ВО ВЗВОД К МАЛЕНЬКОМУ ЛЕЙТЕНАНТУ 10 глава

– Спасибо, Марфа, – сказал Номоконов. – Низко кланяюсь… За работу, за сынишек, за подмогу… А теперь не плачь.

Вечером, когда вся семья была в сборе, к снайперу, о котором часто сообщали газеты, пришел в гости председатель колхоза – взъе­рошенный великан в засаленном армейском кителе. Он как-то писал, что «восхищен подвигами своего односельчанина», сообщал о трудностях, которые переживает колхоз «в связи с войной». Большой крас­нолицый человек, которого совсем не знал Номоконов, пришел, как он сказал, «на огонек», сел на почетное место и, хоть никогда не был в этом доме, по-свойски взялся за графин, налил себе целый стакан разведенного спирта.

– Рассказывай, орел, рассказывай! – хлопнул он по плечу де­мобилизованного старшину. – Послушать тебя пришел.

– Чего там, – махнул рукой Номоконов. – Фашисты за мной охотились, а я – за ними. Все известно теперь, писали… В общем, наша взяла.

– Ордена важные у тебя, почетные, – сказал председатель, – а вот званием обидели. Ну-ка, назови снайпера, который бы с начала до самого конца войны с винтовкой прошел? Не найдешь такого, знаю. Постреляет с годик, а там, смотришь, офицерские погоны надел, курсы открыл, молодых солдат стал учить.

– Бывало и эдак, – согласился Номоконов. – Многим ребятам я помог, командирами стали. Слышь, Марфа, а Мишка Поплутин, который тебе писал, в лейтенанты вышел! Здорово парень отли­чился. А из меня какой командир? Даже расписаться не умею, не учился в школе.

Очень просили председатель и другие гости, поэтому пришлось рассказать несколько случаев из боевой жизни. А потом Номоко­нов закурил трубку, сел рядом с гостем и сказал:

– Ты говори теперь. Про колхозную работу.

– Дела идут, – нахмурил брови председатель. – Пшеницу за­морозки хватили, скот слабый, а с овса много не возьмешь. Трид­цать четыре двора, два десятка старух, три деда да шестнадцать подростков. Вот и командуем. Не растет хлеб. Третий год подряд по шесть центнеров с гектара выходит на круг. Все сдаем. Спроси детей, много они лепешек за войну поели?

– Раньше охотой крепко жили, – заметил Номоконов.

– А с кем будешь охотиться? – спросил председатель. – С ба­бами? Кто разрешит создать такую бригаду? Думали об этом, со­ветовались. Отошел зверь от наших мест, исчез. Мы как-то насчет завода заикнулись – глины здесь много. А из района позвонили и спрашивают: «Нечем заняться, председатель? Вот тебе еще пять­десят гектаров овса на прибавку к плану».

– А зачем глина? – не понял Номоконов.

– Как зачем? Кирпичи можно делать, продавать.

– Пустое дело, – махнул рукой старшина. – В лесу не строят дома из глины. Скот надо разводить, картошка хорошо росла. А люди будут – солдаты домой возвращаются.

– Где твои солдаты жить будут? – спросил председатель. – Кто остановится в нашем селе? Слышишь, как поют провода? Шумят, гудят, а попробуй подключись! Чужие. На комбинате электричес­кие лампочки на улицах светят, даже в кладовках горят, а у нас коптилки мигают. Люди на свет пойдут, понял?

Позже, когда графин был опорожнен, вплотную подвинулся председатель к Номоконову и заговорил:

– Меня снимут скоро, знаю… Да и не по душе мне это предсе­дательское место. Тебе вот что советую, слушай. Сколько у тебя ранений? Детишкам учиться надо, из-за этой работы и школу по­бросали. Потом не уйдешь из села, поздно будет. А сейчас никто не задержит, валяй.

–Куда?

– К старателям подавайся, на комбинат. Свою лошадь име­ешь – с большим добром будешь. Кто уехал – все хорошо устрои­лись. Ты заслужил. Осмотрись завтра, прикинь и решай.

– Ладно, все прикину, председатель.

На рассвете проснулась Марфа Васильевна и вздрогнула: все со­бытия вчерашнего дня показались ей сном. Крепко спали сыновья, а Семена не было дома. Накинула она на плечи солдатский бушлат мужа и вышла на улицу. Двуколка стояла на месте. На снежной пороше, выпавшей за ночь, виднелись свежие следы.

– Куда это он?

Поздно вечером, когда ушел председатель, долго держал Се­мен Данилович на коленях своих маленьких сынишек, трогал их за худенькие подбородки, ощупывал слабые руки, хитро подмигивал. Медвежьего сала надо парнишкам, сочной сохатины, изюбриных почек, облитых жиром. «Потерпите, – сказал, – еще несколько ча­сов, зверя завалю». Мало спал в ту ночь старшина, поднял голову, осторожно отодвинулся от жены, оделся, взял винтовку. К рассве­ту он был далеко от дома.

Повинуясь седоку, Шустрый рысью переходил через пади и лесные поляны, взбирался на пригорки. Вон там, за увалом, за­ветное место. Не только детям – всем надо мяса. Не может быть, чтобы не разрешили создать охотничью бригаду! Сам командир дивизии приказал выдать винтовку – понимает человек, для чего она нужна в таежном колхозе. Чувствует Номоконов: напрасно на­чальники, приезжавшие в село до войны, распустили охотничью бригаду, отобрали берданки. Только совсем глупый человек обра­тит оружие против своего же кровного дела!

Рассветало, а Номоконов не видел звериных следов. Пожар случился, пал прошел по урочищу? Раньше охотники никогда не приходили отсюда пустыми.

Номоконов взбирался на скалистые вершины, осматривал лес, прислушивался. В чащобы заходил следопыт, к ключам и само­родным солонцам проникал, снова садился на коня, переезжал в другие пади. Ни одного следа сохатого, ни цепочки соболиного нарыска! Табунок рябчиков пролетел, белка прыгнула с дерева на дерево, косули наследили… Все не то, не то…

К вечеру, исходив и изъездив десятки километров, выстрелил Номоконов: сбил большого козла-рогача, вышедшего на утес. Забрался охотник на гору, тронул ногой добычу и, усталый, при­сел на валежину.

На западе горело зарево заката. Светились старые камни, кус­ты багульника, стволы деревьев. В небе плыли большие косматые облака, а горизонт был чистым, предвещавшим назавтра добрый день. Матово белели остатки первой пороши, порывистый ветер приносил из низины свежие запахи поздней осени. Шумели, чуть раскачиваясь, деревья. На фоне вечерней зари оголенные, тонень­кие веточки лиственниц были похожи на снайперскую сетку-вуаль.

Долго сидел Номоконов, погруженный в тревожные думы.

Далеко вокруг простиралась величественная кормилица-тайга. Бли­зилась ночь, серый сумрак становился все гуще. На небе, как огни в деревеньке, загорались первые звезды, но охотник не торопился уходить. Шелестящее – поющие звуки надоедливо лезли в его уши. Встряхивал головой Номоконов, хмурился. Такой звук он слышал вчера, когда подъезжал к дому, так звенело над головой рано утром. Разговаривали провода, висевшие над тайгой. Опять вторглись они во владения охотников, снова близко подошли, зазвенели. Так было и раньше, когда строилась железная дорога. В непроходимые деб­ри убегал зверь от страшных звуков железа. Снимались с мест и уходили все дальше в тайгу охотники-тунгусы.

Эхо сильного взрыва прокатилось по таежным распадкам. Вто­рой, третий, четвертый… Где-то позади, наверное на комбинате, рвали землю.

«Откуда тут быть большому зверю? – грустно подумал охот­ник. – Надо уходить отсюда, все бросить, перекочевать. В север­ные колхозы податься. Лошадь есть, три сотни патронов выдали… А может, правда, в старательскую артель записаться? Не себе ведь берут, а стране отдают люди намытое золото? Работают сообща и живут, сказывают, лучше.

А что говорит партия? Что сказал маршал? Какие слова гово­рил на прощанье командир дивизии?

– Надо засучить рукава и восстанавливать хозяйство.

Но что делать в колхозе? Опять гнуть полозья для саней, телеги ладить? Нет навыков к хлебопашеству, нет грамоты. А может, сто­рожем устроиться? Все-таки девять ран, четыре на руках… Ночью караулить колхозное добро, а днем на своем коне сенцо да дровиш­ки возить? За деньги, которые все будут давать. Даже бедные вдовы. И охотиться на коз можно. Для себя хватит, сытыми будут дети».

Вздрогнул Номоконов от этих мыслей, поежился, а потом ос­вежевал гурана, взвалил на застоявшуюся лошадь, поехал домой.

 

«РАЗНОРАБОЧИЙ»

 

Утром следующего дня Номоконов был в правлении колхоза. Когда разошлись люди, получившие наряды на работу, он заглянул к председателю.

– А мне сказали, что ты на охоту уехал, – протянул тот руку. –Ну, снайпер, посмотрел нашу жизнь?

– Все прикинул, все глядел, – сказал Номоконов. – Вчера развед­ку делал. Это верно, мало стало зверя, не прокормиться колхозу. Од­нако, никуда не поеду. Так думаю, что здесь надо работать, в селе.

– Дело твое, – сказал председатель. – Только вот ничего не выходит. Я-то знаю цену нашему хлебу… Машин нет. Да и народ износился, устал.

– Совсем ты испугался, паря, – вежливо сказал Номоконов. –Видно, не жил плохо. Еще приходи: про отца своего расскажу, про старые годы. Это когда в чумах и юртах жили… И за границей на­смотрелся. Вроде все блестит на улице, богато, а зайдешь в дом –большую нужду увидишь, в семьях простых людей соль да кар­тошку на столе. Ребятишек видел оборванных, никому не нужных. И заграничные люди хлеба у меня просили. Самое тяжелое время выдержал народ, а теперь чего страшиться? Трудно будет, это так. А вот не должны все время плохо жить! Богатые здесь места, знаю. А паника – самое пропащее дело. У нас в полку тоже случалась. Погоди, председатель, послушай. Около Ловати дело было, немец обходил. Так вот… Митинг, помню, собрали. Один командир, с виду большой, сильный… Сказал, чтобы по одному выходили люди к све­жим частям. Словом, чтобы каждый спасал свою шкуру кто как может. А потом другой выступил, такой же по званию, капитан. Надо, сказал, в кулак собраться, оружие приготовить, заграждения ставить, окопы рыть! Я тоже копал… Маленькой казалась траншея, ненужной. А капитан пулемет ставил и говорил, что вспомним про этот день, когда в Германию с победой явимся! Так и получилось. Сперва заце­пились, огонь открыли, на землю положили фашиста. А потом по­гнали, стало быть. Под конец войны быстро побежал фашист… В нашем хозяйстве зацепку надо найти. А потом наладимся.

– Ну хорошо, – нахмурился председатель. – Раз решил ос­таться – пожалуйста. Правильное дело. Я ведь от души, семью твою жалел… Только куда тебя приспособить? – забарабанил он пальцами по столу. – Бригадиры имеются… В столярке старичок трудится, тоже гнать нельзя. Вот так, товарищ снайпер, рабочие руки нам нужны.

– Думал, за большой должностью явился? – усмехнулся Но­моконов. – Бери мои руки, давай задание!

– Вот это другое дело, – оживился председатель. – Сам пони­маешь, как нужны люди. Пока на разных работах побудь, а там посмотрим. Дел много, успевай поворачиваться. Из детдома не­давно приходили, просили дров подвезти. Кони заняты, может, на своем съездишь?

– Давай поеду, – сказал Номоконов.

Отборных дров привез Семен Данилович детям, родители ко­торых погибли в боях, помог распилить, наколоть. А вечером от­вел Шустрого в полупустую колхозную конюшню, ласково потре­пал его по гриве, прошептал:

– Общим будешь, для всех.

Так после войны начал Номоконов счет своих трудовых дел. По-прежнему курил он трубку, полированную, купленную в Мань­чжурии у китайского лавочника. Можно было лишь представить, как сверкнула на ней, засияла первая послевоенная отметка «чест­ной работы» – и такая песня есть у тунгусов из рода хамнеганов.

В первую послевоенную зиму «на разных работах» был Се­мен Данилович. Дров заготовил в тайге, навозил их целые горы – к правлению, к детдому, к избам стариков и слабых людей, искале­ченных войной. Тепло стало людям. Не было навыков к хлебопа­шеству, но когда ему поручили возить на поля удобрения, горячо принялся за это дело. Заметили, что «справные» лошади у челове­ка, ухаживающего за ними, и сбруя починена – подогнана, и телеги не скрипят, не разваливаются – назначили в колхозную мастерс­кую. Табуретки делал, телеги, рамы для парников. Начался сев – опять перевели на другое место. Зерно возил на пашни, воду, при­цепщиком работал, сеяльщиком. Летом косил сено, ремонтировал дороги. Два года пас скот, потом две зимы проработал конюхом.

Давно уехал из села председатель колхоза, заходивший «на огонек» к демобилизованному старшине. Теперь он работал на ком­бинате, и Номоконов не раз видел его, когда бывал там. Человек с красным лицом, одетый в добротный кожаный реглан, критически осматривал залатанную козью дошку конюха, протягивал руку и неизменно спрашивал:

– Ну, нашел зацепку?

Отмалчивался Номоконов, отходил в сторону, а однажды не протянул руки: бывший председатель колхоза, жалкий, растерян­ный, подошел к нему в чайной.

– Богатым стал, в костюм оделся! Может, вместе выпьем, снайпер?

– Пропащий ты человек, – покачал головой Номоконов. – Кру­гом лишний.

Постепенно крепло хозяйство таежного колхоза. Сперва свежие доски появились на прохудившихся крышах, молодые тополя зазе­ленели в палисадниках. А потом все чаще стали наведываться в село новенькие тракторы из МТС, автомашины и комбайны. За околицей выросли постройки животноводческой фермы. В селе открылись почтовое отделение и начальная школа. Неплохие урожаи зерна стала давать удобренная земля. Пришло время, когда на тру­додни было выдано хлеба столько, что хватило на весь год.

Не стали сниться Номоконову тяжелые сны – уже мало что на­поминало о войне. Как-то приехал научный работник из Ленингра­да, попросил передать для музея трубку с отметками об охоте за фашистским зверьем, «Памятку снайпера», спросил, кому Семен Данилович сдал свою винтовку № 2753, облегчившую, как он ска­зал, участь не одного ленинградца. Все, как было, рассказал Номо­конов: не лежать его винтовке в музее, не смотреть на нее народу. Среди Валдайских высот, на краю заболоченной долины, в блин­даже, где жили снайперы, разобрал Номоконов винтовку, попав­шую ему в руки в Старорусских лесах. Ложе выбросил, а желез­ные части густо смазал, завернул в холстину и зарыл поддеревом. Очень хотелось Номоконову вернуться после войны к месту, откуда начался его боевой путь, разыскать свою любимую винтовку и увез­ти на родину. Пригодилась бы в тайге, на охоте. Только не при­шлось вернуться к Валдаю. Там, возле блиндажа, под корнями дере­ва пусть ищут, если надо. Не заржавеет… Сдал Номоконов на списание еще две винтовки. Одну на Карельском перешейке, дру­гую – за Кенигсбергом. Тоже были ладной работы.

И трубку слоновой кости с крестиками и точками на остове не удалось сохранить. В последние дни боев на Земландском по­луострове потерял ее снайпер. В кармане гимнастерки была, упа­ла на немецкую землю. Горячий был момент, и только после боя стал искать Номоконов дорогой мундштук с золотыми колечка­ми. Не нашел, наверное, землей завалило или испепелило разры­вом. И следа не осталось.

Забывалась война, увлекал труд. Было много забот о семей­стве. В 1947 году колхозники поздравили Семена Даниловича с пятым сыном – Василием. Потом новая радость – опять родился сын, Ванюшей назвали. Вскоре опять большая прибавка в семье случилась: дочери Люба и Зоя родились! А потом опять сын по­явился – Юрка! Пришлось делать большую пристройку к дому.

Принял на себя Семен Данилович еще одну обязанность.

Недобрым был день, когда, возвращаясь с фронта, завернул демобилизованный снайпер в село, где жили Санжиевы. Некому было отдать немецкую пулю, сразившую Тагона.

Сообщили односельчане, что война нанесла старинному охот­ничьему роду Санжиевых большой и непоправимый урон. Вскоре после гибели Тагона, в зимнюю вьюжную ночь, спасая колхозный скот, трагически погибла его жена, член партии Бальжит Санжиева. На разных фронтах смертью храбрых пали братья Тагона: Дутар, Митуп и Болот – также снайперы, сверхметкие стрелки. Не вынес горя отец, которого звали в народе богатырским охотником – он тру­дился в колхозе до 80 лет, и, получив вести о гибели всех своих сы­новей, скончался. За месяц до Дня Победы умерла старушка-мать…

А сынишка Тагона остался в живых. Только неизвестно, где хо­дит круглый сирота. Куда-то убежал после смерти бабушки, исчез…

Побыв с недельку дома, отправился искать парнишку Семен

Номоконов: новый огромный крюк сделал по агинской степи –верст на шестьсот. Шел по следу маленького Жамсо. От улуса к улусу, от юрты к юрте. Все же разыскал сиротку, обласкал его, обо­грел, привез в свой дом, отправил в школу. Дал себе слово: вырас­тить достойного продолжателя геройского рода.

Позже показал Номоконов сыну Тагона тяжелую немецкую пулю, когда подрос парнишка, стал пионером. Тогда и фронтовую книжку прочел Жамсо; новый батька достал ее из полевой сумки.

 

…Всегда готов любой ценою

Помочь товарищу в беде…

Они сдружились на охоте

В орлином снайперском гнезде.

В дождливом месяце – апреле,

Когда холодным был привал,

Полою собственной шинели

Тунгус бурята укрывал [21].

 

Понял Номоконов: мысленно поклялся в этот час мальчишка, что будет эта дружба вечной, бессмертной.

Старший сын Семена Даниловича, Владимир, вылечился пос­ле тяжелого ранения, демобилизовался из армии, вернулся в село. Ушли в тайгу отец и сын, долго говорили о боях, о Балтийском море, которое обоим довелось увидеть, о планах на будущее. А потом в веселую минуту соревновались. Первым выстрелил пятидесяти­летний отец – в самый центр далекой мишени попал. Долго целил­ся сын, нажал на спусковой крючок и, осмотрев мишень, сказал «есть». Две пробоины светились рядом, соединялись красилками. И тогда поверил Семен Данилович, что крепко дрался за Родину сын, тоже был грозой для врагов.

Больше не стали тратить патронов.

Сыну Прокопию не пришлось быть снайпером: зачислили его на боевой корабль Тихоокеанского флота. Теплым осенним днем приехал в таежное село стройный, черноусый, крепкий моряк, ар­тиллерист-зенитчик. И с ним ходил в тайгу на охоту Семен Данило­вич, слушал рассказы о морях и дальних странах: в Китай и Индоне­зию плавал сын. А на боевых учениях и он – специалист первого класса, как записано в документе, – тоже метко стрелял.

Несколько ран принес с войны старший сын. Не испугался он трудностей, не стал искать «теплого» места. На животноводческую ферму пошел работать, скотником. Прокопий стал лесообъездчиком. Женились они, привели в дом отца молодых жен, и у Семена Да­ниловича появились внуки. Жили все вместе. Дружно играли во дворе со своими маленькими племянниками их однолетки – дяди Вася, Ваня и Юра.

Зашел однажды в дом Номоконовых незнакомый человек и, осмотрев стены, сказал:

– Нам сообщили, что вы укрыли после демобилизации вин­товку. Где прячете?

– Это как? – удивился Номоконов. – За дверью она, гляди.

– Закон знаете? – строго сказал приехавший. – Придется при­влекать к ответственности.

– За что?

– За незаконное хранение оружия.

Полез в сундучок Номоконов, долго рылся в нем, перебирал бумажки. Вот она, справка с печатью и росписями, хорошо, что не выбросил.

–Даже через границу разрешили!

Взял справку человек из районного центра, прочел, усомнился:

– Что за особые отличия у вас?

– Стало быть, имеются.

Опять полез Номоконов в сундучок, достал узелок, бережно развязал. Фуражка, погоны старшины, орден Ленина, орден Крас­ного Знамени, два ордена Красной Звезды, медали. Посмотрел при­ехавший на реликвии воинской славы, нахмурился:

– Почему не носите? Так и получается… Не знают в селе о ваших наградах.

– Знают, – строго сказал Номоконов. – Из нашего колхоза, которые живыми вернулись с войны, каждый имеет награды. Бе­режет народ ордена, ценит, кровью заплатил за них. А я так… По праздникам наряжаюсь, редко. Ты походи по селу, поспрашивай. Со стороны вроде обыкновенные люди в нашем селе, а по боям да тру­довым делам – памятник им надо тесать из камня! Я что… Говорили как-то на собрании. Много героев вышло из нашего села, а предате­ля ни одного не нашлось. И оружие нам прятать ни к чему.

Не простился приехавший, куда-то исчез, а потом снова пришел.

– Вы хоть уберите подальше подарок… Не положено оружие иметь… Раз нет охотничьей бригады – нельзя!

Снял с гвоздя винтовку Номоконов, вынул из дула тряпицу, решительно протянул:

– Забирай. Это после войны, когда голодно было, я на охоту ходил. Коз приносил людям, которые землю пахали, сено косили. Как им без мяса? Себе мало что брал – потрох. Обыкновенно я живу, гляди. Напрасно кто-то позавидовал, пожаловался. Перед взятием Кенигсберга получал эту винтовку, как память оставалась. С десяток фашистов убил из нее, салют давал, а потом на Хингане действовал. Ладно бьет: зря не бросайте, жалейте.

Наступила осень 1953 года – особо памятная для тружеников таежного колхоза. Перед большим праздником вдруг приехали из района монтеры, поставили трансформатор, залезли на высокую опору и подключили к «чужим» проводам давно бездействовав­шую колхозную электросеть. Старики ходили в гору и, вернувшись, сообщили, что ни одна лампочка не потухла на улицах горняцкого поселка. Всем хватило энергии. Вновь вспыхнули в домах колхоз­ников «лампочки Ильича».

Зима выдалась теплая, с частыми снегопадами. Южные ветры дули над Нижним Станом. Большие и малые события, случившие­ся в ту теплую зиму, будоражили людей, волновали.

Приехал жить в село начальник дорожного отдела горного комбината Яков Михайлович Опин. Знали его колхозники: в годы войны он со своим отрядом проложил немало дорог по тайге. Ра­достным событием был отмечен день, когда подошла дорога к горе Узул-Малахай [22]. Вот тогда, в марте 1942 года, один из рабочих на­шел в забое большой, с кулак, самородок. Все помнят: радостный, он сбежал с горы и кинул в кузов окрашенного кумачом грузовика глыбу кварца с куском золота.

– За нашу победу над фашизмом!

Много грузовиков с маленькими мешочками в кузовах отошло потом от горы, где когда-то бродили дикие звери…

Старый рабочий, дорожник, в прошлом хлебороб, стал пред­седателем колхоза. С группой старожилов несколько дней ходил Опин по увалам и падям, забирался на хребты, осматривался.

Вскоре произошли перемены и в жизни Семена Даниловича Номоконова. Однажды вечером, когда колхозный конюх чинил дома сбрую, пришел к нему техник-строитель, секретарь партийной орга­низации колхоза Дмитрий Степанович Собольников. Прихлебы­вая из кружки теплый чай, пожилой человек, глядя из-под навис­ших бровей, говорил твердо и спокойно:

–За помощью пришел. Извини, что не сразу узнал о тебе. Сда­вай завтра дела на конюшне и приходи в правление. Решили назна­чить тебя бригадиром. Шесть подвод выделим, автомашину… На передний край посылаем тебя, Семен Данилович, на очень важ­ный и ответственный участок. Задание даем самое боевое. Дорогу пробить к Медвежьей, к целинному участку.

Утром парторг Собольников привез теплые вещи для моло­дых целинников. Бригада была уже в лесу. По сторонам просеки лежали только что спиленные деревья. Возле сосны стоял Номоко­нов и, покрикивая, учил ребят валить лес:

– Не торопись! Вроде нехитрое дело, а думать надо, головы бе­речь. Слышишь, Востриков! Чего бегаешь с топором вокруг дерева? Так надо, гляди! Ствол прямой. В какую сторону надо свалить, с той и затеску делай. Сегодня ветер, и это бери на ум. Куда дует? – выдох­нул Номоконов пар изо рта. – В нужную сторону, на восток. Стало быть, против ветра делай затеску. Теперь с другой стороны, чуть повыше пилить надо. Вот и рухнет. Перед этим осмотрись, товарищей предупреди. Низко не надо: недельки через две потепле­ет, трактором выдернем пни. Потом канавы прокопаем, гальку привезем, все подровняем. Хорошая будет дорога!

 

 

В ПАДЬ ПРИШЛИ ТРАКТОРЫ

 

Выходили из домика на рассвете, мылись сыпучим снегом, торопливо завтракали и шли на просеку. Надвое разделил свою бригаду Номоконов. Со стороны села дорогу к Медвежьей пади прокладывало звено из местных жите­лей, навстречу им пробивались ленинградцы, приехавшие подни­мать забайкальскую целину.

Холодным вечером, когда дико выла пурга, пришли в лесной домик парторг Собольников и звеньевой Ефим Журавлев.

– Дело срочное, – собрал парторг людей. – К Первому мая дорога должна быть готова. Мы решили дать каждому звену кон­кретное задание. Первое звено решило вызвать ленинградцев на соревнование.

– Снег пошел, – тихо сказала Светлана Комкина.

– Выходной объявите? – усмехнулся Ефим Журавлев. Креп­кий, в расстегнутой телогрейке, он явно бравировал закалкой. –В городах, конечно… под крышами молодежь работает.

– И у нас холода бывают, – строго сказал групкомсорг Коль­цов. – И без крыши жили. Мы принимаем вызов, еще посмотрим, кто объявит выходной.

Так началось соревнование. Разработали условия, обсудили обя­зательства и подписали их. А утром еле-еле открыли дверь – снега намело много. Нерешительно разобрали ленинградцы топоры и пилы, тронулись к просеке. Люди из обоих звеньев были дороги бригадиру, но он старался все время' находиться возле тех, которым никогда не приходилось жить в тайге. Остановился Номоконов, задумался.

– Погодите, – задержал он ребят. – Так думаю, что не пойдем лес рубить.

– Почему? – удивились целинники. – Отстанем!

– Слушайтесь, я командир, – сказал Номоконов. – Другие есть дела, важные. Баню достроим, инструмент заправим, обувь почи­ним, одежду. А завтра свое возьмем.

Еще несколько дней назад велел бригадир расчистить недале­ко от дома ровную площадку, подтянуть к ней бревна и возводить маленький сруб. И вот теперь привел он ребят к невзрачному стро­ению на берегу ручья.

– Сегодня париться будете, силу копить для трудового сражения. –Как?

– Обыкновенно.

К обеду заделали бревешками потолок, сколотили из досок дверь, частично настлали пол и поставили лавку. А потом брига­дир велел притащить побольше камней, железную бочку и при­нялся сооружать очаг.

– Да какая же это баня? – засомневался Кольцов.

– Черной называется, – разъяснил Номоконов. – Теперь котел тащите, возле дома он. Думали, для каши привезли сюда? Тоже смеялись, когда увидели? Загодя его привезли, когда эшелоны двига­лись. Нельзя в лесу без бани. И на фронте такие ставили.

Под вечер затопили. Смеялись молодые целинники: повалили клубы дыма из раскрытой двери, почернели стены бани. А бригадир, знай, подкладывал в огонь поленья. Когда раскалились камни и нагрелась в котле вода, наложил Номоконов в бочку льда, вымел золу, закрыл дверь.

–Пробуй!

– Эх, была не была, – сказал Кольцов, раздеваясь. – Испытаем. Очень понравилась парню забайкальская баня: красный, раз­моренный, ввалился он в дом и присел на табурет.

– Ну как, Саша?

– Шагом марш мыться! – выдохнул Кольцов. – По два челове­ка, по очереди! Научит Семен Данилович.

– А чего тут? – попыхивал трубкой Номоконов. – Тазы есть, мыло есть. Бери кипяток, студи льдом и мойся. Плесни воды на камень – пар будет. Веник припас: ложись на лавку, стегайся. Не балуйся, однако, не крутись – тесно. А так ничего.

Утром, посвежевшие, бодрые, разобрали ленинградцы остро отточенный инструмент, зашагали на просеку. На месте вырубки, на свежем снегу, осевшем за день, виднелись следы. Номоконов рассмотрел их и улыбнулся:

– Ефимка приходил вчера, топтался… Так думал, что испугал­ся ленинградский народ. Теперь давай, ребята!

Застучали топоры, зазвенели пилы. С шумом падали деревья на промерзшую землю. Обхватив пучки ерника, вырубал корни Вик­тор Востриков, крякал. Недавно паренек с бакенбардами надел свой праздничный костюм и увидел Номоконов значок на лацкане. От­личник социалистического соревнования! На судостроительном за­воде отличился Востриков – слесарь высокой квалификации. Иван Кукьян, Михаил Тупчий, Нина Калистратова и Николай Калашни­ков пилили деревья. Уже узнал Номоконов, что и у этих ребят в за­пасе хорошие специальности. Высокий, очень спокойный парень, который утрами запрягает коня и трелюет лес с вырубки, умеет, ока­зывается, водить трактор. Школу механизаторов закончил Алексей Русанов. Счетовод Сергей Рыжков имел права шофера. Были в бри­гаде сварщики и кузнецы.

В тот день дали две нормы.

У первого звена был Красный вымпел, у ленинградцев. А по­том все вместе возводили мост через речку, сооружали настил через болото. Со стороны села двигался по просеке бульдозер с горного комбината, вырывал пни, нарезал канавы, ровнял дорогу. На авто­машинах подвозили гравий. С каждым днем прибавлялось хлопот у бригадира: в пади работали землеустроители и надо было торопиться.

Все теплее пригревало солнце. Заголубели таежные дали, про­зрачней стал воздух, с гор побежали ручейки. Вдруг увидел од­нажды Саша Кольцов маленькие пушистые комочки возле крыльца.

– Цветок этот ургуем зовется, – сказал бригадир.

…И вот в большой железной кружке, стоявшей на подоконнике, засинели-засветились первые весенние цветы Забайкалья. Увидели их в полдень, когда обедали, зашумели, стали передавать друг другу кружку с расцветающими подснежниками, но вдруг насторожились: совсем неподалеку послышался рокот тракторных моторов.

В солнечный апрельский день явились они в Медвежью падь –два могучих гусеничных трактора, подминая пеньки, неторопливо спустились с пригорка, перешли через мутный ручей и, выехав на край пади, остановились. На прицепе одного трактора был плуг с четырьмя лемехами, до блеска отполированными землей. Второй трактор привез солдатскую полевую кухню, бороны, мешки с зер­ном. Выглянул из кабины Алешка Русанов, деловито обошел вок­руг машины и снова забрался на сиденье.

Грозно затарахтел дизель, дробным эхом откликнулись горы. Плавно развернулась и тронулась вперед машина. Глубоко в мяг­кий чернозем вошли лемеха, подняли пласт, перевернули. Широ­кая, дымящаяся легким паром, полоса потянулась за трактором.