23.3.1945 – 14.6.2007
Трагическая случайность отняла его у нас.
В глубокой скорби
Ингрид Кернер
И семья.
Погребение состоится 24.6.2007 в 10 ч 30 мин на кладбище Мариенфридхоф на улице Вальдштрассе с последующим поминальным обедом в ресторане «Цур Линде».
Вместо цветов мы просим внести пожертвования в общественную организацию «Помощь жертвам несчастных случаев».
Он прочитал открытку раз двадцать пять.
«ПОЕЗЖАЙ ТУДА!» – кричал голос.
Семья Энгельберта будет на похоронах, а кроме того – коллеги, знакомые и друзья. И непременно лучший друг Энгельберта, инженер. И наверняка там будет его сын Тобиас, юрист, которым все восхищаются.
Таким образом, решение было принято.
Дрожащими пальцами София гладила его по волосам, по лицу и плакала.
– Я люблю тебя так, – шептала она, – что ты себе, наверное, даже представить не можешь.
– Почему же, могу.
Йонатан поцеловал ее и почувствовал на губах соленый привкус слез.
– Что же мне делать?
– Будем говорить по телефону каждый день. Ты не имеешь права сомневаться в том, что я приеду обратно. Ни секунды. Ты должна верить мне и нам.
Она кивнула.
Он обнял ее и долго целовал.
– Береги себя.
Потом он сел в машину и запустил двигатель. Она ничего больше не говорила, просто стояла, махала рукой и выглядела так, как будто в любой момент упадет, потому что ее сердце перестанет биться, если его не будет рядом.
Йонатан остановился перед баром, чтобы купить себе пару бутербродов, но эта картина не выходила у него из головы. Он всерьез задумался, не вернуться ли обратно. Остаться в Италии, продолжать жить как раньше и попытаться все забыть. И когда‑нибудь образ доктора Кернера поблекнет в его памяти.
Это было очень просто. Стоит лишь запустить двигатель, поехать назад в Ла Пассереллу – и все. Неприятностей у него не будет: карабинеры довольствовались его описанием происшествия, хотя он точно знал, что у Альфонсо возникли сомнения.
Все было хорошо. Ему не нужно больше ничего ставить на карту.
«ПОЕЗЖАЙ ЖЕ НАКОНЕЦ!»
«Мне так жаль Софию…»
«ПОЕЗЖАЙ!»
Значит, она снова была здесь. Она говорила ему, что нужно делать, и принимала решение вместо него.
Он зашел в бар, купил три бутерброда с ветчиной и сыром и отправился в путь – в Германию.
Сразу за Бреннером его охватила такая усталость, что он чуть не уснул за рулем, поэтому сразу же за немецкой границей свернул на сельскую дорогу и нашел гостиницу.
Он получил комнатку с маленьким балконом, букетом сухоцветов на столе и слишком короткой кроватью. Он испытывал неописуемое чувство свободы, хотя очень скучал по Софии. В прежней жизни ему приходилось ночевать во всевозможных «Ритц Карлтонсах», «Штайнбергерах», «Рэдиссонах», «Интерконти» и «Хилтонах», и он раздражался, если в мини‑баре в номере не было просекко, если в ванной оказывался какой‑то волосок, если ночник не горел, а заказанный салат был скорее муляжем, чем закуской. Тогда он выходил из себя, а сейчас был абсолютно доволен этой примитивной комнатой, которая, конечно, никакие соответствовала стандарту «две звезды» и была бесконечно далека от того, чтобы в ней оказался еще и мини‑бар.
«Жизнь может быть такой простой», – подумал он и пошел вниз к столу регистрации, чтобы заказать два пива, которые дежурный открыл прямо на месте. Он еще предложил принести бокал из кухни, но Йонатан отказался. Может быть, вспомнив былые времена, когда пил пиво прямо из бутылки.
Устроившись на широкой постели, он пил его мелкими глотками. Усталость медленно поднималась по телу и за какой‑то час полностью охватила его. Его тело отяжелело, словно на грудь и ноги кто‑то положил мешки с песком, и он больше не мог сопротивляться. Он даже забыл позвонить Софии и уснул. Не раздевшись, не почистив зубы, не выключив свет и не думая о том, что еще предстояло.
Утро было светлым и ясным. Перед горами висела тонкая завеса тумана, реликт ночи, не имеющий значения для погоды, которая будет днем. Сводка погоды на «Авторадио» сообщала о стабильно высоком давлении как над Италией, так и над Австрией и Германией. Выйдя на балкон, который был настолько узким, что там едва помещался стул, Йонатан глубоко вдохнул свежий, бодрящий утренний воздух. Потом он быстро принял душ и после такого убогого завтрака, что можно было прийти в отчаяние, поехал дальше.
За всю поездку голос не сказал ему ни слова.
В шестнадцать часов он проехал берлинского медведя, который стоял на средней полосе автобана, показывая, что начинается территория Берлина. Он доехал почти до радиовышки, а затем съехал с автобана. Прошло уже много лет, но он надеялся, что вспомнит и найдет маленький удаленный пансионат в Вильмерсдорфе. Он хотел, чтобы его никто не беспокоил и чтобы в гостинице не было дежурных.
Йонатан нашел пансионат сразу же. Он позвонил, но никто ему не открыл. На медной табличке пансионата был выгравирован номер телефона, который он набрал на своем мобильном телефоне.
– Я сейчас приду, – сказал обрадованный женский голос. – Через десять минут буду.
– Договорились, я подожду.
Так он себе все и представлял. Наверное, придется уплатить вперед, чтобы ему дали ключи от дома, и тогда он сможет свободно приходить и уходить и делать все, что ему захочется.
Через полчаса он заплатил приветливой шестидесятилетней женщине четыреста восемьдесят евро за полную неделю, получил ключи и сейчас распаковывал вещи.
Пансионат находился на пятом этаже дома старой постройки, к которому можно было пройти по широкой лестнице с невысокими ступеньками или подняться на скрипучем лифте, который угрожающе тарахтел и громко дребезжал. Комната Йонатана была большой и светлой, с высоким потолком и лепными украшениями. Обстановка в ней оказалась еще бабушкиных времен, тем не менее ему понравились высокая медная кровать, шкаф для одежды из темного дуба и скрипучий паркет.
Йонатан развесил одежду в шкафу, оставил окно открытым и пошел в греческий ресторан на углу. Нужно было поесть и выпить пару бокалов «Рестины», чтобы как‑то отвлечься, потому что сердце начинало страшно биться, когда он думал о завтрашнем дне.
Когда он проснулся, на улице была прекрасная погода, напомнившая ему об Италии. Лето в Берлине. Теплое, безветренное и солнечное. Абсолютно не подходящая погода для похорон. Прощание у гроба всегда ассоциировалось у него с дождем и холодом.
В кухне нашелся маленький транзисторный радиоприемник, и Йонатан тут же его включил. Приемник, настроенный на городскую волну, предсказывал тридцать два градуса жары.
У него оставалось еще два часа. В ванной он остановился перед зеркалом. Прошло девять лет, с тех пор как Тобиас Альтман видел его. В зале суда и те пару секунд в коридоре, когда извинялся. Тогда у Йонатана был сломленный, болезненный, запущенный вид, длинные растрепанные волосы, шестидневная щетина и темные круги под глазами. Сейчас он был совершенно другим: коротко остриженные волосы, легкий, здоровый коричневый загар и гладковыбритая, ухоженная кожа. Велика вероятность того, что Тобиас его не узнает, но на всякий случай он еще полностью обрил голову.
Он остался очень доволен результатом и почувствовал себя человеком, полностью изменившим свою внешность.
После этого он принял душ, надел легкие летние брюки и отправился завтракать. Кофе, повидло и маленький круассан. Затем он заставил себя влезть в черный костюм, который не надевал целую вечность, но который по‑прежнему был ему впору, – за последние годы фигура Йонатана не изменилась. Он попытался вспомнить, когда надевал этот костюм в последний раз – на премьеру, на празднество или какое‑то торжество, – но это ему не удалось.
В цветочном магазине он купил белую лилию, вызвал такси, надел темные солнцезащитные очки и отправился на кладбище Мариенгоф, чтобы встретиться с убийцей своей дочери.
Перед часовней собралось не меньше пятидесяти человек. Йонатан не умел точно оценивать количество людей, может быть, их было около восьмидесяти.
Он потерянно стоял в стороне, переминаясь с ноги на ногу, и чувствовал, что начинает обливаться потом. Тут не было ни одного знакомого ему лица.
Без пяти одиннадцать к кладбищу подъехала темная «ауди», и из нее вышла Ингрид. За рулем сидела женщина спортивного сложения, которой, по оценке Йонатана, было столько же лет, как и Ингрид, и бледный худощавый мужчина.
Следом появился серебристый «мерседес» и остановился за «ауди». Йонатан сразу же узнал водителя за рулем: Тобиас. Рядом была его жена.
«Это он, – подумал Йонатан, – проклятье, это действительно он!»
Ненависть охватила его с такой силой, что даже закружилась голова.
Все пятеро прошли в часовню, где для них были зарезервированы места в первом ряду. Остальные гости направились за ними, но треть из них вынуждена была остаться снаружи, потому что часовня оказалась слишком маленькой. И среди них – Йонатан.
Он ждал сорок пять минут, слышал голоса, произносившие хвалебные речи, прерываемые звучанием органа, но не мог разобрать слов. В конце прозвучала песня «Сан‑Франциско» Скотта Маккензи в магнитофонной записи.
«Ага, – подумал Йонатан, – реликт мужской дружбы или романтические воспоминания Ингрид».
Когда гроб выносили из церкви, он держался в стороне. Его интересовали прежде всего Тобиас с женой. Йонатан помнил его – сцена в зале суда по‑прежнему стояла у него перед глазами, – но в Тобиасе уже не было ничего мальчишеского, он стал привлекательным, возможно, излишне серьезным мужчиной, что, естественно, могло быть связано с траурной ситуацией. Он был одет в великолепный костюм, волосы коротко подстрижены. У него были правильные черты лица, умный взгляд и в целом вид, вызывающий доверие.
Женщина, стоявшая рядом, держалась за его руку и с грустью смотрела по сторонам. Она не была красавицей, но при этом очень интересной внешне, на что все обращали внимание. Даже здесь, на кладбище, несмотря на траур, вид у нее был жизнеутверждающий.
Йонатан постарался попасть Тобиасу на глаза. Он хотел проверить, узнает ли его Тобиас, или же будет введен в заблуждение его изменившейся внешностью.
Ничего не случилось. Йонатан мог быть уверен, что Тобиас его не вспомнил. Успокоенный и довольный, он примкнул к похоронной процессии.
И возле могилы Йонатан стоял несколько в стороне, чтобы видеть Тобиаса и его жену.
«ДЕРЖИСЬ СПОКОЙНО, – сказал голос, – ТЕБЕ ПОТРЕБУЕТСЯ ТЕРПЕНИЕ».
Гроб опустили в землю. Ингрид не плакала, только сухими глазами неотрывно смотрела в могилу, пытаясь понять, что происходит. Она первой бросила три лопаты земли на гроб и отвернулась, видимо, больше не в силах сдерживаться. Йонатан присоединился к длинной очереди прощающихся. Кроме земли, он бросил в могилу лилию.
После этого он подошел к Ингрид и увидел удивление в ее глазах, когда она его узнала.
– Я бесконечно сожалею… – сказал он тихо и взял ее за руку. – Я вам соболезную. Пожалуйста, верьте мне.
На лице Ингрид промелькнула улыбка.
– Спасибо, большое спасибо! Очень мило, что вы приехали. Мы увидимся на поминальном обеде?
Йонатан кивнул, сделал легкий поклон и удалился.
Ресторан «Цур Линде» находился рядом с главным входом на кладбище, всего лишь в пятидесяти метрах от него. Йонатан постарался появиться там не в числе первых, но и так, чтобы было не слишком поздно, и приложил усилия к тому, чтобы занять место неподалеку от Тобиаса и Леонии, что ему также удалось.
Ингрид заказала поздний завтрак со сладкими и сытными бутербродами, в зависимости от вкуса.
– Спасибо, что вы пришли, – начала она, когда гости заняли свои места. – Меня утешает то, что у нас столько друзей, которые любили Энгельберта и не оставили меня в этот тяжелый час. Пожалуйста, угощайтесь, заказывайте чай, кофе или вино, кто что предпочитает.
Было видно, что она умеет держать себя в руках. Хелла, сидевшая рядом, обняла ее за плечи.
Йонатан некоторое время молча ел бутерброд с лососем. Потом он улыбнулся Леонии, которая сидела напротив. Леония улыбнулась в ответ.
– Разрешите представиться, – сказал Йонатан, – меня зовут Йонатан Валентини. Я живу в Италии, и это страшное несчастье случилось у меня в доме.
– Ой! – испуганно сказала Леония.
Тобиас поднял на него взгляд.
– У вас какие‑то дела в Германии или вы приехали специально на похороны?
– Приехал специально. Я подумал, что обязан выразить соболезнование жене господина Кернера. В конце концов, это с моей лестницы он упал. Как бы ужасно это ни звучало.
– Я считаю, что это очень достойное решение.
Йонатан глубоко вздохнул и уставился в свою тарелку.
– Я никак не могу осмыслить случившееся. Он так неудачно упал… Это как пресловутые грабли, через которые люди спотыкаются и ломают себе шею.
Тобиас поспешил сменить тему.
– А как давно вы живете в Италии?
– О, дайте подумать… Да, уже почти двадцать лет. А почему вы спрашиваете?
– Мне показалось, что мы знакомы, – улыбаясь, ответил Тобиас. – Мы раньше не встречались?
– Нет, не знаю. Я очень редко приезжаю в Германию. Меня сюда больше ничего не тянет, а после развода для этого вообще нет причин. Думаю, за последние двадцать лет я был здесь всего раза три, да и то на короткое время. И эти визиты, как и сегодня, чаще всего не были приятными. Нет. Действительно, нет.
Сцена в коридоре здания суда стояла у Йонатана перед глазами. Растерянный молодой человек подошел к нему и выполнил чертовски неприятную обязанность:
«Я Тобиас Альтман. Я только хотел сказать, как мне жаль, что так получилось с вашей дочерью. Простите меня, пожалуйста».
Йонатан подумал, узнал бы он Тобиаса, если бы не знал, что это он. В совсем другом окружении, в другой ситуации. Может быть, да. Может быть, нет. Тобиас стал старше, у него была другая прическа, и он носил очки. Нет. С большой долей вероятности он бы его не узнал.
Леония встала.
– Я пересяду на ту сторону стола, к Хелле.
Тобиас взял еще один бутерброд с ветчиной.
– Господин доктор Кернер много рассказывал мне о вас и вашем отце.
– Да? – Тобиас поднял глаза.
– Вечером накануне его смерти мы ужинали вместе. Он говорил, что вам предложили сказочно выгодную работу. Он гордился вами.
Тобиас польщенно кивнул, хотя ему и не хотелось касаться этой темы.
– Значит, вы адвокат? По вопросам экономической преступности?
– Да.
– Интересно.
Йонатан мысленно вздохнул. Этот Тобиас был крепким орешком. Его будет трудно вызвать на легкий, ни к чему не обязывающий разговор. А может, он вообще не способен на это.
– Давайте, – предпринял он новую попытку, – выпьем по бокалу шампанского. А где ваша жена? Может, она захочет поддержать нас.
– Нет, конечно, нет. – Он наклонился к Йонатану. – Ей нельзя пить. Дело в том, что она беременна.
– Значит, одной причиной больше. – Йонатан кивком подозвал официантку. – Пожалуйста, принесите нам два бокала шампанского.
Та молча кивнула.
– И когда же срок?
– В конце января, около двадцатого.
У Йонатана перехватило дыхание. План созрел буквально за пару секунд. Он принял решение.
– У моей жены срок тоже где‑то около Рождества, – быстро сказал он. – Рождественский ребенок!
– Как? – Тобиас улыбнулся. – Ваша жена тоже беременна?
– Да! – просиял Йонатан.
– Это же великолепно!
Официантка принесла два бокала.
– Давайте же выпьем за наших, надеюсь, здоровых детей!
Они чокнулись.
– Ингрид рассказывала о вашей вилле. Она, должно быть, великолепна! Мы, возможно, когда‑нибудь заедем к вам и проведем там пару дней отпуска!
– Вы всегда будете желанными гостями!
«БРАВО, ПАПОЧКА!»
Леония вернулась назад.
– Твой отец очень устал, Тоби. Может, пойдешь к нему?
– Да, хорошо. – Тобиас встал и вытащил из нагрудного кармана визитную карточку. – Это наш адрес и номер телефона. Если у вас когда‑нибудь окажутся дела в Гамбурге, загляните к нам в Буххольц. Я буду рад.
– Спасибо. Очень приятно!
Тобиас подал ему руку. Йонатана это удивило, поскольку он думал, что тот еще вернется за стол. Но потом он и думать об этом забыл.
У него в кармане лежала визитная карточка. Он потрогал ее пальцами, и ему стало ясно, что этот маленький лист картона, вероятно, является самым важным из того, что побывало у него в руках за последние годы.
В церкви было очень холодно. Дон Лоренсо специально надел нижнее белье, сапоги на меху и толстую спортивную куртку с капюшоном, которую обычно надевал на полевые работы, но, несмотря на это, сильно замерз. Епитрахиль лилового цвета он накинул сверху на спортивную куртку. Ясно, что его одеяние выглядит более чем странно, но в исповедальне было темно. Ему не нужно было думать о том, смущает ли это кого‑нибудь, потому что он был один. Как и почти каждую субботу, после обеда он сидел здесь в темноте и холоде, но сюда редко кто заходил. Непосредственно перед Рождеством и Пасхой на исповедь заходила пара женщин, и он спрашивал себя зачем. У них вряд ли была возможность согрешить. Одна из них пожелала соседке в пылу спора всяческих напастей, а больше сказать было нечего и раскаиваться не в чем.
Он растирал руки и пытался двигать пальцами ног, чтобы согреться, но ничего не помогало. «Надо сказать Тициано, чтобы он принес в исповедальню небольшую лампу. Тогда я смогу здесь читать. По крайней мере, не буду терять время понапрасну», – решил он. И вспомнил, что надо еще вывезти засохшее дерево из леса и вырубить вереск на южном склоне, том, что в направлении Берарденги. Там было три гектара, а на это потребуется время. До марта нужно справиться, потому что он хотел посадить виноградник и обрезать оливы. Триста деревьев. Безбожно много работы. Как у язычников.
Дон Лоренсо улыбнулся, когда до него дошел смысл этих слов. Он был человеком божиим, но у него постоянно была «безбожная работа». Но вместо того чтобы вкалывать сейчас в лесу или хотя бы делать работу, всегда приносившую ему глубокое удовлетворение, он просто сидел тут без дела.
Он поднес часы к глазам и попытался в темноте различить циферблат. Еще четверть часа.
«Боже, я сейчас уйду! – взмолился он. – Я больше не выдержу, меня это выводит из себя. Все равно ведь никто не приходит. Сейчас я закрою церковь и приму горячую ванну. Это еженедельное время исповеди в холодной как лед церкви было не самой лучшей Твоей идеей, если мне будет позволено так выразиться».
Дон Лоренсо уже хотел снять епитрахиль, когда услышал, что дверь церкви заскрипела. Он едва сдержал крепкое ругательство, вздохнул и застыл на деревянном табурете. То, что Бог так быстро среагировал на критику, страшно его удивило.
Как только женщина вошла в исповедальню, он почувствовал, какой нежной и молодой она была. Это было необычно. Он уже не мог вспомнить, когда в последний раз кто‑то из молодых людей приходил на исповедь.
– Salve, – прошептала она.
– Да пребудет Господь Бог с тобой, – ответил он, и она сказала:
– И с твоим духом.
Голова ее была закутана шерстяным платком, глаза закрыты. Однако, несмотря на темноту, ее красота не укрылась от него.
– Говори, – начал он, – чем отягощена твоя душа?
– Я пришла не для того, чтобы исповедоваться, – сказала она тихо, – я пришла, потому что у меня на этом свете нет ни одного человека, с которым я могла бы поговорить.
– Но ты же так молода. У тебя нет друзей?
– Нет.
– А муж?
– Есть. Вы сами обвенчали нас четыре года назад. Это была очень красивая свадьба.
Постепенно до дона Лоренсо дошло, кто сидит перед ним. Слепая невеста, дочь той бессовестной женщины из Ла Пассереллы. София. Никогда в жизни он не забудет эту свадьбу.
– А почему ты не поговоришь со своим мужем?
– Он является частью проблемы. Или, скорее, он сам и является проблемой.
Она смущенно откашлялась.
– Все, что ты скажешь, я закрою в своем сердце, – успокоил он.
София глубоко вздохнула. Все это было ей ужасно неприятно, но она была так несчастлива, что просто не видела другого выхода.
После обеда она сказала Риккардо: «Пожалуйста, отвези меня в церковь, я хочу исповедоваться». Она представила себе, с каким недоверием Риккардо, наверное, посмотрел на нее, потому что такого желания она еще никогда в жизни не высказывала. Однако он без сопротивления поехал с ней в деревню и использовал эту возможность для того, чтобы пойти в бар.
– Мой муж сейчас в Германии, – робко начала она, – ему пришлось поехать на похороны. А я по ночам не могу спать, так боюсь, что он не вернется назад.
– Но почему он не должен вернуться? Вы поссорились?
– Нет. Мы никогда не ссоримся.
– Да, но тогда, значит, нет вообще никаких причин, чтобы он не вернулся. Он изменяет тебе?
– Никогда! Этого он не делает! Это невозможно себе представить!
– Но в чем же тогда проблема, я не понимаю.
Она ответила очень быстро, и ее голос едва не срывался:
– Йонатан любит меня. Он очень любит меня. Я чувствую это в любом его жесте, в любой фразе, в любом слове. Он носит меня на руках! И я тоже люблю его. Больше, чем могу описать.
– Да, София, ну и что?
– Я могла бы быть счастлива, но этого нет. Потому что он любит меня, но каким‑то странным образом. Как‑то неправильно.
Дон Лоренцо молчал, ожидая продолжения. Но его не последовало. София тоже молчала.
– В чем же дело? Что значит «как‑то неправильно»?
Похоже, Софии пришлось собраться с силами, чтобы сказать:
– Он не спит со мной, дон Лоренцо.
София сидела в исповедальном кресле, словно маленькая испуганная девочка. Платок упал ей на плечи, и она вертела на пальце прядь волос. Ее голос был чистым как стекло. Так люди говорят о том, что обдумывали уже не раз.
– Он единственный раз переспал со мной. Через шесть недель после того, как приехал в Италию. И с тех пор больше ни разу. Сначала я думала, что он не хочет делать этого до свадьбы, но потом все так и осталось.
Дон Лоренцо не мог прийти в себя от удивления.
– И даже в первую брачную ночь?
– И даже в первую брачную ночь. – В глазах Софии стояли слезы.
– Дитя мое! Porcamiseria! – Ругательство вырвалось у него нечаянно, и он постарался сделать вид, что не заметил этого. – Да что же это!
Дон Лоренцо не знал, что сказать. Если бы София пожаловалась, что муж не дает ей ни одной ночи покоя или что она в отчаянии оттого, что не может забеременеть, он бы это все понял. Но чтобы такое! София была молодая, красивая, и ее слепота Йонатана никогда не смущала.
– Этому нет абсолютно никакого объяснения, – пробормотал дон Лоренцо, – я больше не понимаю этот мир. А ты пыталась настоять?
– Не раз.
– Ты с ним об этом говорила?
– Я часто его спрашивала. Но он ничего мне не отвечал.
– Значит, он болен.
– Нет, не болен. Это я знаю.
Дон Лоренцо почувствовал, как в нем поднимается раздражение.
«Если бы он был здесь, я бы ему показал! – подумал он. – Что вообразил о себе этот тип? Заполучил самую красивую женщину в мире и отодвигает ее в сторону?»
– Нельзя сказать, что я совсем уж несчастлива, – объяснила София, – или пребываю в депрессии. Нет, определенно нет. С его появлением моя жизнь стала совсем другой, лучше, чем раньше, и за это я ему бесконечно благодарна.
Дон Лоренцо едва слышно присвистнул.
– Я больше не одна, – сказала она, – и он нежен со мной. Так бесконечно нежен, что вы себе даже представить не можете!
– Хм…
– Он всегда со мной. Он защищает меня, окружает заботой, мы вместе ездим, ходим на прогулки и много говорим. Целыми часами по вечерам у камина. А потом я засыпаю в его объятиях. Это все прекрасно, и я не смогу жить без него. Но… так дети не появляются. – София заплакала. – А ребенок – моя самая большая мечта!
– Он об этом знает?
София кивнула.
– Я просила его, умоляла, но ничего не помогло.
– Что за sciocco, – пробормотал дон Лоренцо, что означало «что за дурак», потому что он никакие мог понять этого немца из Л а Пассереллы.
И что же ему посоветовать этой бедняжке?
– Такого не бывает, – прошептал он, – разве что в монастыре.
Впрочем, дон Лоренцо вовсе не был уверен, что то, что он говорит, соответствует действительности.
– София, – в конце концов сказал он, – я ничего не могу тебе посоветовать, я тоже не знаю выхода. Но Бог найдет решение, в этом я уверен. Молись! Проси его! Умоляй! И если ты будешь тверда в вере, случится чудо. Господь не оставит тебя в беде!
Повисла мучительно длинная пауза. Никто не говорил ни слова.
Потом София тихо, так, что он еле разобрал, сказала:
– Спасибо, дон Лоренцо, grazie, per tutto. Вы мне очень помогли.
И она покинула исповедальню. Ее шаги эхом отдавались в пустой церкви и гремели в голове дона Лоренцо.
«Какой же я душеприказчик! – подумал он. – У Софии жизненно важная проблема, а мне не приходит в голову ничего другого, кроме как послать ее молиться и поддерживать в ней надежду».
Он вздрогнул и заметил, что замерз еще больше.
Когда наступило время католической благодарственной молитвы и церковь, казалось, задрожала от звона колоколов, который был слышен далеко в долине, он вышел на улицу, тщательно закрыл тяжелую церковную дверь и почувствовал себя таким жалким, таким несчастным, как паук, который раскидывает свои сети в кухонном шкафу, зная, что туда никогда даже по ошибке не залетит ни одна муха.
София вышла на улицу, не испытывая ни облегчения, ни утешения. Молилась она за последние годы уже предостаточно. Беспрерывно. При каждом объятии Йонатана она посылала молитву к небу, но всегда напрасно.
Иногда она мечтала о другом мужчине, о каком‑то незнакомце. Лишь на одну ночь. Или хотя бы на час. О мужчине, которого она не знала и не любила, но который мог бы исполнить ее самое большое желание. Она не решилась исповедоваться в этом дону Лоренцо, хотя это, конечно же, было грехом.
«Йонатан, – подумала она, – проклятье, Йонатан!»
Хотя прошло уже три дня после похорон доктора Энгельберта Кернера, телефонные разговоры с Софией по‑прежнему были очень трудными. Она была молчаливой и закрытой, и Йонатан вынужден был признать, что он тоже, когда речь шла о чем‑то личном, не имел таланта разговаривать по телефону.
– Как у тебя дела?
Так начинался почти каждый разговор.
– Хорошо.
– Что нового?
– Ничего.
– Как дела у Аманды?
– Ты же знаешь.
– А у тебя? Что ты делаешь целыми днями?
– Я жду тебя. Вчера я ходила гулять. Но в одиночку никакого удовольствия.
Наступал момент, когда ему больше ничего не приходило в голову. Он хотел сказать, как скучает по ней, и не мог. Это казалось бессмысленным, когда она была не рядом, а за полторы тысячи километров от него.
– Когда ты вернешься?
– Скоро. Совершенно точно. Через пару дней. Мне нужно еще немного времени.
– Для чего?
– Я же тебе уже говорил, что моя кузина больна. София, мне нужно еще пару дней позаботиться о ней, у нее нет никого, кроме меня. А сейчас спи, любовь моя, и пусть тебе приснится что‑нибудь хорошее.
– Да. Я люблю тебя!
Этими словами София заканчивала каждый разговор и сразу же клала трубку. Она не давала ему никакого шанса сказать: «Я люблю тебя тоже».
Свою машину с итальянскими номерами он оставил на стоянке в Вильмерсдорфе перед пансионатом и взял напрокат другую в маленькой фирме, бюро которой находилось всего в двух улицах дальше. Он выбрал «гольф» десятилетней давности, по которому сразу было видно, что его на протяжении многих лет мучили разные водители.
Около трех часов Йонатан добрался до Буххольца в Нордхайде. На заправке он спросил адрес, но служащий только покачал головой. Земмеринвег? Он никогда не слышал об улице с таким названием.
Йонатан продолжал спрашивать. В конце концов домохозяйке с двумя маленькими детьми название показалось знакомым, и она послала его по улице Буххольца в направлении Хольма.
– Поезжайте все время прямо. Два или три километра, до маленького киоска. Там еще рядом остановка автобуса. Сразу после нее повернете направо и первая или вторая поперечная улица и будет Земмеринвег.
Йонатан поблагодарил, поехал туда и сразу же нашел дом номер двадцать пять. Он находился в конце улицы и был окружен высокими елями и разросшимся кустарником.
Перед дверью не было машины. Йонатан не увидел гараж, только крытую стоянку, которая сейчас была пуста. Он медленно проехал мимо, не решившись остановиться.
Прямо напротив ворот начинался густой лес из старых деревьев и непроходимых зарослей. Здесь невозможно было поставить машину, чтобы не привлечь к этому внимание.
Йонатан развернулся и остановился вблизи киоска. Потом пешком вернулся обратно, с трудом продираясь через лес параллельно улице.
Он порвал брюки, когда пробирался через заросли ежевики, исцарапал руки, загнал в ногу сучок боярышника и только через пятнадцать минут добрался до дома. Укрытый зарослями, он прекрасно видел ворота и даже обратную сторону бунгало с плоской крышей. И при этом мог быть уверен, что из дома его никто не увидит. К тому же Тобиас и Леония и не предполагали, что кто‑то может наблюдать за ними из леса.
В шесть часов тридцать минут вернулась Леония. Она с ходу въехала в ворота и, взвизгнув тормозами, остановилась на крытой стоянке. Видимо, она уже не раз это проделывала. Потом она выскочила из машины и помчалась в дом. Дверь, которую Йонатан не мог видеть из своего укрытия, захлопнулась за ней. Он услышал, как щелкнул замок.
Часом позже приехал Тобиас. Он остановился на въезде, взял из машины пакет с покупками и пошел в дом. Спокойно и не спеша.
Йонатан подождал десять минут и решил забраться в сад. Усадьба не была окружена забором, так что это было несложно. Пока в саду было темно, но следовало соблюдать осторожность, потому что освещение может включиться в любой момент и он окажется на свету. Густые кусты обозначали границы участка и защищали дом от нескромных взглядов соседей. Йонатан осторожно двигался под прикрытием кустов, пока в поле его зрения не появилась сторона дома, обращенная к саду. Почти вся задняя стена состояла из стекла, так что изнутри можно было беспрепятственно видеть сад и чувствовать себя так, словно находишься под открытым небом.
Поскольку сад тонул в темноте, а гостиная была ярко освещена, Йонатан смог беспрепятственно заглянуть в дом. Гардин на окнах не было – вероятно, на ночь хозяева опускали жалюзи. Похоже, в доме на краю леса они чувствовали себя так, словно были совершенно одни и никто их не видит.
«Ошибка», – подумал Йонатан и улыбнулся.
– Дорогой, – сказала Леония, – мы получили весточку от покойника. Разве это не ужасно? Два дня назад мы похоронили доктора Кернера, а сейчас в почтовом ящике лежит открытка от него. Они, наверное, отослали ее в самом начале отпуска, и она шестнадцать дней была в пути.
– Прочитай, я не разбираю почерка Ингрид.
«Дорогие наши, здесь чудесно! Это превзошло все наши ожидания! Погода, питание и настроение – все очень хорошее. Вчера мы были на средневековом празднике в Амбре. Было очень здорово, как в сказке, словно в другом мире.
С приветом, Ингрид и Энгельберт».
Леония посмотрела на Тобиаса. В глазах у нее стояли слезы.
– Жуть какая!
Тобиас обнял ее за плечи.
– Давай приготовим что‑нибудь поесть. Я зверски голоден.
Йонатан видел, что в конце гостиной находится открытая кухня с длинной стойкой. Тобиас уселся за стол и открыл бутылку вина. Леония что‑то делала за стойкой, потом принесла колбасу, сыр, оливки и другие мелочи из холодильника, помыла овощи и сунула Тобиасу кухонную доску и нож, чтобы он нарезал салат.
«ТЕРПЕНИЕ!» – предупредил голос.
Йонатан ждал.
Тобиас нарезал салат и встал. Он вышел из комнаты, и спустя несколько секунд зажегся свет в другой, тоже полностью застекленной комнате рядом с гостиной.
Ага. Значит, это его кабинет.
Йонатан сделал пометки и набросал эскиз дома, насколько мог видеть и представлять его. В Италии у него перед глазами должна быть по возможности наиболее точная картина, чтобы в спокойной обстановке составить свой план.
Тобиас сел за письменный стол и принялся просматривать почту. Он прочитывал письма, разглаживал их и складывал в папку. Его лицо ничего не выражало. Потом он включил компьютер и проверил электронную почту. По крайней мере, так решил Йонатан.
Не прошло и пяти минут, как Тобиас снова встал из‑за письменного стола. Компьютер он оставил включенным, но настольную лампу выключил. Йонатан видел, как в темноте мерцал экран.
В гостиной Тобиас налил вино в бокалы. Йонатан смог разглядеть, что у Леонии в бокале была совсем капля.
«Молодец, – подумал он. – Береги себя и ребенка!»
– Думаю, было бы лучше, если бы на этих огромных окнах висели гардины, – сказала Леония, с удовольствием пережевывая салат. – Я чувствую себя так, словно сижу у всех на виду. Такое глупое ощущение! Снаружи темно, и кто угодно может наблюдать за нами. Через окна открывается прекрасный вид на нашу освещенную гостиную!
– Но, сокровище мое, там же никого нет! Кто будет за нами наблюдать? Здесь никто не бродит в ночи и не заглядывает в дома!
– Ты уверен? Взломщиков везде хватает!
– Значит, сейчас они лежат на земле, видят, что мы дома, и понимают, что им лучше поискать другой дом, чтобы ограбить его.
– Допустим. Зато они видят и то, что и где находится в доме, и что его стоит ограбить. И тогда они наведаются сюда в другой раз. А может, это отъявленные негодяи, которых не остановит даже то, что в доме кто‑то есть!
Тобиас вздохнул, встал, подошел к двери на террасу и включил освещение сада.
– Так лучше? Сейчас ты совершенно точно можешь увидеть, что на улице никого нет.
Леония кивнула.
– Да, так немного лучше. Но я всегда немного побаиваюсь этого дома. Он слишком прозрачный.
Когда Тобиас встал и подошел к двери, Йонатан пригнулся и отступил на полметра, потому что интуитивно понял, что сейчас он включит освещение в саду. Ему повезло, что хозяева его не заметили.
Он уполз от дома. Он увидел достаточно. И впереди у него было много времени.
Йонатан, покинув участок, еще приблизительно двадцать метров пробирался по лесу в слабом свете фонарей, а потом пошел к своей машине по улице.
Этой же ночью он уехал в Берлин, а оттуда в шесть утра отправился в Италию.
Голос молчал.
После того как Йонатан вернулся с похорон судьи и краткого визита в Буххольц, лето нависло над страной, как удушливый жаркий колпак. Цикады трещали с раннего утра до поздней ночи, и целыми неделями на небе не было ни облачка. София каждое утро начинала в шесть утра поливать цветы, кусты и деревья и заканчивала только в девять часов.
Гости приезжали и уезжали. Интересные и скучные, приятные и нервные. Но все жаждали солнца и тепла, и чем невыносимее становилась жара, тем довольнее они были.
В октябре над Ла Пассереллой пронеслись тяжелые грозы. Молния уничтожила насос на колодце и водонагреватель для воды, проливные дожди смыли высохшую землю, а с ней и последние цветки герани и гортензии.
Это было в пятницу около двенадцати часов. Йонатан работал на последнем повороте перед длинным подъездом к дому. Он сажал кипарис, потому что молодое дерево, которое он посадил весной, за долгое лето высохло, а никто не прилагал усилий к тому, чтобы тащить садовую лейку до поворота дороги, чтобы полить деревце. Пару раз он говорил об этом «Тому‑кто‑спит‑на‑граблях», но Джанни, очевидно, снова и снова забывал об этом или же старался забыть по причине лени. Теперь маленький кипарис был мертв, и Йонатан купил новый. Влажной осенью у деревца больше шансов на выживание.
Он увидел, что белая машина электрика спускается по противоположному склону горы, швырнул лопату на землю и побежал к дому. До него был