— Аварийное отключение отопления, — вдруг громко сказал Снейп, сам себе удивляясь. Ногтем он подцепил уголок наклейки Национального фонда — доказательства, что Гермиона, раз приклеила стикер к его пальто, существовала в самом деле. И что её ладонь лежала у него на груди. — Неисправность электросети. Боюсь, вам надлежит для вашей безопасности проследовать к ближайшему выходу. И без паники, если можно.
— А вы? — Экскурсовод оправился от внезапного испуга; его лицо ожесточилось, а круглые щёки в бликах свечей налились краснотой.
— Служба ремонта, — неубедительно солгал Снейп, но остальным либо было наплевать, либо они и сами мечтали уйти.
Вскоре вся группа, за исключением его, вышла прочь, и он мог наконец искать Гермиону.
Звук его шагов гулко отдавался в похожей на пещеру комнате. Вокруг ненакрытого стола — двадцать пустых стульев. В трепетном свете мягко сияли полированные поверхности мебели и каминной полки. На мгновенье в центре стола мелькнуло отражение зелёной вспышки и чьих-то глаз, сначала наполненных страхом, потом — стекленеющих. Всё внутри сжалось, сердце упало.
— Гер-ми-о-на! — крикнул он надсадно, по частям.
В ответ донёсся грохот, потом шарканье, начало фразы: «Северус, я…». Он обернулся и увидел Гермиону у дверного проёма, через который прошли экскурсанты. Руки её висели плетьми, выражение лица скрывали тени, а в стёклах очков отражались язычки свечей.
— Где вы были? — спросил Снейп.
Совсем похолодало. Казалось, дыхание смерзалось на губах, а на щетине, которую он несколько дней не сбривал, — оседало инеем. Внутренности скрутило в узел. В комнате сделалось темнее, будто одна за одной гасли свечи.
— Гермиона! — хотел сказать Снейп, но не смог.
Она бы его и так не услышала. Истошно закричав, она рухнула на пол, сотрясаемая судорогами.
* * *
Гермиона очнулась, полулёжа в кресле, в закрытой чайной комнате. Напротив на столике стояла чашка с быстро остывающим чаем. Чаем бесполезным; требовалось горячее какао, но эту просьбу Снейпа проигнорировали. Он стащил плитку шоколада со стойки смотрителя и теперь при каждом удобном моменте, когда за ним не следили, ломал в фольге плитку и подкладывал кусочки в чашку. Гермиона вяло переводила взгляд с чашки и блюдца на экскурсовода, а тот проверял свой телефон, наверняка прикидывая, сколько требуется подождать, чтобы посетительница пришла в себя, и когда можно будет уйти домой.
— Что произошло? — спросила Гермиона, глядя то на чашку, то на потолок. Потом уставилась на свои руки, как будто в первый раз видела.
— Не желаете поехать в больницу? — предложил экскурсовод так громко, что она вздрогнула.
— Нет. — Она поднесла дрожащую руку ко лбу и судорожно выдохнула. — Я в порядке.
— У неё случаются приступы, — опять соврал Снейп. — Этот был слабым. Ей уже легче.
Гермиона озадаченно покосилась на него.
— Мы закрываемся через пять минут, — сказал экскурсовод, в очередной раз проверил телефон и, вероятно, добавил про себя: «Уже через четыре».
— Мы поторопимся. — Она просунула палец в ушко хрупкой фарфоровой ручки. — Что произошло?
— Не хотите всё-таки к врачу? — очень тихо, чтобы экскурсовод не услышал и не посчитал своё предложение принятым, спросил Снейп.
— Нет. — Поднести чашку ко рту, не расплескав чай, Гермиона сумела со второй попытки. Сделав глоток, поморщилась: — Сладкий.
Снейп под столом показал ей шоколадку. Он с удовлетворением заметил, как руки Гермионы постепенно перестают дрожать.
Она через силу допила чай, и их со Снейпом бесцеремонно выставили. Экскурсовод предложил подвезти их: хотел, видимо, удостовериться, что они точно уберутся.
Вылезая из машины, Гермиона слабо помахала рукой, а Снейп ограничился очень сдержанной благодарностью и приклеил измятый стикер Национального фонда к обратной стороне подголовника пассажирского кресла.
По пути к автобусной остановке он за переброшенную через его плечи руку поддерживал Гермиону, хоть та и отказывалась сперва, чем только затрудняла путешествие. Оставалось надеяться, что автобус не придётся долго ждать, и скоро они вернутся в безликий номер придорожного отеля, где Снейп завернёт Гермиону во все, какие найдутся, одеяла и устроит для неё настоящий шоколадный пир. Почему-то, сам не зная почему, он был уверен: это поможет. Он уже скормил ей остатки плитки, но эффект от шоколада начал ослабевать: если в чайной у Гермионы прошла дрожь, то теперь её рука каждые несколько секунд смещалась Снейпу на шею, едва не удушая, а пальцы конвульсивно сжимались и деревенели в предельном напряжении. Они шли слишком медленно, словно увязая в грязи. Тело плохо повиновалось; оно разжижилось и выстыло. Не согревала даже близость Гермионы, повисшей сбоку. Холод был изнутри, под кожей, и одновременно следовал за ними. Со всех сторон — сзади, сверху, слева и справа, и спереди — подкрадывалась тьма. Тьма поджидала их на пустой автобусной остановке.
Через десять минут прибыл автобус. И даже в нём таилась тьма: свет не горел, и не было никого, кроме мрачного водителя, безмолвно принявшего деньги Гермионы за новый билет для Снейпа и выдавшего сдачу.
Ехали всего несколько минут, но они показались часами из-за кривизны загородных дорог и того, что в центре городка автобус то тормозил, то трогался, вызывая тошноту. Сойдя, ни Гермиона, ни Снейп водителю спасибо не сказали, да и друг с другом не обменялись ни словом до самого номера.
Половина постели была расстелена, но Снейп всё равно отвернул одеяло и затем укрыл Гермиону по самую шею. Оказалось, заботиться о другом человеческом существе для него на удивление привычно: нечто совершенно обыденное.
Холод не отстал от них даже в номере. Снейп направился к обогревателю, когда услышал своё имя. Он остановился, повернулся, отчего-то чувствуя себя застигнутым врасплох.
— Я вскипячу чайник, — отозвался он.
— Не надо. Посидите, пожалуйста, со мной.
— Может, врача? — опять спросил он, досадуя на себя, что не послушал экскурсовода. Вдруг приступ не связан с… этими всеми изысканиями? Вдруг ей нужна помощь? Вдруг?..
— Нет, — упрямо повторила Гермиона. Упрямо, но слабее, чем намеревалась. Похожая на мумию, она лежала на спине, обмотанная подоткнутыми одеялами. Поёрзав, ослабила путы и попыталась сесть. — Не надо…
Она не договорила, потому что Снейп тотчас оказался рядом и толкнул её обратно.
— Хватит, — запротестовала она. — У вас руки ледяные. Лезьте-ка под одеяла.
Снейп стоял, опустив руки. С ладоней испарялось слабое тепло её плеч.
— Зачем?
— Мне нужен кто-то рядом, — объяснила Гермиона.
Подумав недолго, но основательно, он подчинился. Глухо стукнули об пол ботинки. Носки он решил оставить — снять их показалось непристойным.
Между собой и Гермионой Снейп сохранил некоторое расстояние. Всё-таки, несмотря на то, что она сама попросила, ложиться рядом было неправильно по разным и неповторимым причинам. В миллионный раз он задумался о её реакции. Что бы она сказала, если бы узнала? Наверное, ничего, просто сбежала бы. Снейп осторожно повернулся, чтобы видеть её. Его колено и изгиб её бедра разделяли минимум полдюйма.
— И куда вы подевались? — наконец задал он вопрос.
— Ходила в подвал, — ответила Гермиона и задрожала.
Слишком близко, но он постарался не сдвинуться с места.
— Я и не знал, что там есть подвал.
— Экскурсантов туда не водят, — созналась она. — Пришлось идти самой.
— Какая находчивость, — сухо заметил Снейп и заслужил слабую улыбку. Приступы дрожи однако не прекратились, и от них кровать потрясывало. — И вы его узнали?
— Сначала я подумала, что узнала. Вроде бы кто-то рассказывал мне о нём, но само место оказалось незнакомым. Это просто склад: кучи коробок со старыми брошюрами и костюмами.
— Вообще ничего подходящего?
Гермиона содрогнулась и, кажется, пододвинулась к Снейпу.
— Ничего, пока…
— Пока не нашли меня, — догадался Снейп.
— Да. В столовой.
— В гостиной.
— Неважно. Там стол стоял, и я решила…
Её снова била дрожь и на этот раз сильнее. Задвинув подальше все мысли о неправильности, Снейп приобнял её за плечи. Не только чтобы успокоить её; он не был уверен, что сам не дрожит.
— О чём вы думали тогда? — шёпотом спросил он.
Гермиона помедлила с ответом. Потом выдавила:
— О боли. Об агонии.
— Вы видели что-нибудь?
— Ничего. Я закрыла глаза.
— Вы раньше бывали в том доме?
— Могла. Не помню. Не помню, чтобы я вообще в этой части страны когда-нибудь бывала. Я… — и она оборвала фразу. — Не представляю, что ещё сказать. Больше я ничего не знаю. — Вздох. — И хватит об этом.
— Но…
— Я хочу наконец почувствовать себя лучше. А чувствую… — и тут Гермиона выругалась, чего на памяти Снейпа прежде не делала, — чувствую, что никогда больше не согреюсь.
Она трижды прерывисто вдохнула и выдохнула. Грудь вздымалась, опадала. Каждое движение её грудной клетки передавалось телу Снейпа. Он слышал, как она дышит. Ощущал выдохи — единственное тепло, туман в выстуженном воздухе номера — на своей шее. На своём подбородке. На своих губах.
Так неожиданно — ощутить на своих губах её губы.
И так необдуманно. Несколько дней назад Снейп и не помыслил бы, что уделит этой женщине хоть час, не говоря о том, чтобы делить с ней номер и тем более — постель. А сейчас Гермиона лежала рядом, дрожала всё сильнее.
Оба — в неудобных позах, чтобы быть ближе друг к другу, чтобы Снейп мог обнять её, обнажить её предплечья и дотронуться до них, коснуться нежной кожи на сгибе локтя, соединить ладони на её спине. Он знал, что получается у него просто кошмарно, что у него совсем мало опыта, что…
Он разжал руки и откатился на край кровати.
— Боже мой, Гермиона, — выдохнул он. — Простите, я…
— Пожалуй, давно хотела сделать это, — сказала зардевшаяся Гермиона. — Извините, — добавила она, поморщившись: ей привиделся испуг на его лице. Или не привиделся. — Мне очень жаль.
— Нет, просто… — Договаривать Снейп не стал и скручивал край своей манжеты. — Вам лучше?
Она вдохнула и выдохнула несколько раз. Дыхание было ровным.
— Думаю, да.
— А я думаю, нам нужен горячий шоколад, — постановил Снейп и резво поднялся с кровати. Расправив покрывало, он положил в карман бумажник и сказал: — Я схожу в ближайший магазин и куплю всё необходимое. Вы пока… — он включил телевизор и бросил Гермионе пульт, — наслаждайтесь пустыми увеселениями. Когда я вернусь, мы выпьем и притворимся, что ничего не произошло.
— Но…
— Скоро вернусь, — буркнул Снейп и еле сдержался, чтобы не выбежать из комнаты.
Бодро шагая по улице, он осознал, что лучше стало не только Гермионе. Ходьба согрела его, лицо до сих пор горело, а губы — непривычно покалывало. Внутренние органы вернулись на положенные места и больше не вызывали чувства тяжести или тошноты. Хандра, накатившая в усадьбе и увязавшаяся следом, развеялась, и сопутствующие ей тоскливые мысли убрались в дальние уголки сознания. Он не гнал их специально, но так случилось. Случилось.
Однако шоколад — всё равно средство более действенное.
— Эй, а платить кто будет?! — услышал он и, вздрогнув, обнаружил себя на полпути к двери магазина с банкой растворимого шоколада «Кэдбери» в руке. Окликал его мальчишка из-за прилавка.
Снейп недовольно извинился и бросил на прилавок больше денег, чем требовалось.
Он не знал, почему торопится обратно. И почему походка стала вдруг лёгкой и пружинистой. Он почти — почти! — напевал, поднимаясь по лестнице в отеле. Даже активированный ключ-картой зелёный огонёк на двери веселил.
Кровать Гермионы была пустой, но в ванной горел свет и работала вытяжка. Снейп включил чайник, убавил мощность обогревателя и развалился поверх покрывала, прикидывая, раздвигать ли теперь кровати и, если раздвигать, то кто это сделает.
И только опять включив телевизор, насторожился: из ванной не доносился звук шагов.
Снейп сел. Его обдало жаром.
Войдя, он не заметил, что на прикроватном столике в беспорядке оставлены книги. Те самые книги, которые Гермиона постоянно таскала с собой и сегодня тоже, собираясь в усадьбу, сложила себе в сумку. С комода исчез её рюкзак, а с прикроватного столика — дневник. Покрывало с её стороны было застелено по-больничному тщательно, словно она никогда не лежала на этой кровати.
В ванной — ни её зубной щётки, ни пара на зеркале, и душевая занавеска отдёрнута и суха. Его вывернутая на изнанку шапка брошена на туалетный столик.
— Гермиона! — позвал Снейп.
И в коридор он выкрикивал её имя, пока ему не велели заткнуться. И, распахнув окно, высунулся кое-как наружу, чтобы проверить, вдруг она снова без обуви выбежала в сад поразмышлять о чём-нибудь, но не смог представить, зачем для этого брать с собой свои вещи.
Он не увидел её, но всё равно позвал, и внезапно имя эхом повторил телевизор.
Снейп застыл. Волосы на затылке поднялись дыбом.
Новостной канал повторял те же сюжеты, которые были в эфире, когда он уходил за шоколадом.
Бездумно опустившись на край кровати, он увидел Гермиону. Пышноволосая, загорелая, с крупными передними зубами, обнажёнными в широкой улыбке, она на телеэкране щурилась с портрета. Ниже — огромными буквами на синем фоне: «Разыскивается».
— … длительное психическое расстройство, — вещал диктор. — С большей долей вероятности её может сопровождать этот человек, — на экране появилось лицо Снейпа, плотоядное и отталкивающее, увеличенное с фото на его временном водительском удостоверении, десять лет как просроченном, — Северус Снейп. Снейпа ранее арестовывали по обвинению в…
Выключив телевизор, он скорчился на краю кровати. Он клял себя. В тишине дыхание превращалось в свистящее шипение.
Слова, вспыхнувшие на экране, выжженные, стояли перед глазами. Их барабанный грохот не смолкал в ушах.
В последний раз Гермиону Грейнджер видели с Северусом Снейпом.
С Северусом Снейпом, злодеем.
С Северусом Снейпом, преступником.
С Северусом Снейпом, убийцей.
*Национальный фонд объектов исторического интереса либо природной красоты — британская негосударственная некоммерческая организация, созданная для охраны и поддержания надлежащего состояния указанных объектов.
*Faithless House (англ.) — Вероломный Дом. По-русски звучало бы странно, поэтому перевод названия вольный.
Глава опубликована: 12.10.2016
Между строк
По возвращении домой Гермиону, как ни странно, не заточили в комнате, под дверь которой подсовывали бы хлебные корки и откуда выпускали бы под присмотром в туалет да иногда погладить Косолапку. Мобильный у неё тоже не отобрали, что было смешней всего, и не заперли окна.
— Тебе двадцать пять лет, — сказала оправившейся от первого потрясения Гермионе мать.
Дальнейших объяснений она не предоставила. Впрочем, у Гермионы имелись собственные предположения относительно мотивов, неозвученных родителями: во-первых, её считали достаточно взрослой, чтобы контролировать свои поступки, во-вторых, — достаточно взрослой, чтобы воздерживаться от глупостей.
Но она, даже избежав домашнего ареста, всё равно редко покидала комнату и мало общалась. Родителям она лаконично — и почти не оправдываясь — заявила:
— Я — совершеннолетняя. Я с вами связывалась. Я действовала по собственной воле. Со мной ничего плохого не случилось!
Не обошлось без полиции: офицер, который, казалось, только и ждал вызова, явился, сел на край кровати и уставился на Гермиону с таким скепсисом, словно в жизни не принимал неверных решений.
Когда прозвучало имя Снейпа, она дёрнулась, растерялась и оттого не расслышала, что сказал офицер.
— Простите? — пробормотала она.
— Вы хотите выдвинуть обвинение? — повторил он. — Снейп причинил вам вред?
— Нет, — солгала Гермиона, чувствуя, будто её выпотрошили. — Ничего такого.
Едва офицер ушёл, она распахнула на столе свой дневник и крепко зажала в пальцах любимую шариковую ручку. Продавив сразу несколько листов — и не только потому, что в ручке заканчивалась паста, — она написала заглавными буквами: «ПРЕДАТЕЛЬ».
Слово получилось огромным, занявшим целую страницу. А во всю следующую она выцарапала: «ОБМАНЩИК».
Гермиона ему так доверяла. Так много ему рассказала. Она считала его другом. Отмахивалась от всех маленьких странностей вроде отсутствия семьи, друзей или что работает он неизвестно кем, если вообще у него есть хоть какая-нибудь работа. Да, он не причинил ей боли, не покалечил, не сделал ничего противозаконного. Он, вероятно, отсидел свой срок и теперь вправе распоряжаться собственной свободой. Он и распорядился: возник в её жизни, укрепил её веру, позволил ей думать, что наконец — после стольких лет! — она встретила того, кто понимает, кому не безразлично, кого…
Того, кого заключили в тюрьму за убийство.
Страницу со словом «ПРЕДАТЕЛЬ» Гермиона сожгла в камине. В её рождественском носке, подвешенном над каминной полкой, уже что-то лежало.
Тогда, в номере, она не до конца поверила услышанному. Лицо ведущей теленовостей выглядело неестественно бело-голубым и лишённым эмоций, словно всё сказанное — ничего не значит. Словно это реплики в устах бездарного актёра, бубнящего текст, пока на экране изображение несчастной девушки сменяется портретом ужасного похитителя.
Ужасного похитителя, которого Гермиона поцеловала.
Страница со словом «ЛЖЕЦ» превратилась в пепел.
Правда, доведенная до степени клише: сжигая страницы с неприятным содержанием, чувствуешь себя лучше. Однако ненадолго. Лучше стало бы, если бы Гермиона прекратила вспоминать тот вечер, если бы не думала, что она сделала, что поощрила. Оплакивая никогда не существовавшего парня и с трудом оправляясь от визита в усадьбу, она всего лишь нуждалась в утешении. И рядом оказался Снейп. Несколько дней она наблюдала за ним. Наблюдала с возрастающим против воли интересом.
«Конечно, он вызывал интерес, — ярилась про себя Гермиона. — Он же ненормальный!»
Пожалуй, она была единственной, не желавшей говорить о нём. Между тем вдруг обнаружилось, что она пользуется популярностью. Родители, отправляясь на корпоративные и коктейльные вечеринки, куда Гермиону вообще-то не приглашали, и на менее официальные сборища в пабы с просмотром регби, постоянно брали её с собой. Она надевала колпаки с помпонами, а выпитого ею разведённого вина хватило бы, чтобы наполнить ванну. Алкоголь плохо сочетался с прописанными лекарствами; впрочем, Гермиона их не принимала. Куда хуже, что от спиртного у собеседников — розоволицых, разгорячённых — развязывались языки.
— Ах, как интересно! — сказал на первой после её возвращения вечеринке в честь Рождества доктор Дженкинс, коллега родителей. В руке он держал бокал с пятой, наверное, порцией выпивки. Его бархатный жилет натянулся на пуговицах. Гермиона всегда избегала смотреть на его рот: для дантиста у него были подозрительно плохие зубы. — Тайный побег…
— Не было никакого побега, — отрезала Гермиона. — Мне достаточно лет, чтобы самой контролировать свои перемещения.
Дженкинс промокнул вспотевший лоб бумажной салфеткой.
— Я помню, как ты доставала мне досюда, — он рывком опустил ладонь до уровня коленей.
— По-моему, мы познакомились, когда я уже была подростком.
— Пусть так, — не стал спорить доктор Дженкинс, заинтересовавшись отблесками хрустальной люстры на лепнине. — И что же это было тогда? Я понимаю, высокий и загадочный, но ведь не красавец. Еще и убий…
— Замолчите, — перебила Гермиона.
Лицо Дженкинса вытянулось.
— Что, простите? — промямлил он.
Тут подоспела мать Гермионы и за руку быстро её увела. В иных обстоятельствах старшую Грейнджер только позабавила бы пошедшая пятнами физиономия Дженкинса, а тем вечером — пришлось раньше времени уйти домой. Но оно того стоило.
В остальном же — неизбежная безнадёжность. Накануне Рождества сделалось совсем худо, потому что Гермиона по глупости позволила себе вообразить, каково было бы остаться со Снейпом. Может, в очередном городишке они пошли бы вместе в церковь на полночную службу. Тепло одетые, сидящие плечом к плечу, они, когда пробьют колокола, вслух повторили бы гимны из потрёпанной тетрадки. Магия чувствовалась бы в самом воздухе наступившего Рождества, в ночном морозце, в стуке шагов по дороге домой в темноте. Они бы уже сдружились, не узнай Гермиона ни о чём. Может, он бы поцеловал её в ответ. Может, он бы сам ей обо всём рассказал, объяснил, исправил…
А может, он бы убил и её.
Получается, ей лучше находиться здесь, с тётей, дядей и тремя кузинами, младшая из которых отнюдь не горела желанием ночевать с нею комнате.
— Так ты теперь типа замужем? — спросила Табита, уютно устроившись в кровати, пока Гермиона пыталась — в итоге безуспешно — сделать то же на полу, на материном коврике для йоги.
— Нет, — ответила Гермиона.
— Но ты же сбежала из дома.
— Я не сбегала. Я предупредила родителей, что кое-куда съезжу. Мне двадцать пять лет. Когда человеку двадцать пять, ему так поступать можно.
— Но не тогда, когда человек — псих.
— Спокойной ночи, Табита.
Странные сны приснились той ночью. О холоде и радости: красноносые из-за мороза лица, снежки, стеклянные банки со сластями в магазинчике, пропахшем корнуэльской сливочной помадкой и корицей. Рон рядом, подумала она, и даже во сне стало мучительно стыдно за одну только мысль о поцелуе с кем-то другим. Тем более с ним…
Гермиона проснулась, потому что замёрзла. На краю коврика сидела Косолапка и смотрела на неё. Больше в комнате не было никого.
Оказалось, она опоздала к завтраку.
— Выспалась, малютка Тим*? — спросил отец, когда она пришла в кухню.
Он мыл посуду, надев её фартук с изображением валлийского дракона. Драконий хвост завязывался сзади на шее.
Гермиона непонимающе моргнула:
— Извини, что?
— Ты хромаешь, — объяснил отец свою неудачную попытку пошутить.
Посмотрев вниз, Гермиона увидела кровь, выступившую на пурпурном носке — там, где большой палец.
— Ой, — сказала она. — Наверное, во сне ударилась о кровать.
— Так сильно?
— Да это я недавно пыталась свалить урну.
Глупый и жалкий поступок. Она гнала воспоминания о днях, проведённых со Снейпом, с Дином. А теперь даже разбитый палец не позволял забыть, что она дошла до предела, как бы этого ни отрицала. Что она так и не получила желаемого. Что бросила книгу Батильды Бэгшот и, сдавшись, ежедневно испытывала то огромное облегчение, то громадное разочарование.
— Давай-ка быстренько вымой ногу, — велел отец. — Не очень-то хочется возиться с кровью на коврах. — Он состроил рожицу, стараясь рассмешить. — Не в Рождество.
Ну хоть подарки без неё не открывали. Гермионе их досталось куда меньше, чем кузинам. Она и не ждала многого. Могла вообще ничего не получить — ей живо представилось, как тётка с квохчущим смехом провозглашает, что кое-кто этом году очень плохо вёл себя, — но перед ней уже лежал скромный, по сравнению с горами кузин, холмик: несколько небольших свёртков, в двух из которых наверняка были традиционные ежегодные шоколадные наборы «Молочного лотка», и продолговатая кривобокая коробка, адресованная ей и обёрнутая коричневой бумагой. Почерк на обёртке показался странно знакомым.
Подарки открывали по очереди. На продолговатую коробку посматривали с любопытством все. Гермиона оставила её под конец и сейчас аккуратно разворачивала.
— От кого это? — спросила мать.
Под обёрткой коробка была глянцево-белой, и Гермиона испугалась, что внутри — бельё. Но на крышке лежала свёрнутая полоска бумаги: записка. Всего несколько слов, написанных зелёным цветом: «Заметил, что в Вашей ручке кончается паста. Счастливого рождества. СС».
У Гермионы запылали щёки.
— Когда это пришло?
— Со вчерашней почтой, по-моему, — ответила мать.
Судя по отметке на обёртке, посылка была отправлена первым классом двадцать третьего числа или двадцать второго. После того, как Гермиона убежала от него.
Зачем?
Дрожащими руками она отлепила скотч и подняла крышку, боясь даже подумать, что в коробке — какие-нибудь отрезанные части тела.
Страх сковал её; руки и те перестали трястись.
У неё вырвался нервный смешок.
Ни частей тела, ни иной явной или скрытой демонстрации гнева. В коробке обнаружились короткое, с тонким латунным наконечником тёмно-синее гусиное перо и пузырёк синих же чернил.
— Чудный подарок, — вежливо заметил отец. — От кого?
— От школьного приятеля, — ответила Гермиона, пряча записку в ворохе обёрточной бумаги.
— Не знала, что ты до сих пор поддерживаешь связь с кем-то из школы, — сказала мать. Она протянула руку и провела пальцами вдоль стержня пера. — Красивое. Хотя и непрактичное. Ты собираешься им пользоваться?
— Не знаю.
Очень кстати завизжала Табита — ей подарили новый мобильный телефон, — и Гермиона больше не была в центре внимания. Она поддела наконечником пера ноготь на большом пальце руки, ощущая холод впивающегося в мягкую плоть металла, потом торопливо сунула подарок в середину несолидной кучки из пяти пар носков и двух одинаковых коробок конфет.
* * *
До открытия Национального Архива оставалось четыре дня. И все эти четыре дня длилась мука безрезультатных звонков и пустых обещаний.
В полиции, куда Гермиона позвонила в День подарков*, ей отказались сообщать любые сведения о Снейпе, хотя она и подвергалась опасности с его стороны и вызвала ну очень серьёзное беспокойство властей. Повысив голос, она смогла только получить обещание, что назначенный по её делу детектив перезвонит ей в январе. Не увенчались успехом и попытки связаться по телефону и электронной почте со службой новостей, показавшей ролик о них со Снейпом: теперь всех интересовало цунами в Таиланде. Ничего не добившаяся и устыдившаяся своего рвения, Гермиона сложила руки и ждала, когда же, наконец, наступит двадцать девятое число.
В восемь пятьдесят девять утра двадцать девятого декабря Гермиона стояла перед дверями Национального Архива. Пальто уже переброшено через руку, телефон уже лежит в кармане, и уже с минуты на минуту внутри здания загорится свет.
Она была первым посетителем.
Служащие выглядели, как с похмелья. Шаги Гермионы, поднимающейся на второй этаж, звучали до неприличия громко. На неё, пока она шла к столу справок, пристально, сузив глаза, смотрела девушка-консультант. Девушка о чём-то размышляла так сосредоточенно, что забыла поздороваться.
«Вспоминает, где меня видела, — подумала Гермиона. — Лучше некуда».
— Мне нужны материалы судебных дел, — теребя край читательского билета, сказала она вместо приветствия.
Девушка открыла рот для ответа, потом передумала.
— Какого суда? — в итоге спросила она.
Точно Гермиона не знала:
— Наверное, Линкольнского суда Короны. Если только в Коукворте нет собственного.
Девушка, по-прежнему пребывая в заторможенном состоянии, застучала по клавишам компьютера. Пальцы ударяли медленно, нарочито, словно Гермиона раздражала её.
— Есть, — сказала девушка.
— Тогда давайте попробуем его.
— Год какой?
— Не знаю. — Гермиона уже задумывалась над этим, и тогда её мысли двигались по кругу. Она не могла выбрать вопрос, ответ на который занимал её больше всего: когда, кого или почему. — Вероятно, после семидесятого или даже семьдесят пятого. Как-то так.
Девушка нахмурилась, затем спросила:
— А имя?
Читательский билет прилип к ладони. Гермиона замялась и прошептала:
— Северус Снейп.
— Как? — переспросила девушка.
— Северус Снейп!
Эхо подхватило свистящие звуки. Гермиона покраснела. Тут девушка её узнала, вытаращила глаза, раскрыла рот.
— А-а-а, — протянула она и быстро отвела взгляд. Она вытащила читательский билет из-под ладони Гермионы и мгновенье спустя добавила: — Через полчаса.
— Что — через полчаса? — просипела Гермиона.
— Обвинительный акт.
— Он что, один?
— А вы надеялись, что их будет больше?
Гермиона надеялась, что не будет ни одного.
— Нет, — сказала она.
Читательский билет заскользил по столу обратно к владелице.
Следующие тридцать минут ожидания, пока материалы окажутся в ячейке, выдались беспокойными. Время тянулось мучительно долго. Гермиона переступала с ноги на ногу, теребила край блузки, раздираемая противоречивыми чувствами и мыслями. Пришлось дважды вымыть руки из навязчивого опасения, что липкие ладони испортят бумагу. Ещё Гермиона боялась не выдержать, получив документы, и порвать их на мелкие клочки, поэтому вцепилась в ткань брюк. Когда её номер высветился на табло, во рту у неё пересохло, сердце устроило бешеную гонку, а ноги стали ватными.
Вернувшись на место с папкой в руках и положив её на стол, Гермиона дважды глубоко выдохнула, чтобы успокоиться.
Папка была неутешительно тонкой.
«Ничего не изменится, — внушала себе Гермиона, водя кончиками пальцев по сгибу и краям папки. — Ничего не изменит того, что случилось. Только одно изменится: я узнаю, что случилось».
И она раскрыла папку.
Можно было и не садиться. Под обложкой лежал единственный пожелтевший лист с неожиданно кратким текстом. Однако вот и оно — имя: Северус Снейп. Всего лишь набор букв, напечатанных на машинке. Дата рождения: девятое января 1960 года. Дело рассматривал Коуквортский суд Короны шестого октября 1977 года. Гермиона не ошиблась в возрасте — Снейпу было сорок четыре, почти уже сорок пять. Слишком стар для меня, подумала она с горькой усмешкой.