Получался «тяни-толкай». Бабы тянули энергию вниз, полностью концентрируясь в свадхистане. Я же пытался, что-то изменить. Но знаний тогда было недостаточно, и силы были не равны.
Упругая струя рванула внутрь Тамары, но содрогнулась вся троица.
Молодые девчонки хорошо среагировали и закончили вместе. «Свинство!» – пронеслось в голове. Опять потеря энергии. Опять будет слабое состояние. Хмель вылетел. Я начал приседать, чтобы хоть как-то выйти из состояния расслабленности.
– Ты что делаешь? – спросила Светлана. – Ты еще со мной должен. Ведь я так удобно устроилась. Тебе только подойти и приласкать меня.
Мне ничего больше не хотелось, но Светлана, истекая соком, начала возбуждающий рассказ.
– Я уже давно заметила, что мужчины весьма восприимчивы к обнаженному телу или интимным местам женщины, – она поглаживала свои прелести и поглядывала на меня, – и если они видят это, уровень адреналина в их крови резко повышается. Хорошо соблазнять и распалять его воображение в тех местах, где ему будет трудно как-то отреагировать на ваш вызов. Чем напряженнее и торжественнее будет обстановка, тем будет веселее.
Так вот, однажды наш главврач подвозил меня в город, а он уж очень сильно блюдет себя, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь о нем что-нибудь компрометирующее не узнал. Ехать до города на его «Волге» около полутора часов.
Еду, думаю, что не мешало бы попытаться трахнуться с Главным. А я ехала на консультацию к гинекологическому светиле. Вдруг я ему говорю: «О Боже, я забыла надеть трусики».
Не знаю, почему, но, услышав об этом, он прямо засветился. «Волга» чуть не вылетела на обочину. Он продолжал вести машину левой рукой, а другой залез в ширинку моих джинсов, начал ласкать мою мохнатку и, в конце концов, ухитрился засунуть туда палец. Я была возбуждена не меньше, чем он и, схватив его руку, зажала ее между ногами, потом стала тереть ею свой клитор. Теперь он не мог даже переключать скорость. В машине громко играла какая-то попса.
Мой клитор, кажется, поднялся и стал твердым, словно ястребиный клюв, и я чувствовала, как сквозь мое влагалище и по моим бедрам протекают волны эротического возбуждения. Все время мимо нас проносились машины, и никто даже не мог и предположить, чем мы здесь занимаемся. Он сказал: «Я хочу трахнуть тебя. Куда поедем?» – но я ответила: «Здесь абсолютно негде – не на дороге же?!» Я дразнила его, а он не мог ничего сделать, и от этого его муки становились еще сильнее.
Мою голову стали наполнять мысли одна наглее другой. Я сидела на сиденье машины и, закрыв глаза, воображала, как он меня трахает, как бык, я представила, как его большой твердый хер исчезает в моем сокровище, потом я вдруг испугалась. Он не переставал тереть меня своим пальцем, ибо мой клитор стал огромным – весь мир уместился в него. Я судорожно прижала его руку к своему влагалищу и прямо там, на сиденье машины, пережила невероятный оргазм.
Мы проехали еще немного дальше, его правая рука на баранке все еще была мокрой от моего сока, запах которого витал в машине, это был удивительный, возбуждающий запах. Он почувствовал, что я не собираюсь делать для него что-нибудь в ответ, и теперь, думаю, его яички ужасно ломило, и они раздулись у него, как щеки у хомяка.
«Безвольная Светлана, на дармовщину чего не попробовать», – была первая мысль, но что-то поменялось во мне после ее рассказа. Мне захотелось трахнуть ее вместо главврача. Так, она, нагнав образов, возбудила меня, включив гормональную систему, а мне тогда казалось, что сам чего-то могу. Могу хотеть или не хотеть. Но все это бредни. Как потом рассказывал Учитель, все в жизни случается, сам человек ничего не может. Он существо механическое. Если бы Светка не проявила настойчивость из своих инстинктов, то мне бы и трахаться не захотелось.
Встав на ступеньки кресла, совокупился и со Светланой. Но такого возбуждения уже не было. Это больше напоминало работу. Стремясь концентрироваться в башке, я продлил это удовольствие несколько дольше, но все равно все окончилось позором.
«Да, еще долго нужно учиться».
– Что ты там пыжишься? – Светлана встала с кресла и, сделав движения телом, напоминающее потряхивание курицы после петуха, накинула халат и нежно поцеловала меня. Она была довольна и радовалась за этот кусочек секса. Марианна никогда не стала бы трахаться просто так, она во всем видела смысл.
– Понимаешь, есть такой вид секса, когда мужчина не кончает, вот и я пытаюсь изучить это, – пытался я привлечь внимание самок к Божественному таким примитивным образом.
– А для чего это нужно? И какой кайф бабе от этого?
– Во-первых, тантра – это так называется – может длиться вечно. Вот мы сейчас 15-30 минут потрахались и все, а владея тантрой, можно 5-10 часов. Здорово, да? Во-вторых, оргазм происходит не только внизу живота, а во всем теле. И постоянно человек может обрести связь с космосом, Богом.
– Ну, это нам не нужно. А вот что можно долго, вот это здорово.
– И, в-третьих: не нужно будет столько роддомов, гинекологов, делать аборты, вообще нужно будет меньше врачей. А когда на Земле людей станет меньше, то тогда всего всем будет хватать и все будут богатыми.
– Во, нагородил. А если все будут заниматься тантрами, тогда и детей не будет.
– Конечно. Все не смогут этим заниматься, и поэтому дети будут, но их будет меньше. И уже не нужно будет воевать, так как всем будет хорошо.
Мы вернулись в инфекционное отделение, где Валентина, уже окончательно опьянев, мусолила пипетку Петровича, но он был уже начинающим импотентом, а Валя была слаба сделать что-либо с этим червяком.
– Ты его намажь эпоксидной смолой, завтра он затвердеет, тогда и потрахаешься, – захохотала с ехидством Светлана.
Петрович похрапывал, как обожравшаяся свинья, никому не нужный и больше не пыжащийся казаться хорошим.
***
Мы сидели друг против друга, держа ладонь в ладони.
– А теперь ощути, что ты находишься в Святом месте и перед тобой проводник Божественной Силы, а ты его творческое начало. Начни танцевать магический танец, способный пробудить Новую Вселенную.
Надежда грациозно поднялась и, несмотря на непривычную обстановку, начала исполнять танец египетских жриц, ярко представляя, что она находится на краю пропасти, в глубине которой крокодилы, пожирающие друг друга от голода.
– Представь, что одно неверное движение – и ты можешь оказаться в этой пропасти. И тебя не станет, но одновременно помни, что это твои страхи, твоя память.
Необходимо пробудить в человеке сущность, тогда включение может произойти более глубоко. Глаза Надежды расширились. При тусклом освещении она казалась неземной. Совершая сексуальные движения, снимая с себя одежду, она затормаживала движения все больше и больше. Наблюдая за собой, я не чувствовал возбуждения, что-то мешало.
Постепенно Надежда остановилась, и, стоя абсолютно голая, не знала, что делать. Свеча почти догорела, ее слабое мерцание едва очерчивало контуры Надежды.
– Начни раздевать меня. Постарайся не думать, что подумают о тебе другие люди, узнав, что мы с тобой здесь проводим практику.
– Да, я сейчас об этом подумала, – как-то осторожно произнесла Надежда. – Ведь это Святое место. И люди сюда ходят молиться.
– Нет. Это место для духовных практик. А кто ходит сюда молиться, те просто хотят облегчить свою жизнь, прося у Бога облегчения жизни. Но этого не будет. За все нужно платить. Мы сегодня с тобой платим тем, что разрушаем стереотип молитвы. Тантра – это общение с Богом. Это и есть настоящая молитва.
Именно в это время вспомнились слова Гуру о том, что, обучая, нужно разъяснять. Если человек обучается через понимание – это намного ценнее. После чего Надежда включилась. Мы провели с ней тантрическую кату, ощутив во время последней позиции растворение в Божественной Благодати, а, может, это тогда казалось.
Внутренний диалог остановился и свет, распространяющийся из головы, заполнил все пространство. Время остановилось.
На следующий день мы вместе с Рулоном пошли в горы. Он много рассказывал о воображении, человеческих фантазиях, которые уводят человека в сторону от духовного развития, на какой бы стадии этого развития не находился человек.
– Учитель, чем отличается состояние отсутствия внутреннего диалога от состояния бессмысленности?
Рулон уверено поднимался по горной тропе вместе со своими учениками, обращая их внимание на окружающую их красоту и одновременно отвечал на вопросы.
– Когда человек бессмысленен, то он непонятно в чем и где, а если отключен внутренний диалог, то у нас состояние ясности. Наше сознание присутствует. А вот если человек устал и сел, то это состояние бессмысленности. У него нет ясности сознания. Вот в чем отличие. В присутствии сознания при отключенном внутреннем диалоге у человека много энергии, а при бессмысленном состоянии – мало. Например, напились каких - то таблеток затормаживающих, как в дурдоме, и сознание не присутствует в этом случае. Воображение – это когда мы что хотим, то и вообразим.
***
Вечером перед сном я стал молиться Божественной Силе. После того как неудачно закончились тантрические практики, хотелось изменить угнетенное состояние. В этом состоянии и жизнь не мила, и тоска и воспоминания накатывают. Делается мерзко и противно.
Молитва молитве рознь, и в слабом состоянии ничего не получалось, кроме набора слов. Пытался открыть сердце, но там, как будто кто-то кол вогнал.
Тогда сел в ваджрасану, сложил пальцы в джнана мудру и начал набха-мудру. Плавное состояние было удержать трудно, мысли накатывали и дыхание прерывалось.
Включив музыку Шамбалы, отпустил тело. С трудом раскачиваясь, сначала оно обрело внутренний ритм, сонастраиваясь с Великой музыкой, одну из кассет которой я с благоговением включал в трудные минуты. И она выводила из этих состояний.
Но сегодня что-то особенное. Тело начало свой мистический танец, извиваясь во все стороны. Руки и ноги стали совершать грациозные и одновременно сильные движения.
Перед внутренним взором возникла танцовщица в красивом эротическом наряде, танцующая на маленькой сцене, примерно два на два метра.
Эта сцена окружена рвом, в котором кишат голодные крокодилы. Глаза ее завязаны, звучит ритмичная, завораживающая, держащая в напряжении музыка.
Она вся в ощущениях осторожности, бдительности и одновременно гармонии и красоты. Она понимала, что если этот танец не понравится владыке, то она все равно будет принесена в жертву. Движения, совершаемые телом, были танцем этой девушки.
Состояние сущностной реакции на окружающий мир передало знание о дальнейших действиях.
Танец плавно перешел в асаны, которых я не видел в книгах по йоге. Было удивительно наблюдать, как соединяются в одном ритме движения и дыхание.
«А что дальше?» – промелькнула мысль. И сразу ответ. Голосовые связки стали напрягаться. Возник звук. Плавная мелодия с хрипом в горле.
Постепенно, слушая звук, тело сонастроило его с каким-то космическим ритмом и звук стал чистым. Этот звук вибрировал с каждым позвонком. Низкие звуки вибрировали нижними позвонками, высокие – верхними. Позвонок превратился в космический музыкальный инструмент. Это флейта, на которой Бог играет мелодию гармонии космических сфер.
Вселенная играет на позвонках, пробуждая энергию. «Сначала было слово. И это слово Бог…»
Вот что это значит.
Постепенно звуки стали сливаться в песню.
– ЛАЯ - ВАЯ - РАЯ -
– НАЯ
«Что-то странное и одновременно знакомое». Память извлекла страницы книги Алтайского Ашрама «Тантрическая Раджа Йога» и упражнения «Лаварайана». «Оказывается, все давно уже известно мудрым людям. И это никакое не открытие». Читай книги и действуй по ним. Учитель Шри Джнан Аватар Муни через методики Алтайского Ашрама уже все тайные знания начал раскрывать.
Голос становился все сильнее и сильнее. Звуки стали возникать как на вдохе, так и на выдохе. Жар возник в позвоночнике.
Звук слился в длинный «ОМ». И вдруг дыхание остановилось. Нет ни вдохов, ни выдохов.
Если концентрируешься на теле, то возникает страх, если на том, кто всем этим управляет, то забываешь о страхе.
Постепенно возникла белая вспышка, которая стала расти и превратилась в живую радугу с центром в сердце. Все существо заполнила благодать, которую не передать словами.
Реальность этого мира перестала существовать, но возник другой мир, и там был Учитель в древнем языческом одеянии из простой ткани с красиво вышитым орнаментом красного цвета. На голове у него было что-то непонятное из перьев и других частей животных. Величественное состояние излучал он.
– Ты долго ищешь тайну тантры, но постичь ее невозможно. Это – вечность. Человек отождествляет ее с сексом. Мужское начало с фаллосом, женское с иони. Но все совершенно по-другому.
Мужчина сам по себе является фаллосом какого-то большого существа, с которым ему необходимо войти во взаимодействие, то есть стать им. И тогда физическое тело само по себе будет выполнять роль фаллоса.
А оргазм будет происходить через макушку головы, через Вселенную, которая олицетворяет женское начало. И между ними также возникает взаимодействие, как на уровне чакр, так и на уровне тонких тел и ахараты.
Если каждое мгновение помнить об этом, то быстрее можно будет постигнуть это существо.
И его оргазм – это твой космический оргазм. Это умение остановить внутренний диалог на максимуме возбуждения.
Стремись постигнуть вечность этих взаимоотношений. Не стремись просто удержаться от семяизвержения. А научись видеть в партнере божественное существо. Ощути также и себя божественным существом, которое проводит тантрическую мистерию со своей Шакти.
Перед глазами возникла картина, где у Божества вместо фаллоса находится человек.
Поблагодарив Учителя, вновь увидел живую радугу.
Очнулся под утро в комнате на полу. Петрович валялся одетый на кровати. Вокруг грязная посуда, объедки, магнитофон продолжал работать, но лента порвалась, и слышалось только шуршание.
Глава 7
ХИППАРКА. ДЕТСТВО
ПРАКТИКИ ДЗЕН
Только что закончились «Спокойной ночи, малыши!», и Хиппа, радостная, помчалась на кухню, чтобы чего-нибудь сожрать.
Влетев на кухню, она заорала:
– Ма, хочу хавать, дай чего-нибудь вкусненького.
Но мать молчала, стоя к ней спиной. Хиппа не врубилась, подбежала к ней и стала дергать за подол ее вонючего халата. Через некоторое мгновение Хиппа услышала всхлипывания мамаши. Она развернулась и, уже рыдая, взяла своего выродка в свои противные объятия и ни с того ни с сего начала говорить какие-то непонятные фразы:
– Ну, ничего, у тебя все будет хорошо, ты будешь счастлива, обязательно будешь, главное, никогда не сомневайся в этом.
– Ма, а че ты плачешь? Ты знаешь, мы сегодня в сугробы прыгали с гаражей, а потом бегали в лес смотреть северное сияние. Так здорово было! – с детской непосредственностью стала Хиппа рассказывать о впечатлениях прожитого дня.
Но вместо того, чтобы поддержать разговор и выразить какие-то эмоции восхищения и радости, мать словно не слышала ее. Она настолько погрузилась в свои мысли, что не могла уже видеть звезды, снег, северное сияние, она уже не радовалась восходу и закату солнца, а просто с тупой миной, как зомби, твердила свое:
– Ты не переживай, это только я несчастная. Хотя нет, я счастлива, очень счастлива, – сквозь рыдания завнушивала сама себя глупая дура. – Ведь у меня есть вы, мои дети, а это самое большое счастье, которое может дать Бог.
Но маленький ребенок никак не мог дорубить, о чем же говорит эта мамка, какое счастье, в чем повезет, о чем переживать. Ведь тогда Хиппа уже была счастлива, и просто радовалась, что идет снег, как он блестит под лучами солнца, и ей было совершенно непонятно, о чем пиздит мать. Но такие сцены продолжались каждый божий день и, будучи ребенком, Хиппа впитывала все это говно как губка, не осознавая того, как же она срет в свое «светлое будущее». Хиппа стала думать: «Скоро я стану взрослой, детство кончится, как у матери с отцом. А что же такое стать взрослым? Они очень сильно отличаются от нас, детей. Вот мать не любит на санках кататься, в снежки играть, а все как-то дома сидит, посуду моет, готовит, а смеется только по праздникам, когда рюмками чокаются. И так ведь все живут. Но как это я вдруг перестану бегать, прыгать, смеяться, валяться в снегу, драться во дворе и буду все время с мрачной пачкой сидеть дома, нет, я так не хочу».
Так рассуждал маленький ребенок, который еще не утратил истинных ценностей жизни, ребенок, который еще не был напичкан всевозможными выдумками о счастье и прочей ересью. Потому отвергал все ложное и наносное, о чем говорили родители, учителя и прочие дураки. Но общество довлело над Хиппой, и она была не в силах противостоять этой трясине, которая буквально душила и угнетала программой БУДЬ КАК ВСЕ.
***
Убегая от пацанов, Хиппа забежала в подъезд своего дома и, как обычно она любила это делать, всем телом обрушилась на дверь. Дверь слегка пошатнулась, но все-таки еще стояла на месте. Через несколько секунд дверь открыл Чича (так прозвали брата Хиппы его любезные дружки).
– Ты че, свинка, давно не получала? – разбесился братец.
– А че-е-е? – ноющим голосом промямлила Хиппа, боясь получить пиздюлей.
– Да ниче, еще раз так сделаешь, будешь вместо груши, коза!
Не придав особого значения словам брата, Хиппа, даже не стряхнув с себя снег и не сняв валенки, шубу и шапку, помчалась врубать телек и завалилась в кресло в ожидании своего любимого фильма про партизанов.
Каждый божий день в садике, а потом и в школе Хиппа слышала от воспитателей и учителей: «Вы, дети, должны расти защитниками своей Родины, взращивая в себе чувство патриотизма – это высший долг человека. Человек звучит гордо! Владимир Ильич – Великий человек, вы должны молиться на него!» Везде висели портреты Ильича. А ещё Хиппа помнит, как в садике воспиталка усаживала детей в круг, брала книжку про Ленина и показывала картинки, где Великий вождь сидит возле зеленой лампы, а вокруг него на коленях куча выродков.
Наслушавшись всей этой херни, Хиппа начинала мечтать: «Вот был бы Ленин сейчас жив, и я бы у него на коленках посидела и послушала его интересные истории… какое счастье…» Уже с детства в мозгах у нее укоренялась мысль, что она должна быть счастливой, но счастливой она будет тогда, когда будет, например, дедушка Ленин рядом или когда она станет такой же ебанутой, как Зоя Космодемьянская или Гуля Королева. Целыми днями Хиппа стала думать о Ленине, о детях-героях. Она никогда не задавала себе вопроса: «А в чем же их героизм, почему я должна быть такой, что мне это даст?» Она не думала, но тупо действовала, как все быдло.
Ведь ей так эмоционально внушали: «За Родину! За Ленина! На смерть!». И она все серьезней и серьезней стала относиться к идее Родины.
Как же так, ведь живу же в этой стране, значит, я должна служить ей. Вот такие ебанутые мысли мельтешили в ее детской, но уже зазомбированной голове. А по телеку продолжал идти фильм про партизанов, где все носились, орали, убивали друг друга, спасали Родину. Орали: «Слава Советскому Союзу! УРА!» Хиппа, не отрывая глаз, зырила все эти маразматично-фанатичные сцены и представляла, что и она, когда вырастет, пойдет в армию, чтобы защищать Родину. Но скоро фильм закончился. Делать было нечего и Хиппа, сняв шубу и шапку, решила переключить программу.
Там шел какой-то старинный фильм, который совсем не привлек ее, но ей было все равно, лишь бы позырить телек. Со скучной миной Хиппа смотрела бессмысленные картинки от нехуй делать. Но тут показали комнату, в которой стоял старинный граммофон. Увидев его, она заорала:
– Мама, мама! Иди сюда!
– Подожди немного! Щас приду, – пидорастическим голосом ответила мамаша.
Но Хиппа ничего не хотела слышать и еще сильней заорала:
– Ма-а-а-а-а! Иди сюда! Иди сюда, – стала она истошно орать, прыгая на кресле.
– Ну, доченька, подожди немножко. У меня каша убежит, – умоляюще стала ныть тупая мать.
– Ну и пусть убежит. Иди сюда! – уже сквозь рев стало орать дебильное дитя. И видя, что мать не идет, встала на кресло ногами и начала долбаться затылком о стену, отталкиваясь задницей. – А-а-а-а!
Мать, услышав, что ее выродок разошелся не на шутку, бросила все и побежала к дуре. Вместо того, чтобы избить ее как следует, чтоб в следующий раз не захотелось больше орать, мать расплылась как говно:
– Ой, моя ласточка, успокойся, мама пришла. Что ты хотела?
– Купи мне вот этот, – стала тыкать Хиппа в телевизор.
– Что это? – изо всех сил старалась понять мать.
– Ну, его уже показали, а ты не пришла. Купи, купи, купи! – еще сильней завопила идиотка.
– Но что? Я не понимаю. Что купить? – стала нервничать мать.
Хиппа вконец разошлась и, упав на пол, стала кататься по полу, истошно вопя: «купи, купи, купи, купи, купи!». Мать, не зная, что делать, стала успокаивать дебильную дочь:
– Я куплю, куплю, доченька, не надо плакать, завтра тебе все куплю, что ты хочешь. Сегодня магазины закрыты, но я тебе мороженку дам. Хочешь?
Услышав слово «мороженка», у дебильной все слезы мигом исчезли и, резко успокоившись, Хиппа пробурчала, надув щеки:
– Хочу, дай.
И мать как угорелая помчалась на кухню. Каша давно уже выбежала на плитку и сгорела. Мать быстро достала мороженое и понесла его выродку. Сука думала, что угождает своему ребенку, добра желает, а на самом деле – калечила, делая из дочери морального урода, не подумав о том, что она сейчас дала ей мороженое за то, что та повалялась на полу, а в жизни-то ей не только не дадут мороженое, но еще и затопчут до смерти. Проявляясь жестко и агрессивно, отучая дочь от капризов и дурных реакций, уже готовила бы ребенка к настоящей, реальной жизни, где нет доброй мамы, которая все дает. И сама бы позанималась собой, не тратя время на выродка. Но нет же! Вместо этого мать побежала по родственникам и стала выспрашивать, кто видел этот фильм. Наконец тетка сказала, что видела, и они вместе стали догадываться, что же это такое могло быть. И, промучившись весь вечер, до матери дошло, что это граммофон. Радостная мать примчалась домой. На диване валялся озверевший от голода отец, делая вид, что читает газету. Увидев радостную морду матери, он еще больше рассвирепел:
– Где тебя носит? Почему жрать не приготовила?
– Ой, папочка, ну, не сердись, – стала лебезить мать и рассказала историю про граммофон.
Выслушав мать, отец взбесился окончательно.
– Дура набитая! Калечишь детей, вот дождешься, они тебе сядут на голову. Сама повезешь, без меня. Где она? – резко спросил отец. Ой, она, наверное, уже спит, – испугалась мать за выродка.
– Я ей щас устрою.
И встав, отец направился в комнату Хиппы. Услышав разговор родаков, Хиппа быстро забралась под кровать.
– Ну-ка, вставай! – заорал отец, откинув одеяло, и увидел, что там никого нет.
– Где она?
– Не знаю, – дрожащим от страха голосом проныла тупая мать.
– Да она под кровать залезла, – злорадно заложил Чича, валяясь на кровати и ковыряя в носу. Мать с упреком посмотрела на распиздяя: мол, мог бы и помолчать.
– А ну, вылазь, – прошипел отец, засунув свои грабли.
Проход под кроватью был узкий и отец не мог туда пролезть. Хиппа, воспользовавшись этим, максимально прижалась к стене.
– Лучше вылазь по-хорошему!
– Не вылезу, – обиженно ответила Хиппа. Отец, еще помучившись, не выдержал:
– Ну-ка, давай, доставай ее, – приказал он Чиче. Тот уверенно, так как он это делал каждый день, подошел к кровати и, резко присев, с размаху занес ногу и попал дуре прямо по животу.
– А-А-А – заныла она от боли.
– Давай вылазь, свинья, – наехал братец.
– Ой, сынок, не надо, – беспокойно ныла мать, заливаясь слезами.
– Да не лезь ты, – оборвал он ее и снова стал выпинывать Хиппу. Пытаясь увернуться от огромной лапищи, Хиппа все-таки вылезла, вся зарёванная от боли. Отец схватил её за волосы и поволок ее в зал.
– Почему мать не слушаешь, а?!
– Это не твое дело! – сквозь слезы орала Хиппа, вырываясь из железных рук отца.
– Я тебе сейчас дам, не мое дело! – бесился отец и стал бить ее по заднице. – Будешь еще?!
– Буду! Буду! Буду! – назло орала идиотина, действуя так, как приучила мать, думая, что отец ее пожалеет. Но отец и не думал с ней сюсюкаться, а бил еще сильнее.
– Дурак, я тебя ненавижу! Я тебя ненавижу! – в истерике орала Хиппа.
– Я тебя умоляю, не надо! Успокойся! Ты же ребенка прибьешь! – бросилась к ногам отца мать и стала реветь навзрыд. Только тогда отец опомнился и, отбросив выродка, сказал свою коронную фразу:
– Помяни мое слово: сядут тебе на шею в старости. Я тебе помогать не буду!
Но мать ничего не хотела слушать. И, схватив свое говно в объятья, стала успокаивать:
– Ну не плачь, папа просто голодный, но он тебя любит.
Вместо того, чтобы действовать как отец, сука-мать создавала оппозицию. И видя, что только мать защищает, жалеет, выполняет все прихоти, Хиппа сильно привязывалась к ней и думала, что мать – это свято, и ее ненависть к отцу росла с каждым днем.
– Почему ты его не бросишь? – заявила Хиппа.
– Ну, как же, а кто нас кормить будет? – удивилась такому выпаду мать.
– Да мы сами проживем, без этого дурака, – обиженно твердила дебильная дочь.
Мать всегда радовалась, когда слышала, что выродки больше любят ее, чем отца, и продолжала упорно калечить детей.
– Твой папа хороший, – убеждала мать.
– Я его ненавижу, ты бросишь его? – настаивала дура.
– Нет, – боясь реакции дуры, ответила мать, внимательно наблюдая за дочерью. Не говоря больше ни слова, Хиппа, обиженная насмерть, побежала к себе в комнату, уже строя планы, как навредить матери. Тут ей пришла бешеная мысль: «Мать все восхищается моими волосами, а вот возьму и обрежу их».
Подождав, когда все уснут, Хиппа на цыпочках прошла в кухню к мусорному ведру. В последний раз посмотрев на свои волосы, свисающие до жопы, идиотка опрокинула голову над ведром и как попало стала резать свои пакли. Когда дело было сделано, она завалилась спать, представляя несчастную морду матери и радуясь, что теперь не придется испытывать жуткий дискомфорт на утреннике в детском саду, когда мать завивала ее волосы и распускала их. Хиппа жутко бесилась и весь утренник стояла в напряжении, думая только о том, когда же все кончится и можно будет собрать волосы и снять платье. «Но теперь она уже никогда их не завьет», – с обидой подумала дебильная и захрапела.
– О Боже! Что ты сделала! – завопила дура-мать, увидев обкромсанную дочь.
– Чтобы тебе было плохо, – пробурчала Хиппа.
– Ой, ну что ты такое говоришь, ведь мама у тебя хорошая, мама тебя любит, – стала зомбировать тупая дура.
– Если бы ты меня любила, то бросила бы папу, – заявил выродок.
– Но я и папу люблю, – заныла мать, расплывшись как говно.
– Ну и люби себе на здоровье, тогда я от тебя уйду, – и Хиппа, соскочив с кровати, понеслась в коридор и стала напяливать одежду. И вместо того, чтобы отпустить ненормальную, сделав вид, что ей все равно – идиотка погуляла бы да вернулась, поняв, что ничего сама сделать не может – мать обосралась в штаны и принялась успокаивать придурошную.
– Ой, лапочка, не надо от мамы уходить, я все сделаю, как ты скажешь. Хорошо, мы прямо сейчас уйдем от папы.
И, собрав вещи, они уехали к бабке. Мать-дура была готова выполнить любую прихоть дебильной дочери. А та уже сильно привыкла, что стоит ей повыебываться и покапризничать, ей тут же все дадут. И думала, что ей в жизни достанется все так же легко. А хуй-то!
* * *
Однажды, придя в садик с опозданием, Хиппа увидела, что все уже завтракают.
– Ты почему опоздала? – набросилась Сова (так прозвали воспиталку с огромными очками и сильно затемненными веками), когда увидела, что мать Хиппы свалила.
– Проспала, – запуганно ответила та.
– Быстро за стол! За то, что опоздала, будешь есть без ложки.
Подобное делали с каждым, кто опаздывал. Хиппа уселась за стол, перед ней поставили манную кашу.
– Ну что уставилась? Быстро ешь, а то голодной останешься.
И Хиппа, засунув рыло в тарелку, стала вылизывать кашу языком, как собака. Дети тихо хихикали, боясь разозлить воспиталку. Хиппа жутко обиделась и стала смотреть, кто больше всех смеется над ней. И, увидев одну бабу по имени Ирка, она решила ей отомстить. В это время все дети доедали свои порции и только Юлька никак не могла доесть. Разбешенная Сова заорала:
– Если ты через пять минут не съешь все, я тебе насильно затолкаю.
В тарелке было еще больше половины. И Юлька со страху стала давиться. Прошло пять минут.
– Ну что, съела? – грозно посмотрев из-под очков, спросила Сова. Дети больше всего боялись этого взгляда.
– Н-н-нет, – заикаясь, ответила Юлька, уже готовая разреветься.
– Я тебя предупреждала, – заявила Сова и подошла к Юльке. Одной рукой схватила ее за нижнюю челюсть и, раскрыв пасть, стала запихивать туда кашу, приговаривая: «Жуй. Жуй. Глотай». Дети запуганно наблюдали за происходящим, боясь, как бы с ними не проделали подобного. Юлька, зареванная, давилась кашей. И от напряжения уже вся покраснела как рак.