Вот тайный смысл, тебе его дарю 11 глава




– Кто это сделал?

– Они, – еле выдавил Киря.

– Марш к себе домой! – рявкнул отец на Куку. Кука обиделась и пошла одеваться. Отец быстрыми движениями стал разматывать дурака, приговаривая:

– Как тебе не стыдно?! Мужик называется! Бабы над тобой уже издеваются.

Киря в ответ только хрюкал носом.

– А ты два дня не гуляешь, – заявил отец, посмотрев на Хиппу.

– Ага! Щас! Неделю! – огрызнулась та, и срочно пошла одеваться на улицу, хотя до этого вовсе и не собиралась гулять.

– Ты что, дура! Перечить мне еще станешь! У братца научилась? – разозлился отец.

– А ты кто такой, чтоб мне указывать!? – разорялась Хиппа, натягивая шапку.

– Я твой отец! Неблагодарная свинья! – весь покраснев, как рак, орал отец во всю глотку.

– От свиньи и слышу! – еще больше подлила масла в огонь Хиппа.

– Вот, полюбуйся, кого ты вырастила! – обратился разбешенный отец к зашуганой матери. – У тебя научилась, никогда первой не заткнется, последнее слово должно быть за ней.

– Но ведь это же и твои дети, – напомнила мать обезумевшему бате.

– Ну, уж, нет, мои дети такими не были бы, они бы передо мной на цыпочках бегали, а этих ты воспитала, значит, они твои.

– Ой, папочка, не гневи Бога, это же грешно, – вспомнила мать, что так говорят.

– Че ты поздно о Боге-то вспомнила? Когда рожала, о чем думала? А теперь сидишь, молишься своему волосатому, – указал он на икону Христа. – Че-то от твоего сидения денег в доме не прибавилось. Я вот не пялюсь на него, зато у меня деньги есть, – заявил заядлый атеист. Мать набожно сложила руки и бессмысленно стала повторять вслух.

– Ой, Господи, прости его, неразумного, не отбирай моих детей, это он пошутил, а так он хороший. Ты знаешь, Господи, он у меня трудолюбивый. Просто иногда бесится, но ты его прости, Господи, он обязательно исправится.


 

* * *

 

На следующий день Хиппа с Кукой снова сидели на хате Хиппы, думая, чем бы себя занять.

– О! Юлька идет, – сказала Хиппа, уставясь в окно. – Давай я ее позову сейчас. Ты спрячешься в шкаф и послушаешь, какую она херню о тебе пиздит.

– О, давай! – обрадовалась Кука возможности набить морду Юльке, которая уже давно ее доставала.

– Юлька, зайди ко мне! – заорала Хиппа.

– А че ты мне дашь?! – заорала та.

– Фантиков от «Ночки» (шоколадная конфета) и пять от сигарет! – заорала в ответ Хиппа. Услышав такое, Юлька с радостью помчалась в подъезд. Все знакомые подруги Юльки, если чего-то хотели от нее, должны были пополнять ее коллекцию – фантики от жвачек, банки из-под пепси и другие, пробки, пачки от сигарет, вкладыши и прочая херня. Чаще всего взамен Юлька пиздила из дома хавку и раздавала всем во дворе. Ее же комната напоминала игрушечную коробку. Одна стена была обставлена банками от пепси. Другая коробками от жвачек, третья – пачками от сигарет, потолок облеплен фантиками и вкладышами. Все стаканчики для ручек и карандашей облеплены пробками от бутылок.

– Где, покажи? – с порога набросилась Юлька.

Хиппа достала все, что у нее было, и Юлька, не помня себя от жадности, набросилась на пачки из-под сигарет. Так человек собирает у себя в башке кучу разных иллюзий, мечтаний, не понимая, зачем и для чего, и готов отдать все, лишь бы сохранить эти иллюзии.

– Че, много уже накопила? – завела разговор Хиппа.

– Фантиков – 3 548, коробочек – 157, пробок – 589, – стала отчитываться дура.

– Слушай, че-то, говорят, вы с Кукой не поделили? – как бы невзначай начала Хиппа.

– О, да это вообще скотина! – с пол-оборота завелась Юлька. – Прикинь, она приперлась ко мне и говорит: «Дай пожрать!». Я ей говорю, ну, как обычно, фантики и так далее. А она мне: «У меня дома куча всего» – пиздит, хоть бы покраснела – «Я тебе в школу принесу». Сожрала, свинья, всю хавку, а фантиков так и не дала. Но я этого так не оставлю, она у меня получит. Вот брату сегодня расскажу.

– Кто там у тебя что получит?! – уже разбешенная проговорила Кука, вылезая из шкафа.

От такого сюрприза Юлька чуть не рухнула со стула.

– Че ты тут разпизделась, говно?! На меня батон крошишь? – наехала Кука, все ближе приближаясь к дуре.

– А я, я, я п-пошутила, – заикаясь, стала мямлить Юлька, начиная понимать, как она влипла. Кука подошла к Юльке и резким движением указательным и средним пальцем провела по глазам:

– Ша! Коза! Я тебе покажу, как на меня залупаться! – и, схватив ее за волосы, стала теребить.

– Скотина ты недобитая! Будешь еще про меня всякую херню рассказывать?!

– Нет, нет, отпусти, я больше не буду, – уже разревевшись умоляла Юлька.

– Ишь ты, свинья, распизделась, – Кука завернула ей руку за спину и стала выламывать мизинец.

– А-а-а! Пожалуйста, отпусти, – умоляла та.

– Ну-ка, говори, как ты теперь будешь обо мне говорить? – нажимая на завернутый мизинец Юльке, нагло спросила Кука.

– Кука – самая классная девчонка в классе, она самая сильная и смелая, – затараторила Юлька, боясь лишиться мизинца.

– Еще говори! – надавив на палец с еще большей силой, прикрикнула Кука.

– Кука быстрей всех бегает. У нее самые длинные волосы и кривые ноги, – неожиданно для себя заговорилась Юлька.

– Ты что, дура, офонарела! – взбесилась Кука и вмазала ей коленкой под дых.

– А-а-а! Извини, прости, я не хотела, это случайно вылетело, – вся дрожа от страха заговорила Юлька.

И, врезав ей несколько сильных пощечин, Кука процедила:

– Вали, говно, но не дай Бог, я еще что-то услышу из твоего поганого рта, учти, тебе не жить! – закончила она и пнула Юльку за дверь.

МАТЬ - ГОВНО

Настал очередной бессмысленный день рождения, тетки и все ебанутые родственники, все в том же составе, поперлись в гости, как на каторгу. Именно, как на каторгу, потому что нужно было дарить подарок, денег лишних ни у кого не было, а прийти без подарка – это для них страшнее смерти. Ведь это же нехорошо, это неприлично, а что люди скажут. Основная часть родственников жила на одной улице. Во главе этой шайки стоял дед. Они – родители троих выродков, одним из которых был отец Хиппы, другим ее дядя и третьим ее тетка. Дядя, четко выполняя программу своих предков, выродил тоже троих, чем очень гордился. Папаша Хиппы, чтобы не ударить лицом в грязь перед старшим братом, пыжился, пыжился. Пусть в сорок лет, но все-таки высрали с матерью третьего, на сем и успокоились, гордые до усрачки. Тетка оказалась чуть-чуть поумнее и родила одного – больного, слабого, зато гением оказался. В два года он уже умел разбираться в компьютерных программах, понемногу разговаривает на трех языках и т. д. И вот они устроили соцсоревнование, у кого больше детей, у кого умнее. Тетка решила: у меня хоть и один, зато гений, это вроде компенсации. И все у них было запрограммировано заранее. У всех должно быть высшее образование, чтобы все думали, какие они умные и уважали их за это. Все дети должны были идти по стопам родителей, то бишь становиться учителями, врачами или инженерами. И насрать, сколько ты будешь получать денег, пусть даже три копейки, но ты будешь выполнять программу ебанутой родни. И с детства Хиппа видела, что все в ее семье и у всех родственников делалось только ради того, чтобы о них люди хорошо думали, уважали, восхваляли, любили. А если этого нет, то для чего же жить, уже вешаться надо.

Каждую неделю все внуки приходили к бабке с дедкой и докладывались, кто какие оценки получил, кого какие учителя похвалили, что сказали. И они должны были все это говно рассказывать, показывать дневники, тетради, трясясь получить много четверок, а уж тем более троек.

Получив тройку, а иногда даже четверку, Хиппа долго ревела, ни с кем не разговаривала и страшно боялась, что теперь ее обзовут троечницей, что она хуже сестры, хуже брата, а значит, она несчастная и позорит бабушку с дедушкой. И такая сильная зависимость формировалась именно в те моменты, когда ее ругали за плохие оценки.

Ранним морозным утром Хиппа выперлась на улицу и пошла в школу. Мыши потихоньку просыпались и чапали на работу. Стоял густой туман, так что на десять метров трудно было что-либо разглядеть. Мороз щипал щеки, под ногами хрустел снег.

Школа находилась в полутора километрах от дома, и нужно было за полчаса выходить из дома, чтобы добраться вовремя. В школу Хиппа всегда ходила через лес, ибо это было единственное место, где она всегда себя чувствовала легко и радостно. По дороге каждый день Хиппа останавливалась возле дерева, которое называла своим, и начинала разговаривать с ним.

Ей казалось, что оно слышит и понимает ее, и что ему она может рассказывать абсолютно все, что было внутри, а больше никому и ничего она никогда не рассказывала, так как чувствовала, что никто не сможет ответить ей на давно мучающие вопросы, но ответов этого дерева она не понимала…

Завалив на порог класса, Хиппа услышала знакомые возгласы одноклассниц: «А, Ляша приперлась (это было еще одно погоняло Хиппы), здорово!».

– Привет! – радостно сказала она, прошла на свое место и закинула портфель под парту.

– Че, яйца не все еще отморозила? – глумливо бросил Гога – один из самых крупных хулиганов в классе, и гадко заржал.

Хиппа глупо улыбнулась, но внутренне жутко обиделась, как это ее, примерную девочку, которая хорошо учится, да еще и списывать дает, так обзывают. Ведь бабка талдычит целыми днями – учись хорошо, будь правильной, тогда тебя все уважать будут. А тут что получается, хулиганы меня не уважают, а обижают, ржут надо мной, – носились мысли в ее голове. Как же так?! И уже со школы стали рушиться все представления, и болезненное воображение никак не состыковалось с реальностью, и Хиппа недоумевала, мучилась – ну, как же так, мне родители говорят одно, а выходит совсем по-другому. И тут же она слышала голосок мамочки, ебанутых учителей и других долбоебов: «Ну, это хулиганы, они плохие, поэтому ничего не понимают».

И только через много лет, уже в Рулон–холле, Мастер объяснил, что как раз хулиганы-то были истинными учителями, ибо это люди со здоровой психикой. У них более реальный взгляд на жизнь и здоровые человеческие реакции. И ей бы тогда прислушаться к тому, что говорят хулиганы, задуматься, дак бабка-то с матерью ей мозги все пудрят, говно в уши льют, а в жизни-то все по-другому. Никто не будет меня уважать за то, что я, якобы, правильная, честная и т. д. и т. п. А наоборот, жизнь будет бить меня за слабость, безвольность, слабохарактерность, вредность, обидчивость. Уважают как раз хулиганов, так как они очень агрессивные и напористые, они просто действуют, а я только воображаю и мечтаю. Нет, я больше не буду безвольной овцой, тупо идущей на убой от своих мечтаний и надежд. Если бы тогда Хиппа так подумала и увидела все, как есть, то встала бы на путь избавления от страданий. Но нет, к тому времени она уже успела стать серой бессмысленной мышью и четко выполняла мамкину программу. А потом еще усерднее упорствовала в дурости, продолжая мечтать, воображать, думать о своей особенности и исключительности. И с каждым годом ей становилось все хуевей и хуевей, проблем становилось все больше и больше, а она даже и не подозревала, что причина-то в ней, а не в людях, не в обстоятельствах.

Тут с визгом в класс забежали три бабы, вслед за ними с блестящими, как у хищника глазами, залетел Дроныч, второгодник с чрезмерно огромной головой, короткими ногами и вечно засаленными волосами. Подбежав к школьной доске, он резким движением одной рукой отодвинул доску, другой разом придвинул телок к стене, прихлопнул их доской и, навалившись на них поверх доски всем телом, стал щупать их за задницы, при этом гадко смеясь и вытирая сопли и слюни, которые текли из всех дыр. Все весело ржали. В это время другие два хулигана, Сизый и Рыжий, зажали ещё четверых баб под партой. Визг и гам стоял такой, что трудно было что-либо разобрать. Другую бабу уже привязали за ногу к батарее. Она ревет, визжит: «Отпустите меня, дураки, я все маме расскажу», – но от таких слов хулиганы еще больше развеселились.

Хиппа же в это время еблась со своими мыслями. Одна ее часть радовалась вместе со всеми, думая: славу богу, что это не со мной; другая же, вспомнив мамкину хуйню, начинала оценивать: «Ну, как же так, кого-то лапают, а меня нет, кому-то уделяют внимание, а мне нет, ну почему? А мать мне говорила, что если тебе уделяют внимание, особенно мальчики, это хорошо, значит, ты будешь счастлива, а если этого не будет, значит на всю жизнь ты останешься неполноценной». Тогда у Хиппы и мысли даже не возникало, что мать специально говорит всю эту хуйню, чтобы она, не дай Бог, не стала независимой от окружающих, раскованной, свободной. Нет, всю эту хуйню она скрывала своей коронной фразой: «Ведь я же тебе добра желаю», – а сама в это время такую свинью подложила.

И уже с младших классов Хиппа начинала сравнивать всех девчонок. У кого красивей глаза, у кого волосы и т. д., и тихо завидовала им, думая, что вот какая я несчастная, обделил меня Бог красотой, буду теперь мучиться всю жизнь. Вместо того, чтобы реально посмотреть и сказать себе: «Ага, вот есть люди лучше меня, а значит, мне есть у кого учиться, поэтому я буду активно работать над собой, изменяться, тянуться, становиться все лучше и лучше». Но, нет же, мать ее этому не научила.

Прозвенел звонок. Начался урок биологии, и в этот раз должна была прийти очередная новая училка, уже седьмая по счету за этот год. И потому все в ожидании готовились сделать все возможное, чтобы извести и ее.

Через несколько минут в класс зашло худощавого телосложения учило с жидкими и короткими волосами якутской национальности. Одна только ее физиономия с узкими глазами вызвала отвращение учеников, так как основная часть класса были русские, а в городе был развит национализм и все русские презирали якутов и наоборот.

– Якут-баламут – в жопе яички пекут, – заорал Козлов, и весь класс покатился со смеху. Лицо училы побагровело от стыда, глаза стали еще уже, но она ничего не ответила, а как ни в чем не бывало проговорила:

– Встаньте дети, здравствуйте, садитесь.

Все сели, а Козлов продолжал стоять, состроив дебильную морду.

– А почему вы стоите? – недоуменно спросила еще начинающая училка, у которой было много иллюзий об этой профессии. Навоображала себе, чо будет стоять перед всем классом, пиздеть что-то якобы умное и все ее будут слушать с открытыми ртами, будут ее хвалить, дарить подарки, цветы, но не тут то было. Хуй тебе на рыло.

– Вы знаете, я как только вас увидел… – при этих словах Козлов сделал вдох и замер, прижав левую руку к сердцу и состроив при этом страдальческую физиономию влюбленного. А затем продолжил пидорастическим голосом: – Я понял, что люблю вас.

Кто-то не выдержал и заржал, а за ним покатился и весь класс. Услышав такие слова, в дуре возникла мгновенная реакция: глупая улыбка стеснения, но в то же время самодовольство, вся размякла, полностью уснула в воображении. Да, мамкина программа сработала наверняка, но хулиганы, как люди со здоровой психикой, глумились над всей этой херней. И поэтому, недолго думая, Козлов продолжал:

– Я вас люблю, как булку с маслом, вы мне дороже двух котлет, а как увижу вашу рожу, так сразу тянет в туалет.

От неожиданности тупая училка уронила свои очки, разбив их вдребезги, и неистово заорала сквозь слезы своим писклявым голосом:

– Сейчас же выйди из класса, вон, вон, вон, родителей в школу, как там тебя звать…

Она не успела еще даже узнать фамилии и имена учеников, но уже познакомилась по существу.

Веселью не было предела. Были также такие, кто осуждал происходящее, ставя себя на место слабого, на место училы, и жалели ее, не осознавая того, что, реагируя таким образом сейчас, они всю жизнь будут занимать позицию слабого, пассивного, а также ничего не смогут добиться в жизни. Хулиганы же всегда занимали позицию сильных, никогда не зачмаривались, а наоборот, не дожидаясь, нападали всегда первыми, выплескивая энергию наружу. Но поведение хулиганов всегда шло вразрез с тем, что вдалбливала мать.

Хиппа же играла на два фронта, с одной стороны, ей нравилось угорать над преподавателем, но с другой, она боялась быть инициатором таких сцен, так как уже внушала себе: «Я должна быть примерной, не позорить родителей, хорошо учиться, не доводить до белого каления учителей». И когда у нее возникали мысли устроить западню учителям или сбежать с урока, так сразу же мамкин голос шептал: «Не смей, это нехорошо, хулиганы плохие, а ты хорошая, не расстраивай маму». И Хиппа, как робот, следовала зову ебаной дуры!

Нет, чтобы учиться у истинных учителей жизни, у хулиганов. Если бы она тогда реально посмотрела и увидела, что активные проявления хулиганов делают человека раскрепощенным, разбитным, без комплексов, зажимов. Они всегда живые и радостные, они не создают себе проблем мозгами, а живут реальными ценностями. У кого бы денег стрясти побольше, о чью бы морду кулак почесать, чье бы пирожное сожрать. Они никогда не мечтают, но всегда действуют. И ей бы тогда начать так же действовать, но она боялась осуждения большинства, а потом, как овца, накапливала всё больше и больше комплексов, думая, что это единственно верное. И так большинство людей, опираясь на мнение большинства, становятся быдлом, зомби; но по-настоящему нормальных людей всегда меньшинство, ибо такие люди идут против общественных установок, они изначально не могут быть, как все.

ЕСЛИ НЕ ТЫ, ТО ТЕБЯ

 

Однажды на уроке рисования Хиппа увидела, что один из хулиганов, по кличке Гога, рисует Ленина, да еще в уродливой форме, подрисовывая ему усы и свастику на лысине. Увидев это невежество, волна негодования поднялась внутри нее: «Как так можно, ведь мне всегда говорили, что Ленин святой, а тут ему свастику на лысину рисуют!»

– Ты не имеешь права Ленина рисовать, потому что он Великий человек и его может рисовать только тот, кто честный, кто справедливый и кто хорошо рисует, – как зомби проговорила Хиппа, выпятив вперед грудь с галстуком.

– Ха, ха, ха, а ты че, с ним трахалась? – стал глумиться Гога.

– Да это же лысый пидор – заявил Дроныч и, подрисовав Ленину рожки, стал харкать на портрет.

– На тебе, сука, пидор ебучий – стал кривляться Дроныч под громкий гогот пацанов.

Хиппа, вся разобиженная, что ее никто не хочет слушать, пошла на свое место, села за парту и надулась, думая: «Ну как же так, я же навыдумывала себе, что Ленин Великий, что все его должны любить, а тут мои выдумки опять не сходятся с реальностью. Ну почему, почему?», – всю жизнь задавала Хиппа себе вопрос и никогда не могла ответить на него.

И только через несколько лет, благодаря счастливому случаю, Хиппа услышала ответ просветленного Мастера, что на мир нужно смотреть реально, а не сквозь призму болезненного воображения, выдуманных представлений.

Мы хотим изменить людей, мир, подстроить его под свои иллюзии, но это невозможно, чтобы мир соответствовал выдумкам каждого шизофреника. Но мышь не хочет это понять, а тупо твердит: «Нет, я хочу, чтобы был рогатый заяц, чтобы была мохнатая черепаха», – и еще Бог весть что, и начинаются вечные и непрекращающиеся страдания.

И единственный выход из этого порочного круга – это путь изменения себя, когда мы отбрасываем все представления о мире, принимаем его таким, какой он есть и сами начинаем подстраиваться под него. Тогда все проблемы, высосанные из двадцать первого пальца, исчезают, и нам становится радостно и спокойно, как маленькому ребенку.

Тут вдруг она ощутила легкий удар по голове. Это была булка с маслом. Булка, ударившись о ее башку, упала на пол, а масло размазалось по школьной форме, оставив огромные жирные пятна. Она подняла голову, и тут в нее полетел второй кусок. Ее негодование и обида были на пике, она уже хотела разреветься от самосожаления, вместо того, чтобы разозлиться и самой захуярить этой булкой в кого-нибудь. Нет, она крепко держалась за мамкино говно, как обычно, сработал тупой механизм, образ: «Меня отпиздили, надо мной смеются». Оценка – я унижена. Реакция – обида, самосожаление. Но она не собиралась менять тупой реакции, а продолжала потакать ей, как овца.

Следующим уроком была физкультура. Все стали переодеваться в спортивную форму. Те, у кого не было формы, остались в классе. Ими были, как обычно, самые отъявленные хулиганы класса, Гога и Дроныч.

– Ты че, инкубатор, гандон! – заорал Дроныч, подскакивая к Пожарникову и срывая ножом со школьного пиджака эмблему ученика.

– Ну че, зачем, не надо, что я маме скажу? – заныл чадос.

– Ха, ха, ха, – гадко заржали хулиганы, – а хочешь, я твою маму порву? – глумился Гога.

– Эй, пидорасы, у кого еще пиджаки с эмблемами, лучше сразу признавайтесь! – заорал Дроныч, запрыгнув на парту и прижав ботинком руку Суслика, который что-то записывал в дневник. Ручка треснула и раздавилась.

– А-А-А,– истошно заорал Суслик.

– Закрой пасть, – рявкнул Гога, вставив ему в рот свой ботинок и заломив вторую руку. Тот только захлопал моргалами.

– Не, ну я не понял, где пиджаки, – еще с большей агрессией заорал Дроныч.

Хулиганы никогда не могли успокоиться. Они всегда добивались своего, действуя решительно и непреклонно, и всегда знали, чего хотят. Они не мечтали, но действовали. В школе внушают, что самое главное – это хорошо учиться, быть отличником или хотя бы хорошистом, чтобы потом поступать в ВУЗ и заработать диплом. Но какого хера, кому это нужно! Всех отличников забивают хулиганы, и они не могут защитить себя пятерками. Они умеют решать задачи, сложные упражнения, но не могут быть решительными, не могут так же активно проявиться, как хулиганы, не могут ничем руководить, так как находятся в расплывчатом, расслабленном состоянии, а значит, руководить будут ими. Они учатся зубрить своей тупой башкой, но не учатся жить, поэтому им останется только жопу подтирать этими дипломами, аттестатами с кучей пятерок. Все это на хуй не надо, вместо того, чтобы слушать зазомбированных учителей, посмотрели бы лучше на хулиганов и непромедлительно становились, как они.

А тем временем Дроныч собрал уже несколько пиджаков и разложил их в ряд на полу.

– Гога, нож дай!

Гога достал из кармана перочинный ножик и резким движением кинул его Дронычу. Нож воткнулся в школьную доску прямо возле уха Смирновой, та от страха чуть в штаны не написала.

– Дураки, – сама не понимая, что она говорит, выпалила костлявая швабра.

– Ты че, охуела, за дурака ответишь! – мгновенно наехал на нее Гога и, выдернув нож из доски, обрезал ей лямки на фартуке, гадко заржав.

Сентиментальная дура тут же разревелась.

Видимо, мать не научила ее радостно принимать любую ситуацию. А ведь Гога ее учил растождествляться с вещами. Но Смирнова уже успела сильно привязаться к школьной форме и теперь, когда ее разорвали, она страдала. Так и в жизни человек сначала к чему-то привязывается, но рано или поздно Бог забирает у него это, и тогда ему становится хуево от проблем, созданных болезненным воображением.

– Я все Альбине Арсеньевне расскажу, – сквозь слезы проныла швабра, вытирая рукой сопли.

– А вы че, лесби? – с деланным интересом как бы шёпотом продолжил Гога. Все громко заржали.

С детства человеку, особенно бабам, внушают, что она слабая, беспомощная и поэтому чуть что, баба начинает реветь, самосожалеть, пытается в ком-то найти поддержку, так как ощущает себя слабой. Но хулигану, как человеку со здоровой психикой, не нужна ничья поддержка, ибо в его голове другие установки: я сильный, я уверенный, я решительный, я все могу. Именно такой образ себя дает ему энергию, силу и побуждает к действию. Хулигана невозможно зачморить, как эту дуру Смирнову, напичканную доверху общественными установками.

– Да ты заебал, дай нож! – не выдержал Дроныч и, выхватив нож у Гоги, начал срезать эмблемы с пиджаков.

– Щас мы вам новые сделаем, – заорал Дроныч, оторвав последнюю эмблему. Вместе с Гогой они стали топтаться по пиджакам, срывая пуговицы.

– Ну, пожалуйста, не надо, меня отец будет бить, – зачадосил Пожарников.

– Вот и хорошо, тебе это полезно, ха-ха-ха! – глумились хулиганы.

Их невозможно было разжалобить, навязать свое мнение. Они всегда знали, что делают и зачем. Но человека, который сомневается в себе, нерешителен, очень легко задавить, забить, навязать другую точку зрения, и он, как последняя овца, может хоть с крыши ебнуться, если его убедят в этом.

Общество воспитывает людей слабыми, безвольными быдлами, чтобы ими легко было управлять.

Гога взял кусок мела и стал разрисовывать пиджаки. На одном он нарисовал хуй, подписав его большими буквами, на другом он написал: «Здесь был я». И, харкнув, оставил отпечаток своего ботинка. На третьем он нарисовал огромную жопу, из которой вываливалось говно.

– Ну, вот теперь вы уже не инкубаторы. Прошу примерить, – заорал Гога и стал кидать разукрашенные пиджаки в рожи их хозяев.

Чадосы жутко обиделись вместо того, чтобы радоваться такому уроку жизни. Хулиганы, срывая эти эмблемы, пусть неосознанно, но учили не быть, как все, не быть овцой, а учиться проявлять свою индивидуальность, потому что все пиджаки были расписаны по-разному.

Прозвенел звонок, и все помчались в спортзал на физкультуру. Хулиганы злорадно заржали вслед, потирая руки.

Когда урок закончился, все, распаренные от беготни, ломанулись в класс. Пользуясь моментом, что все бегут в обезумевшем состоянии, Гога, встав у стеночки, выставил вперед правую ногу и, сложив руки на груди, с глумливой рожей смотрел на бегущее стадо, ожидая, когда кто-нибудь споткнется о его ногу.

Тут он увидел, как жирный амбал в очках по кличке Очкоба бежит прямо на его ногу. Одна нога уже перескочила через ботинок Гоги, вторая с расшнурованным ботинком потянулась за ней. Гога, видя шнурки, резко наступил на них, так, что нога Очкобы зацепилась за его ногу, и кабан уже летел вниз, прямо мордой в пол. Дабы смягчить падение, Гога ловко подставил вторую ногу под приближающийся пятак Очкобы. Со всей высоты своего роста и со всей силой своего веса очкастая харя рухнула на пол, поцеловавшись сперва с ботинком хулигана, а затем и с полом. Очки вдребезги разбились на мелкие кусочки, воткнулись в кожу, кровь маленькими струйками потекла по щекам чадоса.

– Глаза разуй, слепая скотина, – рявкнул Гога, и хулиганы гадко заржали.

Так человек, живя в своем болезненном воображении, несется по жизни, не зная, куда, зачем и почему, и, подобно этому Очкобе, нос к носу сталкивается с реальностью и ему становится невыносимо больно. Чтобы этого не случилось, человек должен перестать мечтать и спуститься на землю из своих грез, постоянно быть начеку, осознавать, что он делает и для чего.

Завалив в класс, все стали переодеваться в школьную форму.

– Ой, что это? – завопил Суслик, одевая ботинки.

Не понимая в чем дело, все уставились на него.

– Суслик, ты че? – спросила Шила, глядя на него недоумевающим взглядом.

– Кто мои ботинки намочил? - заныл Суслик.

– Да это Очкоба тебе нассал, чтоб теплее было, – заржал Гога.

– А че ты, Федя? – промямлил Суслик, поворачиваясь к Очкобе.

– Да не ссал я, – также зачморенно ответил другой, пугливо посмотрев на Гогу.

– Ты зачем, Федя, обманываешь, нехорошо, нехорошо, разве мама тебя не учила, что обманывать нельзя! – проговорил Гога, строя из себя правильного взрослого. При этом он подошел к Очкобе и стал гладить по голове. Рука Гоги медленно скользнула по его голове, и вдруг он сделал резкое движение, дернув его за волосы так, что голова резко запрокинулась назад. При каждом рывке он говорил:

– Хороший мальчик, хороший мальчик.

– А ты че, Суслик, стоишь, ну-ка, врежь ему по морде как следует, – стал стравливать Дроныч двух чадосов.

– Он говорит, что не ссал, – наивно изрек Суслик, снимая носки, которые уже были полностью в моче.

– Да он же тебе врет и не краснеет, посмотри на его рожу, – продолжал глумиться Дроныч, тыкая пальцем на Очкобу, – Федя, скажи, что это ты нассал.

Очкоба, весь задерганный Гогой, не знал, что говорить. Тогда Гога одной рукой схватил его за подбородок и большим и указательным пальцем сильно сжал ему щеки так, что они коснулись носа, а другую положил на башку и пальцами поднял его верхние веки так, что виднелись одни белки. Стал делать за Очкобу кивательные движения головой в знак подтверждения.

– Ну вот, а ты не верил, – заорал обрадованный Дроныч, – ну-ка, вломи ему пизды. Бери ботинки.

Суслик нерешительно взял свои ботинки, испуганно посмотрел на Очкобу, боясь, что тот ему врежет по морде.

– Давай не ссы, хомячок, я тебе помогу, - ободрил его Дроныч и с этими словами схватил руки Суслика, в которых болтались ботинки с мочой, и направился вместе с ними атаковать Очкобу, подпинывая Суслика под пятки.

– Гога, убери руки, а то солено будет, – предупредил кореша Дроныч.

И когда Гога убрал руки, Дроныч взмахнул руками Суслика, и вся моча из ботинок полилась на башку Очкобы, омывая его замученное от рук Гоги лицо. Весь класс покатился от смеху. Лишь несколько баб морщились и воротили носы, мол, что с придурков взять. Тут Очкоба взбесился и с кулаками набросился на уже и так запуганного Суслика.

– Эй, ребята, махла, махла, – радостно заорал Дроныч пацанам из соседнего класса, и уже через мгновение целая толпа собралась созерцать драку чадосов.

Очкоба в два раза был больше Суслика, массивнее, жирнее. Суслик же был очень худощавым и дохлым. Со всего размаху Очкоба заехал ему в рожу. Суслик, пытаясь хоть как-то защититься, стал махать перед носом своими микроскопическими кулачками, как баба, чем вызвал непрекращающийся смех. Очкоба, уже вконец разозлившись, схватил Суслика за шею и, оторвав на несколько сантиметров от пола, резко отпустил и начал душить.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-05-16 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: