пазлы, мама.
– Но тогда бы я об этом помнила! – Бабушка начинала раздражаться. – Он порядочный человек?
– Конечно. Даже очень.
Бабушка кивала и шумно прихлебывала кофе.
– Ты можешь сегодня после обеда отвезти меня на улицу Виа Кальяри? Я хочу повидать Паолу.
– Виа Кальяри находится в Риме, мама. А Паола уже два года, как умерла, – вздохнула Габриэлла.
– Я хочу к ней в гости! – настаивала бабушка.
– Это невозможно. Ты же в Амбре, а не в Риме!
– А почему я не в Риме?
В этот момент Донато всегда вставал и выходил из кухни. Габриэлла иногда задумывалась, действительно ли у бабушки развился склероз или же она ловко притворяется и водит всех за нос. Задавала ли она этот вопрос исключительно из вредности, чтобы подразнить зятя, или же у нее действительно остались лишь туманные воспоминания о прошлой жизни?
Бабушка задавала этот проклятый вопрос каждое воскресенье.
Габриэлла вздыхала:
– Ты живешь у нас, а мы теперь живем не в Риме, потому что для Донато там нет работы, а здесь есть. Я же рассказывала это тебе уже тысячу раз, мама.
Бабушка кивала и засовывала в рот половину круассана, что на минутку заставляло ее замолчать.
– Дорогая, – говорила она после невольной паузы, – а у тебя дети есть?
– Да. Сын Джанни.
– Так‑так. И сколько же ему лет?
– Семнадцать.
– А почему я об этом не знаю? Я хотела бы познакомиться с мальчиком.
В кухню как раз зашел Джанни в одних только боксерских шортах. Волосы у него были растрепанные, а глаза – заспанные.
– Джанни, – сказала Габриэлла, уже порядком нервничая, – скажи, пожалуйста, бабушке «Доброе утро» и объясни, кто ты.
Джанни взял свою чашку кофе, покрутил пальцем у виска, показывая, что у кого‑то не все в порядке в голове, и вышел.
Бабушка его вообще не заметила.
– У тебя все в порядке, дорогая, или мне стоит о тебе беспокоиться?
– Все в порядке, мама. У меня есть все, есть любимый муж, есть старательный сын, и я себя чувствую очень хорошо. Так что тебе ни о чем беспокоиться не надо.
«Четыре утверждения, и три из них – ложные», – подумала Габриэлла горько. Такой рекорд трудно превзойти.
Бабушка ни о чем больше не спрашивала. Она закрыла глаза и уснула.
Габриэлла открыла дверь кухни, подавая знак, что время допросов подошло к концу. Донато вернулся и закончил свой завтрак. Оба обычно молчали. Чтобы – не дай Бог! – не разбудить бабушку. А еще потому, что им просто нечего было сказать друг другу.
Ровно в половине одиннадцатого Донато навел порядок среди своих шариковых ручек, сложил еще не отработанные бумаги, закрыл письменный стол и сунул ключ в нагрудный карман. Он не хотел, чтобы его коллега Альфонсо, не дай Бог, поддался искушению полазить по его личным вещам, хотя в ящиках стола не было ничего, кроме ключей от машины, бумажных носовых платков, старых часов, которые вдруг остановились и которые он уже несколько недель собирался отнести к часовщику, пакетика жевательной резинки, игральных карт и спрея от комаров.
Потом он встал, расправил форменные брюки, кивнул Альфонсо, который как раз говорил по телефону, и вышел из полицейского участка, чтобы, как каждое утро в это время, выпить кофе в баре «Делла пьяцца».
Донато шел быстро, размашистым шагом, стараясь не сбиться с дыхания, и его кожаные туфли громко стучали по квадратным камням старой деревенской улицы. Он кивнул хозяйке магазина сувениров и подарков, которая курила сигарету перед своим магазином, и с удивлением отметил, что немного дальше появилась лавка сапожника.
«Porcamiseria, – подумал он. – Ты смотри, эту старую развалину все же реставрируют. И откуда этот головорез вдруг раздобыл деньги?» Но он выяснит это.
Нери насладился тем, что в баре каждый с ним поздоровался, и заказал чашку капуччино и два круассана, которые здесь, по крайней мере, бабушка не стащит у него из‑под носа и не проглотит. Он, конечно, с большим удовольствием выпил бы caffè corretto,[55]espresso amp; grap, но не решился на это, поскольку был еще на службе.
– Buonjorno! – сказал он Йонатану, которого увидел у стойки бара, где тот как раз забирал свою чашку эспрессо.
Донато всегда был рад видеть немца и с удовольствием обменивался с ним парой слов. Он любил Йонатана. Ему импонировало то, с какой любовью он относится к слепой жене и как быстро научился говорить по‑итальянски.
Йонатан улыбнулся и подсел к нему.
– Ciao, Донато! Как дела?
– Да ничего. А как у вас? В Ла Пассерелле все в порядке?
– Все в лучшем виде. Мы радуемся лету и постояльцам, готовим дом и бассейн, высаживаем растения на террасах. Работы выше головы, и я даже не знаю, как со всем этим справлюсь в одиночку. Ты не знаешь никого, кто мог бы нам помогать во время сезона? В саду, в лесу, возле оливок, поливать, косить траву. Ну и все такое.
И в этот момент Донато в голову пришла идея.
– Да, я знаю кое‑кого. Речь идет о моем сыне Джанни. Он болтается без дела и вечно всем недоволен. Он проведет летние каникулы в постели, если не дать ему никакого задания. Кроме того, он мог бы заработать какие‑то карманные деньги.
Йонатан кивнул.
– Великолепно! Такой молодой, крепкий парень мне и нужен. Я надеюсь, он умеет обращаться с газонокосилкой, мотокосой и бензопилой?
Донато пожал плечами.
– Без понятия. Но если даже не умеет, то научится. Это не повредит. Ему надо немного взбодриться. А когда он может начать работу?
– По мне, так хоть завтра, с восьми утра.
Джанни работал в Ла Пассерелле с большой неохотой. Он приезжал около четверти девятого на своей «Веспе», вставал с мопеда, засовывал руки в карманы брюк и со скучающим видом смотрел на Йонатана.
– Что я должен делать?
– Выкоси вереск мотокосой. Начни сразу за стоянкой и постепенно дойдешь до фонаря возле дороги.
– А зачем это нужно?
– По трем причинам.
– Например? – Джанни смачно зевнул.
– Потому что ты хочешь заработать деньги, потому что вереск нужно скосить и потому что я так сказал.
Джанни закатил глаза.
– Ага. Круто. А где эта дерьмовая мотокоса?
– В кладовке. Как всегда, Джанни. А бензин – в синей канистре.
Джанни кивнул, повернул козырек бейсболки на затылок и поплелся в кладовку.
Большой помощи от Джанни не было, но все же то, что он делал, было лучше, чем ничего. Он косил вереск, подстригал газон, пропалывал огород, сжигал сучья и ветки, когда шел дождь и земля была влажной, рубил дрова на зиму и складывал их в сарай, чистил бассейн и подметал террасу. Он засыпал ямы на дороге и высаживал оливки, вырывал сорняки между щебенкой или отправлялся на своей «Веспе» к торговцу стройматериалами, чтобы залатать колесо тачки. Все, что ему говорили, он выполнял, но делал это не спеша, словно в замедленной съемке.
Время от времени Йонатан незаметно подбирался к нему, думая застать Джанни за тем, что тот сидит на траве, спит или просто смотрит в небо, но ему это не удавалось. Каждый раз, как Йонатан внезапно появлялся из‑за угла, Джанни работал. Медленно, правда, но работал, и Йонатан ничего не мог ему сказать, хотя результат через восемь часов был менее чем скудным.
От солнца Джанни надевал на голову большую соломенную шляпу, и когда он стоял в саду, опершись на грабли, то казалось, что он спит стоя. По этой причине Йонатан называл его не иначе, как «Тот‑Который‑Спит‑На‑Граблях».
Время от времени Донато и Йонатан встречались в баре и вместе пили кофе.
– Все прекрасно, – докладывал Йонатан, – он делает свое дело старательно. Я бы хотел, чтобы он работал у меня постоянно. У тебя прекрасный сын, Донато. Не беспокойся, уж он найдет свою дорогу в жизни.
– Я тебе очень благодарен, Йонатан. Работа идет Джанни на пользу, его словно подменили. Конечно, он приходит домой усталый и разбитый, но зато стал ужинать с нами, а вчера впервые заговорил со своей бабушкой. О папе Римском.
– Как мило!
– Да, это так, но он заронил ей в голову одну идею. Теперь она непременно хочет попасть в Рим, на аудиенцию к папе Римскому.
Перед тем как должны были приехать следующие гости, фрау Кернер и герр доктор Кернер, Йонатан еще раз пошел вниз к Casa Gioia, чтобы проверить дом и бассейн.
Содержание хлора и кислотность воды в бассейне были в порядке, качество воды – стабильным. Кристально чистый, со светящимся светло‑голубым дном бассейн, имевший восемь метров в длину и пять метров в ширину, предстал перед ним во всей своей красе. Стенки, выложенные натуральным камнем, придавали бассейну теплоту и хорошо сочетались с типично тосканской архитектурой.
Газон был подстрижен, сорняки между грядками роз выполоты, а свежевыстиранные подстилки крепко привязаны к стульям и скамейкам. Йонатан зашел в дом. Он посмотрел, нет ли на потолке паутины, проверил умывальники, туалеты и душ, провел пальцем по ребрам батарей отопления и удостоверился в отсутствии пыли, заглянул в чайники и кофейные чашки, стоявшие на полке, не осталась ли там какая муха, разгладил покрывало на кровати, открыл ящики стола, стоявшего под полкой для книг, чтобы посмотреть, не поселилась ли там случайная мышь, и сделал ревизию винных запасов – все ли там есть и правильно ли рассортировано.
Йонатан остался доволен. Он поставил новую свечу рядом с Мадонной в маленьком эркере, включил холодильник и еще раз внимательно осмотрелся. Дом получился великолепный! Через застекленную перегородку в просторной кухне открывался прекрасный вид на окрестности, а на террасе перед ней можно было наслаждаться заходом солнца над заросшими лесом холмами Кьянти.
Уже два года в Ла Пассерелле работала Серафина. Это была маленькая, кругленькая сицилианка с пронзительным голосом и большим запасом сил и энергии. Йонатану стоило больших трудов объяснить ей, как нужно работать, но наконец она все‑таки поняла, что в доме, где живет слепая, очень важно ничего не менять, не передвигать и не переставлять слева направо. Серафина просто обожала сгребать предметы в общую кучу и громоздить их на письменном столе, на рабочей плите в кухне или собирать все на полу, тщательно протирать, а потом расставлять в соответствии с собственным вкусом и представлением о порядке.
Мягко, но настойчиво Йонатан разъяснял, что она обязана признавать порядок и систему, заведенную в доме, и в конце концов энергичная и стремительная сицилианка приспособилась к семье Валентини. Она отчистила пол в кухне Аманды от толстого слоя грязи, убрала пылесосом многолетнюю паутину с потолка и отмыла клейкие от жира кухонные шкафы. Она научилась видеть грязь и устранять ее, и со временем делала все большие успехи. Поэтому Йонатан поручил ей наводить чистоту и в Casa Gioia.
Сегодня он остался вполне доволен работой Серафины, вышел из дома и закрыл дверь за собой на ключ.
Ингрид и Энгельберт переночевали в маленьком пансионате в Бад Райхенхалле и после короткого завтрака отправились в путь пораньше. Ожидался жаркий день, на небе не было видно ни облачка, но сейчас, ранним утром, еще царила приятная прохлада.
Энгельберт сидел, расслабившись, за рулем и предавался своим мыслям. Нигде он не мог так хорошо думать, как за рулем машины, и даже поездки на большие расстояния его, похоже, не напрягали. Он очень редко уставал и не был подвержен, как Ингрид, привычке вздремнуть хоть недолго.
Они только что проехали Бреннер, и Ингрид как раз перебирала компакт‑диски, которые лежали на приборной панели машины.
Она поставила диск Александры. Боже мой, это было сорок или больше лет назад, и тогда ее песни трогали Ингрид до слез.
Ингрид закрыла глаза и откинулась назад. Она была счастлива, что рядом с ней Энгельберт, муж, рядом с которым она хотела состариться. И впереди у них были путешествия в дальние страны и круизы на кораблях вместе с Хеннингом и Хеллой.
Сейчас их ожидали две недели в Тоскане в доме с прекрасным видом. В месте, которым они будут наслаждаться и каждый день благодарить создателя за то, что у них все хорошо.
Ингрид вытянула ноги, пошевелила пальцами, потому что у нее затекли ступни, глубоко вздохнула и закрыла глаза. Жизнь была прекрасна!
Энгельберт за рулем улыбался. Он ехал со скоростью сто тридцать километров в час, спокойно и расслабленно, навстречу солнцу, и она любила его в этот момент больше, чем когда‑либо.
Потом Ингрид уснула.
Недалеко от Модены, когда Энгельберт свернул на стоянку, она проснулась. Он поставил машину прямо перед выездом, зашел в туалет, потом в ресторан и вернулся с двумя большими стаканами кофе с молоком и бутербродами с сыром.
– Обошлись в целое состояние, – сказал он, улыбаясь, – но кто знает, когда нам сегодня удастся заполучить еще что‑то из еды. Очень интересно, что это за разбойничья пещера, которую ты сняла.
Обычно за планирование путешествий отвечала Ингрид. Она решала, в какую страну они поедут, подбирала жилье в гостинице или в пансионате и заказывала его по телефону либо списывалась с хозяевами по электронной почте.
Энгельберт облокотился о переднее крыло и с аппетитом ел свой бутерброд. Ингрид смотрела на его живот, который нависал над поясом, на подбородок, который уже далеко не так энергично выдавался вперед, стал мягким и потихоньку превращался в двойной подбородок.
Она подошла и обняла его одной рукой.
– Может, дальше я поведу машину? Ты устал.
– Совсем нет. – Энгельберт сунул в рот последний кусок бутерброда и вытер руки носовым платком. – Я могу ехать до самой Амбры. Думаю, так лучше. А ты можешь быть моим штурманом.
Ла Пассерелла находилась слишком далеко, чтобы можно было найти ее с помощью навигационной системы, но господин Валентини, который великолепно умел писать по‑немецки или даже, возможно, был немцем, послал им очень точное описание дороги, и Ингрид была уверена, что они найдут это сельское поместье.
– О'кей, – сказала она, – если ты не устал, прекрасно. Тогда поехали.
Через три часа Энгельберт добрался до выезда с автобана на Вальдарно. До Монте Веники им понадобилось еще три четверти часа, и они ехали с помощью навигационной системы. После Кастелетто в центре Монте Веники приятный женский голос нараспев произнес: «Вы добрались до места назначения», и Энгельберт отключил навигационную систему.
– Мы проедем через городок до развилки, потом свернем направо, на дорогу из природного камня, и будем ехать все время прямо вдоль стены сухой кладки, – сказала Ингрид, и Энгельберт кивнул.
Автомобиль медленно ехал по дороге, переваливаясь из выбоины в выбоину, а затем вполз на гору, причем машина едва не заглохла, поскольку из‑за плохой дороги Энгельберт взял слишком малый разгон. Они проезжали мимо оливковых рощ и виноградников, и перед ними открывался чудесный вид – с одной стороны на Вальдамбру, с другой – на виноградники Кьянти.
– Как в сказке, – восхищенно пробормотала Ингрид.
К ландшафту, по крайней мере, у Энгельберта не могло быть никаких претензий.
Через километр начался дубовый лес. Довольно низкорослые деревья стояли не очень тесно, а между ними росли метровой высоты вереск и боярышник, закрывавшие вид на долину.
Энгельберт ощутил легкую панику. По такой каменистой, песчаной и плохой дороге он еще никогда не ездил, и Ингрид знала, что сейчас он лихорадочно размышляет над тем, как в ближайшие дни будет снова выезжать из Ла Пассереллы, но ничего не сказала. Она не воспринимала неровную дорогу как какую‑то проблему, и если Энгельберт не захочет, то сама будет ездить за покупками. Может, через пару дней ей удастся уговорить его поехать на экскурсию.
Возле огромного отдельно стоящего кедра они свернули вправо, проехали еще девятьсот метров и добрались до открывавшегося слева ущелья. Отсюда начинался последний подъем к Ла Пассерелле, и, когда они его преодолели, в лучах теплого, щедрого послеполуденного солнца перед ними предстал дом.
Энгельберт остановил машину, они вышли и осмотрелись.
Вместо комментариев по поводу красоты ландшафта и прекрасной панорамы Энгельберт обнял Ингрид за плечи и крепко прижал к себе.
Йонатан даже не слышал, как подъехала машина. Однако София, которая сидела у окна и вязала шарф для Риккардо, подняла голову и сказала:
– Любимый, мне кажется, наши гости приехали.
Когда он встал и вышел из дома, то увидел мужчину и женщину, стоявших возле темно‑синего «ауди» и с восторгом смотревших на холмы Тосканы.
«Герр и фрау Кернер, – подумал он. – Похоже, они нашли нас без проблем».
Улыбаясь, Йонатан подошел к ним и протянул руку.
– Добро пожаловать в Ла Пассереллу, – приветливо сказал он.
И вдруг почувствовал внутреннее смятение. «Я откуда‑то знаю этого мужчину, – подумал он, – но не помню откуда. Черт возьми, где же мы с ним уже встречались?»
– Меня зовут Валентини, – представился он. – Надеюсь, поездка была приятная?
– Прекрасная! – ответила Ингрид. – Все прошло абсолютно без проблем. Мы доехали очень хорошо, только перед Флоренцией была небольшая пробка, да и то так, ничего страшного.
– Очень рад.
Йонатан посмотрел на доктора Кернера сбоку, но и в профиль он ему тоже никого не напомнил, так что и это не помогло.
«Ладно, – подумал Йонатан, – у меня впереди четырнадцать дней, чтобы узнать, где мы встречались. В конце концов, если понадобится, просто спрошу его об этом».
– Тогда я сейчас покажу вам дом, – сказал Йонатан и махнул рукой в направлении виллы. – Смотрите, он там, за кипарисами. Отсюда видно только крышу и южный фронтон. Это и есть Casa Gioia. Лучше, если я пойду вперед, а вы поедете за мной на машине. Ее можно поставить прямо перед домом, и тогда не придется нести багаж.
– Большое спасибо! – Энгельберт уже сел в машину. – Садись, Ингрид.
Машина медленно ехала следом за Йонатаном. В конце концов тот жестом указал, что они могут поставить автомобиль прямо перед окнами спальни, так что до главного входа было всего лишь метров двенадцать.
Энгельберт и Ингрид пока оставили багаж в машине и пошли вслед за Йонатаном сначала вдоль узкой стороны дома, а затем свернули за угол и очутились прямо на большой террасе, расположенной перед входной дверью и выше бассейна, прозрачная голубая вода которого искрилась на солнце.
Ингрид остановилась, наслаждаясь первым впечатлением.
– Как в сказке! – прошептала она.
– Сегодня, к сожалению, видимость не та, – заметил Йонатан. – Там, внизу, Сиена, но из‑за дымки все чуть расплывчато. Зато ночью вам будут видны огни города.
– Я смотрел фотографии в Интернете, – сказал Энгельберт, – и должен сказать, что действительность еще прекраснее. Обычно бывает наоборот.
– Спасибо. Я очень рад.
«Где‑то я уже слышал этот голос, – подумал Йонатан. – Глубокий и густой».
– Зайдем в дом? – вежливо спросил он.
Ему было неловко, но он не мог сдержаться и продолжал рассматривать постояльца.
– С удовольствием.
Если Ингрид и Энгельберт были приятно удивлены красотой горы, то внутренняя обстановка этой сельской виллы их просто поразила.
– Если вы не против, я зайду через час. За это время вы уже немного освоитесь в доме. Мы по‑быстрому уладим финансовые вопросы, и я не стану вам мешать. Можете чувствовать себя совершенно свободно. Дом ниоткуда не видно, а я не буду появляться без предупреждения. Если нужно будет заняться бассейном или цветами, я предварительно позвоню.
– О цветах позабочусь я! – поспешно сказала Ингрид. – Я и дома ими занимаюсь. Для меня не составит труда поливать герань и время от времени убирать увядшие цветки. Об этом можете не беспокоиться.
– Очень мило с вашей стороны.
Йонатан любил гостей, которые брали на себя скучную возню с цветами.
Улыбнувшись и махнув рукой, что напоминало прощальный жест, Йонатан направился к главному дому.
И вдруг почувствовал, как его бросило в жар. Доктор Энгельберт Кернер. Кернер. Доктор Кернер.
Теперь и фамилия показалась ему знакомой.
Серебристо‑серый «ауди» подъехал к дому родителей Тобиаса, Хеннинга и Хеллы, и остановился у ворот. Хелла уже стояла у подъезда с распростертыми объятиями.
– Как чудесно, что вы здесь! Как у вас дела? Как прошла поездка? Все в порядке?
У Хеллы была привычка, приветствуя гостей, тут же бомбардировать их кучей вопросов, ответы на которые она, правда, ожидала получить значительно позже.
Тобиас и Леония обняли ее.
– Заходите, дети!
Она пошла вперед, гости за ней.
Хеннинг встретил их в гостиной и тоже обнял сына и невестку.
Обеденный стол был уже накрыт, и пока Тобиас открывал бутылку шампанского, Хеннинг задумчиво наблюдал за ним.
У Тобиаса было спокойное, улыбчивое лицо человека, который абсолютно счастлив и доволен. Работа его продвигалась успешно, и он строил блестящую карьеру адвоката. Он был привлекательным мужчиной, буквально излучавшим ум и обаяние.
Хеннинг ощутил гордость за сына и в этот момент невольно вспомнил, что так было не всегда. Даже наоборот.
Хеннинг и Хелла тогда проводили выходные дни в Гамбурге. На вечер у них были билеты на «Призрак оперы». Они были в номере гостиницы, когда в шестнадцать двадцать пять зазвонил мобильный телефон Хеннинга.
– А‑а, это ты, Тоби, – сказал Хеннинг, – как хорошо, что ты позвонил. Хелла еще вчера вечером пыталась дозвониться до тебя.
– Папа! – всхлипывая, на одном дыхании выпалил в телефон Тобиас. – Папа, пожалуйста, помоги мне! Я сбил женщину. Я не знаю, как это получилось, я вообще ничего не знаю, потому что мы тут немного попраздновали. Я даже не знаю, жива ли она! Я не остановился, а сразу же поехал домой.
– Оставайся на месте! – закричал он. – Мы приедем, как только сможем.
Пока Хелла поспешно собирала вещи, Хеннинг позвонил своему другу Энгельберту и объяснил ему, что произошло.
– Тебе нужно сохранить холодную голову, Хеннинг, это главное, – сказал Энгельберт. – Тобиас сейчас никакой, он пьян, он в шоке, а тебе понадобятся стальные нервы. Как бы ему ни было плохо, когда приедешь в Берлин, напои его еще больше. Пусть выпьет столько, сколько сможет. И сделай так, чтобы у него был жалкий вид. Чтобы он был одет в тряпье, был немытый и растрепанный, в общем, вызывал жалость. Потом отвези его в полицию. Он должен добровольно явиться с повинной, наряду с алкоголем это послужит смягчающим обстоятельством.
Когда он положил трубку, до Хеннинга постепенно дошло, что у его сына, а значит, и у всей семьи, возникла огромная проблема.
Хеннинг и Хелла бешено мчались по автобану в Берлин.
Когда они около восьми вечера добрались домой, то увидели, что по их дому слоняются человек пятнадцать пьяных подростков, орет музыка, в комнатах и в саду царит настоящее опустошение, а в их спальне какая‑то парочка занимается сексом.
Тобиас лежал в своей комнате и храпел, отсыпаясь после застолья.
Хеннинг потряс его, но сын был мягким, как матерчатая кукла, и не просыпался. Тогда Хеннинг плеснул ему в лицо ледяной водой и лупил по щекам до тех пор, пока Тобиас не пришел в себя.
– Проклятое дерьмо, тебе сейчас нельзя спать!
– А почему? – заплетающимся языком пробормотал Тобиас и попытался закрыть глаза, но Хеннинг ему помешал.
– Тебя рвало?
Тобиас покачал головой и бессильно уронил ее на грудь.
– О'кей. Ну‑ка вставай!
Тобиас пытался подняться, но снова и снова падал на матрац.
Хеннинг проверил его пульс и смерил температуру. Термометр показал 36,9 градусов. Значит, он еще не переохладился.
В кухне Хеннинг, не обращая внимания на переполненные пепельницы и тарелки с чашками, которым пришлось заменить пепельницы, пустые и наполовину полные бутылки, остатки еды, блевотину в мойке для посуды и огромную коньячную лужу на полу, взял стакан для воды и наполовину наполнил его виски.
– Ты еще помнишь, что случилось?
Тобиас посмотрел на отца широко открытыми глазами и ничего не ответил.
– Ты помнишь, что сегодня после обеда звонил нам?
Тобиас робко кивнул.
– Ты сбил женщину и скрылся. Теперь у нас проблема.
Тобиас заплакал.
Хеннинг сунул ему в руку стакан с виски.
– Давай пей!
Тобиас сделал глоток, но тут же выплюнул.
– Я не могу, – простонал он.
– Нет, можешь! Ты выпьешь это, и точка. Это очень важно. Если хочешь, чтобы я помог тебе выбраться из дерьма, будь добр, делай то, что я говорю.
Тобиас, борясь с рвотой, с отвращением выпил.
Хеннинг вытащил его из кровати.
– Хватит! А теперь поедем в полицию. И ты расскажешь там все, что помнишь. Пусть даже немногое. И скажешь, что очень‑очень раскаиваешься, понятно?
В полицейском участке Хеннинг узнал, что молодая женщина умерла на месте происшествия. Ему очень хотелось наорать на Тобиаса, который с жалким видом стоял, с трудом держась за перегородку, и избить его, но, как это не было трудно, взял себя в руки. «Тебе нужно сохранить холодную голову, Хеннинг, это главное», – так сказал Энгельберт. Это было правильно, но чертовски трудно, настолько он был зол на Тобиаса!
Полицейский записал все, что мог сказать Тобиас о несчастном случае. Рассказал он мало, однако однозначно признал, что сидел за рулем пьяный и дорожно‑транспортное происшествие случилось по его вине. Полицейский также записал, в каком жалком состоянии находился Тобиас и что он едва держался на ногах.
Последовавший за этим анализ крови, результаты которого стали известны на следующий день, показал содержание алкоголя в крови 2,8 промилле, что было еще не полным, поскольку с момента дорожно‑транспортного происшествия до взятия анализа крови прошло уже более четырех часов.
Хеннинг поручился, что Тобиас, как только протрезвеет, разумеется, будет готов ответить на все вопросы.
Потом они уехали домой.
По дороге они не сказали друг другу ни слова. Тобиас ждал упреков, обвинений, вопросов, но ничего этого не было. Совсем ничего. Он смотрел на застывшее лицо отца и ему хотелось, чтобы тот наорал на него, чтобы все наконец закончилось, однако Хеннинг молчал.
– Ты ничего не говоришь… – сказал Тобиас, и вдруг у него появилось ощущение, что он совершенно трезв.
– Нам не о чем говорить, – сухо ответил Хеннинг. – Все, что я могу сказать, ты и так знаешь.
Когда они приехали, Хеннинг выгнал всех гостей, которые еще слонялись по комнатам. Хелла уже начала наводить порядок.
Потом он посмотрел на сына.
– Я вытащу тебя. – Его голос был надтреснутым и холодным. – С помощью Энгельберта я тебя вытащу.
И вышел, оставив Тобиаса одного в гостиной.
Они никогда больше не говорили об этом. И Хелла тоже не проронила ни слова. Тобиасу не напоминали ни о чем – ни о пятнах вина на ковре и разгромленном саде, ни о загаженном бассейне и прожженном диване, ни о полностью разбитой машине.