Расправа с ревнителями и обрядовые реформы 10 глава

Однако судьба Аввакума оказалась много трагич­нее судьбы Никона. Ему сохранили жизнь — но он находился в жестоком заточении, его не убивали — но протопоп становился свидетелем все новых и новых зверских казней своих родных, близких, друзей, еди­номышленников. Аввакум, в отличие от Никона, нахо­дил возможности и в нечеловеческих условиях писать, защищая свои взгляды, свое мировоззрение, — и видел, как оно планомерно и неумолимо искореняется в Рос­сии силой той самой самодержавной власти, которая была, в его понимании, гарантом благоверия и душев­ного спасения...

Поворотным пунктом в трагической судьбе Ав­вакума и его сторонников, одним из важнейших, если не определяющих, событий в трагедии русской православной церкви и русского народа стало ре­шение большого церковного собора 1666—1667 го­дов о старом обряде и старообрядцах. На вопрос: что происходит в поместной церкви — внутренние споры, еретическое движение или раскол? — был дан четкий и однозначный ответ: церковь, сообщест­во верующих, расколота, не существует более как духовное и организационное единство, как целостный организм.

Поскольку это решение не только перечеркивало, но и в корне противоречило решению собора русских церковных иерархов 1666 года, его инициаторами и вдохновителями принято считать восточных патри­архов (причем одни авторы пишут об этом с одобре­нием, другие — с осуждением). Приехали иноземцы — и просветили; приехали иноземцы — и все испортили. Схема достаточно знакомая, но не слишком ли прос­тая для объяснения сложного исторического процесса, в который были вовлечены огромные силы Российско­го государства? Как бы то ни было, мы должны рас­смотреть этот вопрос, опираясь на конкретные факты.

Прослеживаемый в источниках ход событий свиде­тельствует, что восточные патриархи и вообще приез­жие греки сыграли в раскольническом решении собора активную роль. Маловероятно, чтобы Паисий александ­рийский и Макарий антиохийский до приёзда в Россию серьезно разбирались в русском религиозном разно­мыслии. Тем важнее были данные им в Москве кон­сультации, первая из которых была получена от Паисия Лигарида, специально приставленного к патриархам царем Алексеем Михайловичем для ознакомления их с состоянием русских церковных дел.

Протоколов совещаний патриархов с Паисием, есте­ственно, не сохранилось, но мы имеем свидетельство самого Лигарида, описавшего эти совещания. Не отли­чаясь скромностью, Паисий Лигарид основное внима­ние обращает именно на то, что он говорил патриархам, и его речь была столь своеобразна, что вряд ли может быть позднейшим литературным домыслом. Смуту в русской церкви Лигарид характеризует как „какой-то всенародный избыток соков, причинивший неисцели­мую болезнь православной русской церкви...".

Суть этой „неисцелимой болезни", бациллами кото­рой Лигарид считает Аввакума, Лазаря, Епифания и других видных старообрядцев, состояла в „извращении древних нравов церковных и обычаев отцовских", в „несказанных нововведениях", выливающихся в непра­воверие и ересь. Итак, во-первых, старообрядцы, по Лигариду, не защищали старые обряды, а выдумывали нечто новое. Во-вторых, их главный удар был направ­лен против греческого авторитета в восточной право­славной церкви. Аввакум и иные „многоречивые му­жи... по-видимому, обличали Никона, а по существу — ромеев (греков), как бы уклонившихся от правосла­вия, от пере датой отцами веры, от совести". Именно „против нас", говорил Лигарид патриархам Паисию и Макарию, староверы написали „бездну лжи".

Подготовленные таким образом патриархи получи­ли от своего переводчика Дионисия, официально при­ставленного московским правительством, более под­робное сочинение о сущности русского старообрядче­ства39. „Сия прелесть", утверждал Дионисий, пошла в России с тех пор, как ее митрополиты перестали ходить для поставления на свой престол в Константинополь и, таким образом, не могли достаточно учиться у греков. Действием Дьявола и католиков русские, по своему неразумию и темноте, впали во многие ереси, примера­ми которых автор считает отвергнутые Никоном ста­рые обряды. Дионисий многословно заверял патриар­хов, что все особенности русского церковного обряда создавались исключительно на русской почве благода­ря невежеству русского духовенства, склонного к ере­тичеству, и, следовательно, имеют неправославный характер.

Влияние сочинения Дионисия на патриархов и дру­гих членов большого собора безусловно. Оно не только сказалось на духе соборных решений о старообрядцах, но мнбгие статьи этих решений представляют собой ци­таты из Дионисия. Большой собор объявил весь старый обряд (то есть все, чего касались изменения Никона) неправославным и безусловно запретил его употребле­ние. Собор утверждал, что все книги, все частные и кол­лективные постановления, все решения русских собо­ров, подтверждающие благочестивость старого обряда, есть „только суемудрие, мятеж и раскол".

Отсюда следовало безусловное запрещение употреб­лять старый обряд или как-либо защищать его всем без исключения. „Аще же кто не послушает повел евае- мых от нас и не покорится святой восточной церкви и сему священному собору, — гласил приговор, — или начнет прекословить и противиться нам, — и мы такого противника данной нам властью... аще ли будет от свя­щенного чина — извергаем и обнажаем его всякого священнодействия и проклятию предаем; аще же от мирского чина — отлучаем и чужда сотворяем... и про­клятию и анафеме предаем как еретика и непокорни- ка, и от православного всесочленения и стада и от церк­ви Божия отсекаем..."

Этого показалось мало. Собор специально рассмот­рел вопрос, достаточно ли церковного наказания „ере­тикам и раскольникам", самим же собором отсечен­ным от русской православной церкви? Нет, ответили духовные отцы, „подобает их наказать и градским на­казанием" „и казнить их разным томлением и различ­ными муками, и так кому языки отрезать, кому руки отсекать, кому уши и носы, и позорить их на торгу, и потом ссылать в заточение до кончины их".

„Так, — заключает профессор Н. Ф. Каптерев, — двумя восточными патриархами и другими бывшими тогда в Москве греческими иерархами соборно был утвержден в русской церкви раскол, — единая дотоле русская церковь, благодаря соборному провозглаше­нию старого русского обряда еретическим и наложе­нию анафемы на всех державшихся старого обряда, раскололась теперь на две враждебные одна, другой части, причем вражда между ними продолжается и доселе" (писалось в начале XX века)40.

Огромные массы населения страны, в особенности сельского, составлявшего подавляющее большинство, малоосведомленные о московских нововведениях, формально оказались отделенными от официальной церкви лишь потому, что следовали традициям. Цер­ковные проклятия и государственное насилие, шедшие, согласно решению большого церковного собора, рука об руку, устрашали многих, заставляя спешно усваи­вать новые правила. Но повсеместно, и чем дальше, тем больше, принуждение рождало сопротивление местных священнослужителей и прихожан. Придворная история Никона и Аввакума в условиях массового принужде­ния имела многочисленные повторения. Стихийный протест против условий жизни в „богоспасаемом" го­сударстве находил выход в защите традиционной рус­ской старины, веры отцов, укреплялся народными по­верьями о счастливой „золотой старине", блаженных докрепостнических временах Ясного Солнца Владими­ра и русских богатырей.

Ярость церковной и светской власти, огнем и ме­чом насаждавшей „благочестие" в крестовом походе за новую веру, лишь консолидировала отторгнутую часть русской православной церкви. Сочинения Авва­кума и его соратников, уже ко времени большого собо­ра создавших целую полемическую литературу с разра­ботанной аргументацией позиции староверов, в услови­ях широкомасштабного насилия приобрели огромный резонанс, стали мощным средством агитации среди уни­женных и оскорбленных. Каждый новый мученик, вме­сто того чтобы устрашать народ, вызывал последовате­лей и подражателей из его среды. Каждый удар властей укреплял сопротивление. Чем ниже опускались власти в своей бессмысленной жестокости, тем выше стано­вился дух новых страдальцев за веру, которые в усло­виях непрекращающихся преследований возрождали и создавали новые культурные традиции, обогатили Рос­сию великолепной литературой и замечательными про­изведениями искусства. Сверхмощному карательному аппарату староверы противопоставили уникальные ор­ганизационные структуры, перед которыми столетиями оставалось бессильно военно-полицейское государство и которые неизменно проявлялись в движениях про­теста, начиная с Соловецкого восстания, войны Степа­на Разина и т. д.

Раскол — слишком серьезное явление в русской ис­тории, чтобы принять на веру версию о его случайном возникновении благодаря своекорыстным действиям небольшой группы иноземцев. Роль греков и в рефор­мах Никона, и в решениях собора 1666—1667 годов неоспорима, но ее следовало бы уточнить, четче очер­тить границы их влияния на события. Мы видели, что, будучи купленными ряжеными и прикрываемыми ца­рем Алексеем Михайловичем самозванцами, греки были способны на несанкционированные и даже иду­щие против желаний государя действия. Собственная воля восточных патриархов получила явное отраже­ние в решениях большого церковного собора, особен­но относительно оценки знаменитого и высокочтимо­го русской церковью Стоглава.

Стоглавый собор 1551 года с участием церковных и светских властей под председательством царя Ивана Грозного и митрополита Макария отражал в своих по­становлениях мысль о государственной и религиозной независимости, зрелости России, не нуждавшейся более в опеке и советах кого бы то ни было, в том числе гре­ков. Он утверждал, в частности, идею первенства Рос­сии в делах благочестия после падения Константинопо­ля и утраты греками истинного обряда под владычест­вом мусульман. Именно самостоятельность русского собора, обошедшегося без „свидетельства" вселенских патриархов, возмущала греков, и именно это основание было указано в приговоре большого собора, осудивше­го Стоглав!

Достаточно прочесть соответствующую статью при­говора, чтобы явственно увидеть в ней руку пришель­цев с Востока. „А собор, — гласит документ, — иже был при... царе и великом князе Иоанне Васильевиче... от Макария, митрополита московского, — и что писа­ли... — писано неразсудно, простотою и невежеством, в книге Стоглаве, и клятву, которую без разсуждения и неправедно положили, мы, православные патриархи, кир Паисий, папа и патриарх александрийский и судиа вселенский, и кир Макарий, патриарх антиохийский и всего Востока, и кир Иоасаф, патриарх московский и всея России, и весь освященный собор — ту неправед­ную и безрассудную клятву Макариеву и того собора разрешаем и разрушаем, и тот собор не в собор, и клят­ву не в клятву, но ни во что вменяем, яко же и не бысть: потому что тот Макарий митрополит и иже с ним мудрствовали невежеством своим безразсудно, как восхотели, сами собою, не согласясь с греческими и древними пергаменными славянскими книгами, ниже со вселенскими святейшими патриархами о том совето­вались и ниже совопросились с ними".

Как бы далеко ни зашли русские иерархи в отрица­нии старого обряда, они не могли столь резко отозвать­ся о своих предшественниках и высокочтимом митро­полите Макарии. Не мог и царь Алексей Михайлович пожелать оскорбить память Ивана Грозного, превозно­сившегося Романовыми в качестве образцового само­держца. Не случайно, когда Никон лишь упомянул в письме о митрополите Филиппе, „его же мучал царь Иван неправедно", — Алексей Михайлович публично взорвался: „для чего он, Никон, такое безчестье и укоризну блаженные памяти великому государю и великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии на­писал?!"

Маловероятно, чтобы русские участники собора самостоятельно решились хулить повесть о белом кло­буке, освященную авторитетом Максима Грека и слу­жившую с давних пор подтверждением притязаний России на первенство в православном мире. Между тем приговор большого собора гласит: „Повелеваем... да никто сему писанию веру имеет, потому что лживо и неправо есть, как яснее возобличатся прочие его бля- дословия во ином писании". Но снять белый клобук с русского архиерея не могли и восточные патриархи: „однако мы благословляем, — утверждают участники собора, — всех митрополитов Великороссийского госу­дарства, да носят белые клобуки... ради древнего обы­чая, а не ради лживого писания"41.

Итак, восточные патриархи и их советники распо­лагали определенной степенью свободы и на большом церковном соборе имели возможность проводить соб­ственные, несвойственные русским участникам собора мнения. Но сомнительно, чтобы они могли диктовать свою волю царю и русским иерархам (исключая те слу­чаи, когда царь действовал на своих иерархов через гре­ков) по главным, принципиальным вопросам. Патри­архи (хотя они, строго говоря, не были патриархами во время собора) пользовались большим авторитетом, однако от них ждали вполне определенных суждений. Характерный эпизод, позволяющий почувствовать ат­мосферу во время большого собора, приводит осуж­денный на нем дьякон Федор.

Знаменитый старообрядец Лазарь (впоследствии, 14 апреля 1682 года, сожженный в Пустозерске вместе с Аввакумом и Епифанием), по словам дьякона, смело заявил на соборе перед патриархами: „Молю вас, край­них пастырей, повелите мне идти на судьбу Божию в огонь, и если сгорю — то правы новые книги, если же не сгорю — то правы наши старые отеческие книги, иже древле переведенные с ваших книг греческих непере- порченных!" Восточные патриархи ухватились за это предложение, видя возможность разом покончить с „заблуждениями" староверов. Они подробно изложили свое согласие с предложением Лазаря, мотивировав его тем, что, если народу нужно чудо, пусть так и будет: как в древности гусь крестилась, увидев, что Евангелие не горит в огне, так ныне пусть Лазарь сгорит — никто его к этому не принуждал!

Царь не знал, что сказать на это, русские же иерархи были смущены героическим вызовом старовера. Суе­верия были тогда весьма сильны (им был подвержен даже образованнейший и умнейший князь В. В. Голи­цын), все вспоминали за собой грехи и думали втайне: „А ну, как не сгорит?!" Короче говоря, русские участ­ники собора долго обхаживали восточных патриархов и их приближенных, чтобы избежать божьего суда. На­конец они решили действовать через известного нам переводчика, архимандрита Дионисия. Тот, зная и своих хозяев в Москве, и приезжих, произнес перед Паисием и Макарием выдающуюся по откровенности речь:

„Отцы святые! Заезжие вы люди здесь: если так ста­нете судить здесь без помазания — и вам чести большой, и милостыни довольной, и даров не будет от великого государя и от всех властей тоже, но сошлют вас в мо­настырь, как и нашего Максима Грека святогорца, и в свою землю не отпустят вас, если в задор станет дело! Как им надобно — так и пущайте!"

„Патриархи же послушали его, — констатирует дья­кон Федор, — и творить так стали, а не спорили ничего, только потакали"42. Достоверность этого рассказа ук­репляется тем, что старовер не старается выгородить восточных патриархов или показать, что они были об­мануты никонианами. Паисий александрийский и Мака­рий антиохийский действительно считали старый обряд еретическим новообразованием. В этом смысле собор­ный приговор вполне соответствует их взглядам. Сле­дует, однако, учитывать, что это были взгляды приехав­ших в Москву греков, греков нанятых, а не греческо­го (точнее — восточного православного) духовенства вообще.

Не следует думать, что обрядовое безумие и стрем­ление истребить малейшее обрядовое инакомыслие охватывало в XVII веке не только Россию, но и весь православный Восток. Здравый и совершенно справед­ливый даже с точки зрения сегодняшнего богословия взгляд на обрядовые различия авторитетно выразил в 1555 году константинопольский патриарх Паисий, писавший от своего имени и от лица константинополь­ского собора. Отвечая на множество вопросов, задан­ных Никоном, Паисий указал, что волнующая Никона разница в обрядах не только не предосудительна, но и нормальна, естественна и закономерна; она никоим образом не может вызывать разделения и свар в единой православной церкви.

Единение православия, писал константинопольский патриарх, состоит „в одном и том же исповедании ве­ры, с одним разумением и с одной мыслью... Ты жа­луешься сильно на несогласие в кое-каких порядках, существующих в поместных церквах, и думаешь: не вредят ли эти различные порядки нашей вере? В ответ на это мы похваляем мысль... но исправляем опасе­ние... Если случится, что какая-нибудь церковь будет отличаться от другой какими-либо порядками, неваж­ными и несущественными для веры, или такими, кото­рые не касаются главных членов веры, а относятся к числу незначительных церковных порядков, каково, например, время совершения литургии, или вопрос о том, какими перстами должен благословлять священ­ник и подобные, — то это не должно производить ника­кого разделения, если только сохраняется неизменно одна и та же вера.

„Это потому, — объясняет патриарх, — что церковь наша не с самого начала получила тот устав чинопосле- дований, который содержит в настоящее время, а мало- помалу". Что-то устаревает, что-то вводится вновь, справедливо приводит примеры Паисий. „При всем том, так как сохранялась одна и та же вера всеми по­местными церквами, то это различие в чинопоследова- ниях не могло тогда служить основанием признавать их еретическими или схизматическими. Не следует нам и теперь думать, будто извращается наша православная вера, если кто-нибудь имеет чинопоследование, не­сколько отличающееся в вещах, которые не принадле­жат к числу существенных — или членов веры: лишь бы соглашался в важных и главных с кафолической церковью" — то есть с православным исповеданием.

Не раз и не два патриарх втолковывает Никону, что поднятые им вопросы не имеют значения, что крестить­ся и благословлять можно, в конце концов, любыми пальцами, „лишь бы только благословляющий и благо­словляемый имели в мысли, что это благословение ис­ходит от Иисуса Христа при посредстве руки священни­ка", и так по всем вопросам... „Что же касается поле­мики, — пишет Паисий, —...то умоляем именем господа нашего Иисуса Христа, да прекратит ее твое блаженст­во, со свойственной тебе разсудительностью, рабу бо Господню не подобает свариться (2 Тим. 11: 24), и осо­бенно в вещах, которые не принадлежат к числу глав­ных и существенных и членов веры! "⁴³

Не следует забывать также, что неоднократно при­глашаемые участвовать в русской обрядовой полемике восточные патриархи отказывались делать это даже за большие деньги, а те, кого удалось все-таки завлечь зо­лотым тельцом в Москву, были извержены восточным духовенством и судили, оудучи лишенными сана. Стро­го говоря, не греки прибыли в Россию проводить свою церковную линию, а Москва получила то, что хотела и чего была достойна. Чего стоит, в конце концов, вос­становление Паисия и Макария на патриарших престо­лах с помощью турок и мусульманского великого муф­тия! Паисий Лигарид и бывший архимандрит афонско­го Иверского монастыря Дионисий, кормившийся в Москве более 15 лет (с 1655 по 1669 год), конечно, имели свои соображения, но все-таки в первую очередь они являлись слугами (вернее, даже прислужниками) российского самодержца. Можно ли было ожидать, что в существенном вопросе они все пойдут против воли своего нанимателя (располагавшего в качестве одного из аргументов Сибирью)?!

Роковое решение о старом обряде и старообрядцах, официально расколовшее русскую православную цер­ковь, было принято на основе „сердечного согласия" греков и русских. Возможно, молчаливое русское большинство на соборе 1666—1667 годов и не одобря­ло столь крутого решения (чем может объясняться от­носительная мягкость решений русского собора 1666 года), но Павел, Иларион, Иоаким и иже с ними, актив­но выступавшие от имени русской церкви, могли ли они не одобрять жестокой расправы над староверами, которую сами неукоснительно вели до соборного при­говора и которую с удвоенной свирепостью продол­жали после собора?! Помимо того что соборное ре­шение не было бы принято без одобрения царя Алек­сея Михайловича, оно никогда не было бы реализовано без его сознательного и целеустремленного содействия. Именно царские воеводы хватали и казнили старове­ров, именно царь отдал приказ о разрушении русской святыни — Соловецкого монастыря, — и с его одобре­ния каратели вешали монахов за ребра. То, что он из сентиментальности или в страхе перед грядущей рас­платой щадил Аввакума, не дает никаких оснований переложить вину за раскол русской церкви с царских плеч на плечи нанятых им иноземных судей.

Наконец, очевидно, что из решений собора 1666— 1667 годов выполнялись лишь те, что пришлись по душе, вызывали одобрение служителей официальной церкви. Так, осуждение Стоглава никогда не действо­вало, авторитет Максима Грека нисколько не постра­дал, а повесть о белом клобуке, это „лживое писание", по выражению соборного приговора, продолжала оста­ваться одним из высокочтимых произведений: на нее ссылался и ее использовал даже Игнатий Римский-Кор- саков, один из образованнейших полемистов и актив­нейших преследователей старообрядчества. Решение же большого церковного собора о расколе оказалось живым и действенным — это главное, что не позволяет даже при большом желании приписать его исключитель­но проискам заезжих греков.

Кого же, если не экс-патриархов Паисия александ­рийского и Макария антиохийского вкупе с Паисием Лигаридом и подобными ему, мы должны назвать рас­кольниками? Думаю, сказанного достаточно, чтобы ответить на этот вопрос. Это самодержавная власть: царь Алексей Михайлович со своими подручными и своими предшественниками, утверждавшими едино­мыслие и единообразие как единственные законные формы мысли и жизни. Это многие представители рус­ского духовенства, зависимые от светской власти и тщетно пытавшиеся преодолеть эту зависимость, но требующие „не рассуждать!" в духовной сфере. Это патриарх Никон и его единомышленники, посеявшие зерна зла, поднесшие фитиль к пороховой бочке, на которой сами же сидели. Это вожди староверов, пер­выми объявившие никонианскую церковь антихрис­товой и своим поведением подчеркнуто разжигавшие церковную вражду (в чем не раз с чувством вины при­знавался сам Аввакум). Это используемые и исполь­зовавшие ситуацию заезжие греки — корыстолюбцы и авантюристы. Словом, справедливо было бы назы­вать раскольниками всех героев этой главы. Все они внесли свой вклад в трагедию, которая, как пожар, который не тушат, но еще пуще разжигают, захваты­вала все большие пространства и уносила все больше жизней. Россия покрывалась кострами и освещалась огнем горящих в церквах самосожженцев. Звенели оковы, палили мушкеты стрельцов, рыскали по лесам воинские команды, свирепствовали, как орды Батыя, петровские драгуны, звали к смерти фанатичные про­поведники. Совместными усилиями обеих сторон рас­кол непрерывно поддерживался, развивался и укреп­лялся.

Преследование инакомыслия и убийство инакомыс­лящих оборачивалось для русской православной церк­ви самоубийством. Церковный кризис, ярчайшей стра­ницей которого стал раскол, становился и кризисом религиозного мировоззрения. В тех рамках, в которые было загнано религиозное мышление, человеческое общение оказывалось уже невозможным. Необходи­мую платформу для диалога, для общения без взаимо­убийства, и тем самым для возрождения, передовые русские писатели стали искать в области рациональной мысли, в отказе от догмы, в исследовании, в аргумен­тации своих взглядов по законам человеческого разу­ма. Путь этот был тернист и кровав, но он должен был быть пройден.

К главе 3. РАСКОЛЬНИКИ

О патриархе Никоне и его осуждении см.: Макарий, мит­рополит московский и к о л о м е н с к и й. История рус­ской церкви. Т. XII. Патриаршество в России. Кн. III. Спб., 1883; ГиббенетН. А. Историческое исследование дела пат­риарха Никона. Спб., 1882—1884. Ч. 1—2; Дело о патриархе Никоне. Спб., 1897; Каптер ев Н. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Сергиев-Посад, 1909—1912. Т. 1—2; Он же. Патриарх Никон и его противники в деле исправления церковных обрядов. 2-е изд. Сергиев-Посад, 1913; и др.

² Макарий. История русской церкви. Т. XII. С. 684. Ср. С. 682— 683.

³ Жизни и трудам Аввакума посвящена обширная литература. Подробнее о нем см.: Бороздин А. К. Протопоп Аввакум. Очерк из истории умственной жизни русского общества в XVII веке. 2-е изд.. доп. и испр. Спб., 1900; Жуков Д. А. Ав­вакум Петров II Жуков Дм., ПушкаревЛ. Русские писа­тели XVII'века. М., 1973; Малышев В. И. Материалы к „Ле­тописи жизни протопопа Аввакума" II Древнерусская книж­ность. По материалам Пушкинского дома. Сб. научных тру­дов. Л., 1985. С. 277—322; и др.

⁴ КаптеревН.Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайло­вич. Т. 2. С. 523-524.

⁵ Там же. С. 524.

* ФлоровскийГ. Пути рурского богословия. 2-е изд. Париж, 1981. С. 63—65.

⁷ КаптеревН. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайло­вич. Т. 2. С. 533.

⁸ ФлоровскийГ. Пути русского богословия. С. 73.

Q

Приведенные сопоставления основаны на материалах моно­графии Н. Ф. Каптерева „Патриарх Никон и царь Алексей Ми­хайлович". Т. 2.

¹⁰ Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. Горький, 1988. С. 50, 52—53, 70, 75, 86, 94, 96—97, 101, 135, 146, 90. Ср. с. 178.

¹¹ Там же. С. 46.

¹² Эти вопросы подробнейшим образом исследованы: Капте­ревН. Ф. Характер отношений России к Православному Вос­току в XVI и XVII столетиях. 2-е изд. Сергиев-Посад, 1914.

¹³ Житие протопопа Аввакума... С. 56, 83, 137.

¹⁴

Там же. С. 47, 92. Неприятие протопопом науки и учености хо- ошо выражено в его выговоре духовной сестре: „Евдокея, вдокея, почто гордаго беса не отринешь от себя? Высокие науки исчешь, от нея же падают Богом неокормлени, яко лист- вие. Что успе Платону, и Пифагору, и Демостену со Аристоте­лем? — Коловратное течение тварное разумевше, от Ада не из- бывше. Дурька, дурька, дурищо! На что тебе, вороне, высо­кие хоромы? Граматику и риторику Васильев, и Златоустов, и Афанасьев разум обдержал. К тому же и диалектик, и фило­софию, и что потребно — то в церковь взяли, а что непотреб­но—то под гору лопатою сбросили... Ай, девка! Нет, полно, меня при тебе близко, я бы тебе ощипал волосье за граматику ту!" (С. 184).

¹⁵ Там же. С. 137.

¹⁶ Восстание С. Т. Разина, как и Коломенский бунт, Аввакум считал „беззаконием грешных человек" и такой же „пагубой", как мор и война (Там же. С. 163).

¹⁷ Там же. С. 79, 84,115,131. Ср. с. 153.

¹⁸ Там же. С. 145, 137—138, 69. Ср. с. 132 и др.

¹⁹ Там же. С. 175.

²⁰ Там же. С. 104, 109-110, 112, 115, 177, 179.

²¹ Там же. С. 64-65, 79-S1, 84, 85.

²² Там же. С. 82, 111, 113, 151—152, 166; слова дьякона Федора цит. по: ФлоровскийГ. Пути русского богословия. С. 68.

²³ Житие протопопа Аввакума... С. 113.

²⁴ Там же. С. 152, 165.

²⁵ Там же. С. 22, 23, 30.

²⁶ Там же. С. 66, 77.

²⁷ Там же. С. 40-41, 69.

²⁸ Там же. С. 38, 49, 54, 70-72, 81, 187.

²⁹ КаптеревН.Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайло­вич. Т. 2. С. 12—37 и др.; Субботин Н. И. Материалы для ис­тории раскола за первое время его существования. М., 1886. Ч. VIII. С. 17, 199—200, 233—238 и др.; Житие протопопа Ав­вакума... С. 35.

³⁰ Деяния собора опубликованы: Субботин Н. И. Материалы для истории раскола за первое время его существования. М., 1877. Ч. II.

³¹ Подробнее см.: КаптеревН.Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. 2. С. 224—249; Макарий. История русской церкви. Т. XII. С. 754—762.

³² Капте рев Н. Ф. Характер отношений России к Православно­му Востоку...; Он же. Патриарх Никон и царь Алексей Ми­хайлович. Т. 2. С. 256—332.

³³ КаптеревН. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайло­вич. Т. 2. С. 489—502; ГиббенетН. А. Историческое иссле­дование дела патриарха Никона. Т. 2. С. 397—416.

³⁴ Центральный государственный архив древних актов. Ф. 396 (Архив Оружейной палаты). № 955 (1029). JI. 7—7 об., 8—8 об., 28, 31, 81 об.-82 об.

³⁵ КаптеревН. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайло­вич. Т. 2. С. 322, 465-488, 503-516.

³⁶ Житие протопопа Аввакума... С. 145.

³⁷ КаптеревН. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайло­вич. Т. 2. С. 325—338, 362—365, 492—493.

³⁸ Житие протопопа Аввакума... С. 42 и др.

³⁹ Сочинение Дионисия дважды опубликовано Н. Ф. Каптеревым: Православное обозрение. 1888. №7,9; Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. 2. Приложение № 11.

⁴⁰ КаптеревН. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайло­вич. Т. 2. С. 340, 369—527.

⁴¹ Субботин Н. И. Материалы для истории раскола за первое время его существования. Ч. II. С. 211—222, 233, 237, 269, 273— 275, 373-375 и др.