Площадь Гриммо
Рассказывать об этом своему психиатру Гермиона не собиралась. У неё давно вошло в привычку хранить секреты от него подальше, делясь лишь крохами — снами, нечаянными мыслями, вдруг пришедшими на ум именами или словами, — а хлеб своих заблуждений оставлять исключительно для себя. О чём доктор не узнает, то ему и не навредит.
Определённо, он не узнает об этом. О том, как она стоит здесь, на тротуаре, съёжившись под зонтом, и смотрит. Она не смогла бы — не стала бы — сообщать о том, что хочет увидеть. О том, чего ждёт. Потому что в действительности ей и самой невдомёк.
Она понимала только одно: это место, эта соединяющая два дома блокированной застройки в нереспектабельном районе Лондона стена — совсем не то, чем кажется.
Ничего не изменилось со времени её последнего визита — а побывала она тут уже четырежды, — если не считать появления мужской вязаной шапки на ближнем к калитке столбике забора. Влажную шерсть усеяли дождевые капельки. Гермиона хотела забрать её, сунуть в сумочку, но знала, что мать непременно найдёт и воспримет эту шапку как очередное доказательство дочериной неадекватности.
Доказательств поднабралось предостаточно за шесть лет с того дня, когда Гермиона «проснулась» — как она сама это назвала. Она тогда открыла глаза дома, в тихом районе спокойнейшей южной окраины Лондона, в своей детской, и удивилась, что у неё такие чистые руки, что мышцы не ноют, а наоборот, не пойми с чего, онемели, что кровь сгустилась, смешанная с пылью. Пальцы казались толстыми и едва шевелились. На самом деле состояние напоминало не пробуждение, а погружение в дрёму.
Шесть лет. За шесть лет ни успехов в школе, так ожидаемых родителями, ни стабильной работы из-за привычки витать в облаках. Шесть лет походов к психиатру; шесть лет надзора матери, делавшей пометки, пока, как ей думалось, дочь не смотрит, и кусавшей губы. Она растерянно смеялась, когда Гермиона — вовсе не склонная выставлять себя на посмешище — принесла из кладовки и положила на пол в центре гостиной метлу, на которую и уставилась, точно в ожидании, что она взлетит. Дальше — хуже. Однажды миссис Грейнджер застала дочь перед камином: та, швырнув в пламя горсть бабушкиного праха и крикнув слово «нора», сунула ногу прямо в огонь, чем повергла мать в шок и удостоилась поездки в переполненное отделение неотложной помощи. Этот случай напугал даже отца, слишком долго цеплявшегося за стереотип, будто бы одарённые люди всегда со странностями. Тем вечером он вернулся с работы домой белый лицом, сжимая в кулаке мобильный телефон и лихорадочно обдумывая, что же им теперь делать с Гермионой.
Она и сама не знала, что ей делать.
Разумеется, ей нисколько не на пользу стоять здесь в ожидании чего-то невероятного: чуда, могущего произойти между пронумерованными не по порядку домами. Какого-то доказательства, что она не сошла с ума.
Сошла с ума.
Гермиона дала себе двадцать минут. Она научилась довольно хорошо чувствовать время, поскольку часто забывала дома свой мобильник. Забыла и сегодня. Ей любезно предоставлялось полчаса, прежде чем кто-нибудь из жильцов вызовет полицию. Но, может, здешние обитатели утратили бдительность после того, как полицейские обыскали и Гермиону, и её сумочку, где не оказалось никаких наркотиков?
Ещё минуту…
Не злоумышленник, а просто чокнутая, которой стоит обратиться к врачу. Чокнутая, ловящая тени снов по закоулкам Ислингтона.
Тридцать секунд…
— Вам помочь? — спросил кто-то.
Рядом возникла старушка с псом на поводке. Довольно встревоженная. На голове у неё был прозрачный капюшон дождевика, забрызганный дождём; пёс — такса — задрал короткую лапу на столб ограды.
— Я просто жду приятеля, — сказала Гермиона. Она даже не ожидала от себя такого беспечного тона. — Он запаздывает.
— А, ну ладно, — ответила старушка, отходя добавив: — Будьте осторожны. Скоро стемнеет.
— Спасибо, — поблагодарила Гермиона и вздохнула, когда старушка скрылась за дверью дома номер тринадцать.
Дождь всё шёл. Проехало пять автомобилей. Залаяла собака. Кто-то оттаскивал мусорный контейнер от обочины.
— Тоже, значит?
Гермиона вздрогнула. Слышала ли она этот голос прежде?
Принадлежал он мужчине — худощавому, угрюмому, в доверху застёгнутом чёрном пальто, темноволосому и темноглазому, с крупным крючковатым носом. Мужчина, казалось, как и она, высматривал зазор между домами. В руке он держал чёрный зонт, похожий на зонт Гермионы, и вёл себя так, словно был с ней знаком.
И она расслабилась, словно знала его.
— Да, — ответила она. — Но понятия не имею почему.
— Вот и я не знаю, — сказал он.
Некоторое время они стояли в компанейской тишине, глядя в никуда.
— Снейп, — представился мужчина.
— Гермиона, — отозвалась она.
И оба подумали, что имена прозвучали тоже знакомо.
Глава опубликована: 10.05.2016
Чаринг-Кросс
Дом показался ему необычайно пустым. И внутри неприятно пахло, точно где-то издохло какое-то существо, хотя он недавно делал перестановку, сорвал полки, заменил всё, что мог позволить себе заменить, и в отчаянной надежде избавиться от сквозняков попытался утеплить пищевой пленкой окна при помощи фена. Живи он в другом доме, вскрыл бы и полы; однако он знал, что под тонким ковром в кабинете и старым деревянным настилом в гостиной — только камень. Никаких трупов, ничего, питающего его кошмары об искажённых, белых, безносых лицах, о трепещущих раздвоенных змеиных языках.
О ней.
Некому было встречать его, когда он отпер и что есть мочи толкнул бедром переднюю дверь — она всегда заедала в сырую погоду. Пустота и безжизненность обычно не вызывали сильных эмоций, но сегодня он отчего-то неприятно удивился.
Он почувствовал себя странно одиноким, ещё садясь в поезд. Перепугал занявшую место напротив женщину, средних лет, невысокую, с розовым кончиком носа, которым она быстро уткнулась в «Дейли Мейл». Она усердно делала вид, будто не поглядывает на попутчика между абзацами, следя, как бы он не сдвинулся с места или не достал из кармана выкидной нож, чтобы отнять у неё ожерелье, стоившее не дороже пяти фунтов. Он улыбнулся ей один раз, но тем лишь вогнал в краску и вынудил скрыться за газетой. Они сошли на одной станции, Коукворт Северный, но женщина вдруг попятилась и устремилась в кафе, опасаясь, вероятно, что он проследит за ней до дома.
И опять-таки подобное положение вещей обыкновенно его не волновало, а сейчас вышло наоборот.
Идти от станции домой было холодно и сыро; подозрительно тихие улицы укрывались в накатывающей от реки туманной дымке, и он едва видел мостовую под ногами. Мысленно он перенёсся на несколько часов назад, обратно в Лондон, к новой знакомой — большеглазой, с облаком тёмно-русых волос, прикрывающей пальцами зубы. Он старался не смотреть на неё в упор, потому не заметил, были ли зубы кривыми или просто слишком крупными. Она однако же всё равно застеснялась, когда улыбнулась, хотя он в жизни бы не догадался, чем мог вызвать её улыбку.
Она спросила, откуда он, удивив его. Ему показалось — нет, он даже знал, — что у них с нею одинаковый выговор.
— Из Линкольншира, — ответил он.
— Понятно, — сказала она. — И надолго вы приехали?
— Нет, — он покачал головой, — но я ещё вернусь.
Они сообщили друг другу только имена. Не обменялись ни телефонными номерами, ни адресами. Казалось, нервозность Гермионы усиливалась, чем дольше они стояли, избегая встречаться взглядами и смотря лишь на дома блокированной застройки, точно в ожидании светового шоу. Прошло, наверное, несколько минут, но чувствовалось, что гораздо меньше. В голове тикали собственные часы — подсознательным напоминанием о том, как мало времени у него осталось. Он не знал, к чему ведёт этот обратный отсчёт.
— Даёте слово? — спросила она, наконец обернувшись и посмотрев ему в глаза.
Сердце вдруг остановилось. Буквально. Ухнуло вниз, утонуло в брюшной полости. Он прижался рукой к грудной клетке, вдавил ладонь, как будто мог ею осязать замершее сердце.
Гермиона не отводила взгляд.
— Да. — Сердце, дёрнувшись, ожило. — Даю слово.
* * *
Прошло два месяца, прежде чем Гермиона снова увидела его. Унылая сырая осень давно сменилась ещё более сырой зимой. Серое небо проливалось дождём, узкие улочки устилал туман. Город кишел одетыми в чёрные плащи добытчиками рождественских подарков: люди торопливо шагали по тротуарам, заходя в магазины, поспешно залезали в автобусы, спускались по лестницам и эскалаторам в метро. Много раз ей казалось, что она узнала его в толпе, но это всегда был не он.
До сих пор.
Она зашла в одно из этих сетевых заведений, в паб на Чаринг-Кросс Роуд: рассчитанное на массового потребителя убранство, втиснутое в оболочку семнадцатого столетия. Чёрные потолочные балки и глянец ламинированного меню на столах; дешёвое пиво хлещет из кранов. Липнущие к подошвам узорчатые ковры и доносящийся из дальней части помещения запах туалета. Гермиона никогда прежде здесь не бывала, но по причине, неведомой ей самой, отважилась зайти. Родители всегда сторонились таких мест. Если они выбирались всей семьёй по какому-либо поводу, то могли подолгу брести чёрт-те куда, пока не найдут «настоящий гастропаб», а мать твердила:
— Ты же знаешь, мы не доверяем ресторанам с картинками в меню.
На паб вроде этого отец с матерью во второй раз и не взглянули бы, даже стой Гермиона в его витрине голышом.
Впрочем, сейчас Гермиона была не просто одета, а ещё и укутана в шерстяное пальто с измятым искусственным цветком на лацкане.
И цедила джин с тоником.
И не вздрогнула, когда со стаканом виски в руке напротив сел Снейп.
— Вот уж действительно странно, — сказала ему она.
— Да, — признал он, протягивая руку; Гермиона стиснула её слишком поспешно, словно не могла позволить себе прикосновение, достаточно продолжительное для нормального рукопожатия.
— И как там в Линкольншире? — поинтересовалась она.
— Ненастно, — ответил он. — Дождь.
— Тогда всё, как в Лондоне.
— Никаких отличий.
Снейп сделал глоток и поморщился. Гермиона улыбнулась, чуть не забыв прикрыть ладонью губы.
— Как вы нашли меня? — не могла не спросить она.
— Я вас не искал, — возразил Снейп. — А вы?
— Я вас тоже.
Его брови удивлённо приподнялись и опять вернулись к привычной нахмуренности.
— Значит, те же, там же, — подытожил он. Откинувшись на скрипнувшем стуле, он закинул ногу на ногу, устроив лодыжку на колене. Гермиона заметила, что на нём ботинки, хоть и кожаные, но поношенные. И чёрные, как и всё его облачение. Чёрная дыра, принявшая человекоподобную форму, негатив. — Что привело вас на Чаринг-Кросс?
Гермиона привстала, нависая над столиком и опираясь о столешницу рёбрами сжатых ладоней. Оставленные предыдущими посетителями крошки впились в складки на кулаках.
— Вот же оно, правда? — зашептала она. — То самое притяжение.
Снейп промолчал. Лишь смотрел чёрными блестящими глазами.
— Вы тоже очутились здесь, — припечатала она. — Вам меня не обмануть.
Он спустил ногу обратно. Стул под ним затрещал, накренился, когда он стремительно подался вперёд, ударяя коленом по обтянутому чулком бедру Гермионы, прежде чем нашлось безопасное место сбоку от столика. Он поджал губы; кончик неожиданно розового языка показался и тут же скрылся за зубами.
«И ведь не красавец, — подумала Гермиона. — Почему же я чувствую, что не могу не смотреть на него?»
— Да, — в конце концов признал он шёпотом.
Она вздрогнула. Впервые — почему, чёрт подери, это случилось только теперь, если вспомнить обстоятельства их знакомства? — к ней пришло понимание, что она ничегошеньки не знает о своём визави. Вдруг он опасен?
А он, похоже, и впрямь опасен. В его взгляде, в неспокойной позе была чуждость. Он — кто-то потусторонний, не от мира сего.
Интересно, может, и в Гермионе люди видели что-нибудь подобное? Иногда ей хотелось, чтобы так оно и было, хотя бы для оправдания того, отчего у неё чрезвычайно мало друзей.
— Что происходит? — спросила она, отодвигая стул.
— Не знаю.
— Когда вы прибыли?
— Час назад.
— Вы доехали сюда на метро?
— Да. Я планировал отправиться в Ислингтон, но вместо этого оказался здесь.
— И я тоже, — прошептала она. Волосы на затылке поднялись дыбом. Бармен слонялся возле столика и, кажется, следил за ними обоими. Это и выводило Гермиону из себя, и, отчасти, приятно щекотало нервы. — Стена.
— Тайный проход. — Снейп, похоже, сбитый с толку, насупился.
— Да! — воскликнула она. — И почему все думают, что мы свихнулись?
— Мы закрываемся на обед, — провозгласил бармен.
Гермиона предпочла не обратить внимания.
— Это как бы обычная стена, но она необычная, да? — вслух размышляла она.
— Как-то так, — согласился Снейп.
Гермиона сдвинула брови, стукнула кулаками по столешнице, потом взяла свой стакан и решительно направилась к стойке бара.
Бармен даже не пытался изобразить занятость. Просто стоял и ждал ухода посетителей. Он нахмурился, когда Гермиона пододвинула ему пустой стакан, но и пальцем не шевельнул.
— У меня вопрос, — сказала она, и бармен выжидательно приподнял брови. — К вам сюда заходят… необычные люди?
Он закатил глаза:
— Нельзя ли поточнее?
— Не случалось ли такого, — Гермиона напряжённо думала и подбирала слова, — чтобы кто-нибудь пытался пройти сквозь стену?
Если бы бармен чем-то занимался, то непременно прекратил бы. Он сделался ещё более неподвижным и затвердел лицом; только на короткой шее выступила вена.
— Одни психи кругом, — пробормотал он и добавил громче: — Закрываемся мы. — Он всё же схватил принесённый стакан и швырнул его в ящик с бутылками. Звон стекла заставил Гермиону отпрянуть. — Счастливого Рождества.
Бармен запирал дверь, а выставленные вон Гермиона и Снейп топтались на тротуаре. Они украдкой обменялись взглядами, однако вместо смущённых улыбок — это надо же выбрать заведение с таким отвратительным обслуживанием! — на лицах проступило замешательство.
— Ладно, — сказала Гермиона, ожидая, пока Снейп плотнее запахнёт пальто на своей худощавой фигуре. — И что дальше?
Он еле-еле повёл головой в её сторону. Только чёрная точка зрачка, мазок света на глазном яблоке свидетельствовали, что он смотрит на Гермиону, вглядывается, запечатлевает в памяти, отчего нестерпимо захотелось спрятать лицо в ладонях.
— Когда родители ждут вас домой? — спросил он.
И тогда она наконец улыбнулась. Безудержно. Потому что на самом деле это была очень плохая идея.
Глава опубликована: 10.05.2016
Дом Грейнджеров
Когда Гермиона в последний раз приглашала к себе парня — хотя, наверное, если тебе двадцать пять лет, то уже можно называть парней мужчинами, — всё закончилось именно что плохо.
Оценить собственный выбор трезво она смогла лишь позднее, иначе не позволила бы себе подобного безрассудства: подсовывать малознакомому человеку записку со своим телефонным номером, который он при желании узнал бы и сам, и зазывать в гости.
— Приходите. С удовольствием увижусь с вами где-нибудь вне этих стен, — сказала она тогда.
Он был рыжеволосым. Все они были рыжеволосыми. Её к ним влекло с тех пор, как с ней случилось… то, что случилось. В Лондоне, вероятно, осталось не так много рыжеволосых холостых мужчин подходящего возраста, с кем она не встречалась бы. И одним из них оказался медбрат из её психиатрической лечебницы.
Он улыбался широко, открыто. Россыпь веснушек на щеках и переносице сливалась в сплошное пятно бронзового цвета. Иногда он отпрашивался покурить, а сам утаскивал из ящика стола на сестринском посту книгу в твёрдой обложке и читал, смешавшись с остальными курильщиками, дымившими во дворе. Из окна палаты были видны только их спины.
Он всегда старался подсунуть дополнительную порцию желе Гермионе на ланч.
Однажды, когда рядом не было лишних ушей, он прошептал ей, придвинувшись и улыбаясь:
— До сих пор не пойму, зачем тебя здесь держат.
Она посчитала это явным признаком его, так сказать, заинтересованности.
— То есть меня скоро отпустят домой?
В груди затеплилась надежда. Ладонь Гермионы почти осязала мягкость кошачьего меха, а кончики пальцев — гладкость клавиатуры лэптопа.
— Ничего обещать не могу, — ответил медбрат с той же улыбкой.
Через три дня Гермиону выписали. Он проводил её, поднося сумку, до машины. Родители поблагодарили его, пожали ему руку, а он помахал вслед выворачивающей с переполненной парковки машине и продолжал махать, пока отец Гермионы выскакивал и бежал к автомату с квитанциями, пунцовый от смущения, что забыл заплатить.
Ещё четыре дня спустя медбрат стоял у дверей дома Грейнджеров, когда родители Гермионы были на работе.
— У меня выходной, — объяснил он ей, и уши его покраснели.
Она улыбнулась и пригласила его войти.
Продлилась связь недолго. Пусть Гермиона из осторожности выпроваживала его за сорок пять минут до возвращения родителей домой и, дотошная во всём, выбрасывала презервативы и упаковки от них в общий мусорный контейнер в каком-нибудь людном месте, но ведь тайное однажды обязательно проявится. Она боялась не только разоблачения, того, что отец и мать прочтут её мысли, но и быть застигнутой врасплох и в результате лишиться даже тех крох свободы, которые у неё пока имелись. Плюс ко всему — в перерывах между невыразительными соитиями под покровом выглаженных простыней — разговоры сделались дольше, содержательней; и с каждым таким разговором Гермионе становилось всё ясней, что её любовник теперь понял, почему она оказалась в лечебнице. Его вопрос, не собирается ли она снова лечь в больницу («Мы с тобой могли бы там видеться чаще», — сказал он, по обыкновению улыбаясь), поставил на их встречах точку, потому как Гермиона проговорилась родителям.
— Я кое с кем встречаюсь, — сообщила она в один из дней за обедом.
— С кем это? — спросил отец, даже не заметив, что из уголка рта у него торчит кусочек курицы.
— Не слишком ли рано? — подхватила мать.
— С медбратом. — Гермиона потупилась. — И я начинаю думать так же.
Родители обменялись недобрыми взглядами, прекрасно поняв, какого медбрата она имела в виду.
Больше Гермиона его не видела. Захваченная чувством вины, зато и временно отпущенная иным чувством, которое приходилось прятать глубоко внутри, — болезненным чувством неправильности, она звонила в лечебницу. Однако там сначала ответили, что он ушёл в отпуск, а через несколько недель — что уволился. Потом Гермиона с тяжёлым сердцем ожидала визита полицейских и обрадовалась, когда никто не явился задавать щекотливые вопросы. Она даже пыталась найти его через Гугл, но и компьютер ничего не знал о его судьбе.
О Снейпе она тоже сделала запрос — сразу после той встречи на площади Гриммо, — и не преуспела: одна деревня в Саффолке и шестьсот однофамильцев.
* * *
Родителей дома не было. Гермиона почувствовала облегчение и одновременно раздражение от этого облегчения. Всему виной не то помрачение рассудка, не то влияние зимней полутьмы, когда не помнишь, поднималось сегодня солнце или нет.
Двадцать минут, потраченных на дорогу пешком от одной станции подземки к другой под предлогом, что так можно срезать путь, понадобились Гермионе, чтобы решить, приглашать ли Снейпа к себе или это всё-таки плохая идея. Она меняла своё решение по крайней мере четырежды и смирилась только тогда, когда на Дистрикт лайн он сел рядом, поднял взгляд на прикреплённые над окнами рекламные объявления и расслабленно сложил вместе бледные ладони. Как будто сидеть по соседству — в вагоне с уймой свободных мест — вполне естественно.
Они почти не говорили, идя к дому Гермионы. Она шла, кутаясь в пальто, и бумажный мак царапал шею под поднятым воротником. Снейп шагал рядом, засунув руки в карманы. Подходя к передней двери по подъездной дорожке, Гермиона задавалась вопросом, видят ли их соседи; смотрела, вдруг где-то за окном колыхнётся занавеска. Но в примыкающих домах не горел свет — так рано днём ещё никто не вернулся.
Она не замешкалась с ключами и отперла замки недрогнувшей рукой, чему была горда. Гордости поубавилось, когда она, забыв отодвинуть засов, сильно стукнулась коленкой о закрытую дверь и выругалась.
— Вы в порядке? — спросил Снейп.
Гермиона не ответила, с приглушёнными проклятиями отодвигая задвижку.
Оба вошли в дом.
— Обувь, боюсь, придётся снять, — сказала Гермиона. — Мама недавно постелила новый ковёр.
Она наклонилась развязать шнурки. Пояс у неё на пальто был слишком туго затянут, отчего кровь ударила в голову. Цветные пятна расползлись по чёрному пальто Снейпа. Он бесшумно притворил за собой дверь, и Гермиона почувствовала, что ей не хватает воздуха.
— Чаю? — спросила она, балансируя на одной ноге и снимая со второй ботинок. И боясь увидеть, как рука Снейпа потянется запереть задвижку, а глаза загорятся маниакальным блеском.
Но он держал руки в карманах, и выражение его лица оставалось нечитаемым.
— Пожалуй, — ответил он.
Гермиона ретировалась в кухню.
Мысли её закипали вместе с чайником, бурлили, пузырясь и лопаясь.
Клянча еду, вошла Косолапка. Следом явился Снейп, с изумлением разглядывая похожий на ёршик для бутылок хвост, который стоял торчком и лишь на самом кончике изгибался подобно вопросительному знаку.
Снейп ещё не успел произнести ни слова, а Гермиона уже встала на защиту питомицы:
— У неё такая приплюснутая мордочка, потому что она персидской породы.
— Разве я сказал что-то обидное? — спросил Снейп.
Он выдвинул себе стул и ожидал разрешения присесть. Гермиона махнула рукой; как раз отключился электрочайник. Снейп сел, а она, чересчур резко распахнув дверцу буфета, едва не уронила кружку.
— Она очень умная, пускай на первый взгляд и не скажешь. Из-за этого её долго никто не хотел забирать, и она пробыла в приюте полгода, хотя самочки рыжего цвета довольно редки.
— Ну надо же, — без выражения сказал Снейп.
Гермиона ощетинилась, не желая служить мишенью для насмешки. Но гнев немедленно утих, стоило почувствовать лёгкое покусывание за голень: Косолапка напоминала, что её мисочка у холодильника до сих пор пуста.
— Отстань, — бросила Гермиона, и кошка, дребезжа бубенцом на ошейнике, удалилась. — Вообразите, постоянно таскает мышей, — пожаловалась она Снейпу, хоть того явно не интересовала тема домашних животных. — И засовывает их между страниц утренних газет, представляете? Жутковато на самом деле. Молока?
Снейп кивнул:
— Пожалуй.
Гермиона наконец замолчала, присела напротив него за стол. Она забыла подать сахар, но раз Снейп его и так не просит, не решилась подняться и достать сахарницу.
— Простите, — извинилась она.
— За что? — спросил он, уставившись на пар, взвивающийся над кружкой.
— За то, что волнуюсь. — Если верить кухонным часам, она уже десять минут наедине с этим человеком, а он ещё не попытался её убить. Очко в её пользу. Или наоборот. По половине очка за безрассудство и здравомыслие. — Чем вы занимаетесь? — светским тоном осведомилась она, но не смогла донести до рта кружку — боялась расплескать чай.
— Научными изысканиями.
— Ну надо же! — Гермиона, поставив кружку обратно на стол, подула на обожжённые пальцы.
— Вижу, вас это удивляет, — заметил Снейп, и она покраснела. Это уже превращалось в дурную привычку! — А вы чем?
— Да так, всякой всячиной. После школы никак не могу определиться, — ответила она. Что в действительности означало: «Я ничего не добилась с тех пор, как завалила экзамены на аттестат о полном среднем образовании». Провал, который до сих пор не могла себе простить. И, к слову, родители — тоже, хоть и отказывались признаваться в этом. — Некоторое время я работала в книжном магазине на Чаринг-Кросс Роуд, но в прошлом году меня уволили. — «Меня уволили, когда мои родители и работодатель решили, будто я зачастила в отдел фэнтези, что вредило и мне, и книжным корешкам, которые я якобы перегибала». — Итак, — снова заговорила она, и голос дрогнул, — вас когда-нибудь принудительно помещали в психбольницу?
Снейп поперхнулся. Гермиона уже предвкушала, что он выплюнет: «Что, простите?!», но ничего такого не случилось. Он деликатно откашлялся, прикрывшись рукавом, и спросил:
— А вас?
— Было дело. Я… Из-за несчастного случая… Назовём это так.
Он сжал губы в линию и откинулся на спинку стула, коротко скрипнувшего под его небольшим весом.
— Боюсь, со мной не случалось ничего… такого. Ничего подобного.
— Понятно, — сказала Гермиона, почувствовав разочарование с примесью личной обиды.
— Скорее всего, причиной тому отсутствие у меня родственников, чем что-либо другое, — добавил он.
Гермиона вздрогнула. Она и прежде не думала о нём, как о человеке, у которого есть семья, близкие. Осознание, что она оказалась в этом права, наполнило её печалью. Хотя, возможно, стоило насторожиться.
— Ваши родители наверняка сильно беспокоятся за вас, — заметил Снейп.
— Да, — подтвердила Гермиона, раздумывая, была ли в его тоне горечь или только послышалась. Она нервно пошевелилась, и ранее ушибленное о дверь колено задело тонкую ножку стола. — Итак, поговорим о том самом.
— Поговорим, — согласился Снейп, поставив кружку и сложив руки на столе. Худощавое лицо было спокойным, но исполненным ожидания.
— Что оно такое?
— Не знаю, существует ли оно вообще, — ответил он. — Нет никакой уверенности.
— Более вероятно, что вы преследовали меня, — предположила Гермиона.
Его губы дёрнулись.
— Или вы — меня.
— Вряд ли, — сказала она, сильно прикусила изнутри щёку и не заметила, насупился ли он. — По статистике женщины чаще оказываются жертвами, нежели злоумышленниками.
— Из нас двоих не меня принудительно госпитализировали, — парировал Снейп, на что Гермиона ухмыльнулась.
— Я не представляла опасности для окружающих! — воскликнула она. И засмеялась.
Напрягшийся было Снейп заметно расслабился. Понял, что мог задеть её чувства, и испугался? Хотя будь на его месте кто-то другой, она бы обиделась. Почему же с ним не так?
— Прошу извинить меня, — сказал он. — Для меня это ново.
— Что именно?
— Не знаю, — ответил он и в конце концов улыбнулся.
«Не красавец», — напомнила себе Гермиона, однако один взгляд на изогнутую линию его рта заставил ладони вспотеть, а сердце — пуститься вскачь.
Она всё-таки пригубила свой чай, но он оказался слишком крепким и несладким, и пришлось отставить кружку.
— Когда у вас это началось? — спросила она и вытерла ладони о юбку.
— Не уверен, будто понимаю, что такое «это».
— Вы знаете, о чём я.
Снейп вздохнул. Его пальцы, непристойно длинные, обхватили ручку кружки. Полустёршаяся эмблема Гермиониной школы виднелась из-под костяшек.
— Отправного пункта как такового не было. Но я всегда чувствовал себя… чужим.
— Чужим? — переспросила Гермиона, и Снейп скованно пожал плечами. — У меня это началось более шести лет назад, — призналась она. — Мне было восемнадцать. — Казалось, он вздрогнул, услышав её слова. Но почему? Думал, она моложе? Или старше? Какая ему разница? — И потом всё… пошло кувырком.
Пальцы Снейпа побелели от напряжения.
— Мне такая роскошь предоставлена не была.
— То есть?
— Я совершенно не… не вписывался.
— В точку! — выдохнула Гермиона, и в груди разлилось облегчение.
— Однако не знаю, не связано ли это с моими… взглядами, — продолжал Снейп. — Кстати, подходящее ли это определение? Или мне просто не повезло оттого, что я неважно схожусь с людьми.
— Я никогда не пользовалась популярностью, — подхватила Гермиона. — Даже до лечебницы. — Выражение её лица ожесточилось. — Хроническая педантичность не сближала меня с одноклассниками.
— Как и меня, — сказал Снейп и одарил ещё одной мимолётной и пугающей улыбкой.
Издёргавшись, Гермиона едва не забыла, зачем они пришли к ней домой.
— Я на секундочку, — извинилась она и резко поднялась на ноги. Лёгкое головокружение вызвало испуг: вдруг Снейп исхитрился подсыпать ей в чай какую-то гадость.
Она сумела подняться наверх по лестнице, не потеряв сознания и не уловив ни намёка, что гость пошёл следом. Затаив дыхание, потянула она из-под кровати выдвижной ящик, внимательно осмотрела содержимое; уши покалывало от страха услышать шаги, отличные от кошачьих.
Тишина. Только озябшие пальцы ветвей скребли по оконному стеклу.
И вдруг снизу раздалось:
— Гермиона!
— Одну минуту!
Ежедневник лежал, прикрытый почти новым учебным набором и скреплённый завязанной особым узлом лентой.
Бегом скатившись с лестницы, Гермиона устремилась в кухню. Но застыла в дверях, тяжело дыша, с зажатым подмышкой блокнотом.
— Мама! — произнесла она.
Та не улыбалась. Она стояла в центре кухни, крепко обхватив сумочку. Гладкие светлые волосы — до смешного непохожие на непокорные кудри дочери — собраны в высокий безупречный пучок. Лицо обеспокоенное.
Снейп стоял рядом со стулом. Кружку он поставил на стол — смертный грех в доме Грейнджеров. Мать это тоже заметила, многозначительно посмотрев на мокрое кольцо, оставленное кружкой на полированной деревянной поверхности.
— Мне пора, — обратился к Гермионе Снейп.