Во время одного из моих посещений она сообщила, что правительство решило депортировать меня; она хотела, чтобы я ушел в подполье или же покинул Британскую Индию и стал бы действовать извне, дабы при этом не прерывалась работа. Ей в то время ничто не угрожало; несмотря на ее политические убеждения, она была дружна с высокопоставленными правительственными чиновниками и потому о ее аресте не могло идти и речи. Я ответил ей, что не считаю необходимым следовать ее совету, - я опубликую в «Кармайогине» открытое письмо и тем предотвращу этот шаг правительства. Так я и поступил; во время следующего моего визита к ней она сказала, что мой ход имел успех, и идея о депортации отпала сама собой. В Чандернагор я уехал позднее, ко всему названному этот отъезд отношения не имел...[28]»
При встрече с Махараджей сестра Ниведита предложила ему включиться в революционное движение и этим помочь революционной деятельности. Махараджа не пошел на это, - он сказал, что передаст ответ через Шри Ауробиндо. Это было простой отговоркой, - Шри Ауробиндо он никаких ответов не передавал. Тем не менее, Гэквар был поражен, узнав, что Шри Ауробиндо проявляет столь живой интерес к этому движению.
Скорее всего, именно в этом году (1902) Барин был отправлен на помощь Джатину Банерджи в Калькутту. В Бароде Барин находился с 1900 или с 1901 года. Работа в Калькутте начиналась в доме номер 106 по Верхней Окружной Дороге. В работе принимали участие Джатин, Барин, Абинаш Бхаттачарья. Джатин работал с образованными людьми-юристами, врачами и тому подобное, Барин и Абинаш — со студентами колледжей. Когда у них возникала возможность воспользоваться какой-то площадкой, они собирали на ней молодых людей для того, чтобы обучить их владению дубинкой, фехтованию и даже верховой езде. Проработав вместе в течение шести месяцев, они разъехались. Барин и Абинаш переехали на Мадан-Миттер-Лейн, Джатин — на Ситарам-Гхош-Стрит.
22 февраля 1903 года Шри Ауробиндо взял месячный отпуск для того, чтобы уладить разногласия между Джатином Банерджи и Барином. Оказалось, что Джатин, прошедший в Бароде воинское обучение, стал ярым приверженцем дисциплины и настаивал на том, чтобы дисциплина эта распространялась на всех молодых людей, входящих в организацию. Барин же мог подчиняться только вождям. Жесткость Джатина сделала его непопулярным. Возможно, что их соперничество порождалось стремлением к лидерству. Приехав в Бенгалию, Шри Ауробиндо остановился у Йогендры Видья Бхушана, правительственного служащего, симпатизировавшего революционному движению. Деваврата и Суреш Самаджпати были на стороне Барина. За Барина был и Хемчандра Дас, писавший следующее: «Джатин страстно желал работать. Но, помимо всего прочего, он был и военным. Быть военным означает для бенгальца нечто невообразимое; и потому Джатин возомнил себя чуть ли не генералом. Его генеральство сполна ощущали на себе и молодые люди».
Шри Ауробиндо выслушал обе стороны и отдал распоряжение не мешать работе Джатина. Власть же принадлежала не Джатину и не Барину, но комитету из пяти человек, в который входили П. Митра и сестра Ниведита. Здесь следует заметить, что разногласия устранены не были, и время от времени возникали стычки. Шри Ауробиндо это не интересовало. Его встреча с членами общества была рабочей.
Одним из встреченных им людей был Абинаш Бхаттачарья, молодой человек, ставший одним из первых участников бенгальского националистического движения. Абинаш смог увидеться со Шри Ауробиндо в доме Джатина, куда его привел Барин, - Шри Ауробиндо тогда беседовал с Джатином. Он поговорил с Абинашем и принял его в члены движения.
Шри Ауробиндо писал: «Работа под руководством П. Митра имела чрезвычайный успех, в нее вовлеклись десятки тысяч молодых людей, революционный дух Баринского «Югантара» стал духом молодого поколения; пока же я был в Бароде, согласие меж этими людьми исчезло, привести множество групп к чему-то единому стало невозможно[29]».
Вернувшись в марет из отпуска, Шри Ауробиндо возобновил занятия, они проходили в стенах его дома в дневное время. Несколько позже он отправился в Кашмир по приказу махараджи. 26 марта директор колледжа представил Девану жалобу на Шри Ауробиндо, в которой требовал от последнего объяснений по поводу его отсутствия. Через два месяца он получил бумагу, датированную 6 июня:
«1. С 22 февраля я находился в месячном отпуске. Я писал директору о своем отъезде, но, как оказалось, письмо не было получено.
2. Во время, предшествовавшее этому, я был вызван во дворец на два-три дня для проведения срочных работ.
3. После возвращения из отпуска я проводил у себя дома дневные занятия, ибо сорока пяти минут утром было недостаточно. Хочу заметить, что я привык к самостоятельному определению времени работы со студентами еще и потому, что мне приходится заниматься работами разного рода.
4. Поскольку сейчас я сопровождаю Свари и выполняю в Кашмирском путешествии работу секретаря, в этом семестре я не смогу вести французский».
В путешествии по Кашмиру Шри Ауробиндо посетил Тахт-Э-Сулейман или «гору Шанкарачарьи». Там без каких бы то ни было усилий со своей стороны он получил очень яркое переживание Бесконечной пустоты. Это переживание оставило глубокий след в его разуме.
Поэзия не является чем-то автобиографическим, но через нее может выражать себя внутреннее существо. Путешествие Шри Ауробиндо в Кашмир очевидно и вызвало эти строки:
АДВАЙТА
Я поднимался к трону Соломона;
Шанкары скромный храм пред Бесконечным
На гребне голом стоял уединенно
Чертой последней меж мирским и вечным.
Безвидная пустыня расстилалась
И странно безымянным представлялось
Нагого мира нерожденное тело
В бесстрастии, не ведавшем предела.
Здесь Бытие молчанье выражало;
Конец безгласный, тайное начало
Мир, ослепив, лишали проявленья,
Покой незыблемый пустого проявленья
Царил на той вершине несравненной
В молчании природы сокровенной.
* * *
В 1904 году Шри Ауробиндо приступил к йоге серьезно. «Нет, я не обладал знанием. Я не знал, что есть Бог», - говорил Шри Ауробиндо впоследствии о начале своей садханы. - «В то время Дешпанде занимался хатха-йогой, асанами и прочими подобными крийями; обладая наклонностью к прозелитству, он пытался склонить меня к своему мировоззрению. Я же считал, что та йога, которая требует отречения от мира, не для меня. Я должен был бороться за свободу своей страны. Серьезно же я приступил к йоге тогда, когда узнал, что та же Тапасья, при выполнении которой человек отходит от мира, может быть обращена и к действию. Я узнал, что йога дарует силу, и подумал, - какого же черта я не пользуюсь этой силой для освобождения своей страны?.. В те времена было так: вначале — родина, затем — человечество, третьего не дано. Что-то находящееся внутри обрело эту идею, а разум принял её; к Жизни Духовной я шел с черного хода».
По деталям выполнения пранаямы Шри Ауробиндо консультировался у инженера Девадхара, ученика Свами Брахмананды из Гхандода. Имела хождение идея, что йога не может быть реализована без пранаямы. Результаты этой практики Шри Ауробиндо описывает так:
«Мой собственный опыт заключался в том, что мозг становится Пракашмайя — полным света. Практикуя пранаяму в Бароде, я отдавал ей от пяти до шести часов ежедневно — три часа утром и два вечером. Разум исполнился света и силы. В то время я писал стихи. Обычно выходило от пяти до восьми — порой десяти — строк в день, то есть порядка двухсот строк в месяц. После пранаямы я мог написать двести строк за полчаса. Если до этого память моя была слабой, то впоследствии с приходом вдохновения я мог вспоминать строки в должном порядке и правильно записывать их в любое время. Вместе с усилившейся ментальной активностью я стал видеть вокруг своей головы нечто вроде электрического поля[30]».
В другой раз он говорил о пранаяме так: «Результаты были замечательными. Множество видений сцен и лиц посещало меня. Вокруг головы я ощущал электрическое поле. Мои писательские способности были уже на грани умирания, но они ожили с неожиданной силой. Я мог писать прозу и поэзию единым потоком. С той поры поток этот не прекращался; если я и не писал впоследствии, то лишь потому, что был занят иными делами. Стоит мне захотеть писать, как это будет тут как тут. И третье — чрезвычайное здоровье — я стал крепким и сильным, кожа стала гладкой и нежной, слюна обрела сладость. Вокруг головы я ощущал некую ауру. Повсюду было множество москитов, но ко мне они не подлетали...
Когда я отправился в Бенгалию и занялся политической деятельностью, пранаяма стала нерегулярной; я серьезно заболел и едва не расстался с жизнью[31]».
В письме, датированном маем 1932 года он пишет о пранаяме следующее: «После четырех лет пранаямы и прочих моих практик, приведших единственно к улучшению здоровья, выходу энергии, неким психологическим феноменам, серьезному возрастанию творческого потенциала, ограниченной способности тонкого видения (светящиеся структуры, фигуры и т.п.) в бодрствующем сознании, мое движение совершенно прекратилось, - я оказался в тупике...»
В течение этого начального периода своей садханы Шри Ауробиндо видит предметы тонких планов, как об этом было сказано выше. В приведенном ниже письме он рассказывает о том, как открылось его внутреннее видение: «Помню, когда мне впервые открылось внутреннее видение, внешнее сохранялось, мои глаза были открыты; мой ученый друг сказал мне: «Это всего лишь послеобразы!» Я спросил его, могут ли послеобразы сохраняться в течение двух минут; он ответил отрицательно, добавив, что, насколько он знает, речь идет лишь о секундах. Тогда я спросил его, может ли человек созерцать послеобразы того, чего нет рядом, или даже, чего не существует в этом мире, то есть, обладающими иными формами, иными характеристиками, цветом, очертаниями, совершенно иной динамикой, ходом жизни и ценностями; на это он уже не мог ответить утвердительно. Так рушатся эти так называемые научные объяснения; для этого достаточно извлечь их из дымки ментальной теории и поставить лицом к лицу с актуальными феноменами, на расшифровку которых они претендуют[32]».
Барин отправился в горы Виндхьи, чтобы найти «место, не затронутое атмосферой городов, уединенное, в мирном и облагораживающем духе», где можно было бы воздвигнуть Храм Матери-Индии (Бхавани Мандир). Вернулся он оттуда с изматывающей горной лихорадкой! Он лечился, но никак не мог избавиться от своей болезни; и вот однажды появился нага-саньясин[33], предоставивший Шри Ауробиндо прямое доказательство действенности и пользы йоги. Позднее Шри Ауробиндо рассказывал об этом случае: «Впервые об исцелении йогой я узнал от нага-садху. Путешествуя по Амаркантаку, Барин заболел горной лихорадкой. Садху взял чашку с водой и крестообразно провел над ней ножом, при этом он читал мантру, затем попросил Барина выпить эту воду, сказав, что лихорадка оставит его на следующий день, - так и произошло».
Возможно, тот же саньясин посвятил Шри Ауробиндо в Статру Кали:
«Статра была чем-то неистовым, в ней звучало «джахи, джахи» (убей, убей). Я читал ее, но безрезультатно... В то же время я перестал есть мясо и почувствовал чрезвычайную легкость и чистоту в организме[34]».
Во время своего пребывания в Бароде Шри Ауробиндо столкнулся и с другим воплощением силы оккультного знания, - Нарайан Йогиши без составления гороскопа предсказал ему три политических процесса и о его освобождение; также он говорил о хлопотах, которые возникнут в борьбе с «белым неприятелем».
В те времена Шри Ауробиндо и не думал об открытой политической деятельности.
28 сентября 1904 года Шри Ауробиндо был назначен заместителем директора колледжа; его месячное жалованье было увеличено до 550 рупий. У студентов он пользовался чрезвычайной популярностью, директор также крайне благоволил к нему. Несмотря на то, что назначение было постоянным, Махараджа сохранял за собой право использовать его и в своей работе.
Незадолго до этого Шри Ауробиндо встретился со Шри Чару Чандра Даттом, чиновником И.К.С., работавшим в Тхане. Перед Даттом была представлена схема «Бхавани Мандир», впоследствии он стал членом революционной партии. В сентябре 1904 Шри Ауробиндо вновь оказался в Тхане; встретившись с Даттом, он обсудил схему «Бхавани Мандир» с Харибхаем Мадаком, издателем «Растрамат», Капа Сахит Пателем, адвокатом из Васаи, и с парой других людей. Все эти люди сходились в том, что духовный элемент должно оставить, а политический — усилить; что же касалось материального, то предлагалось собирать бомбы и пистолеты.
В 1904-1905 годах оказываясь во время отпусков в Калькутте Шри Ауробиндо останавливался на Грей-стрит. Барин занимался приготовлением пищи, Деваврата же (впоследствии Свами Праджананда) то появлялся, то исчезал. Все вступавшие в революционную организацию должны были придти в дом на Грей-стрит и поговорить с Барином, Джатином или Девавратой. Шри Ауробиндо встречался только с самыми важными гостями. Обсуждение проделанной за день работы и обмен идеями совершались за ужином. Вербовка членов партии началась в 1899-1900 годах. Шри Ауробиндо желал работать оставаясь в неизвестности. Публичная деятельность отталкивала его.
Примерно в то же время подобные, хотя и не так хорошо организованные революционные центры возникли в Кхулне, Рангпуре, Миднапоре, Дакке и т.д. Спустя многие годы Шри Ауробиндо комментировал эту деятельность революционной организации так: «(в своей книге) Барин искажает события. Я никогда не был ни основателем, ни лидером. Начало было положено П. Митрой и госпожой Гхосал, вдохновленными Бароном Окакурой. Всё уже было начато: я узнал об этом оказавшись в Бенгалии. Просто я старался быть в курсе их деятельности. Я отстаивал идею вооруженной революции на всей территории Индии. Они же вели себя просто по-детски: убили судью и тому подобное. Позднее это привело к терроризму и бандитизму, которые никак не связывались с моей идеей и намерениями. Бенгалия слишком эмоциональна, она требует немедленных результатов и не может заниматься многолетней работой. Мы же хотели дать бой, воспитав партизанской войной дух нации. Впрочем, при нынешнем развитии нации подобные вещи невозможны и обречены на поражение[35].
* * *
Приводимые ниже выдержки из воспоминаний бародского адвоката Р.Н. Патрака могут дать представление о жизни Шри Ауробиндо в Бароде.
«...Я приехал в Бароду школьником, - мне едва исполнилось шестнадцать, - соответственно, от меня не следует ожидать детального отчета о жизни (Шри Ауробиндо) в течение этого краткого периода. И всё же я опишу ряд моментов, поразивших меня, произведших глубокое впечатление...
Жизнь его была удивительно проста. Он был напрочь лишен привередливости. Казалось, что он не утруждает себя заботами о пище и об одежде, - он не придавал никакого значения ни тому, ни другому. Всё подававшееся ему за обедом принималось им с благодарностью. Так же обстояло дело и с одеждой — я никогда не видел его у лавок, торговавших тканью — вопрос, из чего шить себе одежду, не занимал его. Дома он одевал простое белое дхоти и шаддар, выходным же платьем ему служили белые костюмы из тика. В отличие от большинства, он никогда не спал на мягких матрацах, а предпочитал им ложе из кокосовых волокон, покрытое малабарской циновкой, служившей простыней. Однажды я поинтересовался, почему он спит на такой жесткой постели, он же с характерной улыбкой ответил: «Мой мальчик, разве ты не знаешь, что я брахмачарья? Наши шастры запрещают брахмачарьям пользоваться мягкими постелями, - от них клонит в сон». Я промолчал, про себя же подумал, что он, должно быть, великий человек...
Другая его существенная черта, подмеченная мной, - это полное безразличие к деньгам; они, казалось, не трогали его совершенно. Всем было известно, что он работает в бародском колледже в должности профессора английской литературы. Зарабатывал он немало — 500 рупий в месяц. Он имел обыкновение получать жалованье раз в три месяца. В те дни платили наличными, а не банковскими билетами. Он получал всю сумму разом и ссыпал ее в сумку; оттуда он высыпал деньги на широкий поднос, лежавший на полу комнаты. Он никогда не прятал их под замок, - хотя большинство из нас поступает именно так; деньги так и лежали на виду до той поры, пока он не расходовал их. Он никогда не считал их. Это обстоятельство поразило меня, и однажды я спросил его, отчего он хранит деньги таким странным образом. Он засмеялся и сказал, - его ответ я помню и поныне, хотя уже прошло пятьдесят лет: «Это свидетельство того, что мы живем среди честных, добропорядочных людей». Тогда я переспросил: «Вы никогда не ведете счет деньгам, как же вы можете судить о честности живущих рядом с вами?» Он спокойно ответил: «Господь ведёт мои счета. Он дает мне то, в чём я нуждаюсь, остальное он оставляет себе. Как бы то ни было, он не оставляет меня в нужде, чего же мне беспокоиться?..»
Его чрезвычайно увлекало чтение. Читал он очень много и в чтении своём не ограничивался какой-то особой темой, но обращался к самым разным сторонам человеческих знаний. Он не был, подобно большинству из нас, обычным читателем, он был великим мыслителем и писателем. Прочитав книгу, он какое-то время размышлял, затем он записывал возникшие соображения. Я видел в его комнате целые тома подобных записей, они делались на разных языках — греческом, латыни, французском, английском.
Я и сам склонен к уединению, он же постоянно находился в своей комнате, целиком уйдя в чтение. Концентрация его была столь велика, что его едва ли могли потревожить какие-то внешние помехи. Однажды в тот момент, когда он с головой ушел в книгу, мне нужно было передать ему известие. Прежде, чем он обратил на меня внимание, прошло минут пятнадцать, и всё это время я стоял прямо перед ним. Однажды вечером его слуга принёс в комнату ужин — рис, карри и овощи — и обратился к Шри Ауробиндо: «Сэр, еда подана». Аравинд Бабу ответил: «Очень хорошо», - даже не повернув головы. Где-то через час слуга пришёл за блюдом, но к собственному удивлению нашёл еду нетронутой, блюдо стояло там, где он его поставил. Он решил не беспокоить хозяина, тихонько подошёл ко мне и поведал о своих проблемах. Мне пришлось пойти в комнату и исполнить это неловкое поручение — напомнить ему об ужине. Он приятно улыбнулся и поспешил к столу: через десять минут он уже отужинал и вновь вернулся к своей работе. Столь велика была его любовь к чтению. Он ублажал себя интеллектуальными яствами, для него они были чем-то более аппетитным, нежели рис и карри; не удивительно, что он предпочитал их последним.
...Когда я стал учеником переводного класса, мне посчастливилось учиться у него. Его метод был чем-то новым. Вначале он давал ряд вводных лекций, посвящавших учащихся в содержание текста, что позволяло судить и об авторе, и о его отношении к реалиям этого текста. Подготовив учащихся к такому восприятию текста, он приступал к его классному чтению, прерываемому замечаниями, касавшимися значения сложных и неясных фраз. Закончив чтение, он приступал к лекциям общего характера, в которых говорилось о различных реалиях, присущих этому тексту. Эти лекции, дававшиеся в конце семестра, привлекали множество студентов других колледжей.
Еще большим удовольствием было слушать его с трибуны. Порой он председательствовал на заседаниях дискуссионного клуба колледжа. Когда это происходило, главный зал колледжа, имевший внушительные размеры, заполнялся до предела; аудитория была представлена не только студентами, но и множеством образованных людей со стороны, особенно если тема дискуссии представляла несомненный интерес. Мистер Гхош никогда не был оратором, спикером же он был замечательным, - когда он брал слово, устанавливалась полнейшая тишина, аудитория пристально внимала ему. Он совершенно не жестикулировал, но стоял подобно статуе, - совершенно неподвижно, - слова стекали с его уст легким и мелодичным потоком в своей естественности, и это почти зачаровывало слушателей. Каждая произнесенная им фраза имела значение, над которым слушатели могли размышлять днями. Самые яркие выступления делались им тогда, когда тема дискуссии касалась религии или философии. Политиканствовал он редко, но то и дело возникали замечания об угнетенном положении Индии, о неграмотности и косности народа. Несмотря на то, что со времени тех выступлений с трибуны Бародского Колледжа прошло больше пяти десятилетий, я до сих пор храню в памяти его образ, его сладкозвучный мелодичный голос, словно я слышал его вчера...
Как-то я сказал Аравинд Бабу о том, что Бенгалия в смысле образованности далеко ушла от других провинций Индии, что она породила множество великих писателей и поэтов. Скажем, Ромешчандра Датт, этот великий поэт дал стихотворное переложение Рамаяны и Махабхараты. Он ответил: «Вы величаете Ромеша поэтом? Нет, в лучшем случае он рифмоплёт, но никак не поэт. Поэтами не становятся, ими рождаются. Не все пишущие стихи являются поэтами; с другой стороны, поэтом может быть и прозаик, если он обладает этим даром...»
Однажды... в начале 1905 года Аравинд Бабу, Дешпанде и Ядхав отправились в Чхандод, маленький городок на берегу Нармады, являвшийся местом паломничества. День они провели с неким йогом, затем отправились в Ганганатх, местечко в нескольких милях от Чхандода. Там находился прекрасный Ашрам, в стенах которого провёл свою жизнь Свами Брахмананда. Здесь они провели день, обсуждая с учеником Свами Брахмананды некие духовные проблемы, затем отправились в Бароду. После этого путешествия я обратил внимание на то, что и Аравинд Бабу и Дешпанде существенно изменились. Переменился и образ жизни обоих. Они стали поклоняться Богине и принимать пищу — чисто вегетарианскую — всего один раз в день; оба стали жить жизнью аскетов, и всё же Аравинд Бабу изменился сильнее. Я уже не мог общаться с ним так же свободно, как и прежде. Он излучал покой и степенность, присущие зрелому старцу. Если он был один в своей комнате, он погружался в раздумья; если приходили его друзья Дешпанде и Ядхав, они беседовали наедине. Однажды вечером я увидел, как в комнату, где встречались все трое, вошел Бариндра; в руке он нес планшетку. Такие встречи с планшеткой происходили три дня подряд. Встретив Бариндру на четвертый день, я спросил, чем они занимаются. Ничуть не смутившись он сказал, что ими получено послание Богини, где были даны детальные указания; когда эта весть будет переведена в читабельную форму, она будет издана в форме книги. Книга вышла через несколько дней, она носила название «Бхавани Мандир» или «Послание Богини». Она предназначалась узкому кругу...
Наконец, наступил день его отъезда; прощание было очень трогательным...
Вечером Аравинд Бабу, несмотря на всю свою занятость, пригласил меня в свою комнату; я сел рядом с ним. Коснувшись рукой моего плеча он нежно сказал: «Вот, Раджарам, мы и прощаемся. Расстаются наши тела, но не наши души — душа вездесуща. Я оставляю Бароду, ибо Высший Долг требует от меня нахождения в ином месте, я не могу противиться ему... Успех и победа придут к тебе, если ты останешься столь же честным и добрым, если ты будешь внимать велениям своей совести. Если ты будешь слышать этот глас, путь твой будет ровным, и ты будешь счастлив».
Сказав это, он поднялся, подошел к книжному шкафу и, зная о моей любви к санскриту, вынул из него две книги - «Шакунталу» Калидасы и «Викрамарваши» - и подарил их мне в знак своей любви ко мне. Он дал мне и свои стихи — один сборник носил название «Песни к Миртилле и другие поэмы», другой - «Урваши», стихотворный перевод драмы Калидасы[36]. Я молча поклонился, коснулся его ног и покинул комнату с тяжёлым сердцем и полными слёз глазами. Хотя я уже совсем стар — одной ногой в могиле — когда я вспоминаю эту сцену, у меня начинает ныть сердце».
* * *
С марта 1905 по февраль 1906 года Шри Ауробиндо исполнял обязанности директора колледжа на время отпуска последнего; жалованье его вместе с доплатой составляло 710 рупий. Его чрезвычайно любили студенты.
20 июля 1905 года правительство объявило о разделе Бенгалии. Это послужило сигналом к началу волнений по всей Индии, особенно в Бенгалии. Шри Ауробиндо писал из Бароды революционным рабочим Калькутты: «Прекрасная возможность. Поддержите выступления, направленные против раздела, тем самым мы вовлечем в движение множество рабочих».
Несколько позже из Бароды Шри Ауробиндо написал и отослал им памфлет, озаглавленный «Никаких компромиссов». Никакое калькуттское издание не желало публиковать его. В конце концов Абинаш и его друзья с помощью Кулкарни, революционера-маратха, набрали текст памфлета. Они отпечатали за ночь несколько тысяч экземпляров и впоследствии свободно распространяли его[37].
Примерно в то же время Шри Ауробиндо написал знаменитую революционную брошюру «Бхавани Мандир». Мы уже говорили об идее Бхавани Мандир. В-основном эта идея принадлежала Барину. Где-нибудь в лесу или на горной вершине должен был быть построен храм Матери-Индии. Здесь должны были проходить подготовку те, кто забывая себя искал бы свободы для Матери-Индии. Те же, что не могли принести всю свою жизнь в жертву этой цели, должны были помогать политическим саньясинам иным образом. Возможно, что основная концепция этого плана была почерпнута из Ананда-Матха Банкима Чандры. Брошюра упоминается в отчете комиссии Роулетта (1917 г.), воспроизведена на следующих страницах.
* * *
БХАВАНИ МАНДИР
- Ом намас Чхандикайай -
Средь холмов должно воздвигнуть храм Бхавани, Матери посвященный. Ко всем детям Матери обращена эта весть, да помогут они в том труде праведном.
Кто такая Бхавани?
Кто такая Мать Бхавани и почему мы должны возводить ей храм?
Бхавани — суть бесконечная энергия.
В нескончаемом круговороте мира, где могучее колесо Вечности пролагает свои пути, Бесконечная энергия, которая истекает из Вечного, которая понуждает колесо к движению, предстает пред человеком в различных аспектах и бесконечных формах. И каждый аспект, порождая эпоху, становится ее знаком. Порой Она проявляется как Любовь, порой — как Знание или Самоотречение, или Сострадание. Эта Бесконечная энергия — суть Бхавани. Она же и Дурга, Она же и Кали, Она же и Радха Возлюбленная, Она же и Лакшми, Она — наша мать и та, что Сотворила всех нас.
Бхавани — суть Шакти.
В нашу эпоху Мать являет себя родительницей Силы. Она — чистая Шакти.
ВЕСЬ МИР ЗАПОЛНЯЕТ МАТЬ-ШАКТИ.
Да разверзнутся наши очи и да откроется им мир, лежащий пред нами. Куда бы мы ни обращали наш взор, видению нашему будут представать огромные энергии, чудовищные, быстрые, непреодолимые силы; гигантские тела энергии, исполинские, стремительные столпы силы. Всё растёт к величию и силе, Шакти войны, Шакти богатства, Шакти науки вдесятеро сильнее и огромней, стократнто неистовее, стремительнее и активнее, тысячекратно богаче ресурсами, орудиями и инструментами, чем когда бы то ни было в известной нам истории. Всюду работает Мать; из Ее могучих созидательных рук на арену мира приходят чудовищные формы Ракшасов, Асуров и Девов. Мы являемся свидетелями медленного, но непреодолимого подъема великих империй Запада, стремительного, не знающего преград взлета Японии. Есть здесь и шакти-млеччхи, что омрачены собственной силой, что черны или кроваво-красны в Тамасе и Раджасе; есть и шакти-арии, погруженные в чистый пламень отречения и жертвы; и все они — суть Мать в Ее новом обличьи, что повергает и укрепляет. Духом своим Она наполняет старое; Она пробуждает к жизни новое.
МЫ, ИНДИЙЦЫ, ИСПЫТЫВАЕМ НЕДОСТАТОК ШАКТИ, И ПОТОМУ НАС ПОВСЮДУ ПРЕСЛЕДУЮТ НЕУДАЧИ.
В Индии же дух медлителен, долго приход откровения. Индия, древняя Мать, истинно страждет преображения, страждет в муках и слезах; но тщетны ее искания. Что же причиняет ей страданья, - ей, что, в конце концов, так обширна, что могла бы стать могучей? Очевиден чудовищный изъян — мы лишены чего-то жизненно необходимого; впрочем, найти изъян несложно. Мы обладаем всем, кроме одного — у нас нет сил, мы лишены энергии. Мы оставили Шакти, и вот теперь Шакти оставила нас. Нет Матери места ни в сердцах наших, ни в умах, ни в руках.
Желаньем переродиться мы обладаем в избытке, в нём нет недостатка. Сколько было сделано попыток, сколько было начато движений и в религии, и в общественной жизни, и в политике! Но одна и та же судьба ожидала и ожидает все эти движения. Они мгновенно расцветают, но затем импульс слабнет, и огонь гаснет; если они и остаются, то только как пустые раковины, как формы, покинутые Брахмой, или формы, в которых Брахма перегружен Тамасом и инерцией. Начинания наши исполнены силы, но не имеют продолжения, не имеют плода.
Ныне мы приступаем к новому направлению; мы начинаем индустриализацию, призванную обогатить и возродить нищую землю. Опыт ничему не научил нас — мы не понимаем — что и это движение разделит судьбу прочих, если мы не придем вначале к определенному состоянию, а именно — не обретем силу.
ПРИ ОТСУТСТВИИ ШАКТИ НАШЕ ЗНАНИЕ МЕРТВО
В знании ли мы нуждаемся? Мы, индийцы, рожденные и воспитанные страной, где Джнана аккумулировалась с момента возникновения расы, несем в себе унаследованное от тысячелетий богатство. Даже и сегодня у нас появляются исполины знания, приумножающие это богатство. Наши способности не сузились, наш интеллект не притупился, его восприимчивость и гибкость делают его столь же многоликим, как и прежде. И всё же это знание мертво, это, скорее, ноша, что ложится на нас тяжким бременем, яд, что разъедает нас, но уж никак не посох, что поддерживает нас, не оружие в наших руках; ибо такова уж природа всего великого — то, что не используется или используется дурно, обращается против своего носителя и уничтожает его.