Подвальчик у Стеллы был совсем маленький, но в нем было больше порядка, чем во всем остальном доме. Между стиральной машиной и сушилкой стояли два высоких книжных стеллажа. В одном хранились банки с разными джемами и желе, вареньями и повидлом из персиков, вишен и прочих ягод. В другом – бесконечные ряды стеклянных бутылочек с аккуратно наклеенными этикетками, а в них – корни, травы и цветочные лепестки; их Стелла всегда держала под рукой, хотя использовала редко, даже для себя. И вот настало время, когда они понадобились. Она мысленно произнесла благодарственную молитву бабушке Перл, которая научила ее этим премудростям.
Стелла всем существом чувствовала, что приближается гроза, и торопливо принялась добавлять и толочь в ступке нужные ингредиенты – курьезное сочетание самых разных трав и корешков, от желтокорня и голубого стеблелиста до женьшеня. Потом перемешала все вместе. Люси и Этель наблюдали за ее действиями с откровенной скукой. Стелла подошла к небольшому шкафчику, где хранились пустые склянки. Она со звоном передвигала их с места на место, пока не нашла емкость, совпадающую с рисунком в тетрадке Перл. Высотой около десяти дюймов, с широким и круглым горлышком: старая бутылка из‑под молока.
Поднявшись со всем этим грузом по узеньким ступенькам на кухню и свалив ношу на стол, Стелла побежала на задний двор, где у нее был маленький огородик. Кое‑что требовалось использовать в свежем виде, и все необходимое произрастало у нее на грядках. Специальными ножничками она срезала весенние отростки бузины, ноготков, ромашки и шиповника. Потом посмотрела на небо: тучи сгущались. В сладковатом воздухе пахло мускусом, и во рту, как и тогда, она снова почувствовала металлический привкус, только гораздо сильней. Гроза приближалась быстрее, чем она ожидала.
|
|
Вернувшись в дом, Стелла бросила сорванные растения в гранитную ступку и снова принялась толочь. Два раза она плюнула туда и подлила немного воды. Через воронку слила месиво в бутылку. Теперь здесь все было готово, и она снова вышла на воздух. В деревьях звенел птичий гомон; дай бог, они просто щебечут, а не предостерегают ее о неизвестной опасности. Эта мысль обеспокоила Стеллу, но она постаралась от нее избавиться. Она уже сама не вполне соображала, что делает.
Для круга подойдет клумба, где она собиралась посадить тыкву. Стелла мысленно прикинула диаметр: как раз хватало. Точно посередине она выкопала ямку. В нее должна полностью войти бутылка, чтобы не было видно даже горлышка.
Стелла представила себя со стороны и расхохоталась. Да‑а, видел бы кто ее сейчас, в девять утра: с растрепанной прической, в одной ночной рубашке, перепачканная с ног до головы, с безумным лицом ковыряется в земле… даже Люси и Этель, небось, смотрят на нее, как на сумасшедшую. Подсыпав немного в ямку почвы, Стелла укрепила бутылку: открытое горлышко было видно, только если смотреть прямо сверху.
Улучив минутку, Стелла еще раз сверилась с бабушкиной тетрадкой, которую она оставила на изящном кованом столике. Потом взяла большую деревянную миску с солью и старую трость длиной примерно ей по пояс. Двигаясь по часовой стрелке, нацарапала круг и посыпала по периметру солью. Прежде она никогда не чертила магического круга, не было нужды. Но она понимала, что символическое значение его – самое важное во всех ее приготовлениях; в нем ей будет безопасно, когда она будет открыта для энергии молнии.
|
|
Стелла встала прямо посередине круга, над закопанной бутылкой, и громким и мрачным голосом заговорила:
– Я взываю к четырем сторонам света: придите в этот круг. Север, стихия земли, приди ко мне. Мать‑земля, да наставят меня, да поведут меня за собой свойства твои. Восток, стихия воздуха, взываю к твоей помощи в моем деле, не оставь меня в своем попечении. – Она чувствовала себя полной дурой, но старалась не обращать на это внимания. – Юг, стихия огня, приди ко мне в этот круг, напитай его своей силой. Запад, стихия воды, призываю тебя, войди и насыть это место, помоги мне овладеть грозою.
Закрыв глаза, она собралась с духом. Мысленно представила себе небо, на нем свинцовые тучи, которые сгущаются прямо над ней. Представила свитую из атомов Вселенной нить, идущую от нее вверх: атомы сновали от земли к тучам и обратно. Она увидела, как эта нить вьется по всему небосклону, потом тянется вниз, прямо к ее ладоням, и обвивается вокруг них, как змея. Подняв руки и запрокинув голову, она начала призывать грозу.
Ритуал охоты на молнию когда‑то испугал Стеллу, но теперь все было иначе. Как говорила бабушка Перл, она была рождена для подобных вещей. Ей казалось, она знает, что и как надо делать, как мы знаем свой адрес или номер телефона. Она действовала бессознательно, по наитию и не задумываясь. Ее воображение пробуждало магические силы земли, и она ощущала себя звеном в длинной цепи предшественниц, которые поступали так же с начала времен. Теперь Стелла была пуста, как сосуд, готовый принять в себя энергию. То, что она проделывала сейчас, было похоже на танец. Она раскачивалась, обратив лицо к небесам, стараясь силой своих заклинаний свести энергию вниз, в нужное ей место. Когда она открыла глаза, дневной свет почти совсем померк. Над головой неистово толклись иссиня‑черные тучи. Тростью она прочертила выход из круга, прошла и встала рядом, но так, чтобы молния не задела ее.
|
|
Теперь гроза бушевала у нее в груди, вырываясь изо рта яростными криками. Ей больше не было страшно, незачем было соблюдать осторожность – она сама превратилась в грозу.
– Ну, давай! Давай! – закричала она и с силой вонзила в землю трость.
И в ту же секунду тучи содрогнулись, и молния ударила прямо в бутылку. Неведомая сила бросила Стеллу на колени, она немедленно оборвала воображаемую нить, связующую ее с грозой, и почувствовала, как вереницы атомов вылетают из ее тела. На четвереньках она снова вползла в круг. Сунула руки в ямку, и ее охватило чувство глубокого облегчения. Такое бывает, когда человек часами плачет, пока не выплачется: все существо ее испытывало тихое изнеможение. Стелла вынула из ямки бутылку и заткнула горлышко пробкой, которую заранее сунула за голенище сапога. И, упраздняя силу магического круга, с благодарностью отпустила все четыре стороны света.
Дело сделано. Но сработало ли?
Вернувшись в дом и стараясь не глядеть на бутылку, Стелла поставила ее на кухонный стол. Снова наполнила чайник и зажгла свечи. Ливень обрушился на дом, яростными струями барабаня по стеклам, небо померкло. Стелла сняла грязные сапоги, сунула ноги в теплые тапочки и отправилась в спальню переодеться в старые мешковатые фланелевые джинсы.
Вернувшись на кухню, приготовила чай. Люси и Этель мягко прыгнули на стол и уселись по обе стороны бутылки – получилось очень похоже на какой‑то древнеегипетский иероглиф. Стеллу вдруг охватил страх, что ничего не вышло, но одновременно она боялась, хотя и не так сильно, что все вышло, как было задумано. Все так же не глядя на бутылку, она взяла ее в руки. Склянка явно была не пуста. Сквозь сомкнутые пальцы сочился жар. Стелла осторожно подняла бутылку и поднесла ее к свету. Внутри что‑то ходило спиралями, и это было не ее варево из трав. Радужные искорки плясали по всей заполненной жидкостью бутылке, подпрыгивая вверх, к горлышку.
Стелла понятия не имела, как выглядит плененная молния, но в этой бутылке, казалось, была заперта некая живая субстанция. Проверить, так ли это, можно было только одним способом. Стелла осторожно вынула пробку. Несколько искорок выскочили из горлышка и упали ей на голую руку. Боли она не почувствовала, но ощущение было потрясающее, словно ее окатили ледяной водой. С гулко бьющимся сердцем Стелла поднесла горлышко к губам.
– Была не была, э‑эх, – пробормотала она.
Не очень‑то поэтично, конечно, но что еще тут сказать? Она закрыла глаза и залпом выпила жидкость. Голова закружилась, кухня пустилась в пляс… Потеряв сознание, Стелла Дарлинг брякнулась со стула и не в самой изящной позе растянулась на полу.
Отам с утра почувствовала приближение грозы. Встала она рано, но в любом случае громкие, режущие ухо заклинания Стеллы разбудили бы ее. А ведь она тогда понятия не имела, что Стелла умеет вызывать грозу.
Жаль, что никто не предупредил ее об этом, была бы, по крайней мере, возможность контролировать ситуацию. Какая‑то грубая, варварская магия, а вдобавок и рискованная. Ну что ж, так даже лучше: Отам должна знать, как пойдут дела в Авенинге, когда ее уже не будет рядом, чтобы погасить любой пожар. Ей нужно было самой увидеть, как человек, совершающий магические действия, управится с их последствиями без ее помощи. Она не любила таких проверок, но они не помешают.
Глубоко вздохнув, Отам посмотрела на грозовое мартовское небо, по которому, клубясь и пенясь, неслись полные, наэлектризованные тучи.
«Интересно, – думала она, – дает ли себе Стелла отчет, во что она ввязалась?»
Стелла очнулась и не сразу поняла, где находится и почему лежит на полу. И лишь когда встала, заметила: что‑то изменилось. Как только ее ноги коснулись земли, она почувствовала: внутри ее прошла какая‑то волна. Тело оставалось спокойно‑безразличным, но мозг лихорадочно работал. Ее переполняла неведомая, страшная сила. Колдовской обряд, молния – все это словно вдохнуло в нее энергию. Прежде она ощущала себя как разобранный на части механизм, детали которого валялись где попало. Выпив содержимое бутылки, она почувствовала, что теперь каждая деталь встала на свое место, а сама она снова единый, целостный организм; что она волевая, решительная женщина, которая всегда пряталась где‑то глубоко внутри, и ее предназначение – жертвовать собой ради других. Да, теперь все будет иначе.
Посмотрев в зеркало, Стелла сразу с грустью осознала, что чуть ли не в каждом случае, когда нужно было совершать поступок, выбор ее определялся самыми слабыми сторонами ее личности. Обстановка в доме говорила о том, что здесь живет одинокая женщина определенного возраста. Стелла всегда считала, что лучшие качества ее натуры проявляются, когда она помогает другим, и пыталась создать атмосферу тепла и уюта, а на деле все вышло наоборот. В доме было душно, из него хотелось бежать.
Стелла вихрем носилась по комнатам, как впавший в транс крутящийся дервиш. Ею овладела одна мысль: очистить дом от ненужных вещей – и она хваталась за первое, что попадалось под руку. Выбрасывала все, что ей казалось бесполезным, что ей не нравилось или вызывало отвращение. Повсюду царил полный разгром, больно было на это смотреть, хотелось крепко зажмурить глаза и ничего не видеть. Хотелось чистоты, простора, чтоб можно было свободно дышать. На кухне она прежде всего избавилась от еды, содержащей жир или подвергшейся предварительной обработке. В конце концов ее кухня стала похожа на кухню матушки Хаббард.[10]
«Отлично, – подумала она. – В магазин схожу потом».
Мысль о том, что надо приобрести продукты, приводила ее в дрожь.
В спальне она перебрала всю одежду. Ну зачем, скажите на милость, она покупала эти вещи? Какие‑то рубашки с кошками, свитера с блестками, рейтузы… со штрипками! К концу уборки шкаф опустел не меньше, чем кухня. Она нарочно пойдет в город и купит все новое, что ей на самом деле к лицу.
Закончив уборку и чистку шкафов, Стелла вынесла сумки и рассортировала их: здесь барахло, обреченное закончить свои дни на свалке, а это можно отнести в магазин благотворительной помощи. Так, уже лучше, гораздо лучше. Из того, что осталось в холодильнике, она приготовила вполне терпимый сэндвич и села составлять список. Притопывая носком ноги по полу, заполнила две колонки: в одной записала то, что надо, в другой – все, что бы ей хотелось. Дом пора перекрасить, розовый цвет ее больше не устраивает. Понадобится новая мебель, поменять надо все, но купить сразу не получится. Придется обставлять постепенно, комнату за комнатой, пока дом не преобразится полностью.
– Я добьюсь своего, – сказала она вслух. – И о чем только я думала раньше?
«Чушь собачья», – тут же мелькнула мысль.
Стелла прекрасно понимала, почему обставила этот миленький старый дом такой дешевой, безвкусной мебелью; зайдет кто‑нибудь в гости (впрочем, в гости к ней никто не приходил), увидит все это и подумает: «Вот человек, которого не интересует низкая материальность, потому что он живет духовной жизнью». Как это грустно! Она помотала головой, пытаясь избавиться от этих мыслей, и стала представлять, как все устроить по‑новому. Полунищее детство сделало ее бережливой. У нее скопилась приличная сумма денег, и тысяч десять на косметический ремонт она найдет легко. Но чтобы закончить весь дом, уйдет не один год. Придется искать, где бы заработать еще. «Деньги» – вписала она в колонку «надо».
Да, понадобится не один месяц, если не несколько лет, чтобы привести дом, а заодно и свою фигуру в приличный вид, но по крайней мере одно дело можно сделать сразу. Стелла взяла трубку радиотелефона и набрала номер Дотти Дэвис, живущей на этой же улице через четыре дома.
Дотти, лучшая подруга Стеллы, зарабатывала тем, что у себя на кухне устроила небольшую парикмахерскую. Это занятие идеально устраивало ее: оно позволяло одновременно принимать гостей и трудиться себе на благо. Дотти была кругленькая чернокожая женщина неопределенного возраста. Для Стеллы, во всяком случае, этот возраст был загадкой, а сама Дотти каждый раз в день своего рождения объявляла одно и то же количество лет. Кожа ее была безукоризненна, без единой морщинки, и этот факт еще более затруднял задачу определения ее возраста.
Через десять минут Стелла уже стучала ей в дверь.
– Заходи! – услышала она крик Дотти. – Я на кухне!
Стелла вошла и шумно вздохнула.
– Черт возьми, что это с тобой? – сурово спросила Дотти.
– Не понимаю, о чем ты, – ответила Стелла, водружая сумку на кухонную стойку, и поинтересовалась: – Слушай, а где Джек?
Джеком был внук Дотти, хотя она называла его найденышем. Дотти оформила на него опекунство и любила Джека до безумия. Впрочем, такого доброго, хорошего и умного мальчика любить было нетрудно.
– Простудился, ничего страшного, лежит читает. Ты не ответила на вопрос. Что с тобой стряслось?
– Ничего особенного. – Стелла пожала плечами. – Просто попробовала кое‑что выудить из бабушкиной тетрадки. Что‑то вроде… ну, типа куража, что ли. Захотелось принять порцию. Можно присесть?
– Порцию куража, значит.
Дотти смотрела на нее, вздернув бровь и поджав губы. Стелла рассказала подруге о своей бабушке Перл и о том, чем она занималась в жизни. Дотти, конечно, не считала, что Стелла все врет, но и верила не очень.
– А поточнее нельзя?
Но Стелла решила сменить тему:
– Послушай, мне до смерти надоела моя прическа. Знаю‑знаю, ты много лет твердила, что я должна отказаться от хны, мне не идет этот цвет, и вот я в принципе готова. И еще я хочу покороче, но мне кажется, я толстовата для короткой стрижки. Что скажешь?
Все это Стелла выпалила на едином дыхании.
Дотти смерила ее взглядом.
– Думаешь, это так просто? От рыжего избавиться трудней всего. Сначала надо обесцветить, да и то потом может выйти, что ты станешь яркой блондинкой, ярче, чем тебе хочется.
– Как платина?
– Ага.
– Отлично. То есть вообще‑то мне бы хотелось почти белые, понимаешь? Но платина тоже пойдет.
– Хорошо.
Дотти смотрела на нее настороженно, но Стелла знала, что она сделает все как надо. Такая уж у Дотти манера. Свое отношение к идее Стеллы она выражала только ей понятными знаками: щелкала зубами, подергивала бедрами, складывала руки на груди и закатывала глаза к потолку. Но Стелла решила на эти ритуальные пляски внимания не обращать и слушать только свой внутренний голос. Дотти накинула на подругу черное синтетическое покрывало и принялась наносить отбеливатель. Пока она это делала, Стелла сидела как на иголках. Барабанила пальцами то по столу, то по колену, качала ногой.
– Господи, Стелла! – ворчала Дотти ей в затылок. – Что ты все вертишься? Я нервничаю и не могу сосредоточиться.
Несколько раз щелкнув зубами прямо над ухом Стеллы, она на мгновение застыла с черной щеткой в руке.
– Стелла, ты что, под кайфом?
– Нет. С чего ты взяла?
– Да брось. Мне‑то можешь сказать. – Дотти положила руку на бедро и подбоченилась.
– Дотти, клянусь, я ничего не принимала.
Стеллу забавляла мысль о том, что она так изменилась: подруга решила, будто тут не обошлось без вмешательства какого‑то допинга. Впрочем, может, так оно и есть, только смесь эту она придумала и создала сама.
– Рассказывай, я ведь вижу, что ты на колесах. Сама знаешь, таблетки для похудения – те же наркотики.
Стелла вздохнула. Ей не хотелось, чтобы лучшая подруга думала, что у нее неприятности.
– Дотти, ничего я не принимала, честное слово. Просто сегодня у меня вдруг открылись глаза, вот и все. У меня было… откровение.
– Откровение?
– Ну да, я вдруг увидела, что живу в обстановке, которую терпеть не могу, покупаю одежду не для себя, а для других, желая произвести на них впечатление, будто нарочно хочу выглядеть… как бы это сказать… как самозванец какой‑то! Тот, кто выдает себя за другого. Даже нет, скорее, будто нарочно так вырядилась, чтоб меня не узнали. А сегодня гляжу на себя в зеркало и вижу… Знаешь кого? Старую клоунессу! Вот в кого я превратилась. Посмешище.
Когда высказываешь, что наболело, вслух да еще кому‑то другому, слова становятся как‑то весомее. Стелла ощущала странное чувство облегчения и одновременно злости.
Дотти застыла с поднятой рукой.
– Стелла, я рада, что ты наконец посмотрела на себя правильным, строгим взглядом, давно пора, ей‑богу. Но нельзя же отвергать самое себя так., ну, не знаю… полностью. Это просто нечестно. – Она наложила последнюю порцию отбеливателя. – По твоим словам выходит, будто ты все время жила чужой жизнью.
– Так оно и есть. Я жила чужой жизнью.
– Стелла, так не бывает. Ты что, хочешь сказать, что всю жизнь была ненормальная, а теперь прозрела?
Ну как ей объяснить, что именно это она сейчас и чувствует? Тут нужен долгий разговор, а сегодня Стелла к нему не готова, да и желания нет – и неизвестно, когда появится.
– Прошлое – еще тот демон, если он овладеет душой, ничего хорошего для себя не жди, – просто сказала она.
Дотти закатила глаза, но промолчала, из чего Стелла сделала вывод, что та если и поняла что‑нибудь, то по‑своему.
Следующее утро было совсем не похоже на то, что было вчера, в день весеннего равноденствия. Солнце просунуло золотистый луч в окно Стеллы и нежно дотронулось до ее лица, но Стелла приняла это как пощечину и яростно протерла глаза. Она выскочила из постели, проклиная себя за то, что с вечера не задернула шторы. Но, поняв, что все равно надо идти на работу, заковыляла в ванную комнату. И, только приняв душ, покормив кошек, позавтракав поджаренными хлебцами, одевшись и выйдя из дому, она вдруг заметила, что впервые в жизни, с тех пор как повзрослела, она не проснулась голодной. Чувство приятное, словно организм хотел сообщить ей что‑то очень важное.
Она села на стоящий у стены дома велосипед, нажала на педали и покатила по Келтиа‑авеню в сторону редакции. В хорошую погоду Стелла всегда добиралась до работы, а это мили три или четыре, на велосипеде. И впервые в это утро езда не показалась ей утомительной. Педали вертелись словно сами собой, шины шуршали об асфальт, ветер развевал волосы… Ее вдруг охватило чувство удивительной свободы. Казалось, она помолодела на несколько лет.
Добравшись до Бриджидс‑вэй, Стелла притормозила, выехала на тротуар, легко соскочила с велосипеда, подкатила его к ближайшей велосипедной стойке и закрепила замком. В тесных брюках бедра терлись одно о другое, но как здорово, что она не надела плотные эластичные чулки, которые прежде носила даже под слаксы.
Стелла быстро поднялась наверх и прошла к своему столу, не замечая взглядов и приглушенного шепота: сотрудники немедленно бросили работу и зашушукались, увидев, как она переменилась. Но она принялась писать, ни о чем другом больше не думая. Мысли теснились в голове, и пальцы за ними не поспевали.
Наконец пристальный взгляд Нины Бруно достиг такой силы, что волосы на загривке Стеллы встали дыбом.
– Стелла! Боже мой! Что ты с собой сделала? – воскликнула Нина.
Стелле всегда нравилось, когда на нее обращают внимание, но сегодня ей хотелось только работать.
– А в чем дело? Черт подери, да просто постриглась! Подумаешь, событие! С каких это пор вы стали замечать, как я выгляжу?
Нина так и вздрогнула. Глаза ее сузились, и, принужденно улыбаясь, она оскалила зубы.
– Хочешь, дам тебе небольшой совет? – предложила Нина, придвигаясь поближе.
Она протянула руку и коснулась Стеллиной новой прически.
– Люди и так тебя терпеть не могут, а это уж совсем пакость. Послушай моего совета: сделай немного потемнее. – И все с той же улыбочкой Нина отошла от стола Стеллы.
Стелла подавила желание схватить нож, которым вскрывала письма, и запустить его Нине в спину, как это делают ниндзя. Она так разозлилась, что потрясла головой, чтобы прийти в себя. Нет, убивать ей совсем не хотелось, и вовсе не потому, что она боится тюрьмы. Но слегка пристукнуть наглую дамочку не помешало бы – чтобы стереть эту улыбочку с ее лица. Она перевела взгляд на экран компьютера, где в пустом пространстве ритмически мерцал одинокий курсор. Картина была столь гипнотическая, что Стелла тут же забыла про Нину. В голове одно за другим возникали слова: равноденствие, буря, земля, небо. Она выстраивала их в ряды, они проливались сквозь пальцы. Еще никогда в жизни ей не писалось так легко.
Она оторвалась от монитора, когда о себе напомнил ворчащий желудок; взглянула на часы: было ровно час дня. Стелла проработала без перерыва четыре часа подряд. Статья была уже почти готова, и остатки дня можно посвятить, отвечая на письма. Ей присылали их со всех концов страны, прося совета по тем или иным бытовым проблемам. Самые интересные из них она публиковала вместе со своей ежедневной статьей. Ее колонку перепечатывали и другие газеты небольших городков. Для этого Стелле пришлось потратить десяток с лишним лет и сделать не менее тысячи телефонных звонков. Зато теперь новые газеты сами обращались к ней с просьбами о материале.
Но прежде чем сесть за письма, надо было чем‑то перекусить. Слегка подзаправиться. А на улице уже была настоящая весна. На нежно‑голубом небе ярко сверкало солнышко, на деревьях лопались почки и распускались листья, придавая деловой части города глубину и перспективу. Стелла прошла пешком два квартала до «Плиэйдеса», небольшого магазинчика, где продавали сэндвичи. Владелец его, Нельсон Фрайдей, был известный всему городу повар, который готовил в пятизвездочных ресторанах. В Авенинг он попал, путешествуя по стране с одним своим старым другом, да так и застрял здесь.
Втайне от самой себя – а впрочем, может, и нет – Стелла была без ума от Нельсона. Где‑то под пятьдесят, высокий, смуглый, с каштановыми волосами, кареглазый и всегда слегка небритый – словом, потрясающий мужчина. Несмотря на его англоязычную фамилию,[11]Стелла предполагала, что он наполовину латиноамериканец. Выговор, конечно, чисто американский, но порой с какими‑то странными интонациями и паузами между словами. Он был с ней безупречно мил, не пытался заигрывать, и, насколько Стелле было известно (точнее, она знала наверняка, потому что провела некоторое расследование), женщины у него не было. Не исключено, конечно, что он голубой, хотя эта версия ничем не подтверждалась. Просто стиль у нее такой: она всегда западала на мужчин, которые в ее сторону и не смотрят.
Но сегодня почему‑то сексуальные предпочтения Нельсона ее не интересовали. Зато очень интересовал сэндвич с тунцом, который поможет ей спокойно вернуться к рабочему столу. Она быстро сделала заказ и вынула пятидолларовую бумажку.
Нельсон бросил на строгую посетительницу любопытный взгляд, воткнул большой нож в деревянную разделочную доску и скрестил на груди руки.
– В чем дело? – слегка улыбнувшись, спросила Стелла. – У вас что сегодня, забастовка?
– Хмм… Вы сегодня какая‑то не такая.
– Покрасила волосы. Но от этого аппетит у меня не стал меньше.
– Надо же, и правда прическа другая… но я не про это. И не про одежду.
– А вам‑то что? – сухо спросила Стелла.
– Мне это не нравится, – заключил Нельсон, подняв одну бровь.
– Что не нравится? Господи, – тряхнула Стелла новенькой прической платиновой блондинки, – бросьте валять дурака. С чего вы взяли, что мне это нужно знать? Ваше мнение меня не интересует.
В голове Стеллы вдруг загудел набатный колокол, эхом отозвавшись в пустом желудке: она разговаривает невежливо, даже грубо. Стелла сделала глубокий вдох и продолжила спокойно:
– Просто в одно прекрасное утро я решила, что пора слегка сменить имидж. А раньше не было времени. Надо же было… с чего‑то начать. Вас это устраивает? Теперь я могу получить сэндвич?
Нельсон спокойно стал выполнять ее заказ, а она в это время что‑то выстукивала ногтями по стойке из нержавеющей стали. Когда он закончил, она взяла пакет и, не глядя на Нельсона, буркнула «спасибо».
Утолять голод Стелла вернулась в редакцию. Видеть кого‑либо ей совсем не хотелось. Она поняла, что прежде сама подталкивала людей общаться с ней, вечно совала нос в чужую жизнь. Она ненавидела себя за это, но уж очень ей претило быть одной. Так легко было уверить себя, что ее знакомые счастливы, когда она рядом, что они нуждаются в ней. Но это был самообман, она всегда об этом знала. И вот теперь, когда ей абсолютно все равно, нравится она людям или нет, когда она решила быть независимой и держаться особняком, все вдруг засуетились вокруг нее. Очень странно.
Ночью Стелле снились яркие, цветные сны, мелькали образы полузабытого прошлого из детских лет вперемешку с тем, что случилось совсем недавно. То она видела бабушку Перл в облике Зевса, и та швыряла в нее с Олимпа молниями (даже во сне Стелла понимала, что в этом кроется какой‑то глубокий смысл). То вдруг, не торопясь, поедала собственный дом, стенку за стенкой, шкафы, столы и стулья, кладя в рот и тщательно пережевывая. Но когда протянула руку, чтобы съесть телефон, он вдруг зазвонил. Она хотела снять трубку, но вместо этого принялась жевать провод. А телефон звонил и звонил, и ей стало страшно. Она проснулась и поняла, что кто‑то в самом деле пытается до нее дозвониться. Стелла быстро перевернулась на другой бок и сняла трубку. Ночные телефонные звонки не сулят ничего доброго.
– Да?
– Ох, Стелла, слава богу. Я уж думала, не дозвонюсь.
– Дотти, это ты?
– Да. Послушай. Джеку что‑то нездоровится, кажется, совсем заболел. Не думаю, что это серьезно, но у него жар, и он страшно кашляет. У тебя есть что‑нибудь от простуды? Или заговор какой‑нибудь, а? В общем, приходи, посмотришь и скажешь, вызывать врача или нет.
– Хорошо, минут через пять. Успокойся, Дотти, иди к нему. У тебя есть увлажнитель воздуха?
– Ммм, есть.
– Включи его в комнате Джека. Я скоро буду.
Стелла положила трубку, быстро оделась, побросала в старый кожаный чемоданчик все, что может понадобиться, и направилась к двери.
К Дотти она вошла без стука. Услышала, как кашляет наверху Джек, тяжело и с хрипом – так кашляют старики. Неудивительно, что Дотти сильно встревожилась. Стелла поспешила к нему, шагая через ступеньку и царапая чемоданчиком потускневшие обои. Она осторожно приоткрыла дверь в комнату Джека.
– Ну как? – прошептала она, тихонько постучав по двери, и вошла.
– Надо же, как ты быстро. Спасибо, Стелла, – отозвалась Дотти.
Джек снова зашелся в кашле. Он вежливо прикрывал рот рукой, но Стелла заметила, что дышать ему трудно.
– Видишь? Ужасный кашель. У него такого еще никогда не было.
– Я видала и похуже. Но все в наших руках, мы скоро выздоровеем, правда, Джек?
Больной пожал плечами и откинулся на подушку.
– Ладно, начнем с самого главного.
Она открыла чемоданчик и вынула небольшой пузырек и несколько свечей.
– Это эвкалиптовое масло, Дотти. Примерно четверть влей в воду увлажнителя. Когда сделаешь, зажги эти свечи. В них тоже есть эвкалиптовое масло, оно помогает при насморке.
Дотти встала и взяла пузырек и свечи. Стелла подошла к постели:
– Джек, миленький, можешь на минутку сесть? Я тебе не сделаю больно, обещаю, договорились?
Мальчик сел, и Стелла положила ладони на его худенькую голую грудь. Ради таких вот минут она и родилась на свет. Когда она приходит на помощь больному, перед ней возникает цель, она чувствует связь со всей Вселенной, будто исполняет некий высокий обет. Самой себе она кажется огромной, как мироздание, и маленькой, как атом, в одно и то же время. Стоит ей возложить на страждущего руки, и она сразу понимает, в чем проблема. В ладонях ее возникает тепло, оно ведет ее прямо туда, где в организме больного притаился недуг. Неслышный гул пронизывает все ее тело и изгоняет из сознания всякую мысль, чтобы ничто не мешало ей считывать состояние пациента.
Но теперь, коснувшись ладонями груди Джека, Стелла ничего не почувствовала. Она закрыла глаза и снова сосредоточилась, но ничего не увидела: никаких образов, никаких ориентиров, никакой картины вообще. Как говорится, не было контакта. Неужели забыла, как это делается? Разучилась? Вряд ли, подумала Стелла. У нее было такое чувство, что она понимает, почему это происходит, просто не хочет себе признаться.