В тот день журналисты пытали одного из недавних мальчиков, организовавших программу «Взгляд». О, время уже изменилось! То были уже вовсе не мальчики, совсем иное. Их было уже не похлопать по плечу. Самый главный из них вальяжно расположился у себя на даче, на природе, за рюмкой водки. ОН уже раздался вширь.
-Что делать?! …Почему вы сидите так спокойно?!- пытали его.
Усмехнувшись, тот ответил, глядя чуть исподлобья и не повышая голоса:
- Мы дали им власть, вот пусть и доказывают, что мы правильно ее им дали.
Ельцин постарался. Российское телевидение показывало происходящее у Белого Дома. И если трансляции событий СНН была непрерывной, то Российский канал обильно, чуть ли не наполовину, разбавлял ее рекламой. Там убивали людей. И, в следующем кадре: полуголая красотка, где-то в экзотической стране, с берега в пальмах, сладко ныряет в голубую воду: «Баунти— райское наслаждение». Посередь Москвы горит-дымит подстреленный Белый Дом, а здесь улыбается почти обнаженная очаровательная дива. «Баунти—райское наслажденье!». Трагикомедия. Бездушные сволочи, жадные, получающие за рекламу деньги..
Путч-избиение удался, все сопутствовало удаче. Обстоятельство, которому поначалу почти все радовались: хотелось отряхнуться от «совкового» прошлого. Престарелые коммуниствующие бюрократы завели страну в тупик. Плакала Мать-Россия. Время повернуло. Начался беспредел. Государство упало на землю. Как тушу упавшего лося, его стали рвать голодные волки, грызясь между собой. Приватизация— «Прихватизация». Главный затейник, рыжий, не желал зла России: он же не знал, что выйдет из его затей. Плакала Россия Мать. Жан-Жак Руссо сказал: при прочих равных условиях, верх всегда возьмут подонки, потому, что у них арсенал средств больше—они не отягощены жалостью и совестью.
- Я голову положу на рельсы, если жизнь станет хуже! - Успокоил людей Ельцин.
С природным упорством, россияне продолжали ему верить. Но только ему уже было наплевать. Башка у него уже не соображала. У него оставался только апломб.
Лихие девяностые. Росчерком анонимного пера – награждали собственностью. Заводы, концессии, прежде «ничьи», становились очень даже «чьи». Появилась новая аристократия, как во времена Наполеоновской империи, когда сосуществовали старая и новая знать. Какой-то Брумель, родственник знаменитого прыгуна, всерьез раздавал титулы. С подачи лизунков, подстраивающихся к его попе(как к вице мэру Москвы), Сережа Танкевич, тоже благосклонно признал у себя в жилах голубую кровь.
За год пятьдесят тысяч молодых человек погибли в бандитских разборках.
- «Быки» больше полгода не живут, - без особых эмоций, сказал о своей жизни один из молодых другому, которого вез представить своему бригадиру. Андрей стоял в тамбуре электрички рядом с ними.
То время: Шутовской телепростак Леня Голубков, наподобие подманного барана, ведет миллионное стадо добровольно выворачивать карманы. Знакомые ребята, подрабатывающие в охране одной из фирм-пирамид, берут на лапу только за то, чтоб допустить страждущих к процедуре отдачи денег без очереди. Всех обуяла страсть делать деньги. И даже мой Гоша подался в ларечные торговцы.
Вера, моя жена, экономист! С подачи всеми любимого ведущего телепередачу «Поле Чудес» Леонида Якубовича: «Ну, фирма-то солидная», снесла мои отпускные – миллион рублей!- впрочем, миллионерство было опереточным — то были всего лишь отпускные охранника в банке. Естественно, деньги пропали. И теща, и жена Леню простили. Да он не особенно переживал и мучился: чего ему там это фуфло. Деньги! Деньги!
А как искренне верили «первым» демократам! Шесть миллионов москвичей в едином порыве несли народных героев на щите!
Где – демократы те? Духовно почивают в бозе. Оказались столь продажны, что иные кусают локти – поражаясь собственной слишком ранней прыти: столь задешево купиться. Когда, воздержись подольше, можно было б сорвать куш.
- Смотри, сейчас еще можно, потом – не втиснешься..., – увещевал Гоша, призывая заняться бизнесом. Весна 1993. Мы сидели с ним в его только что приобретенном «втором» киоске, на метро «Павелецкая». Здесь было еще пусто и неуютно холодновато. Электричество было еще не подведено.
- Мы еще полетим на своем самолете в Гималаи! – Верил Гоша.
По телефону он вызвал меня после приобретения киоска подле Павелецкого вокзала, сказал:
- Первую банку выпьем залпом, а потом будем дегустировать.
Литровые банки с крымским вином, были соблазнительны. Настоящее, природное вино: на дне банок лежали темные кристаллики винного камня.
Однако, честным на карусели возникшего «бизнеса» было быть нельзя. Принять подобное предложенье — означало переступить через собственное достоинство. Суета сует. В обществе охваченном ажиотажем, банальная истина, что, если бы деньги приносили счастье, самыми счастливыми были б миллиардеры, даже высказанная самому себе, отдает детской наивностью. Возле «третьего» Гошиного ларька на Пушкинской площади, куда он перебрался чрез полгода, промышлял один из «новых» нищих, что, как черти из табакерки, повыскакивали на каждом углу. Ужасного вида, по прозвищу «Кровавый дед». Этот курил исключительно «Мальбрло». А, чтобы его пустили погреться в киоск – платил 5 долларов в те нищие времена.(Вообще-то этот придуряющийся был кандидатом наук). За пазухой он носил в целлофановом пакете кусок сырого мяса. Встав на пост, время от времени совал туда руку и обмазывал лицо сукровицей – чтобы лучше подавали милостыню. А по дворам то и дело можно было увидеть безропотных стариков, расковыривающих помойки в поисках пропитания. У помоек можно было застать за тем же занятием и вовсе не старых людей. Да, это так: я не раз и не два видел подобное. Время. Время.
Чиновник, к которому Гоша ходил со взяткой, дабы закупить киоск, отнесся к нему, как отец родной: «Ну как же, ребятки......Чернобыльцы? Конечно, помогу...... Да, ребятки, – расчувствовался он, поднимая очередную рюмку коньяку из раскупоренной Гошею бутылки. – Да, ребятки...Плохие времена... беззаконие, самоуправство кругом. Хотите, расскажу случай?.. Есть у нас подвал тут – хороший, сухой, теплый.... Да. Уже отписали мы его одной организации – и что? А вот что: вселяются туда другие, и что мы не делаем – не можем их аннулировать! Мы бумагу – они нам в ответ две. Мы – милицию – они: согласно такому то постановленью не имеете права, только через суд. Мы – в суд... И опять ничего не выходит! И не выйдет!... А знаете почему? – сокрушился чиновник, — А потому что эти, из подвала, наняли тайного человечка, который им подсказывает ходы-выходы: что и как делать. И на каждое наше “а” у них готово “б”. Он горестно вздохнул. Опять вздохнул, но уже по-отечески, –... И знаете, кто тот человечек? – задумчиво покрутил в воздухе пальцем и с полуулыбкой, не мигая, взглянул в глаза: ‑... Я. ».
Через две недели выяснилось, что он продал Гоше дважды переворованный киоск – пришлось тому отдуваться, разбираясь с бандюгами. Тоже целая эпопея.
Или вся беда в том, что Россия слишком богатый край? Будь в земле пусто, как в Японии, процессы мигом бы дошли до дна, и там уж — или вставай с колен, или почивай в бозе. А тут— на элементарной распродаже недр можно теплиться сколь угодно.
Не хотелось давать волю гнетущему ощущенью. «Все перемелется, родная» ‑ пели в то время «на-найцы» про упавшую шляпу. Предпочтительнее иронизировать на счет происходящего вокруг. На все надо смотреть философски. «Мог ли подумать я, простой слесарь‑сантехник, что они заставят меня пить марочный портвейн!» – Из времен начала Горбачевской эры изумлялся знакомый. И дальше надо так изумляться. «Что наша жизнь? – счастливая случайность со смертельным исходом» – пошутил Бернард Шоу. Легко было понять, что все эти истории с нищими, киосками – забавные мелочи в сравнении с Нефтью, Газом, – поддерживающими страну на плаву – здесь пахнет делами триллионными. Но это — табу. Коснись кого даже не высших, а рангом поменьше — пресса начинает гомонить. Как потревоженные чайки на птичьем базаре. Бежит целая толпа, на выбор, хоть толстых, хоть тощих адвокатов: Стоп! Не трогать никого, не моги! Идет первоначальное накопленье капитала! Презумпция невиновности! Руки прочь от хороших бизнесменов! — И аргументы, даже высказываемые приватно, убедительны: мол, в Англии был пират Дрейк, а стал хорошим господином. А Морганы в Америке? — они разве не из разбойников? Ведь детей своих то они будут воспитывать как пай мальчиков. Так чего вам еще надо? Вы что – хотите назад, в сталинский режим?! Сгоните этих, придут другие, им тоже надо будет нажираться.
В сталинский режим не хотелось. Лев Разгона писал про детей в лагерях ГУЛАГа. Как, девочке, щемяще напомнившей ему разлученную с ним дочь(он увидел ее из окна лагерной лечебницы, где служил), он пожертвовал тарелку супа, — она, покушав, спросила, какую позицию ей принять. Собираясь натурой расплачиваться за предоставленное благо. И Солженицын писал про архипелаг ГУЛАГ. И Варлаам Шаламов рассказывал, как трое, в лагере, мечтали: один говорит: «эх, сейчас бабу бы!», а второй: да коли б я сейчас возле своей Дуси оказался – ходил бы за ней, за подол держась, ни на секундочку не отпуская. А третий говорит: ерунда это все! Мне бы сейчас у нас в райкоме оказаться. Те, его друзья: ты что – офонарел? – Это вы – офонарели. У нас там, как зайдешь, налево возле двери урна стояла – а в ней о‑окурков!
Когда в 1997 Андрей с профессором на велосипедах проезжали поселок Разгон, - это за Тайшетом, причем, никто не предупредил их, что после Тайшета предстоит такой долгий тягун. Непрерывный подъем, протяженностью километров пять. Название поселка лесорубов «Разгон», по имени железнодорожной станции «транссиба», - послужило основанием взять псевдоним сидевшему здесь в заключении упомянутому человеку, прежде — привилегированному ребенку партработника, - поселок лесорубов был брошен. Не людьми, люди оставались: но сейчас не было ни работы, ни снабжения, ни даже, воды. Время: 1997 год: дети обитателей поселка, как цыганята просили милостыню, и не успеешь взглянуть — прошарили твой рюкзак, стащили все им интересное. Поселок лесорубов стоял на хребте. В советское время воду сюда доставляли на машинах-цистернах. Тогда проблем не было, Теперь водовозки приезжали, хорошо если раз в неделю. На весь поселок был один колодец. Глубиной, не пугайтесь! — восемьдесят метров, его, в свое время, выкопали заключенные. Колодец действовал и сейчас. Местные мальчишки показали. Для эффекта кинули туда, спустили с тормозов бадью. На восьмидесяти метровую глубину! чтобы услышать-похвастаться звуком падения об воду.
-Ребята, вы что делаете?! Разобьете же кладку.
Время. В 1993, на свадьбу Саньки Смоленского, Андрей и Гоша подарили жениху битые пули от автоматов, подобранные подле Белого Дома. Некрасивые медно-красные разворотки металла. Надо же, пули оказались не сплошными, конструкция не простая. Не то, что пули, которые Андрей с Серегой Куренновым по молодости лет лили на стоянке в первом Серегином зимовье.
Кто стрелял в спины людей с крыш и этажей книг-высоток на Новом Арбате? Как можно было их не поймать, не установить? «Тайна, покрытая мраком неизвестности»- как говаривал Петр Тимофеевич Дыбов, знаменитый преподаватель МИФИ, который вел у них семинары.
Погоди, а ведь между пространством и временем должна быть связь, наподобие существующей между массой и энергией. Пропорционально кубу времени? - Не может быть так просто. А потом, вроде, скорость разлета вселенной пульсирует, а вместе с ней и все законы физики.
Середина девяностых. Юрий Никулин, знаменитый артист цирка, и герой «Бриллиантовой руки», рассказывает анекдот. «Один спрашивает: - Простите, как мне попасть в Американское посольство? - Получше прицеливайся — и попадешь!».
Средь бела дня, средь Москвы, какой-то «патриот», а может он и в самом деле хороший человек? – Стрелял из гранатомета по Американскому посольству. В тот день как раз возвращались из яхт-клуба, что на базе «Физик». Генка Завражнов за рулем своего автомобиля. А в качестве пассажиров Сашка Дроздовский и я. Глазели: чудеса на Садовом кольце — кругом милиция, милиция, - что такое?
Именно в это, Американское посольство, хотел драпануть из Белого Дома в 1991, во время ГКЧП Ельцин. От Белого Дома до посольства… рядом. - Об этом рассказывал Руцкой, вице президент, который, днями раньше подбирал для Ельцина ботинки, а тот миг времени призывал Ельцина не побаиваться.
А странно, как рабски люди следуют за изворотами времени. Кидаются от одних целей к другим. Как быстро меняются их ценности Люди рабы времени? Еще недавно, двадцать лет назад гонялись за книгами, а теперь стопками выкладывают их к помойкам. А ведь недавно собирали макулатуру. Выменивали талончики. Записывались в очереди. Вступали в общество книголюбов. Ради того чтобы приобрести книги, книги. «Слава богу, Дюму взяла, взяла. Взяла Дюму». - В русле общего порыва, радовалась баба Нюся, соседка по лестничной клетке дома, полуграмотная полу деревенская женщина. Не говоря уж о тех, кого называли интеллигенцией— сословия, в нынешние времена почти выродившегося. Продалось. А ведь двадцать лет назад все были убеждены, что именно эти люди будут определять будущее страны. Да на поверку … «Гнилая интеллигенция», говаривал Ленин. Здание интеллигенции рухнуло, как карточный дом. «Как вожделенно жаждет век нащупать брешь у нас в цепочке. Возьмемся за руки друзья, чтоб не пропасть по одиночке». — Пропали. «Виноградную косточку в теплую землю зарою…» — Были добрыми. Почему в нынешний век люди становятся все более мелкими, неинтересными, самодовольными и скучными? И если и могут привлечь к себе внимание, так не умом или талантом, а лишь каким-нибудь эпатажем? Никас Сафронов публично наклал на немецкую мостовую, голым изображая цепную собаку. Это было началом его славы. Иные - переворачиваясь двести раз вокруг головы, прыгая с распахнутым плащом со скалы, прыгая на роликовой доске с парапета на метро Калужская?
Не доброта, а бессовестность и жестокость победительные качества в нынешнем обществе. Почему? Рабы времени? То помчится оно, вскидываясь на дыбы. То почти останавливается в застое, разливается в загнивающее болото. А ведь сами люди выбирают путь ему. Возьми 88 год — моральный конец «перестройки». Под спудом, в огромной стране, медленно, будто зачатое дитя вызревало новое самосознанье. 1989 год. Какой-то очкастый, невзрачный «младший научный сотрудник» у прилавка магазина «Академкнига» вдруг взорвался, обращаясь к продавщице, долгое время, по его мнению, не обращающей на него внимание:
-Почему вы не подходите ко мне, заставляете ждать?! Я – личность!
Оказавшийся рядом, Андрей с любопытством посматривал на лысоватого маленького человека, прежде, наверняка, изо всех сил старавшегося держаться в тени и угодливо склонявшегося перед начальством.
В трамвае, интеллигентный мужчина, стоящий неподалеку, вспылил, отповедуя соседа, который, по свойской российской привычке, бесцеремонно пытался затеять разговор о погоде.
- Что вы лезете ко мне со своими глупостями?!
В обществе копилось напряжение, подобное приводит ко взрыву, к выбросу страстей.
«Я — личность!». – Да, подобное проявленье было новым – в ощущении сравнения — себя и государства. В балансе государство — личность, — айсберг готов был перевернуться. «Я — личность!» И в то же время люди как бы стали внимательнее друг к другу. Государство хирело на глазах, дискредитировало само себя. Лгало и заискивало. Взоры обращались уже не «наверх», ибо реально оттуда, кроме болтовни ничего не приходило. Стали понимать: от вождя, на которого так надеялись, не следует ожидать многого, если не сказать: ничего хорошего. Тот оказался просто болтуном. Стали догадываться, что, быть может, будущее – в их собственных руках. Своим умом стали искать ответы на вопросы, которые сами себе и задавали. «Гуманизм» – стало главным понятием. Слово завладело умами. «Театр — вот Бог», — вещал Олег Табаков.
Время расцвета культуры. Тиражи литературных журналов стремительно росли, достигли небывалых отметок миллионов экземпляров. Еженедельник «Аргументы и Факты» – прежде достояние избранных, -- стал общедоступным, вошел в книгу рекордов Гинесса: тираж 30 миллионов экземпляров! Литературные журналы. Время.
Где те личности сегодня? Перевернули айсберг, а наверх всплыли «новые». Реформаторы. И быстро извели, поднявшую было гордо голову интеллигенцию. Даже не скрутили, а просто рассыпали бисер под ногами. Так что люди, опустившись на четвереньки, начали ползать в грязи, собирая бисеринки-крохи. Их низвели до уровня ничтожеств. Наука разбежалась по заграницам. Учителя, врачи превратились в дураков: зарплаты им не платили, они продолжали учить и лечить по инерции, по доброй своей воле. Театры опустели: шаром покати. В окошко Гошиного торгового киоска на Пушкинской площади за бутылкой частенько заглядывали великие артисты. И Филипенко, и Сайфулин и … Просили в долг. Гоша никогда не отказывал. Однажды, начинающейся ночью, Андрею даже пришлось, за счет Гоши, доставлять великого артиста на такси домой: тот был настолько пьян, что сам добраться был не состоянии, и физически и материально. Перед этим он долго сидел с ними в Гошином киоске, что-то рассказывал, переживал за дочь, «которая, слава богу, теперь в Италии». Шутя, показывал только что появившийся «твикс». Направляя два пальца в рот, в горло: «сладкая парочка!» В такси переживал:
-Мне завтра играть Ягоду.- Ощущал себя не в форме.
- Ничего! Для «Ягоды» — чем хуже, тем лучше. Даже лучше.- Успокаивал его Андрей.
Само понятие «интеллигенция» — подвергалось издевке. Самая популярная газета «Московский Комсомолец» обнародовала статью, в которой утверждалось, что в Англии, во времена Леди Гамильтон «интеллигентами» назывались типчики, подыскивающие проституток для джентльменов. В другой статье, молодой да ранний «новый русский», взахлеб радовался: мол, мы— конкистадоры в этой стране лохов!
Сейчас, вроде, народ опять начал возвращаться в театры. Да, только, пожалуй, не по любви, а чтобы потусоваться ради престижа: появилось свободное время. Время поуспокоилось. Молодой, но тяжеловесный финансово, олигарх, которому, в подарок на день рожденья, убили кочевряжущегося мэра Нефьюганска, - на «корпоративе» организованном для близких соратников, поднял тост:
- Раньше мы пили за то, чтобы нас не посадили, а теперь выпьем за то, что нас уже не посадят никогда!
«Он прав?»
Напор времени. Как устоять перед ним? Как повернуть его в другое русло? Как прокопать ему другое русло? Вот и Вера все больше попадает под гибельную власть потока нынешнего времени. «Я тоже была такой, как ты, но сейчас надо быть другим». И старших детей он теряет. Не заслонишь же их от телевидения, от разговоров окружающих людей, их интересов. Ведь не будешь же ты, как старовер, убегать с семьей в скит, спрятанный в непроходимых Васюганских болотах. Время. Русская птица-тройка проиграла спор американскому автомобилю. Проиграла? Или еще нет? Развитие идет по спирали. А ведь именно тут и должна пройти главная линия борьбы за существование человечества. Да?...Да? – Россия? Это тебе она мила. А с американского взгляда — чего в ней хорошего: дыра-дырой. Туда ей и дорога. Посмотри: все убеганты на Запад, вышедшие вон из Российской культуры, уже никогда назад не возвращаются. Сначала они даже, обыкновенно, злобны, потом сочувствуют, потом поучают. Однако русскими в полном смысле уже никогда быть не собираются. …Вот сейчас ты смотришь на свою дочь, а быть может, это последнее поколение русских на Земле. - Убеганты не возвращаются, потому что Россия — жертвенная культура, а они привыкают потреблять, и жертвовать собой им больше неохота. – Ныли в России всегда таланты второго уровня, им и вправду за границей было лучше. А все по-настоящему великие отдавали России всего себя. Любили ее, не смотря ни на что. Потому что это и есть — Россия, больше, чем страна. Способ восприятия мира. Время. Самое загадочное, что есть в этом мире. Но… Забавно, Сергей Довлатов категорически не хотел уезжать из страны. Полковник КГБ его об этом уговаривал: «Ну, вы же любите свою жену?» Его формальная жена и ребенок давно эмигрировали и жили в Нью-Йорке. Все-таки Сергея выпихнули. В Америке жена его, по приезде, не очень-то веря в его чувства, спросила: «ну ты хотя бы любишь меня?» – Полковник говорит, что люблю, – ответил он.
Понравились филологические исследования Сергея. «Абанамат!!»- Его дед ругался на окружающих женщин, когда уж они совсем допекали. Сам Сережа того не слышал, но мать с трепетом рассказывала об этом ужасном армянском ругательстве. Дед Сережи был армянин: «Абаномат!!». Сергей вырос, и под впечатлением маминых рассказов, даже начал изучать армянский язык, чтобы понять секрет ругательства. Но скоро сообразил, что к армянскому языку выражение не имеет никакого отношения. Однако, матери рассказывать о своем открытии не стал. Еще понравился рассказ, как его уничтожил соседский мальчик, совсем малыш, спросив: «А ты читал Кафку?»- «Е П Р С Т—и этот туда же!». От сердца у Сережи отлегло, только когда мальчик переспросил, и до Сергея дошло. Его спрашивают:
- А ты читал сказку?- «е п р с т».
КАФКА. Он говорил, что все препятствия ломают его, никак не мог закончить ни одну из своих значительных вещей. «Быть может я сумею закончить, связав все в конце-концов». Однако его считали необычайно важным для формирования собственной души такие люди, как Эрнст Неизвестный.
В Сереже Довлатове намешалось много кровей: русской, еврейской, армянской. Мой Гоша этим тоже похож на него: русская, русская кровь, белорусская, еврейская… Откровенно говоря, нет боле внешне противоположных типажей, чем его родители. Мама — рязанских, крестьянских кровей, при том очень умная и внимательная. С открытым, широким, русским лицом. Такими, описывал уведенных русских Хемингуэй, в своих репортажах из Испании, объятой гражданской войной. Отец Гоши – яйцеголовый. На четверть еврей, умник, зав кафедрой математики в одном из Московских институтов, подвижный и импульсивный. Он обучал Гошу приемам бокса. Еще любопытное о Гошиной семье. Бабушка Гоши была подругой популярного в двадцатые-тридцатые годы поэта Уткина. А дед — чуть ли не главный инженер строящейся Магнитки. Там потом руководство порасстреляли, но деда, по счастью, уже с полгода как перевели в Москву.
Однажды, честной компанией в школе, что находится на улице Бутлерова, дом номер пять, ночью-вечером, выпивали уворованный спирт, который сами же и сторожили. «Локос-Марвол» снимала в школе подвал и спортзал под склады. А в первом этаже школы кабинеты для бухгалтерии и начальства. В семь вечера сотрудники расходились. Ночью вся школа была в нашем полном распоряжении. Уже за полночь, обозревая историю России, заключили: Да мы все наполовину татары! И то правда: ведь сколько те сильничали - триста лет! И скольких позабирали к себе русских: каждого десятого, каждый год. Дань крови: тагма? Татары вливали ее в себя, а свою кровь вливали в русских.
А возьмите Очарованного Странника: Иван Северьяныч русских детей не завел, а татарам оставил с десяток своих отпрысков. Он их, кажется, и не считал.
А еще через две стопки:
- Да мы все на четверть евреи! – Сказав, Леша Дубинин, при этом, размышлял не о себе. Леша тоже подрабатывал сторожем, хотя параллельно и готовился защитить диссертацию в Институте Биологии, он закончил МГУ.
Вадик только что вернулся из Израиля. Его родители эмигрировали и он, было, с ними. 1991. Его мать была еврейкой. По иудаистским правилам, еврейство передается по материнской линии. Он уехал вместе с родителями, да через полгода вернулся: «там нет простора».
А Костик два года промыкался по процветающим странам капитализма. В 1989-ом, весной, он сиганул через Берлинскую стену во время экскурсионной поездки в ГДР, в которую специально записался. И сначала мыкался в Германии, учился там воровать по мелочи, там фору всем давали поляки: они могли вынести из магазина надувную лодку(надутую) через задний ход,; потом во Франции, потом в Испании. Признавался, что не вернулся раньше, потому, что боялся насмешек: «мол, кишка тонка?» Вернулся, когда стало совсем невтерпеж. Сейчас, обозревая происходящее в стране, он, негодуя, вскричал: «И здесь устроили борьбу за выживание! Гады! »
На посиделках в школе выработалось правило. Нельзя поднимать из под стола упавшего туда Гошу. Пусть отоспится. У Гошиного организма было отличное свойство: при определенной дозе спиртного, тот выключал хозяина. Спустя час- полтора Гоша вставал свежий и отдохнувший. Спирт имелся в неограниченном количестве. «Локос-Марвол» был компанией первой завезшей в Россию спирт. Потом спирт стал всенародно известен, как «Ройял», и, кажется, его везли уже из Польши. Вадик попробовал, было, извлечь упавшего Гошу.
Не продрав глаза, Гоша с пылу с жару ударил его между ног, а потом еще и подвернувшейся под руку табуреткой — по башке. Вообразил неладное. Мол, нападение.
Вадик переживал:
- Я уже не в том возрасте, чтобы меня били коленом по яйцам.
В школе на улице Бутлерова происходило много интересного, где-нибудь об этом расскажу. Одна история с удушением директора филиала фирмы «Локос-Марвол» чего стоит! «За яблочко его, за яблочко!»
Сосчитать виды времени. Их получалось много. Физическое вселенское время, по великой шкале переходящее в атомное, молекулярное. Время жизни Земли, с ее геологическими эпохами. Биологическое время каждого живого существа: амебы ли, гусеницы, собаки, человека… Любимый пес, ему уже десять лет. Всего десять! А он уже древний старик. У собак время жизни бежит в семь раз быстрее. У суки, единоутробной сестры Барона, уже выпадают пожелтевшие зубы, а глаза закрыли бельма. — А, его, Андреева старшая, старшая! дочь, номинальная им ровесница, даже еще не вступила в пору юности.
Социальное время существования, жизни цивилизации. Она рождена, однако, значит, неминуемо обречена и на смерть? Господи, молю тебя, дай здоровья моим детям, родителям, Вере! Дай здоровья всем людям. Или подобное невозможно?— ведь тогда пропали бы стимулы организующие жизнь… Там, где кончается борьба за выживание, немедленно начинается вырождение?
Этот высокий коломенский берег… Одним сентябрьским деньком, — Андрей начинал свою учебу в МИФИ, — с обретенным другом, тоже приезжим в Москву, Жаном, они сбежали с лекций. За окнами душной аудитории разливалось бабье лето. Не было никакой возможности киснуть на занудливой проповеди по марксистской философии. И читал-то лекцию какой-то расфуфыренный партийный балда: Эдлинский, поганый тип, с неприятным, подозревающим тебя в чем-то взглядом: в годы войны он сидел следователем в «смерше». За всю войну имел одну награду: орден красной звезды, который получил за разоблачение диверсанта. Из его рассказов можно было понять, что: то был какой-то деревенский дурачек, который запутался и отчаялся в мудреных вопросах. Следующей была лекция по математике, но материал легко можно было найти в учебниках.
Через боковой проход в железной решетке институтского забора, выскочили не в сторону шоссе и кварталов московских домов, а к поляне, где играли в футбол на занятиях по физкультуре. Манил вид на обширную, покрытую багряной осенней зеленью территорию. В кущах скрывалась какая-то деревенька, белела церковь. Справа, в низине, угадывалась Москва-река. Направившись прямиком к церквям, уткнулись в препятствие. Щель глубокой балки. Пришлось спускаться по крутому склону в распадок, а потом опять вылезать наверх. Благо, дождей не было, и под ногами не чавкала грязь, а приятно шуршали осенние листья. Метрах в ста после первой, встретилась вторая балка. Они не разозлились, а смотрели во все глаза. Не спешили, – только еще познавая Москву. Уже был знаком ее шумный центр, Красная Площадь и людные места вроде ВДНХ. А здесь, неожиданно, объяло иное. Позолоченные осенью деревья. Купола церквей, которых оказалось несколько. Наконец, выбрались к самой красивой высокой белокаменной церкви, венчавшейся не маковкой, а белокаменным шатром-шпилем. Подле нее, в крепостной стене оказался музей «Коломенское». Входной билет для студентов стоил копейки. Музей был неказистый, тесный, и с бедной экспозицией. Зато здесь они с удивленьем узнали, что в стародавние времена в Коломенском стоял деревянный царский дворец. Огромный, занимавший по нынешним меркам целый квартал. И что Иван Грозный любил сидеть на красном месте взгорья, на приступках вот этой самой шатровой церкви-храма, — только что построенной тогда, — и смотреть на проплывающие по реке суденышки. Именно здесь, а вовсе не там, где сейчас стоит Кремль.
После музея, чуть дальше, обнаружили действующую церковь. Ее луковицы были обсыпаны выпуклыми позолоченными звездочками. По северному, церковь была построена двух ярусной. Они поднялись по ступеням высокой и широкой лестницы. Внутри оказалась тесновато, потолок входа показался низким. Народу, в основном это были пожилые женщины в платках, было густо. При входе в пределы, их приметила тетушка в черном. Она продала Андрею маленькую, карманную, иконку, с которой смотрел старец. Сказала, что это «Николай Угодник», что он очень помогает на «колоквимуках». Андрей вовсе не собирался ничего покупать, да тетушка, угадав, что они студенты, с таким знанием дела выговорила «колоквимуках», что… Да и стоила маленькая иконка в пластмассовой оправе копейки. Вот эту-то иконку в зимнюю сессию Андрей и взял на экзамен по физике. Вытянутый билет оказался не из сложных. Экзаменатор вышел из аудитории, и Андрей, смеху ради, показал иконку Людке, с которой оказался на парте рядом, одной из двух девушек в их группе. В ту пору на физическом факультете существовал негласный закон: кроме мальчишек в каждую группу зачислять по две девушки. Чтобы студенты вели себя сдержанно, не распускались, не ругались нецензурно, старались одеваться опрятно(в нынешние времена, когда упрощенные нынешним временем, девицы катастрофически теряют шарм, подобное вряд ли бы помогло). Одна из девушек на первом или на втором курсе выходила замуж и пропадала. А вторая — оставалась, становясь как бы сестрой для всех мальчишек группы. Разглядывая, Людка захотела взять иконку в свои руки. Черт побери, как раз тут в аудиторию вернулся благообразный, седой Наум Ильич Гольдфарб, рекомендовавшийся, как ученик Тамма и Мандельштама. На лекциях кроме физики он интересно рассказывал про Маяковского, которого видывал в юности. Как оробел Маяковский на первом своем выступлении. И как быстро научился держать зал. «А это что за выходящая из ряда вон личность?» В то время поэты были вождями нации. Академик Александров, умница из умниц, в свои юные годы, как и Гайдар, воевал в гражданской войне, но только на стороне белых, и даже получил за подрыв красного бронепоезда и прочие геройства не одну награду. Во взятом красными Крыму его спасла от расстрела какая-то комиссарша. Понравился юноша, и она вывела его из ЧК через черный ход. Александров потерялся было во времени, варил в Киеве на продажу самодельное мыло, гнал самогон…А потом всецело посвятил себя будущему, прочувствовав поэму Блока «Двенадцать».