-Это что ж такое — карпы? Ну, вы и наваляли! – Андрей не мог скрыть изумленья.
-Караси….- Худощавый был доволен произведенным впечатлением: - И после этого говорят, что в Москве-реке нет рыбы!
-Так вы чем ловили, сетью?
-Да нет, вот же — удочками, - второй, лохматый, небритый блондин в бейсболке, живот которого под расстегнутой курточкой обтягивала замызганная тельняшка, поднимаясь от источника, указал корявым черным от грязи пальцем, видимо, ночью они жгли костер, на связку удилищ. Голос был тонкий и капризный, однако он тоже улыбался, видя реакцию Андрея.
Верилось с трудом. Однако, то была правда. Рыба шла на нерест, отсюда и клев. Это потом, летом ни один подобный карась не попадется ни разу.
- И сколько же вы ловили времени?
- Вообще-то, с четырех ночи… Чего, пошли? – Спросил спутника черночубый.
Как Андрей и учил ее прошлый раз, твердо расставив свои ножки, Маша стала у трубы источника, наклонилась к струе с собранными «в лодочку» ладонями. Подняла первую пригоршню. Черпнула второй раз, третий. После нее попил и Андрей. Вода была вкусной и холодной.
Они прошли еще немного по берегу. И повернули на открывшееся слева луговое поле. За ним, вдалеке, серел шатер растянутого на столбах цирка шапито. Скоро стала видна и голубая линия палаточного рынка. Почему-то торговцы любили голубой цвет. Большинство сгрудившися киосков были окрашены в голубое. Там уже был город, кишмя кишел народ, а за ними была их автобусная остановка. Они не спешили.
- Машусь, а хочешь, я тебя немножко понесу на руках, чтобы ты отдохнула?
- Но только немножко, пап, только немножко.
Рыбаки далеко не ушли. Они, несомненно, тащили рыбу на рынок, продать там задешево. Им оказалось по пути. Взяв каждый со своей стороны ручку баула, рыбаки, пройдя метров пятьдесят-сто, опускали тяжеленную сумку на землю. Отдыхая, расправляли спины, а потом перехватывали руки.
Вокруг теперь действительно было целое море желтых головок. Сплошной солнечно-желтый ковер. И Мария то и дело опускалась на корточки и срывала цветы.
«Только бы с ней ничего не случилось. Только бы эти ножки бегали по Земле. Только бы эти ручки рвали цветы. Только бы светились эти глаза».
Чтобы подойти к рынку, пришлось обогнуть очень глубокую канаву, было видно, как в ней из закопанной в землю здоровенной бетонной трубы выливалась грязноватая жижа. То была спрятанная в землю московская речонка, по имени «Жужа».
А может быть, с Россией получится так? Встречаются камень с водой. Камень насмехается: какая ты жиденькая. Меня в тебя кинули — сейчас только брызги в разные стороны полетят. Это, мол, когда я с другими камнями стукаюсь, искры высекаются. «Да».- Соглашается вода, она всегда чужое первенство признавала и каменной горделивостью западноевропейцев не отличалась. И точно, полетели брызги во все стороны. Только прошло время, обкатала вода камушек, братьев его и вовсе в песок размолотила. А сама — как была, так и осталась прежней.
Рынок бурлил. Между киосками народу — не протолкнутся: и стар и млад, женщины, мужчины, дети. Мужчины были в основном пожилого возраста.. Торговые киоски…Тут было все. Они не стали покупать ни орешков, ни сока, ни... А, пройдя длинный-длинный ряд, в той же самой палатке, что и прошлый раз, нашли батон горячего хлеба. Так и искали, спрашивали, чтобы был «горячий». Чтобы корочка хрустела.
Скамейка автобусной остановки была занята женщиной в очках лет сорока в цветастом платье. И двумя старушками с сумками, повествующими друг другу о квитанциях, о пенсии, о счетах.
Навес остановки сзади ограждала стеклянная стенка. Квадратики стеклянных кубиков видимо положили недавно. От старой конструкции остались железные перила, они тянулись вдоль всей стенки. Вот на эти-то перила Андрей и посадил дочь, так, что спиной она оперлась на стеклянную опору. Сам стал с ней вплотную, тоже оперся спиной и даже чуть приопустился, свободно выставив вперед ноги, чтобы головой, лицом быть к ней ближе. Мария болтала в воздухе ножками. Аромат хлеба вкусно щекотал ноздри.
На улице было уже откровенно жарко. Нагретый асфальт добавлял теплоты. Рядом с остановкой, на тротуаре, бывший гидрограф, кандидат наук, обогнувший земной шар, а потом — бывший издатель начала девяностых, прогоревший, как и большинство добрых людей, славный человек, Андрей познакомился с ним в прошлый раз, — продавал свои стихи, а заодно распродавал и собственную библиотеку, чтобы набрать денег на выпивку. Он уже был слегка «подшофе». Две молодые девчонки, явно не коренные москвички, подошли на остановку, и, встав рядом, обсуждали:
-Ну, они должны хотя бы оплачивать нам проезд на такси! - А чё мы скажем хозяйке?- Обе были безвкусно накрашены, в одинаковых узорных колготках «в сеточку». Держали одинаковые пластиковые пакеты в руках.
Хлеб… О!! Тянешь горячий батон, чтобы отломить кусок — прежде чем порваться он вытягивается едва ли не в трубочку, а потом опять восстанавливает форму. Свежеиспеченный хлеб вкуснее пирожного. И уж в сто раз духовитей.
-Вкусно?
--Да, пап, ты всегда покупаешь вкусно.- Мария с аппетитом уплетала. Он отломил ей еще кусок.
Сколько простора нужно человеку для счастья? Солнце прошло по небу уже половину своего пути, и поскольку остановка располагалась поперек их пешего маршрута, оно опять светило в лицо. Переполняющее тепло, казалось, не удержать: излиться б в просторе.
«Нет», он словно бы смеялся над силами, пытавшимися его угнетать, принизить интересы, скукожить душу. «Нет», не заставите меня ничего терять. Ничем не желаю поступиться. Шота Руставели — мой. И Арам Хачатурян во мне. И Тенгиз Айтматов. И Селинджер, и Эрнест Хемингуэй!
Все мировое — мое!
Подобием великой губки Россия веками напитывала себя чувствами, мыслями...
Не поступлюсь! Я еще и еще обретать желаю!»
Небо, простор текли внутрь тебя. Ты и Мир одно целое? Бесконечное.
Сильно, спокойно и счастливо.
Вдруг ярко вспомнилось, как в девяносто пятом, семь лет назад! (семь лет назад, удивляясь, посчитал он) Гвоздик обрушил на него сонм переживаний: «Мол, за что боролись! За что? «Все дерьмо Западного мира хлынуло в Россию потоком, водопадом, все сметая!!». Андрей попытался его успокоить: «не дрейфь, прорвемся!» — Не сдаваться ни за что. И тогда главное, сокровенное восторжествует. Гвоздик вскочил: «Андрей, я понял смысл Атлантов! – Он имел ввиду песню Городницкого, потрясавшую их в юности, - Небо надо держать! Держать, во что бы то ни стало! Держать!!»
Болтая ножками, сидящая на перилах, Маша улыбалась. За что-то он был страшно благодарен ей. За что? Обожанье. Он обожал этого маленького человека.
- Эх, а хорошо мы погуляли сегодня? – Не в силах устоять перед охватившим восторженным удовлетворением, он, полуобернувшись, наклонился взглянуть ей в глаза.
-Да, папа, - дочь была готова к ответному изъявленью. - И о чем-то задумавшись, доверительно вздохнула:
- Да, пап. …Только мне так хотелось найти тли пелышка.
Ошеломленье.
Ошеломленье.
- Какие три перышка? – Даже не понял он сначала.
Улыбаясь ему глаза в глаза бездонно распахнутыми серо-зелеными, она по очереди отогнула пальчики:
- Лаз.
- Два.
- Тли.