Или, быть может, так?
Позавидовали вороны утиной жизни. Смотрите, мол, какие утки упитанные, жирные. Плавают, ныряют, свободно летают на юг по заграницам. Эх, нам бы хоть разок нырнуть! Или слетать на юг, за границу. И как красиво блестят утиные водоотталкивающие перья! А мы, де, серые. Бездельничаем и только каркаем друг на друга целый божий день. Кар! Кар! Погалдели вороны на своем слете и решили жить по утиным законам. Тем более и утки им об этом наставительно крякали. Утки-то их, серых, не любили, потому как чего от них ждать? Неугомонные везде суют настырный клюв, того и гляди, гнезда чужие разорят, яйца разворуют.
И сочинили себе вороны себе новую конституцию, по примеру утиной. Хватит, де, нам, воронам, лаптем щи хлебать, выйдем на столбовой путь птичьей цивилизации. Постановили нырять и плавать. Да только никак у них не получится, как у уток-то, чтоб было на загляденье. Как не посмотрят друг на друга, с этим ныряньем все больше на мокрых куриц похожи. Покрякали-покрякали на своей «думе»(они теперь все стали крякать, от прошлого карканья отреклись напрочь). Издали законы, чтобы смазывающий жир для перьев выделялся. Еще другой закон, чтоб рыбы им прямо под клюв подплывали: разинь клюв, и проглоти. Да только смазочный жир почему-то не выделяется. А рыбы, странное дело, наоборот, разбегаются и попадают к чайкам да к уткам в желудки. Закон, чтобы гребные перепонки росли на лапах: малое, мол, предпринимательство, тоже не действует. Прямо напасть какая-то. Даже генеральная прокуратура разобраться не может. Разыскивают министров юстиции — так они все с девками в бассейне или в койке. А таможня…О! И говорить нечего…
… Год проходит, два, три, десять лет, пятнадцать… Ну, которые-то поумнее, конечно, давным-давно смекнули, что бросать надо это мокрое дело, глупость это. А вместо того, воровать бесхозное, что оказалось брошенным. Там добра-то, в той стране… о! Немерено. Главное, чтобы сородичи не опамятовались, жировать не мешали. Мокрые-то вороны беззащитны, летать толком не могут. И пьяные все сплошь: после нырянья в студеную воду тех северных широт, без водки не обойтись. Душа требует ее, родимую, для сугреву. Так что с залитыми глазами истину в упор не видят. А ты только с умным видом крякай им погромче про столбовой путь птичьей цивилизации, да показывай хохмы по телевизору, что б они себе мозги, которые теперь на манер куриных скукожились, не напрягали».
В небе висело уже несколько белых облачков, однако они не заполонили еще и четверти неба. С легким свистом крыльев, пролетела пара уток. Птицы опустились на воду впереди, там, где русло реки чуть прогибалась в сторону Коломенского, и спускающихся к берегу каскаду прудов. Там папы и мамы прогуливаются с детьми. Подкармливают уток, бросая в воду кусочки хлеба.
«Или так?»:
Дорогие мои альфа-центаврики, сообчаю вам главное, что вам надо знать о планете, куда вы меня заслали для разведки. Первое. На планете Земля есть сверхдержава, называющая себя США, под дудку которой все пляшут. Только одни делают вид, что пляшут по собственному разумению, дескать, музыка уж очень хороша; а другие ничего из себя не строят, послушно выделывая коленца. А если кто и не слушается, так то какая-нибудь шелупонь, которая никому не важна, величина пренебрежимо малая. Коли же кто-то из подобных начинает набирать силу, таких объявляют странами-террористами, обвиняют во всех смертных грехах и больно наказывают. Второе, чтобы вы знали перспективу на будущее. Есть более-менее стабильная Европа, кое-как сдерживающая напор диффундирующих инородцев, желающих также комфортно пожить в свое удовольствие. Есть бурно развивающийся полутора миллиардный Китай, проблемы которого и с которым еще впереди. Черная Африка варится в собственном соку. И третье. Есть вымирающая, деградирующая страна, которая, как собака на сене лежит-занимает седьмую часть Земной суши. Рядом с «локомотивом мировой экономики» и прочими. Про нее сказывают, что, де, прежде она была тут сверхдержавой, утирала нос СЩА. Вероятно, это вранье. Ибо сейчас она лишена сплачивающей идеи, кое-как держится на плаву, - без всяких перспектив, распродавая свои богатства. И тупо продолжает гибельный для себя, для своего народа курс, под алчным взором мировых соседей, вожделенно посматривающих на ее долы и недра. Впрочем, дорогие мои альфа-центаврики, пока на этой планете тихо, потому как трогать ее впрямую боятся, вследствие того, что от прежних времен у нее осталось несколько не совсем соржавевших ракет с ядерными бомбами-боеголовками и два или три самолета, управляемых цирковыми пилотами. Их посылают то туда, то сюда, во все края света, устраивать показательные выступления, называемыми здесь «авиашоу», или военными ученьями, в зависимости от того, кого надо ублажать. Все ждут, пока страна эта дойдет до полной кондиции, осталось недолго. Тем более, что тамошняя элита одной ногой давно стоит за границей, где у богатеев «все схвачено», и они желанные люди. А до собственного народа им дела нет, разве только хулить его, чумазого и пьяного. Вообразить нельзя, дорогие мои альфа-центаврики: в той стране 700 тысяч брошенных, никому не нужных детей(не верится, но такие цифры были обнародованы), зато есть стабилизационный фонд, — чтобы, стало быть, ситуация оставалась стабильной. Ну и где у них после этого мозги?
Когда размышляешь об Отечественной Войне, едва удается сдержать слезы. «Споем, товарищ боевой, про славу Ленинграда»… Есть ли подобные примеры жертвенности в чьей-либо современной истории кроме России? А ныне без всякой войны — сорок тысяч брошенных, вымерших деревень, четыреста тысяч беспризорных детей. Зарастающие лесочками поля Среднерусской полосы. Вымирающая столбовая Русь. Подрублены корни исконно русской коренной культуры. Ведь Россия — гармония, где сосуществовали и былинки, и дубы, и цветы, и полынь. А ныне торжествует стандарт. «Свобода, равенство, братство»- Лозунг рабов, ищущих избавленья от неволи. А на деле, какое может быть равенство между убеленным сединой стариком и мальчиком? Между юношей и женщиной-матерью? Между профессором и студенткой? Беременной женщиной и гвардейцем-спецназовцом? Существует куда более трепетная и мудрая связь, нежели примитивная моральная уравниловка перед лицом господина Доллара.
Стандартизация личности. Успех Америки основан на том, что люди влепились в промышленную стандартизацию, порожденную ими же, стали вспомогательной частью ее. Шарики в шарикоподшипниках, на которых Америка катит.
И ныне? Стремление к самоудовлетворенью. Все большее погружение в виртуальный мир. Гибель.
Нет! Дух человека первичен! — Развитие идет по спирали…— Коли только это не последний ее виток. «Даже Боги не могут сделать бывшее не бывшим» — говаривали древние. Но будущее-то в твоих руках, человек.
- Машусь, смотри, а это что за птички? – Неподалеку на водную гладь, красиво прочертив водный путь, приводнилась пара крякв: «Шь-шь-шь!»
- Утя.
-Правильно. Вон тот пестрый – это мальчик, селезень, а серенька – будущая утка-мама…Видишь, у птичек красивые мужчины, а женщины стараются быть неприметными.
- А почему у людей мама класивая?
- А как ты думаешь?
Он рассказывал.
Они шли.
- А это, какие птички?- Три галки на берегу неподалеку что-то деловито выискивали.
-Не знаю.
- Галки.
Дочь шла по самому краю набережной, по бровке гранита, рискуя каждую секунду свалиться в воду. Впрочем, случись подобное, было бы не страшно. Глубина под парапетом полметра, она не ушибется о камни, а он тут же спрыгнет вниз и ее достанет. А промокнут в холодной весенней воде — тьфу на это, будет веселым приключеньем. На грунтовой дорожке сидела большая черная птица.
- А это?- Он будоражил внимание дочери.
– Волона.
- Нет, это грач. Хоть и очень похож на ворону. Видишь, он черный, а клюв у него белый. А вот то ворона, видишь?- показал на луговину, где, переваливаясь на лапах, горделиво ходила серая плутовка.
-Да.
- А это какая птичка?
- Не знаю.
- Ну, подумай, мы только что такую видели.
-Волона.
-Нет, это галка. Она поменьше вороны. И у нее голубой глазик. Вон, посмотри. Видишь голубой глазик? А у вороны глаз незаметно. Галки тоже очень умные птицы. Не то, что бестолковые грачи.
Андрей рассказывал, что если выкормить птенчика-галченка, тот вырастает совсем ручным, даже более того, совершенно не признает своих сородичей, считает себя членом человеческого сообщества.
В Сингапур? Гонконг? нельзя провозить жевательную резинку — а то вдруг кто-нибудь сплюнет ее на стерильно чистый тротуар. За брошенный окурок— штраф сто долларов, за сорванный цветочек— чуть ли не пятьсот. «Когда-нибудь и у нас будет так красиво»! – обозревая тамошнюю сторонку, сказал Дмитрий Крылов в своей телепередаче «Непутевые заметки». Не дай бог! С парками и городами — можно согласиться. А вообще-то: «Счастлив тем, что целовал я женщин, рвал цветы, валялся на траве…» «Блажены нищие духом, ибо их царство небесное».
Ибо их царствие небесное. И земное тоже.
Небо. Воздух.
Навстречу им по Москве-реке со стороны Нагатинского шлюза спускался пузатенький буксир. Свежеокрашенный черным,- жирно черным! он тащил буро-коричневую баржу, на палубе которой ярко белели и ярко краснели здоровенные бакены, с широким основанием и лампой спрятанной за решетчатым чехлом наверху сходящегося конуса. Краски лоснились, лезли в глаза. Белизна рубки едва не заставляла жмуриться. А у крашенной черным, чуть дымящей трубы, наверху, на последней трети краснел обод. В прежние времена на подобных закрепляли золотые серп и молот.
Буксир застопорил ход. На корме подле буксирного троса стоял худенький, чахлый матросик в спецовке и что-то пытался сказать сидящим на палубе баржи. Из рубки буксира выбрался седой капитан, одетый в тельняшку. И, угрожающе размахивая кулаком, заорал на баржу, чтобы люди там пошевеливались.
На барже трое молодцов в спецовках, один из которых дымил папиросой, всполошились:
- Куда бросать-то, Палыч?
- Бросайте груз, гады… Вашу мать..! Скорее, снесет же!...Что я так на каждом буе буду с вами так валандаться?! Сносит!
- Федрыч, какую глубину выставлять?
- Вы что, вчера родились…Вашу мать! Четыре метра!
Парни в брезентовых спецовках поколдовав секунд десять, ухнули в воду бетонную чушку, служащую якорем. А затем, командуя себе: «Раз-два-взяли!», с хохотом скатили в воду красный бакен. Выбив при падении воду, тот закачался на глади.
- Вот так-то…Вашу мать! – Погрозил с буксира кулаком капитан. Он уже не сердился. Им всем было весело. Готовилось начало навигации.
Андрей объяснял дочери, что с помощью бакенов они выставляют на реке коридор, по которому безопасно могут плыть корабли, не задевая дна. Коридор называется «форватер» — полная вода.
Сколько таких бакенов ему пришлось повидать на водном пути из Москвы на Балтику. На Балтике часты туманы и морские бакены модернизированы: это бакены-ревуны. В их нижней части добавлены юбочки - воздушные карманы. Бакены качаются на волнах, хватают юбочками воздух, от чего говорят ревуны. Бакены как бы хрюкают в тумане: хру-хру. «О! Надо держаться подальше: там камни!»
И на входе в бухту Крабозаводска, что на острове Шикотан, тоже стоит белый буй, ограждающий «камень капитана». Его надо оставлять слева.
В Эгейском море бакены указывают путь в бухты. Без них, бывает, как на острове Иос, входа и не углядишь. Идешь между бакенами, – красным и белым, – кажется прямо в скалы острова, но метров через сто пятьдесят открывается широкий поворот направо, а за ним благословенная бухта.
А при заходе на остров Лерос, Андрей чуть не разбил «Арго». По обыкновению, как старший помощник он держал руль ночью. Ночь кончалась, и в предрассветье он увидел цель перехода, темный остров. Остров разрастался, разрастался. Надо было будить капитана, однако он медлил, не посылал за ним в каюту Димку Стекунова, тот был рядом, держал вахту вместе с Андреем. Перед ними открывался широкий проход в бухту. На горе, что поднималась из дальней части, в начинающемся рассвете, забелели какие-то сооружения — высоко, далеко. Бухта явно была обитаемой. И Андрей принял решение заходить. Ветер был свежий, и ход яхты был хорош. Вода под бортом шипела. «Федорович проснется, а они уже у причала».
Зашли уже довольно глубоко: на вид бухта была широкой и спокойной. Что-то насторожило. У берега не было видно яхтенных мачт. А ведь тут, в Средиземноморских курортных местах яхт везде должно было быть полно. Андрей смотрел во все глаза. Вдруг впереди возник черный гребень рифов, прямо по курсу.
- Поднимай капитана! – Скомандовал Димке. А сам резко развернул яхту против ветра, сбрасывая ход. Димка появился из каюты.- Разбудил?
– Да!- кивнул тот.
- Майнай грот! – Димка поспешил к мачте, где была лебедка с фалом.
На палубу выбрался Федорович с биноклем в руках.
- Владимир Федорович, обмишурился, - доложился Андрей. Капитан, как всегда в его присутствие, оставался спокоен. Сразу понял ситуацию. Он только спросил:
- Чего будешь делать?
- Попробую выйти, как заходил, вон под той скалой. – Положил «Арго» на обратный курс. Капитан, в бинокль, оглядывался. Яхта шла с уменьшенным ходом.
- Димка, иди на нос и смотри в воду. Увидишь камни — покажешь рукой и заорешь — в какой стороне камни.
Они благополучно вышли. Повезло: бухта была совершенно несудоходной, доступна только небольшим лодкам и то в тихую погоду. Это следовало из лоции. А белеющие сооружения на вершине горы— оказались старинной крепостью, построенной еще во времена крестоносцев. Она и сейчас оставалась действующей: Лерос был пограничным между греческими и турецкими владениями островом. Над крепостью развевался сине-полосатый греческий флаг с Андреевским крестом. Они побывали в ней в тот же день, пришвартовавшись в «правильной» бухте, с другой стороны острова.
Г.
Афины? Греция? На Афинском вокзале члены яхтенной команды, прибывшие на смену экипажа, сошли из вагона прямо на прокаленную землю: чахлые травинки под ногами. Не было никакого перрона. Словно прибыли не в миллион людный европейский город, а на захолустный полустанок.
Поразила неспешность. Чувство пришло еще в Салониках, когда девушка в джинсовом костюме(каковой в ту пору был дефицитом в России) мыла из шланга вагоны стоящего рядом состава. Поезд тронулся, и тронулся тоже как-то не по-российски: не спеша. Путь впереди изгибался дугой, и в окно вагона было видно, что шлагбаум на переезде, что впереди, метров за четыреста, все еще открыт, и автомобили продолжают пересекать полотно дороги. Как? Наконец, шлагбаум словно бы нехотя, опустился. Чудеса. Хотя, подобное объяснимо — чего ожидать, коли на всю Грецию всего одна железнодорожная ветка? В сравнении с Россией совсем иные масштабы.
Однако сам город оказался современным. Улица, по которой шли, была полна автомобилей. Она была много уже любого из московских проспектов. Жара и сушь. Белесо голубое, выцветшее небо над каньоном из многоэтажных, современных домов, казалось не знакомым, заставляло задуматься: что это? Почему оно такое? Вокруг, на узком тротуаре, сновали смуглые от загара черноволосые люди. Звучала чужая речь. Киоски, сверху до низу обвешенные…темными очками.
И — странное ощущение твоей не пересекаемости с окружившей культурой. Словно ты существуешь сам по себе. Словно бы в декорациях. Словно б оказался в занятном, любопытном, но совершенно безлюдном лесу, где единственные люди — твои спутники, прибывшая вместе с тобой команда, да встретивший их на вокзале Володька Першин, который стал их провожатым.
-Знаешь на что ты сел? – спросил он Андрея, который оторвался, было, вперед от не спеша шагающих, со своими объемными сумками, спутников.
Андрей встал и огляделся.
-Это у них такие мусорные бачки!
Небольшой черный ящик на нешироком тротуаре. Впрочем, и это понятно: у греков нет пространства, чтобы разводить обширные помойки на манер московских. “Сабвей” – аналог московского метро, — почти неприметный спуск под землю, невзрачнее московского подземного перехода. Билеты разнились по цене, в зависимости от количества заявленных остановок.
На выходе из под земли попрошайничали цыганята. Как и в России, но их одежда! Мечта идиота: джинсы и новенькие кроссовки. Фирменные майки. Мальчик лет двенадцати изображал хромого, нога была замотана белым бинтом. Но, то, что это всего лишь маскарад и не пытались скрывать. Костыль был прислонен к стене. Курчавый «инвалид» -цыганенок самозабвенно гонял металлическую банку из под какого-то пойла, забинтованной ногой отбивая ее у приятеля. Наверху расположился цыганский табор. Несколько пикапов полу джипов, не виданных в ту пору в России. На крышах двух автомобилей работали цветные телевизоры, показывая разные программы. И возле того и возле другого автомобиля расположилось по кучке зрителей, в основном женщин с длинными волосами, в по-цыгански пестрых юбках.
Пальмы. Уже показалась чаша олимпийского стадиона. Где-то за ним, как рассказывали, – море. Да, вон оно бирюзово-зеленое. Донесся влажный вздох. И Андрей, невольно, еще прибавил шагу.
Лукоморье, по которому предстояло идти до яхт-клуба, сплошной чередой занимали стоящие вдоль берега кафе. Ты шел сквозь них. Над головой везде был натянут полотняный тент. Но если в Москве — были бы толчея, суета, шум, — в Москве любое посещение кафе давалось с боем, — тут было тихо и почти пусто. За столиками редкие посетители были заняты в основном беседой. Зазывая публику, кафешки натурой представляли свое меню. Подносы с образцами пахнущих и парящих блюд демонстративно были установлены на специальных подставках. Лангусты. Оливки.
Слева, за перилами набережной разлеглось море. А по правую руку, террасами поднимался город, здесь он уже не был высотным, как в центре: белые улицы в основном двухэтажных домов.
Частокол сотен яхтенных мачт поднимался из укрытой гавани “королевского” яхт-клуба. Казалось, уже совсем близким. Магнитом тянуло скорее оказаться там. Как вдруг — в одном из сидящих за столиком очередного кафе, Андрей узнал Генку Завражнова. Глаза сначала не поверили. Но это был точно он. Роскошная шевелюра жестких, как львиная грива, волос. Огромные очки, сильно увеличивающие глаза. Они могли отражать удивление, гнев, раздумье. Но никогда не смеялись. Облаченные в безрукавную майку и шорты, Генка вместе с Коломейцем, его старшем помощником в этом плавании, сосредоточенно сидели перед многими банками пива. Это был капитан экипажа, к которому они прибыли на смену. Два года назад, вместе с Генкой, Андрей перегонял «Арго» на Балтику по Волго-Балтийскому пути. Генка был капитаном бравого экипажа, Андрей – старшим помощником. Они задержались на острове Валаам. И там……..случились всякие приключения, но Генка всегда оставался невозмутим. Хладнокровие он терял только, когда уже совсем напивался. Однако при его способностях поглощать спиртное, достигнуть подобного состояния было крайне нелегко. Во всех остальных случаях он только взирал из-за огромных очков… От того плавания осталась фотография: косматый Генка, не сняв очки, спит, лежа на банке кокпита.. На выставленном вверх пузе, как на холме, упокоился здоровенный морской бинокль, который Генка придерживает рукой.
Сидящий за столом Генка поднимает глаза…Видит. И, сохраняя полное самообладание и достоинство, – вставая, – произносит сакраментальное:
-Радость убитого горем отца не поддавалась описанию!
«Арго» чуть покачивался в череде яхт у причала. Подобного тоже в Москве видеть не доводилось: карманы причалов. Против каждого причального места – колонка с водой, стойка с электрической розеткой и розеткой телефона.
Вновь приехавшие, обремененные сумками с вещами и продуктами, толпой подходили к «Арго». С соседней яхты сошел джентльмен в белом. Подняв брови, несколько удивленно, не понимая причин нашествия, он спросил Генку, с которым у него, вероятно, был контакт:
- Problem?
- No.- Ответил Генка. И объяснил Андрею:
- Какой-то американец. “Вот проублем?” У него яхта стоит миллион, а он все талдычит, что заменил двигатель, и теперь будет экономить сколько-то там центов! – Генка пренебрежительно всхрапнул. Это была его обычная манера разговаривать: неспешно, с всхрапываньем.
На палубе было весело. Их встречали знакомые. Генкин экипаж был почти целиком тот же, с которым они отличились на Валааме.
Жара. Хотелось искупаться.
- Погоди, — остановил Генка пыл Андрея, — пойдем.
-Куда?- Андрею не хотелось спускаться в душную, раскаленную солнцем каюту.
- Пойдем.
Не очень охотно, Андрей последовал за ним. Переполняло: Греция, небо, Афины, Королевский яхт-клуб.
- Садись. — Когда они спустились по короткому трапу, то ли с рыком, то ли вздохнув с храпом – но хладнокровно, сказал Генка. Не спеша закурил сигарету.
-Ну? — Андрей присел на диван. Ему не терпелось удрать наружу.
В яхтенной каюте было невыносимо душно. Греческое солнце ее совершенно прокалило. Четыре дивана-койки. Всего семь спальных мест. Люк на палубу в передней каюте был открыт— все равно тяги продуть воздух не хватало.
А наверху натягивали тент, накрывали импровизированный стол, - отметить приезд. Было слышно, как весело там пикируются. Рассказывают приключения, случившиеся во время регаты, в которой участвовали. Хотелось скорее выбраться на воздух. Там звякнули бутылки.
Из Москвы они привезли с собой полтора ящика водки. Как они их доставали в Горбачевску пору — эпопея!
Эх, надо было сказать, чтобы набрали холодную воду и поставили бутылки в ведро. Компания должна была собраться большая: два экипажа — шестнадцать человек.
- Ну? – Андрею не терпелось.
- Слушай. — Из-за огромных очков на Андрея уставился многозначительный взор. Генка еще раз по львиному всхрапнул.
- Ну и чего?
- Слышишь — хрумкают.
Действительно, негромкий мерный хруст, приходящий неясно откуда, наполнял каюту.
- Хр-р-р, — опять по львиному всхрапнув, Генка с хладнокровной досадой прикусил губу. — Главное, непонятно чего они жрут.
- Кто? – не понял Андрей.
- Мыши? …Ну не крысы же. - Как бы сам отвечая на собственный вопрос, Генка почесал коленку торчащей из шорт загорелой ноги.. — Вроде б и жрать-то уже нечего. Одни консервы под пайолами. Макароны и крупы я уже все выбросил. - И выдержав еще пару минут для торжественного осознания ситуации, пригласил:
— Ну, ладно, пойдем наверх.
Тент натянули. В кокпите привязали импровизированный стол. Накрывали. Выставляли угощенье.
Наверху Андрей сразу принялся стягивать с себя майку.
- Эх, полезу, искупаюсь!
-Кончай!
- Да ты чего, Андрей! Тут, в гавани? Грязно!
Сходи на пляж, коли уж так охота. Вон там, неподалеку!
Однако вода манила неодолимо. Да и была она чиста и прозрачна. Лишь метрах в десяти от борта змейкой тянулась радужная полоса капнувшей с какой-то из яхт солярки. Плевать!
- Нет, я здесь.
Прозрачная бледно-бледно зеленая вода была в сто раз чище, нежели на “Клязьме”, где он не то что купался, но из-за борта даже миллион раз пил.
Он нырнул с носа яхты. Приятная и чуть освежающая, хотя и теплая-претеплая вода точно вцеловала тело. И тут же, еще на глубине, Андрей начал захлебываться. Захлебываться от смеха.
-Кха-кха!
Он и вправду едва не захлебнулся, едва успел вынырнуть из воды и схватиться за борт «Арго», чтобы откашляться и вздохнуть.
- О-о- у! Кха-кха!
- Ты чего там, тонешь что ли? Чего это с тобой? - Поинтересовались с кормы.
-Да ну вас.- Андрей смеялся. Он опять погрузился с ушами в воду, теперь уже не глубоко.
Все море переполнял мерный хруст. Миллионы раковин мидий, колониями обитающих на бетонных быках гавани, добывая себя пропитание, скребли своими створками. Корпус «Арго», как дека резонатора, просто принимал и усиливал звук.
Через час жарких посиделок, после того как главные новости были рассказаны, Генка опять увлек Андрея:
- Пойдем, покажу.
Со стороны открытого моря гавань яхт-клуба прикрывал скалистый мыс. Под ним располагались гостиничные номера, большой, чистый общественный туалет и душевые. Чуть глубже на берегу стояло двухэтажное здание собственно яхт-клуба. Генка неспешно повел туда. В яхт-клубе было безлюдно. По широкой лестнице они поднялись на второй этаж. Здесь в большой зале за столом сидел администратор: черноволосый грек.
- Вот. - Указал Генка на грека, как на местную достопримечательность. И, глядя на грека, сел на стул с другой стороны стола.
На столе лежали какие-то бумаги, цветные проспекты. Стояла выполненная в виде парусной яхты стеклянная пепельница, прозрачно розовая цветом. Она вызвала у Генки какую-то мысль. Всхрапнув, он спросил грека:
- Мей ай тейк зис, - тут он на пару секунд задумался, подыскивая нужное слово,- зис плювательница, блин на фиг, ас а сувенир? – указал пальцем пепельницу.
- Whot?– переспросил грек.
Генка по львиному всхрапнул. И начал повторять, показывая все в лицах бестолковому греку:
- Мей ай - он тыкнул себе в грудь пальцем, - тейк,- показал рукой и пальцами, что хочет в них взять,- зис плювательница, блин на фиг, ас а сувенир?
- Whot? – переспросил грек.
Генка зарычал, чувствовалось, как они его достали, как утомили эти бестолковые греки. Повернул голову к Андрею:
- Пойдем отсюда.
Генка Завражнов, между нами говоря, вообще полиглот. На почве употребления спиртного. Греческий, английский… В свое время закончил и курсы изучения французского языка, «суггестологическим» методом. То есть методом «полного погружения». Говорить можно только на французском. Окончание курса они, группой отмечали в ресторане гостиницы Россия, там было много ресторанов, в одном снимался фильм «Мимино», но это не важно. А потом Генка пытался доехать домой на такси: «Ком везе муа…- а как сказать по французски Новогиреево, не знаю! -…Ком везе муа…» Очнулся Генка только под утро, на какой-то бензозаправке. Таксист жаловался собрату, что, мол, везет какого-то дурака-француза, а тот не знает куда ехать.
- Эй, дурак! Вези, дурак, в Новогиреево!
За прибрежной низменностью вставала высокая береговая часть, дочь увидела на береговой круче белые церкви. Храм Иоанна Крестителя, и Шатровый Собор стояли в строительных лесах.
- Пап, а это что?
- Не узнаешь? Да это же «Коломенское», мы же здесь с тобой сто раз бывали.
-Нет, пап, Кашулинское. – Умная девочка помнила, что они вышли на остановке метро «Каширская».
Андрей объяснил ей, что они просто прошли пешком уже до уровня другой остановки метро.
Продлить существование цивилизации? Да ведь человечество еще и не вступило в пору своего расцвета! Апатия так же заразна, как и пассионарность. Народ поднимается на подвиг в едином порыве, а при апатии — исторически гаснет. Ужасно будет, если дочь выпадет из русской культуры… «Оле-оле-Россия» — это уже не Россия.
Капитализм? Демократия? Да ничего подобного в России не создалось. И не создастся в силу ее психологии. Есть экстравертные культуры, а Россия — интровертная. Случилась, устаканилась, страшная система, высасывающая кровь Матушки-России, полу парализующая ее. Гигантские пиявки, планетарного масштаба, сосущие ее кровь, высасывают ее недра. Болтовня. А вокруг—прихлебалы и плесень, повыросшая на отбросах, испражнениях системы. Сама же система, помимо воли людей, делает все, чтобы так оставалось и впредь. Ибо никогда в истории человечества, при любых «кратиях», «измах», для обогащенья случайно избранных, или силой и обманом влезших — оказавшихся возле «Труб», не было и не может быть обстоятельств лучших.
«Коммунизм» — приземленная идея, с тупым приматом социальной уравниловки в своей основе. Нет вдохновения, вздоха неба. А «демократия» — вульгарная девка, развращенная капитализмом, который пользует ее, как хочет, а она с удовольствием проституциирует. Моральная уравниловка, цинично уравнивающая перед продажным «законом» поддонка и праведника. Мерило всего деньги. Круговерть товарных упаковок, ярких витрин, неискренних, фальшивых голливудских улыбок. Бутафорская свобода, под ней — сгусток мелких, жадных страстей. А человеку нужна гармония. Его — и мирозданья.
Они подошли к тому месту, где из берега, по трубе вытекала родниковая вода. В прошлый раз Андрей учил дочь пить, сложив ладони лодочкой и наполняя их водой. Сегодня им пришлось дожидаться, пока в специальном кармане со ступеньками, от выведенной к берегу трубы, утолив жажду, отойдут двое мужчин. Судя по их затрапезному внешнему виду, эти не принадлежали к сливкам общества, и не были работниками Коломенского заповедника.
Чуть выше на берегу находился открытый родник, со дна которого, шевеля донным илом, выходили живые струи. Да только малышке-девочке пить оттуда было не с руки, да и кто-то из фланирующей тут постоянно публики накидал в живой колодец мусора. И они опять вернулись к трубе-источнику.
На удивление, при этой теплоте дня, мужчины были в куртках, хоть те и были расстегнуты. К возвышающемуся парапету источника был прислонен сверток разобранных удочек, а подле стоял полосатый баул. Один из двоих, худощавый с небритым загорелым лицом, вытирая губы, пока его место занял второй, спросил Марию, ожидавшую своей очереди напиться:
-А хочешь, девочка, посмотреть, сколько мы рыбы споймали? – И, откинув со лба темный чуб, явно желая похвастаться перед Андреем, раскрыл молнию полосатого здоровенного, в рост Марии, баула, с такими в начале девяностых мотались в Польшу «челноки» за товаром. Огромная сумка была до верха набита красивыми крупно чешуйчатыми толстенькими рыбешками, каждая весом с полкило.