Не говорить бы ничего... 1 глава




Это стихотворенье, написанное от руки, она попросила в подарок. В третий, последний день. Конечно да, ведь оно и было порождено ее. Когда выходило из него, оно жгло, потрясало. И было написано для нее.

Шепси

Верхом на дельфине.

Случилось нечто из ряда вон выходящее. Что? Андрей изумился: знакомое море перед пляжем поселка Шепси, всегда густо заполненное телами купающихся, было пусто. Абсолютно пусто! Да ведь еще десять минут назад здесь все было по-иному, как всегда: лежбище праздных отдыхающих. Загорающие дивы и матроны. Мамаши с голыми малышами, играющими в песочек у кромки воды. Добры-молодцы в плавках, веером держащие в руках карты. И клецки густо плавающих тел в прибрежном море.

…Теперь… Ни одного человека в воде! Нечто чрезвычайное. Только далеко, метрах в полутораста от него, на линии пляжа, по пояс в бледно зеленой глади одиноко плескался мальчик. Сейчас он производил впечатление ненормального. Потому, что весь пляж, все до одного человека, от мала до велика, стоял на ногах. Головы людей, будто притянутые магнитом, были повернуты в одну сторону: смотрели куда-то в море, откуда Андрей только что, бешено приплыл, молотя руками и ногами,

Прекратил молотить, только когда подумал, что может на кого-нибудь налететь: пляж уже должен быть близко. И в самом деле, когда опустил ноги, ему оказалось едва по пояс. «Что произошло?!» - Он выходил из моря, недоумевая. Лица всех людей были обращены в его сторону, но смотрели куда-то через него, тянули шеи. «Что такое сверх естественного произошло за эти несколько минут?!»

Андрей обернулся назад. Погожий денек, голубое небо, бледно зеленая гладь воды. На море был штиль, покой. В морской дали — чисто. Ничего. Никого. Не на чем остановить взгляд. Только к солярию, к берегу, - не в той стороне, куда были устремлены взоры, - подплывали будто темные мячики: головы Шепсийских понтийцев. Ватага возвращалась к солярию. «Ну, дела».

- Что случилось?- Спросил Андрей ближайшую вытянувшуюся в стойку молодую женщину в купальнике.

Мимолетно обернув к нему взор, та опять, стоя на цыпочках, стала тянуть шею, бросив ему вдохновенно:

- Там какой-то парень дельфина оседлал!

«Оседлал дельфина??» Он опять обернулся к морю. Гладь была чиста до горизонта. Непонятно. Да ведь дельфины три минуты назад на его глазах полным ходом устремились в морской простор. «Оседлал дельфина». И тут до него дошло. «Господи!» Он прикрыл губы кулаком и сдержанно расхохотался: вот так и рождаются мифы...

Минут пятнадцать назад они,- Лось, Прораб и Морж, - в обеденный перерыв спустились на пляж. Андрей отправился на солярий —делать «заныр». В одиночестве: Димка последний раз прыгнул неудачно, ушиб о воду спину, и остерегался рисковать, а Вова прилег на песок возле очередной пассии. Она недавно прибыла сюда из заполярья, и ее надо было хорошенько отогреть, отжарить, чтобы тепла хватило до будущего года.

По доскам солярия Андрей пошел к его оконечности, настил находился на высоте четырех метров над уровнем моря(это точно: в первые дни своего пребывания, споря, они замерили высоту рулеткой). Тут было обиталище местных полу мальчишек- полу юношей – полу молодых мужчин. До черна загоревшие бездельники развлекались день- деньской: ныряли, загорали, играли в догонялки. Вероятно, вечерами, переходящими в ночь, кто-то из них помогал своим понтийским родителям и родственникам развозить невинную контрабанду: фрукты из Абхазии, майки от грузинских цеховиков. А днем дети странного приморского племени, в крови которых перемешались греки, армяне, русские, украинцы…— «По рыбам, по звездам проносит шаланду!» — радовались жизни.

Андрей почти подошел к краю, к обрезу настила солярия, как кто-то закричал: Дельфины! Дельфины! И понтийцы попрыгали в воду. Действительно, напротив солярия, совсем близко! – до них не было и ста метров, – резвилась троица дельфинов. Подумав пару секунд, Андрей тоже нырнул. Впереди него, понтийцы, торопясь достичь дельфинов, молотили руками. Андрей же, спокойно, поплыл «стрелкой». Это был особый стиль, изобретенный им еще в мальчишестве, когда они с приятелями по яхт-клубу, на бонах часами играли в «ляпки». О, это было увлекательное, азартное занятие. Настолько, что даже под осень, когда вода остывала, не переставали играть. Не могли остановиться: просто надевали обтягивающие хлопчатые свитерочки (подобные сейчас называют водолазками) и обтягивающие трико — для удержания тепла. Боны имели не простую конструкцию: сооруженные из бревен, которые уже побелели от времени, помимо верхнего ряда, на которые крепился дощатый настил, внизу, под водой, имели еще ряд бревен. А между ними, в карманах из бревен же, находились железные бочки, обеспечивающие вечную плавучесть сооружения. Бочки, хоть и побурели от времени, были сделаны из хорошей стали: ржавчины не было и можно было, не опасаясь пореза, прижиматься к ним всем телом. Подобное было важно: чаще всего, когда «галящий», чтобы заляпать тебя, лез на судейскую будку, что располагалась на центральном плоту, - с крыши будки ты нырял в воду, и, не показываясь на поверхность, заворачивал под бон, тихо выныривая в каком-нибудь кармане возле бочки, и затаивался. Найти тебя было трудновато.

Ну, а на открытой воде, когда за тобой гонятся, либо ты кого-то догоняешь, необходима была скорость. Вот тут-то и родилась «стрелка». Много ума не надо, чтобы понять: на воде толкать палку, положив ее поперек направления движения, —глупость. А вот развернутую в направлении движения — иное дело. В классическом брасе спортсмены гребут воду так, что за руками остаются воронки. Ныряют головой и грудью, выныривая для вдоха, — так, что поднимается полуметровая волна. При таком действии надолго сил не хватит. А стрелка? Весь ее смысл заключается, чтобы при возможно меньшем возмущении воды, обеспечить максимальную скорость передвижения и экономию сил. Подобравшись, ты просто, как бы делаешь лягушачий прыжок в воде, и вытянувшись телом—руками и ногами— в стрелку, скользишь сколько можно. Затем следует еще прыжок—скольжение, еще и еще. Поверьте, проигрыш в скорости, в сравнение с потрясателями водных дорожек бассейнов — минимален. А за счет того, что ты как можно меньше стараешься насиловать воду, тебе не надо все время окунаться-вылезать. Плывешь с полупогруженной головой, ровно, с открытыми глазами, каждую секунду контролируя ситуацию. В яхт-клубе даже атлет Леня Нужин, изо всех сил загребая кролем, едва-едва от меня не отставал. Перегонял только Вовка Тихонов «Психанс»(партийная кличка), но он занимался в городской плавательной секции, в бассейне, и имел первый разряд.

Вот и теперь, уже метров через пятьдесят-семьдесят, Андрей проплыл сквозь ватагу и вышел вперед. Понтийцы уже устали молотить воду кролем и перешли на домотканый брас, или, как говорил мой отец «плавание по-морскому». Дельфины, между тем, удерживая дистанцию, отходили в море. Андрей все дальше отрывался от ватаги. Понтийцы отстали безнадежно далеко. И вдруг…Дельфины перестали отходить. Они оставались на месте, резвились, играли. Андрей приблизился к ним вплотную, и…

Дельфины были неодинаковы. Тело одного из них— большое, тела двух других—поменьше. И с расстояния в пол метра наблюдая их игру, даже, почитай, будучи в их компании, Андрей, со странным чувством, вдруг застеснявшись, понял, уверился: большая—это самочка, а те, что поменьше—юнцы-ухажеры. Черт побери. Игра была в самом разгаре. Те, двое, что поменьше, поочередно пропадали под воду: «что они там делают?» А самочка замерла, выставив голову из воды. Андрей попробовал поднырнуть—посмотреть. Да чуть не сгорел от стыда, и к тому же без маски ничего не удалось разглядеть: какие-то размытые пятна сблизившихся дельфиньих тел.

Самочка «ловила кайф». Она закрыла глаза и приоткрыла клюв. Как женщина. Андрей никогда прежде не видел открытого клюва дельфинов. Сейчас мог вложить туда руку. И верхней и в нижней челюсти в один ряд выстроились белые зубки,- одинаковые, как патефонные иголки, разве, чуть потолще. Не было не клыков, ни резцов, ни коренных. Все одинаковые шипы-иголочки: белые, точеные. Вдруг у нее на голове, даже не на лбу, а на уровне закрытых глаз, открылось отверстие, прежде оно совершенно не было заметно, и раздался мощный вздох. «Ха-а-а!»

- Брат! Брат! Не трогай их! – закричали из подплывающей ватаги. До них оставалось метров двадцать пять.

- А я не трогаю, - ответил Андрей, и в смятенных чувствах начал отплывать в сторону от дельфинов. Те, придя в себя, развернулись. И легко и стремительно стали уходить в море.

Возвращаясь к пляжу, Андрей плыл уже не «стрелкой». Наоборот, стремясь утопить голову, наяривал кролем, не глядя, поворачивал голову из воды только лишь за тем, чтобы хлебнуть воздух. Вспоминалось, что дельфины едва ли не единственные существа, которые, как и человек, физическую любовь используют не только для размножения, но и для развлечения. И он был свидетелем… Два юноши и – игривая, старая б… «И ты еще хотел подглядывать… Позор. Позор».

Кстати, интересно; Вульф рассказывал, что когда кто-то из ансамбля Клавдии Шульженко, кто хорошо и очень давно ее знал, в сердцах ругнулся: «Ах ты старая б…дь!» Та очень возмутилась, пришла в негодование: «Кто — старая? Кто старая?!»

 

000000000000000000000000000000000000000000000 1979.

Надсадное нытье траловой лебедки на минуту сменилось говорком холостых оборотов. Полтора километра ваеров были выбраны. Сейнер, без хода, раскачивался в широкоспинных серо-зеленых валах. Подтянутый трал лежал в глубине, по правому борту сейнера. Члены экипажа, меняя позиции, вставали по местам, расписанным для подъема. Двое матросов, в оранжевых непромоканцах и ярко-желтых, толстых прорезиненных рукавицах с обшлагами по локоть, перекидываясь словами, шустро выбрались наверх из трюма, где, во время выборки, отбрасывали руками валящиеся на них мокрые и холодные кольца нескончаемого змеиного тела, сочащегося океанскою водой, помогая ваерам улечься в отведенные отсеки. Направились к борту. Сейчас внимание было приковано к ним, теперь они становились ключевыми фигурами подъема. Все было отлажено по секундам, по метрам. Словно отдавая дань уважения богу морей, оба одновременно сделали резкий, энергичный поклон. При этом капюшоны оранжевых непромоканцев, взлетев со спины, наделись им на головы. Руки моряков уже были заняты. Андрей прикидывал, какие стропы следует применить. У него их был приготовлен целый набор, от самых легких свитых из трофейной японской «жилки», не тонущей в воде, до тяжелых и толстых капроновых, жестких и неудобных в работе. Когда две недели назад Андрей пришел на сейнер, здесь в наличии были только тяжелые, неповоротливые. Негибкие. Теперь, став на палубе за старшего, он старался их избегать. И темп работы удвоился. Однако в штормовую погоду без них было не обойтись. Неделю назад, при большойметров четыре-пять волне,-- лопнул «легкий», им сплетенный, строп. И трал, уже наполовину втянутый на судно, пополз назад, в океан. Все кинулись от него врассыпную, Андрей же, наоборот, --- телом упал на него, под борт, пытался придавить уползающую обратно, в глубину, сетчатую «дель», она все ускорялась.

- Андрей, ты что?!- закричал со спардека молчаливый, обычно угрюмый капитан, Сан-Саныч Самоц.

Если бы сеть зацепила тогда, трал бы утащил его вместе с собой в пучину.

Капитан кричал и когда он пронырнул, «рыбкой» под поднятым над бортом кутцом трала. Шипящий, истекающей водой, трехтонный кутец трала мотался над палубой, ощетиненный колючками морских бычков. Пространства под ним оставалось с пол метра. Андрей же, из-за того, что в экипаже осталось только два матроса, он и Игорек, исполнял несколько ролей сразу. И, при выборке трала оказался на корме, оттаскивая дель. Однако затем, чтобы «расшворить» трал, ему надо было срочно занять правильную, свою позицию, на шканцах — ввиду стоящих за траловой лебедкой механиков. Выдернуть запирающий клин «гайтана», чеку, в момент, когда кутец трала в своем маятниковом движении проносится над трюмом, чтобы туда его опорожнить.

Он нырнул к своему месту рыбкой, скользя телом по палубе, и капитан испугался, что Андрея насмерть придавят три тонны колючей рыбы.

Глава.?

Г.Тайга.

Это было Серегино зимовье, которое мы называли «первым». Первое зимовье, у него их было три. Это располагалось на высоком берегу Кытымы, неподалеку от курьи. Выше по течению, в десяти километрах было второе, главное: там располагался лабаз, в котором хранились мешки с мукою, еще выше, по левому притоку Кытымы—третье.

Они уже протопили каменку. Каменка— о, это чудо! Пять поленьев, а они всегда лежат в запасе, напротив каменки, за дверью, — и ты в жаре. Теплая ночь тебе обеспечена. Каменка! Это очаг, сооруженный из речных камней, обычно это округлые гранитные булыжники красноватого цвета,-- которые крепко сложены без всяких скрепляющих материалов, друг к другу и один над другим в виде горки, внутри которой находится пещерка. Туда укладываешь поленья. Они сухие: святое дело, уходя из зимовья, оставить поленья для будущего, твоего, или чьего-то другого посещенья. Запалить их легко — труда не составляет. Огонь начинает лизать камни. Жар не улетает в трубу. Горячий дым начинает заполнять пространство.

Им пришлось сегодня натерпеться: только Кытыму они почти по пояс в ледяной воде пересекали одиннадцать раз. Главный лед еще не растаял, вода уже мчалась поверху. И они, в потоке, катились по подводному льду, поставив сапоги на рант. При таком способе течение само перевозило их на другой берег, при этом, правда, снося вниз метров на двести. Выйдя на берег, даже не снимали сапог, полных воды. Просто по очереди поднимали отведенную назад ногу, согнув ее в колене, чтобы из сапог более-менее вылилась вода. И весело шли. Переходить реку приходилось потому, что в тайге еще лежал тяжелый, таящий метровый снег. Колупаться в котором было бесполезно. И путь их лежал вдоль реки, южный берег которой почти вытаял, кое-где даже можно было разглядеть пожухлую, прошлогоднею траву. Но река петляла, и ее южная сторона оказывалась с другой стороны.

Успели до темноты выйти к зимовью. Теперь, в полной мере насладившись теплом оживленного зимовья и согрев ноги, даже не просто согрев, ведь в дыму, заполнявшем зимовье, температура была за сотню градусов, они занялись насущными делами... Но сначала, наслаждаясь, полежали на спине, задрав ноги к потолку, туда, где грело и обжигало. Здорово.

Чтобы вы знали. Каменка- не прожорливая «буржуйка», даже не печка. Здесь все идет в дом. Она топится «по-черному». Огонь свободно облизывает свободные камни каменки, и они нагреваются. А сверх горячий дым не вылетает в трубу, а заполняет зимовье. Почему сверх горячий? Говорю так, чтобы вы почувствовали, потому что вы не имели с ним дела. Заполнив зимовье, дым выходит не через трубу, а через открытую дверь зимовья, истекая из зимовья по верхней ее кромке. Ведь дым легче воздуха, вспомните Крячичного, подьячего, первого русского сделавшего воздушный шар, вперед братьев Монгольфье.

Дверца зимовья невелика: не более семидесяти сантиметров высоты. Вползать в зимовье надо на четвереньках. Так что когда топится каменка, от пола остается полметра- - пространства свободного от дыма. Над тобой — ровный слой серого горячего потолка. Однако нижнее пространство, до земляного пола — твое. Здесь они и полулежали. Когда поленья в каменке прогорят,- а делается, как правило, всего одна закладка дров,- дверь, на ночь, закрывают. Горячий дым долго остается над тобой, лежащим под ним на полати. Постепенно поднимаясь, он рассеивается только к утру.

На земляном полу, в пустой консервной банке стояла горящая свеча. В ее свете было видно пачку пороха, рядом рассыпанные на постеленной бумаге гильзы, коробку капсюлей. Друзья снаряжали патроны. Делалось это так. Сначала надо было освободить стреляную гильзу от битого капсюля. Для того использовали напильник, у которого, другим напильником, на конце выпиливался вышибающий боек. Два напильника, это тоже было святое! Опустив его в пустую гильзу, нащупываешь им место седла капсюля, ударяешь обухом топора, - топор тоже святое.

Н а освобожденное место забивался новый капсюль. Далее, почерпнув из пачки пороха меркой, -она, как перстенек с ручкой,-- необходимую порцию засыпали в гильзу. Теперь надо было положить первый пыж, потом, засыпать в гильзу дробь, и сверху прикрыть заряд еще одним пыжом. Для этого приходилось обращаться к литературе. Книги, которые при свете свечи, Андрей и Сергей читали, были разными, у каждого свои. Такое правило было ими установлено, чтобы повествования были непрерывными и связными. В зимовьях было напасено несколько книг.

Забивая-выбивая капсюль, пыжуя патроны, под потолком из дыма, — поворачивались на бок, чтобы дать свободу рукам. И при свете свечи, освещавшей наземное пространство: пачку пороха, капсюля, дробь, - читали последовательно — страницу за страницей, лежа на животе. Окончив лист, вырывали его из книги и сминали в комочек, делая из него пыж.

Поясню: магазинных пыжей в тех краях отродясь не водилось. В Орлинге еще можно было нарубить сколько-то войлочных пыжей. Да только и войлока было днем с огнем не сыскать. Поэтому для изготовления пыжей использовали книги: один лист — один пыж. Андрею(мне) достались «Приключения авантюриста Феликса Круля»(так что, по прошествии стольких лет, я до сих пор помню все пикантные моменты этого романа Томаса Манна). Еще большее впечатление произвело повествование какого-то итальянского автора, кого?- узнать было нельзя: когда книга попала в руки, половина, вместе с обложкой уже была употреблена в дело. Повесть поразила: мальчик, юноша рассказывал свою жизнь — мысли, чувства. Поразила. Ибо тот мальчик— был я. Я узнавал себя во всех его проявленьях. В баловстве. В скованности и стеснительности от обожания девушки. В маленьком городке обитали две подружки, одна из них, герою, от лица которого велся рассказ, безумно нравилась. Настолько, что записку с просьбой о свидании, наконец-то решившись написать и передать, герой в последний момент сунул не ей, а ее подружке. Настолько он сробел. Но девушки разобрались, догадались, кому предназначается послание. И на свидание пришла Та. Потом они оказались в маленькой пещере, и он весь дрожал от желания, обожания и ужаса. Потом она, как бы оправдываясь, рассказывала ему про своего кузена, курсанта какого-то военного училища, что, мол, тот лишил ее девственности. А он почти не слушал. Нет, правильнее, слушал, не понимая, не воспринимая — настолько велико было потрясенье от свершившегося обладания. Конца у книги тоже не было, Так что я до сих пор не знаю автора. А вот Феликса Круля – запыжевал от начала и до конца.

Глава 8.

Долгая деревянная лестница, по короткому пути ведущая из нижнего поселка в верхний, на скалистом мысу Южно-Курильска, состояла из многих маршей. Поселок полез вверх после памятного цунами 1956 года, снесшего Северо-Курильск.

Остановившись на верхней площадке, двое взирали на простор. Блондин в видавшем виды зелено-сером плаще внимательно оглядывал панораму. Его рыжеусый спутник, в глубоко нахлобученной, чтобы не быть сдутой, фетровой шляпе, размахивал руками. Глядя со стороны, можно было подумать, что тот исполнен негодования:

- Ну, должен же здесь быть Тятя! Ну, как же! – Хрипловатый голос требовал справедливости. Рыжие усы негодующе шевелились. Из под глубоко нахлобученной, дабы не быть сдутой ветром, фетровой шляпы поблескивали мутноватые глаза.

- Где он должен быть, Толя, — там? – Сероглазый блондин указал взглядом в одну из сторон.

-Да черт его знает! Я был здесь в пятьдесят девятом! В шестьдесят третьем! В семидесятом! Ну точно — здесь был Тятя!

Однако совместные попытки углядеть в свинцовой дымке знаменитого Тятю, не увенчались успехом.

Долину, прилепляющуюся к гористому иссиня-зеленому главному телу острова, несомненно, намыла речка, которая и сейчас извивалась внизу. В нижнем поселке, берега речки за место гранита обрамляли использованные бочки из под солярки. Камень скалы-мыса Южно-Курильска заставлял реку повернуть, и она впадала в залив. Прилепляясь к массиву острова широким основанием, долина постепенно сужалась. И здесь, у Южно-Курильска, ширина ее едва достигала полукилометра, это был уже мыс, а не долина.

На дальнем берегу залива, точно гигантский зуб, вросший в землю, до пол неба вздымался вулкан Менделеева. По прямой туда был десяток километров, а казалось, — он рядом. Холодный колючий ветер, пронизывал здесь, а там — тащил по склону вулкана разлохмаченные бороды облаков. Серые клочья цеплялись за неровную зелень леса. Ползли по огромной плеши, — заснеженному лугу. Будто след гигантского когтя — на нем краснел шрам глинистого отвала. Покидая тело исполина, тучи вновь сбивались в единый строй.

Если, в силу удивительного оптического закона, происходящее на склоне вулкана открывалось как на ладони, — подошву горы, весь дальний берег залива — подернул сизый туман. Невозможно было ничего различить. Ряды мелких волн устремлялись туда частыми рядами. Было видно, как изгибается их строй, как отворачивают волны от прямолинейного движения, — прижатые, спрессованные ветром шквала до черноты. А по другую сторону треугольника долины, сколько хватало взгляда, на многих километрах пляжа кипел прибой. В свете неяркого дня, колеблющаяся полоса удивляла ослепительной белизной. Пол мере того, как взгляд отодвигался вдаль, — зелень изумрудных, находящих на берег валов тускнела. Над морем сизая дымка сливалась с небом. Серые тона туч, пурпур пробивающейся вечерней окраски. Кое-где из редких небесных прорех проглядывала светлая лазурь.

Черные избы замерли на улицах нижнего поселка. В движениях редких человеческих фигурок, угадывались осмысленность и цель. Люди были привычны к колючему ветру, к снежным зарядам, что нет-нет да пулял налетающий шквал. Странно, однако, от созерцания человеческого жилья в окружающем мире не возникало и следа радостного возбуждения, или ж наоборот, потерянности, нередко порождаемого городской гущей. Иное. Вдали от шумных магистралей, улиц, кричащих рекламой, ощущалось дыхание великой земли. Словно бы не ты, а край-великан разглядывает тебя. Под его пристальным взглядом ощущалась соразмерность вещей — тебя и природы. Сильный должен был быть здесь сильным. А слабый? Таков закон. И, хотя Андрей не ведал еще, что ждет его здесь, чувствовал приливающую радость. Что за жизнь ждет его здесь? Он не знал этого в точности. Сердце подсказывало: она будет так же проста и сильна, как мир вокруг. И он с открытой душой жаждал судьбы.

Правильные ряды красных шаров-поплавков плавали неподалеку от берега, в заливе.

- А это что, Толя?

- Невод. Ставник. – Напористо объяснил рыжеусый. – А вон там — рыбозавод.

Низкие, похожие на бараки корпуса, вызвали его пренебрежение:

-Баб там…Вербованные…Их так и прозывают — «вербота»!

Запахло морем и рыбой. Вспомнилась Сталина Волкова.

-Ну, и как они зарабатывают?

Одинокий молодой человек, с уже наметившимся брюшком и папкой под мышкой, как раз поднимающийся по лестнице мимо них, обернул негодующее лицо:

- Зарабатывают? Ей говоришь: работай! зарабатывай! А она: «Я ехала сюда за капитанами, а не за капиталами».

Объявившись в Южно-Курильске в конце рабочего дня, да еще и в пятницу, да еще и накануне Первомая, они только и успели заглянуть в отдел кадров да получить направление на медкомиссию. Определенная им на постой комнатка располагалась в левом крыле двухэтажного дощатого здания конторы колхоза. И контора опустела. Казалось, во всем доме осталась они да дежурная вахтерша. Выдавая в пользование плитку и чайник, пожилая, домашнего вида тетя взглянула заискивающе:

-Ребята, а пивка не привезли?

Странное пристрастие. Еще больше Андрея удивило, как, оправдываясь перед нею, рыжеусый смущенно развел руками:

- Не привезли…

- У меня есть бутылка водки. – Ее, в чемодан к Андрею, еще в первые «торжественные!» проводы в аэропорт засунул Крич.

Ответный взгляд женщины исполнялся негодованием и подозрительностью.

Уже усаживаясь на кровать в их комнате, рыжеусый, у которого под шляпой оказались такие же рыжие, только изрядно поредевшие волосы, петушисто задиристо объяснил недоумевающему Андрею:

- Тут, на Курилах, земеля, пиву цена особая. Водки, вина – хоть залейся! А пиво — чуть ли не на вес золота!...Портящийся товар! За пиво тут — чего угодно достигнешь. Я бы привез, да побольше, кабы деньги были!

Маленькая, с побеленными стенами и потолком, почти без мебели, комнатка сразу показалась родной. На чистых белых стенах не было ни зеркала, ни полок, ни картинок. Никаких признаков прошлых обитателей. Черный комочек динамика радиотрансляции. Андрей покрутил регулятор громкости. Динамик сказал: «Говорит радиостанция Тихий Океан». Передавали ненавязчивую музыку. Чуть пахло известью. Две кровати с панцирными сетками по разным стенам, тумбочки при них, да одинокий стул составляли все убранство. В оконной раме подзынькивали стекла: на улице было ветрено. Очень ветрено.

- Ну что, Толя, давай, что ли отметим наш приезд, - Выставляя на стол злополучную бутылку, блондин едва заметно усмехнулся каким-то своим мыслям.

- Что, прям так сразу и начнем? – новый знакомый невольно оглянулся по сторонам.

- А чего нам бояться? Мы приехали сюда честно работать. А потом, продолжения не последует. Лично у меня в кошельке ни рубля, только мелочь.

- А у меня…

Так же, как и Андрей, новый знакомый был на мели. Проклинал недельное ожидание вылета в Южно-Сахалинском аэропорту, и ресторан, в котором ухнул полученный на последнем месте работы расчет.

Вечерело. На раскаленной докрасна электроплитке по-домашнему посвистывал чайник. Стекла все так же подзынькивали в раме, напоминая о неуюте за окном, где холодно лилово отсвечивал закат, волчьей стаей серые волны гуляли по заливу, да мотало на якоре одинокий кораблик.

Горячий чай показался изумительно ароматным и вкусным. Необыкновенно приятно было расслабиться. Цель была рядом. Полгода прошло с того дня, как Андрей, не дождавшись звонка от отдыхающей в Крыму Елены, написал заявление об увольнении из института. Сначала она звонила два раза в день. Потом…Его самого удивило, как спокойно и хладнокровно он это сделал, оборвав прошлую жизнь, прошлую любовь. А потом были Север. Москва. Опять север. Встреченные там люди предлагали ему остаться в заполярном краю, однако жажда увидеть Тихий океан была неодолима. Долгое ожидание вызова, долгое ожидание разрешения «органов» в режимной стране. Погранзона. Его вообще могли не пустить к желанному морю — из-за знакомства с секретами обороны. Обошлось. Чиновники смотрели анкеты спустя рукава. И вот над головой есть кров. Можно расслабиться— не опасаться опоздать на рейс, или вокзальной драки с приставучими сволочами. Можно вытянуться на постели, на чистом белье. Укрыться, пусть тонким, да уютным байковым одеялом. И слушать историю случайно встреченного, да такого знакомого и понятного человека.

- Погоди, мы еще с тобой заживем, Андрюша! - Сейчас глаза Анатолия Полякова поблескивали от благих надежд. – К нам еще бабы будут сюда в окно пачками лазить!

Судьба Анатолия Полякова была проста и причудлива одновременно. В армии тот служил десантником, так что в молодости, принимая во внимание его задиристый характер, был боевым парнем. Ему довелось участвовать в венгерских событиях 56-го, и он рассказывал о повешенных коммунистах, о выстрелах из окон многоэтажных домов. Как одни люди ждали русских как спасителей, а другие — пытались убивать. Дослуживал он уже где-то под Тулой, куда перевели их дивизию. Там у него случилась любовь. И, судя по тому, как он описывал девушку,--Тоню,-- первое свидание с ней, то, как гуляли они, как ходили в кино,-- это была единственная настоящая любовь в его жизни. Он помнил даже, какое платьице было на ней в день знакомства: легкое, белое, в синий горошек. Потом…он уже демобилизовался, уехал домой в Тверь, месяца два работал в автохозяйстве, как вдруг так отчаянно вспомнилась она, что он угнал из гаража грузовик и полетел на нем за четыреста километров. В Тулу. А там — она позвонила его начальству. И начальство, понимая ситуацию, согласилось дело уладить. А они пошли подавать заявление в ЗАГС. Да только не вышло ничего: прописка у него была Калининская. Он переночевал у нее в общежитии; свободных коек не было, и она положила его с собой.

-И так, земеля, сделала она это — по дружески, по родному…Веришь ли, земеля, я ведь к ней и не прикоснулся…Как святая она для меня была.

Рассказчик надолго примолк, куря, вспоминая.

- Ну, и дальше что?

- Что-что…уехал я. Договорились, что она ко мне в Калинин приедет.

Да только он не дождался. Прочитал в газетах о новостройке, Братской ГЭС, и укатил в Сибирь. А потом прочитал в газетах про Сахалин и прикатил в эти края. Навсегда. Закончил курсы. Стал морским механиком. Женился — время подошло. Так что теперь у него есть взрослый сын, третий год как в мореходке учится.

И странно было понимать, что можно жить вот так: ни за что особенно не борясь, оставляя любовь, рассыпая друзей. В своей единственной жизни! Но вот удивительно — и в такой жизни человеческое сердце находит счастье, привязывается, цепляется за нее. Так бы и жил- поживал Анатолий Поляков, да не дали ему, не вышло.

-Да уж я чего только не делал! – Он словно бы обиженно возражал Андрею, повествуя о своих бедах. – Да только все без толку!

Его жена работала в поселковом ателье и путалась с одним из конторских, там, на Сахалине. Можно было понять, сколь долго он пропускал мимо ушей доходящие сплетни. Пока не оказался будто б к стене припертым. В ту пору ходил он на СэРТээме «Водитель», это был «золотой» пароход, имевший право грести из моря иваси. Стадо иваси было подорвано, и только несколько кораблей имели право ловить тихоокеанскую селедку. Но пришлось бросить место второго механика: слишком долго приходилось оставаться в море. Устроился на ЭрБушку, чтобы каждый день ночевать дома. Однако и это его не спасло. Над ним откровенно начали смеяться. Она путалась с каким-то…. Так что получилось эдакое трудное расставанье, а ведь он вовсе и не любил ту женщину, свою жену, хотя и прожил с ней шестнадцать лет.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2020-03-12 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: