Милая, было ли?
Вспыхнуло-минуло?
Иль убоялась – «жизнь не ударь!» –
Где береженого
Чувства жемчужина,
вдруг пятаков перелапанных ларь…
Что же ты плачешься?
В любовях скачешь ты
Словно бы курица в пыли клюет:
Девочка-курочка,
Курочка-дурочка –
Стеклышко,
Зернышко
– все подберет.
Коротко любится –
быстро забудется:
Как из июля
Сразу февраль.
Душу повынула.
Слезками вымыла.
Кануло.
Сгинуло.
Было.
Не жаль.
Тогда он не показал Людмиле этого, уже написанного после «второго» дня, стихотворенья, чтобы ее не обидеть.
Утро. Пора было ехать в морг.
Морг. Народу было много: представители ИАЭ, родственники. Муж Людмилы, подтянутый, высоки й ростом, спокойный, аккуратные усики на лице. К мужу Людмилы Андрей не подошел, хоть тот ни в чем не был виноват. Однако, словно, был виноват. И сам Андрей чувствовал себя - виноватым перед ним? — вот и получилась какая-то странная... злость? На него,на себя?
В толпе увидел постаревшего Курильщика, из отдела Лунина, того же, где работала Людка. Тот его не узнал, хотя прежде они не раз и не два встречались. Помнилось, как отмечая свое тридцати трехлетие, возраст Иисуса Христа, ночью Курильщик браво гонял такси по всем Московским прудам, чтобы в каждом искупаться. Андрей принимал участие в том празднестве. Теперь это был почти старик, а ведь прошло всего лишь десять лет. А почему он на похоронах Людки? Неужели и он был в ее списке? Быть может, она и обращала на него внимание, ведь прежде Курильщик был неординарной личностью. Циник и умник.
Постаревшая девочка от Валегова(из лаборатории), чудесной пяточкой которой любовался, когда летом догонял девушку, в босоножках идущую из столовой…Лишь ее пяточка могла сравниться с Елениной. Время, для женщин оно быстротечно. Теперь это была постаревшая кукла.
Их институтская группа держалась особняком. Венька Петухов рассказал, что в Болгарии, на «Золотых Песках», какой-то мужчина с симпозиума уговорил Людку утром, перед очередным днем конференции, искупаться. Штормило, но она пошла. В море-то выплыла, а оттуда выйти не смогла. «Ну, мужик поплыл на берег, за спасателями, а она осталась, держалась за буек ограждения пляжа». Пока мужик выбрался, пока нашел дрыхнувших спасателей, пока те раскачались — было уже поздно.
На Шепсийском пляже, несколько дней назад, Андрей вытаскивал из моря молодую женщину, — раз за разом ее, почти достигшую берега, море утаскивало назад. Когда Андрей кинулся помогать оказавшемуся рядом с ней парню, и они вынесли ее на берег, она была побита, оглушена и без лифчика купальника, - его сожрало море. Шепсийские спасатели вообще не проявляли никакого интереса к морю. Из их вагончика на курьих ножках, что стоял в глубине пляжа, доносились магнитофонное: «Вчера поймали два тирьм-тирьям тирьена … …Они унылые качались на крючке...».
Кока был в шикарном кожаном пальто. В ту пору это было нечто экстраординарное. Уверенный, пожалуй, даже веселый.. Ленинский стипендиат, староста группы, - он сделал карьеру: стал консультантом при ЦК. Во время учебы к нему придирались сокурсники – по поводу его вступления в партию, были очень уж требовательны к моральным качествам. На поверку моральные качества Коки, оказалось получше, нежели у тех, кто его мытарил, а потом сами стали гоняться за должностями и за деньгами. Староста группы – Кока ни на кого не стучал. Прогуливая, на него можно было положиться. Он не подвел ни разу.
А сейчас? Коке не хватило кругозора воли. Прежде он был самостоятельнее. Уже когда были «на дипломе», их, студентов, направили по разным предприятиям. Жан, с которым встретились в бане, они всегда ходили в Сандуны, в третий, двадцатикопеечный разряд, рассказывал Андрею о студенческом спектакле, Людка тоже была задействована в нем. Что, мол, ВТОшники поставили какой-то спектакль, но после просмотра в ДК, деятели из райкома его запретили. Тогда они решили поставить «Дракона» – Шварца. Но, чтобы не обмишуриться, не тратить время даром, попросили Коку, как партийного, этот вопрос согласовать. И тот ходил в райком, просил, согласовывал. «Ладно, так уж и быть, ставьте» - Сказали там.(Это было еще до фильма Захарова, года за два)И они начали репетировать. Но после контрольного просмотра — спектакль опять наотрез запретили, кто-то там сменился в райкоме и не пропустил. Жан смеялся. Рассказывал сюжет спектакля: про Дракона, бесстрашного Ланцелота-освободителя; бургомистра, присвоившего победу, покорную ему людскую толпу. Жан посмеивался:
- Они что все боятся, что это намеки на них? Они бургомистры? Поэтому запрещают?— Так этим они только и подтверждают!
На полатях парной было жарко. В этом дешевом отделении парная была куда круче, нежели в престижном высшем разряде. Да и публика здесь была поинтереснее: не понтовые чуваки и пузаны высшего разряда. Один Гриша-луноход, упомянутый Анчаровым в «День за днем», чего стоил. А спившийся баритон Большого театра? – К вечеру, набравшись, тот исполнял «Гори-Гори моя звезда». Это было что-то! Мог бы посоперничать со Штокловым. Пиво продавали задешево, на разлив, в окошке. Так, что к вечеру можно было увидеть лежащих на лавках-диванах предбанника посетителей, из которых вдруг начинал бить фонтанчик, как из океанского кита. Над ними, на полочках старинных диванов стояли по десятку пустых граненых кружек. Гриша-луноход прозвище получил за то, что ходил в магазин за водкой медленно-медленно, механически. И если его позвать, не оборачивал голову на шее, а медленно разворачивался целиком. В войну он был контужен. К вечеру он показывал аттракцион — по просьбе угощающих его посетителей. Полстакана водки, поставленной перед ним на пол, он наклоняясь, без помощи рук, брал зубами, и, встав нормально, в рост, одним глотком, все так же держа руки за спиной, выпивал. И начинал свистеть. Он чудесно владел этим искусством -- мелодия была прекрасна.
В царские времена в районе Сандуновских бань проходил пояс публичных домов, красных фонарей. В сторону центра — располагались фешенебельные заведения. Наружу— плоше и плоше. А, в полу квартале, на Неглинке, и вовсе бродили уличные проститутки, «со своей рогожкой». За пять копеек они подстилали ее где-нибудь во дворе под себя прямо на землю. Андрею это рассказал московский долгожитель: дед тоже ходил париться в это отделение. Однажды парящийся веником рядом дед еще вовсе даже не сухой телом, с палатей крикнул вниз, отошедшему от печки, внутри которой в дали ее зева еще оставались до красна раскаленные чушки, голому с черпаком:
- Эй, парнишка, поддай-ка еще! Слабовато!
- Какой я тебе парнишка! – вознегодовал тот в ответ. – Мне через год будет семьдесят лет!
- А мне — девяносто один.- С достоинством прозвучало с палатей.
Жан, Кока, Сид, Молодешников….Все однокашники. Кока излучал уверенность. Теперь он мыслил государственно. Удивительно: умница, а стал таким ревностным исполнителем чужой воли. Исполнитель-распорядитель при ЦК. Он и здесь, на похоронах, был со распорядителем.
- Да, мы многого достигли. – Между делом обозревал Кока происходящее в стране. 88 год. Осень. Третий год объявленной Горбачевым «перестройки». В роскошном кожаном пальто, Кока был энергичен, благообразен и очень в себе уверен. По служебным обязанностям теперь он привык «решать вопросы», командовал парадом, заказывал ритуал и автобусы.
- Чего вы достигли-то? – Гвоздик скептически скривил губы. Главный разгильдяй в группе, он и в студенческие годы не жаловал партийный официоз.
- Ну, саботирует среднее звено, - Поясняя временные издержки, Кока ни на секунду не сомневался в успехах «перестройки», не терял апломба, - Вот только сельское хозяйство…- Рыжеволосая голова с величественной досадой качнулась, показывая, какое оно нехорошее, непослушное велениям партии «сельское хозяйство».
Из-за спины Коки Гвоздик сделал большие глаза Андрею: мол, хорош гусь!
-Да, мы многого добились… Вот только сельское хозяйство! – Повторил Кока. Плечи передернулись. Он слегка поморщился.
Длинный Гвоздик постарался вставить ему шпильку.
-«Вы добились», - передразнил с сарказмом.- «Сельское хозяйство?»… Возьми соху – и паши!
В студенческие годы Гвоздик числился главным разгильдяем группы. Довольно многих из группы отчислили после первого и второго курсов. Гвоздик удержался, его спасал неистребимый оптимизм. Прославился парою нелепых до остроумия ответов на экзаменах, которые цитировали. Ну, например, преподаватель спрашивает: «А почему здесь функция достигает максимума?». Последовал немедленный ответ: «Так в следствие ж экстремума!». Или: «А почему вы здесь берете не сам параметр, а его логарифм?» — «потому что он натуральный!». Гвоздик никогда не унывал и на переменах включал в аудиториях записи джазов, у него был мобильный магнитофон.
От Коки ему часто доставались «проработки». От сдачи индивидуальных экзаменов зависела общая стипендия всей группы. И Гвоздик старался в меру своего безалаберного характера. У него было много интересов, параллельно, он поучивался и в Гнесинке. Вообще, он не терпел официоза: «Как у Маньки в попе обломилась клизма, призрак бродит по Европе, призрак коммунизма», смеялся над «Научным коммунизмом». Были у него и еще кое-какие забавные высказывания. Например: «Стоит корова на мосту и ссыт. Вот так и человек – живет-живет и умирает». Однако анекдоты, которые Гвоздик рассказывал, казались детскими. «Парастифосфатор», «Глюкальщик». Андрей был для него большим авторитетом. Ибо Андрея, принципиального, завзятого прогульщика, преподаватели ни разу не «вынесли» с экзаменов. Раз вынесли даже ленинского стипендиата Коку. Полу экзамен был совершенно незначительным: конструирование приборов и установок. Для физиков непрофильный. Заявившихся с самого утра Андрея и Коку ждало разочарование: экзамен откладывался с девяти часов до двенадцати. Время они коротали во «ПНях», потягивая пиво. А потом…При взгляде на экзаменатора Андрей сразу понял причину задержки. Тот был мрачно угрюм, с глубочайшего похмелья. Андрей благополучно миновал рифы, а Кока налетел. Мрачный субъект взбеленился, учуяв запах вожделенного пива, и не простил веселость абитуриента. Андрей же был «Невыносимым» студентом. При том, что никогда не готовил и не использовал шпаргалок. Ни разу. Гвоздик допытывался у него обо всем, например, как выглядит женский клитор. Сомневался:
-На ощупь-то он вроде, как язык? Как кончик языка?
- Возьми да посмотри.
- … Действительно, -- после недолгого раздумья, покачав головой, согласился тот с предложеньем. Гвоздик уже был скоропостижно женат. Потом, незамедлительно, скоропостижно развелся, не успев завести детей. Приходилось добродушно посмеиваться над его непосредственностью. Андрей кратко консультировал его по предметам, по тому, как обращаться с преподавателями. Давал скопировать задания: «Если ты не успеешь за большую перемену передрать курсовой, значит, ты не достоин звания студента МИФИ».
Оставив Коку и подойдя к Андрею, Гвоздик потерянно сказал:
- Как странно, что это случилось именно с ней! Знаешь, я был готов ожидать, случится что-нибудь с тобой, со мной... Но почему Людка?
Гвоздик оставил физику, занимался музыкой. Сочинил рок-оперу. О нем даже была хвалебная статья в журнале «Юность». Стал кандидатом наук — музыковедения? — или как там называется? Связал гармонию музыки и математику. Сочинил «Ораторию ведьм с оркестром». Приезжал домой к Андрею: таинственно и грозно, выключив электрический свет, при мерцающем свете свечей, исполнял фантасмагорию на старинном пианино «Беккеръ»; снял его переднюю панель, чтобы струны стали непосредственно доступны для его рук и трехкопеечной монеты, которую использовал в качестве медиатора. Талант.
- Еще надо разобраться, может это …— Зима(Сашка Зимний, Зимыч) подозревал: быть может, смерть Людмилы подстроена западными спецслужбами. У него жена работала в ГБ. В студенческие годы, на последнем курсе, в зимние каникулы в деканате он получил дармовую путевку в дом отдыха. Приехал оттуда в восторге от любовного приключения, расписывал интимные подробности: «С двойным сессуном!». «Это как?» Рассказывал. Не усек, что девица — ГеБешница. В Москве — она его быстренько по своим каналам нашла и взяла за жабры. Впрочем семья у них получилась вроде бы очень неплохая. Она родили ему двоих детей.
Андрей, невольно усмехнувшись его версии, вздохнул. Невольно и Зимыч тоже сам усмехнулся.
Зимыч был славный малый. Лучший футболист группы. Однажды, на втором курсе они с ним пропили весь фонд тотализатора организованного во время Первенства Мира по хоккею. Тотализатором группы, как спортсмен, заведовал Зимыч, ставки все росли и росли, никто не угадывал счет, деньги копились. Так что перед последним матчем сума набралась порядочная по меркам студентов. …Короче говоря, они оба еле выползли из ПНЕй, сиречь, из кафе «Мечта». Хорошо, что счет последнего матча никто из пайщиков не угадал. И хотя пара наглецов из группы(Гриша и Витька Пшенин)заявляла свои претензии на деньги, мол, их предсказанный счет ближе всего к истинному, - наглецы получили достойный отпор.
Всегда веселый Марик, который был ближе всех к Людмиле, - они вместе играли в спектаклях, вообще тесно дружили, - на кладбище не скрывал слез. Она часто по-приятельски гостила в комнате общежития, где жили вместе Марек, Кока и Сид. Они вместе раз пять ездили на Арбат смотреть английский музыкальный фильм «Оливер», вместе ходили на старом Арбате в кафе «Риони».
Автобус повез на кладбище. Гвоздик уселся рядом с Андреем.
-А ведь мы с Людкой только вдвоем верили в Бога. – Гвоздик был в печальном раздумье.
-Она верила в Бога? - удивился Андрей.
Когда-то на втором курсе, на экзамене по физики, Людмила оказалась рядом с ним за экзаменационным столом. Они готовились отвечать на билеты. Тогда они еще не очень хорошо друг друга знали, ведь Андрей был новеньким в группе. Он перевелся в Москву с Урала, из филиала №1, из города, где сделали атомную бомбу. Преподаватель, Наум Ильич Гольдфарб, «ученик Тамма и Мандельштама», как он себя называл, на минутку вышел из аудитории. И Андрей решился показать симпатичной девушке иконку, купленную в Коломенском. Оно ведь рядом с МИФИ: с футбольного поля, что у институтского забора, где они гоняли мяч, заманчиво виднелись белые Храмы. И однажды, когда вместе с Жаном, — Жан тоже был «новеньким», перевелся из Алма-Атинского университета, — они с Андреем сразу сошлись, — в очередной раз удрали с лекций, — дело было осенью, но денек стоял погожий, в аудитории не усидеть! направились туда. Путь, впрочем, оказался не простым: по каким-то буеракам, преодолевали щели-овраги, заросшие кустами с багряными листьями, не сразу выбрались к Храмам. Один был действующим, его голубые маковки-купола, украшенные золотыми пупырышками, свежели. У храма и внутри народа было густо. Их окликнула бабуся: «Ребята, вы студенты? Купите Николая Угодника, поможет на колоквимуках». Понравилось это «колокви муках », и, смеха ради, Андрей купил пластмассовую иконку с изображенным святым. Ее он и протянул показать Людке. Она только взяла в руку, как вернулся Гольдфарб. Людка, испуганно, у него на глазах сунула ее себе в сапог. Но Гольдфарб подумал, что они передавали друг другу шпаргалки. Людку он благородно, Наум Ильич был человеком! не обидел, а Андрею же снизил оценку на балл.
-Верила, - задумчиво сказал Гвоздик. – А ты не веришь? – взглянул заинтересованно. За окном бежали городские кварталы.
- В Бога верят те, кому он нужен.
- Нет, ну ты согласен, что без веры жизнь человека лишена смысла?
-В Бога верят те, кому он нужен, повторил Андрей.
-Странно, - лицо Гвоздика скорчилось в мину непонимания.
-Ничего странного.
-Тогда давай поговорим, может, ты поможешь мне.
-Это невозможно. – У Андрея не было настроения продолжать разговор.
-..Ну, ты согласен…
Андрей перебил:
-Витя, оставь, не мучай, у меня нет настроения.
-Ну, ты согласен, что вопрос веры – это скорее вопрос понимания, нежели логики?
Вдруг подумалось, что может быть самое главное в жизни, это уметь понимать друг друга. И Андрей сказал:
-Да.
Ответ Гвоздик истолковал так, будто Андрей готов продолжить дискуссию.
-Нет, ну ты согласен, если не думать о вечности души – то все бессмысленно?
Андрей пожал плечами. «Я думаю о тебе, Люда».
-..Если….Тогда нравственность, ценности -- ничто! Все оправдано!
-Почему?
-Ну, а в чем по-твоему смысл жизни?… начал Гвоздик,- Человек венец создания природы... Андрей перебил:
- Да не венец, а п….ц! Дитя, разумное настолько, что как идиот!
Сумбурно попробовал объяснить, что жизнь человека, с одной стороны, нечто био- физиологическое, «способ существования белковых тел»…, как говорят марксисты. С другой стороны — по взгляду общества: родился в таком-то году, умер в таком-то, сделал то-то. А третье, для нас, каждого, важнейшее – пламень души. Мы ведь всего лишь несем дарованную нам жизнь. Жизнь, которая стремится закрепиться везде. Человек венец природы? Каждый из нас стремится к счастью — а всего лишь смотрим изнутри своего я на мир. Хоть царь, хоть нищий забулдыга. В конечном счете — все наши чувства — убежать от голода и холода, совокупиться под светом надежды и любви… И когда понимаешь это – как бы становишься богом. И в твоей воле, каким богом быть --- добрым или злым. Да только быть злым — постыдно, это признанье собственной ущербности, слабости.
-Значит ты сторонник эволюционной теории?
-Нет.
-Значит, не эволюционной?
-Нет.
-Тогда я ничего не понимаю.
-И не надо, Вить, у меня нет настроения. «Я помню о тебе, Люда».
-Понимаешь,…
«Я помню о тебе, Люда».
Не говорить бы ничего. Худые утешенья: резоны умной головы, спокойные слова. И не умеришь ими боль жестокого решенья. А потому и мыслей стон, хоть логика права: к чему печали редких встреч? К чему души волненья? Ведь ничего нам не сберечь - там дети, там семья; Один лишь час, - один лишь миг, -- сердечного биенья, и снова тишь иной заботы, будничного дня...
И говорю, и говорю! - да тонут рассужденья, подобно лодкам в море чувств без берегов и дна. Важнее сотен мудрых слов больного сердца жженье: пусть завтра мы чужие вновь, сегодня Ты-- Одна.
И коли жить нам суждено в плену долгов и мнения, когда на вены кинет нож голодная тоска, пусть будет день, хотя бы миг, судьбы свершенья – как золотинка-искра среди песка..