Положение было весьма двусмысленным. В одиночестве, на самом солнцепеке, Андрей сидел в интересной позе, специально! оборотясь к солнцу, и посмеивался сам над собой.(Что это была за поза, расскажу позже) Время от времени, он выглядывал из-за вентиляционной трубы. Объектом наблюдения был выход сюда, на крышу. Следовало соблюдать осторожность, чтоб тебя не застали в непотребном виде. На прогудроненной, черной, горячей крыше пятиэтажки кроме него никого не было. Однако в любой момент могли заявиться визитеры. «Вот». На крышу выбрался Вова Гарочкин. Андрей тут же спрятался за широкую трубу вентиляции, приводя себя в порядок. Через минуту вышел к приятелю, замершему подле парапета кровли.
Строящаяся на меловом утесе пятиэтажка, как бы нависая, парила над пляжем. Весь пляж и пивные точки прилегающей территории были как на ладони. Еще в первый день, когда поднимались к пансионату, поразил мел: на вьющейся серпантином дороге, по которой шли-поднимались, оказалась обширная выбоина, метра три на три, чисто белая. Стопроцентный мел, как на школьной доске.
Вова Гарочкин, опершись на парапет, разглядывал лежащие на пляже тела.
-Вон, они, бельки! – Показал Андрею два новых тела.
Уже месяц бригада командированных из Москвы добровольцев обитала на юге, на берегу Черного моря. И усвоили, что самая верная карта «бельки» и «головешки». Бельками называли только что появившихся на пляже девушек и женщин, чьи тела еще не успели принять необходимую порцию солнечного загара, а нежные сердца – порцию мужского участия. Бывало:
- Где? – самоуверенно переспрашивал точеный красавец Димка. Дмитрий Стекунов.
- Запомни: метров пятьдесят от солярия, у бетонной стены.
- А-а, вижу.- Отвечал Дима, запомнив место лежки.
Вторая выигрышная карта – были «головешки» – самые «черные», загоревшие на лежбище. Про них Вова Гарочкин, теоретик и практик обольщения женщин, философски рассуждал так:
-Ну, понимаешь, им не сегодня - завтра уезжать, так что если прежде они как бы соблюдали какие-то правила и приличия, то теперь им терять нечего! Даже если у них и был хахаль — он надоел. Через два дня они исчезнут – и никто не будет шушукаться за спиной про их приключения.
Вова был прав. Ибо, практика — подтверждение теории. Андрей буквально по прибытии испытал это, атакованный пассией Пети Иванова. Полнощекий, довольно-таки вредный малый, блюдущий свою выгоду, институтский начальничек из Москвы, молодой, без году да ранний. Впрочем, в присутствие бравой бригады, где каждый оказался личностью, ему невольно пришлось умерить тон. Петя курировал «объект» Это он, деятель планово-технологического отдела, его и присмотрел. Недостроенный пансионат, куда «вложился» институт. Уж как он обхаживал ту молодую особу! Привезя бригаду, терся подле нее целую неделю, поил коньяком, покупал арбузы весь срок своей командировки. Однако головешка его продинамила, и, не обращая ни на кого внимания, повисла Андрею на шею в самый день отъезда Пети, прямо на его глазах. Проезд стоял у платформы Шепси. Петя чуть не лопнул от злости. Ну — кусай локти! А то еще получишь в челюсть. Только Андрей был к ней совершенно равнодушен. Насилу отвязался, слава Богу, через день ей самой надо было отъезжать. Его занимали другие интересы. И, будем говорить откровенно, другие дивы. Только тем, к кому лежало сердце, он уделял внимание.
С крыши открывался чудесный вид. Живое Море и живое Небо. Однажды, не сходя с места, они видели подряд три смерча. Причем, наблюдали самый процесс образования. Из одиноких тучек, проползающих над морем, из задней их части, начинал опускаться хобот. Серый хобот, точно хобот слона. Вытягиваясь, он шевелился, словно бы что-то искал, вынюхивал внизу. Тянулся, еще не доставал до поверхности моря — как на море, под ним начинали сверкать искры: в солнечных лучах вода расплескивалась, будто ее сверлили огромным невидимым сверлом.
И поздним вечером смотреть отсюда было красиво. То было время, когда одновременно садилось солнце, и восходила луна. С противоположных сторон к тебе бежали сразу две «солнечных» дорожки. (Вторая, конечно, «лунная», да только они были в равной силе).
Тут мне хочется сделать замечание Ремарку, когда он, в «Трех товарищах», расписывая, видел, как к купающейся Пат бежала солнечная дорожка. — Дорожка всегда бежит только к тебе, и ни к кому другому.
1988г.
Странное это было время в жизни огромной страны. Словно бы бабье лето. Накал «перестроечных» страстей сходил на нет. Эйфория испарилась. Захолонуло. Вся вера в болтовню верховода пропала. А ведь как поначалу слушали! Как сплотились вокруг этой веры! Уже стало понятно, что «перестройка» — мертворожденное дитя, остается только в мозгу наивных мечтателей и болтовне сидящего на самом верху иерархической лестницы попугая. Уже казалось глупым сотрясать словесами воздух, искренно напрягать сердце. И, в то же время, было понятно, что назад пути не будет. Но — что грядет, случится впереди?
Когда-то в юности наш Серегой Куренновым плот, на вид тихо, но неотвратимо, крутило в водовороте, в курье на таежной реке Кытыма, куда вынес нас дикий весенний поток талых вод. Шесты не доставали дна. Водоворот был силен, грести было бесполезно. В центре его крутилась воронка. И так спокойно на вид! Оставалось пассивно ждать, когда плот вынесет, —его выкинет, туда- где за гладью курьи вода мощнейшей струей водопада - полу струей брандспойта — устремляется вниз, в бешенный бег, – прямо в камни, одетые в шкуры белой пены. Так что, будучи, якобы, в покое, изо всех сил внутренне подбирались, понимая, что может быть, в следующие секунды решится наша жизнь..
С крыши, где было удобно стоять облокотившись на бетонный парапет, было прекрасно видно, когда в пивном ларьке, внизу, привозят пиво, Оно было в наличии не всегда. Глупый, проклятый сухой закон! Вина в магазинах в принципе не было, приходилось покупать самодельное у местных, трехлитровыми банками. А пиво? Ждали, когда переключают пивную бочку на новую. Потому что обыкновенно — пиво было дрянь: тертые калачи продавцы-южане на досуге его безбожно разбавляли. Впрочем, иногда для получения приемлемого напитка использовали Бубуку. Колоритные понтийские личности его уважали настолько, что при его появлении сразу начинали переключать бочку с фуфлового пива на настоящее. Юг, жара,- все ходили полуголыми. У Бубуки весь торс был растатуирован. Плечи покрывали эполеты, как у адмиралов времен Нахимова, а грудь вширь и до пупка занимал крест с распятым на нем Христом. В блатном мире эполеты величают пахана, а крест — визитная карточка северных лагерей. Бубука давным-давно завязал, завел благополучную семью, растил детей и уже почти двадцать лет работал в институте, в строительном цехе, где был на хорошем счету, как лучший каменщик. Бубукой же прозывался за невнятную, глухую речь: «Бу-бу-бу». Меня интересовало лагерное житье-бытье. Он рассказывал. Мы вспоминали блатные песни: тексты, невнятно слышанные в моем детстве. Наш город строили ЗеКи. Бубука учил меня класть руст, это потолочный шов. Вообще-то в бригаде каждый занимался своим делом. Профессионалов было немного — три-четыре человека. Остальные — добровольцы-любители из инженерного состава института. Безоговорочно, я, по призванию, стал молотобойцем: пробивал кирпичные стены и бетонные потолки для прокладки водо -канализационных коммуникаций. Жили весело. Работали, а ногой стояли на Шепсийском пляже, в течение дня многократно там появлялись, нас там отлично знали. В бригаде особенно тесно со мной сошлись Димка Стекунов и Вова Гарочкин. Димку я знал и прежде по парусному спорту, а Вова очень тактично подлепился в компанию. Он как-то оглажено и миролюбиво всегда входил в тему, притущал любой конфликт. «Не понял…» - говорил он. Однако, это звучало не с вызовом, а с обезоруживающим миролюбием.
Шикарная особа, дарившая и забиравшая у меня ласки, (Мариночка, прости меня, поверь, я тебя очень хорошо помню) поведала, что на пляже нашу троицу прозвали «Лось, Прораб и Морж». Москвичка, дочь генерала, у них с подругой был двухкомнатный люкс в пансионате «Луч». Впрочем, ночами мы с ней предпочитали уединяться наедине, наверху в «Орлином гнезде», где в моем распоряжении был почитай весь недостроенный корпус. Один из четырех. Высокородные барышни, в Шепси имели большой блат. Так, что каждую ночь объявлялся армянский коньяк, шампанское «Абрау-Дюрсо», фрукты и вообще все, чего душа не пожелает. Собственно, прозвище «Лось, прораб и морж», как выяснилось, придумали не они, а хилые пляжные мужички, из отдыхающих. Эти целый день валялись на песке, играли в карты, дули разбавленное пиво. Болтали, заигрывали с женщинами. И завидовали нам. «Лось» — был я. Незавидно, не очень красиво, как-то примитивно, однако…Можно было понять. Коль «мастер спорта», мое тело, вероятно, и прежде содержалось неплохо. Теперь и вовсе, после оставленного за плечами непрерывного спортивного лета, и тутошних каждодневных занятий маханием кувалды, обретенная форма(как я вижу теперь) впрямь была великолепна. Мускулы зажелезнели. Причем, это были не накаченные на стероидах бицепсы культуриста. Они обрели необыкновенную силу и выносливость. Это я понимаю сейчас, тогда о подобном не думал. Мы спускались с мелового утеса по потаенной, сокрытой в густых кустах кизила длинной, узкой деревянной лестнице в несколько маршей, делали «заныр»(потом расскажу, что это такое) и я, молотя воду руками уплывал за пределы общественного лежбища, предпочитая одиночество. Претила праздная густота тел. Вылезал на песок за солярием, за пляжем пансионата «Луч», тут не было ни одного человека. Изредка здесь появлялись своеобразные личности. За ними я с любопытством наблюдал.
Однако, возвращаясь к нашей лестнице, шел по песку, по грани прибоя вдоль пляжа — искал камушки с просверленными песком дырочками, их называют «Куриный бог», они приносят счастье, - слышал струящийся за тобой шепот женщин: «О-о-о, какой мужчина!» Не мог не слышать, потому, что уровень громкости рассчитывался, чтобы слова дошли до ушей. Ко всему прочему, я был единственным человеком на Шепсийском пляже по-настоящему умевшим купаться в шторм. Подобное тоже оборачивалось восхищенными взглядами женской публики. Мужчины, напротив, негодовали. Умел входить и выходить даже не просто в шторм, а в шторм с двумя падающими валами. Интересно, потом расскажу. «Прорабом» величали горделивого красавца Диму, Димку Стекунова, стройного, поджарого и сексапильного. В Москве тридцати двух летний Дмитрий состоял заместителем начальника строительного цеха института. А тут командовал нашей бригадой. Нюанс: — он только что был у меня подвахтенным на «Арго», во время недавно завершенной Балтийской регаты. Институт имел собственную крейсерско-гоночную яхту, польской постройки. Отличная яхта(на подобной, чуть большего размера, Барановский в одиночку совершил кругосветное плавание) со шпоновым корпусом, тиковой палубой, двумя смежными каютами, в которых помимо прочего располагалось семь спальных мест. С великолепным ходом в штормовую погоду. Не было сомнений, что мы окажемся вместе еще в каком-нибудь дальнем плавании. Поэтому, у начальника бригады я имел «карт бланш». «Моржом» именовали Вову Гарочкина. Своими обтекаемыми формами, неспешными манерами, он и впрямь, напоминал моржа. Любил лежать на пляже в окружении гарема. Если я, в работе, молотил кувалдою страстно, не покладая рук, так что потом, купаясь во время перерыва на обед, отхаркивался в воду красноватой мокротой — легкие насасывали пыль битых кирпичей, — то Вова, будучи в подсобниках у Васьки, который, как и Бубука, был профессионалом, - только по части водопровода и канализации, -- хоть и не филонил, однако отсчитывал каждый день до выходных. Поначалу, это меня поразило: «Осталось два дня до субботы, остался один день..». В Москве нам сохраняли зарплату, и график работы здесь был тоже обычный: восьми часовой рабочий день и два выходных.
Первый «куриный бог» попался мне случайно, в первый же день по приезде в Шепси. Всей компанией мы расположились на пляже. От нечего делать перебирал мелкую гальку, она лежала полосой на песке, выброшенная последним штормом. В руки попался странный камушек с дырочкой. Я удивился, показал, а мне рассказали, что это такое. Я тут же повесил его себе на шею. Мне завидовали. Бубука, после нескольких дней неудачных поисков, ничтоже сумняшеся, выбрал серую гальку покрасивее. Электродрелью просверлил в ней отверстие, пропустил в него веревочку. И тоже ходил с талисманом на шее. Это было не честно. Никакой это не «оберег», а фальшивка. Но таланта искать камушки у Бубуки не было. У меня их имелось уже несколько. Теперь на красном шнурочке, прежде служившим завязкой мешка с картошкой в нашей комнате-каптерке (там, кстати, было много запасов: постельного белья, матрасов. Как раз туда я водил… Так, стоп.) — висел камушек особенно полюбившийся, ни мало не походивший на обычную гальку. Темного, почти черного цвета, в отличие от обыкновенной серой гальки, он был только слегка оглажен. Волнам не удалось его обкатать. Его отличала необычайная твердость. Быть может, много тысяч лет назад этот кремниевый наконечник привязывали к первобытной стреле. Уникальный «Куриный бог». Так что счастья у меня было через край.
Глава 4.
1968.
По весенней тайге шагали двое семнадцатилетних юношей. За плечами у них были ружья и маленькие рюкзачки. Андрею досталась привезенная Сергеем с Урала длинноствольная курковая одностволка ИЖК, «ижевка», модель уникальная тем, что в отличие от других «ижевок», была не бескурковкой, а имела взводной курок, такой делают на своих ружьях туляки. Друзья прозывали ее «громобой»(помните Фенимора Купера?) за ее мощные дальнобойные выстрелы. Себе же Сергей, который в их компании, как более опытный таежник, был за главного, держал промысловую «Белку», полученную им в «коопзверпромхозе», с тонким мелкокалиберным винтовочным стволом, и ружейным – двадцать восьмого калибра.
Царство великого зимнего сибирского антициклона кончилось. Белое безмолвие отступило. И хотя вокруг еще лежали метровые сугробы, казалось, что небо над головами сорокаметровых сосен, кипит, бурлит голубизною. После зимней стужи, казалось теплым-тепло. Порывистый вольный ветер трепал вековые сосны за мохнатые зеленые головы. А ведь совсем недавно они стояли строго белые, заснеженные.
В ветвях шумело. Жизнь пробудилась! Рвалась из прежнего оцепененья. Ветер обламывал кончики ветвей. И лапник падал на снег. Пышные сугробы сплошь усевались зелеными кисточками и черными обломками старых сучьев. По «профилю», -- вытаявшей из сугробов просеке оставленной сейсмогеологоразведкой, --они шли уже часа два. И скоро, по расчетам Сергея, должны были оставить эту удобную дорогу и свернуть в заснеженную тайгу, в сторону своей цели. Сергей то и дело останавливался, разглядывая скопированный на тетрадный листок нужный кусок карты. Сравнивал окружающие рельефы с абрисом. Разглядывал силуэты соседних хребтов. Они были видны не всегда. Однако «профиль», по которому шли, пролегал по верху хребта(как правило «профиль» прокладывают так). Поэтому периодически в прогалинах Тайги открывались виды на заснеженные соседние горы. Андрея это мало интересовало. Полностью доверяя своему товарищу, он прибавил шагу, затеяв сам с собой игру: просто так шагать и шагать было скучно.
Утром попутный вертолет принес их на старую базу поисковой партии. Геологов там уже не было, да оставались неизрасходованные бочки с соляркой. Которые друзья и помогли погрузить в винтокрылую машину. А потом помахали вертолетчикам ручкой и отправились в свой путь. Они только что рассчитались из геологической партии. Сейсмологический отряд Потанинской партии Ленской экспедиции нефтеразведки прекращал работу до октября месяца. Наступала весна. Тайга стала непроходима для техники. Сейсморазведка – это не ноги и рюкзаки. Это датчики, собранные в гирлянды на полукилометровой длины «косах»-проводах. «Косы» перевозятся в кузове грузовика. Откуда их выкладывают на «профиль», просеку в тайге. Потом подрывают калиброванный заряд в пробуренной на строго определенную глубину скважине. Приборы сейсмического контроля едва умещаются в вагон-кабину специального грузового автомобиля. Перед подрывом заряда в громкоговоритель, чтобы слышалось на километр в округе, отдается команда-предупреждение: «Спокойно на «профиле», работаем!». И все должны торжественно замереть. Встать и не шелохнуться. Слышится взрыв и под землей начинают расходиться взрывные волны. Датчики их чувствуют, приборы фиксируют. Прямые и отраженные волны записываются аппаратурой. Потом, в центральной конторе, в Иркутске, ленты будут анализировать. И скажут, есть ли в этих местах нефть, и на какой глубине.
Всем машинам, которые обслуживают партию, чтобы «держались» их колеса и гусеницы -- нужны «зимники». И для снабжения партии, тоже необходим «Зимник». Поэтому работа партии кончается весной, когда земля и реки начинают оттаивать.
Обоим нашим героям было по семнадцати лет, в прошлом они учились в одном классе, в школе, расположенной за тысячи километров отсюда, которую закончили прошлым летом. За старшего в компании, здесь, в Сибири, был Сергей, как более опытный первопроходец. В прошлом их мире, в детстве, в учебе, иерархия была иной. Впрочем, когда дело касалось ружей, охоты, Сергей имел преимущество и прежде. В пору той, безмятежной, юности они мечтали о будущей жизни «сильных людей». Элам Харниш, Смок Белью – были их идеалом.
Рассказать про «громобой», про его историю?
По старому, «отстрелянному», брошенному «профилю» шагалось споро и весело. Сугробы по сторонам еще были по пояс, однако обильно потели, таяли. А на самом профиле, под ногами там и сям проглядывала вытаявшая черная и рыжая земля. В ней непременно должны были копаться глухари, разыскивая мелкие камушки для своих желудков. Сергей опять отстал, ориентируясь. Метрах в ста впереди Андрей приметил на обочине вывернутую когда-то с трассы бульдозером здоровенную корягу-пенек. Скинул с плеча ружье. Вообразил, что там, за корягой, сидит глухарь. Пошел осторожнее, пригнувшись и стараясь не шуметь. Когда до коряги оставалось метров пять, взял ружье наизготовку, взвел курок. Прибавив шагу, быстро выскочил за нее, направив ствол на обочину. Господи! Там и вправду сидел огромный, черный краснобородый красавец глухарь! Прямо на мушке! Андрей спустил курок.
Тук. Выстрела не последовало. Осечка. Большой палец тут же перевзвел курок. Птица, приходя в себя от изумления, захлопала крыльями и тяжело начинала полет.
Тук. Вторая осечка! Глухарь полетел в чащу леса. Андрей в третий раз перевзвел курок. Попалась гильза с совершенно разбитым седлом капсюля, которая, вероятно, вообще не выстрелит. Для очистки совести, уже почти не целясь, Андрей спустил курок.
--Бабах!! - Громобой выпустил сноп огня и дыма. За огромным облаком разползшегося дыма перед собой ничего не было видно. Однако слышалось хлопанье мощных крыльев.
- Ну, чего ты? – Подоспевший Сергей, был раздосадован его промахом. У них не так много было припасов и был упущен отличный обед.
- Так ведь две осечки же было!
- Гильзы разбитые. – констатировал Сергей.
У них были старые, видавшие виды латунные гильзы. Не «папковые» патроны. «Папковые» – одноразового употребления, для вальяжных городских охотников. Человеку же, заходящему в тайгу на несколько месяцев, подобные непригодны. К тому же они дороги. В рюкзачке Андрея лежало семь латунных гильз, коробка капсюлей, и пачка черного, «дымного» пороха, на которой был нарисован полусидящий медведь. Почему черного, а не бездымного, много более мощного и дым которого не застилает после выстрела панораму? Тоже по причине надежности. Бездымный порох – капризен к условиям содержания. Становится взрывчатым веществом — от времени. А при попадании в него влаги – вообще перестает работать. При долгом пребывании в тайге, где снег, талые ручьи, дожди, — такого не избежать, это смерти подобно. А бикфордов шнур, начиненный «черным» порохом, горит даже под водой. Старые латунные гильзы повидали виды. Две из них, вообще, раздутые, вставлялись в патронник с огромным трудом.
- Ну, пора! - Внимательно посмотрев на хребет проглядывающий из-за деревьев справа, решил Сергей. – Или еще пройдем с полкилометрика?
Им предстояло оставить профиль. И сквозь сугробы спуститься куда-то вниз, к текущей где-то далеко там реке, Кытыме. Дело заключалось в чем. Приехав прошлым летом «куда глаза глядят» в Сибирь, Сергей сначала устроился промысловиком-охотником в коопзверпромхоз. Его приняли, некий Волгин взял над ним шефство. Сергею выдали аванс. Они закупили припасов. Завезли их в выделенные зимовья. У полученной Сергеем промысловой «Белки»(охотником в ту пору можно было записаться в семнадцать лет), легкий винтовочный ствол был приспособлен под малокалиберный патрон, а второй, нижний ствол, ружейный, имел двадцать восьмой калибр, чтобы меньше повреждать дробью беличью или соболиную тушку. Пуля «мелкашки», хоть и маленькая, на взгляд обычного человека, - да, коли не попадешь зверьку по носу, рвет шкурку. «Большой дефект», стоимость такой шкурки становится в три раза меньше.
Кстати, чтоб вы знали: утверждения, что таежники стреляют белки в глаз — глупость. Белка прячется высоко на дереве, выстилается вдоль сука какой-нибудь тридцатиметровой заснеженной ели. И не шелохнется. Выследившая ее собака лает, лает – указывая тебе куда-то вверх. Бывает, требуется минут пятнадцать, чтобы белку углядеть. Какой там ее глаз?
Однако с начатой в октябре месяце Серегою жизнью охотника за пушниной случилась осечка: собаки, взятые ими в Орлинге, сбежали назад, в деревню, за сто километров. А без собак в тайге невозможно: хуже, чем без глаз. Пришлось выходить к людям. Вышли. Что делать? Сезон в разгаре, воткнуться никуда нельзя. Волгин умотал куда-то в Иркутск, А Серега устроился работать в геологоразведку. Рассчитался с долгами. Однако, на зимовьях оставались припасы: пять полных мешков муки, сахар, масло. Семидесяти пяти килограммовые мешки муки стоили дорого. Даже если продать их за полцены… Зимовья располагались по необитаемой таежной речке Кытыме. Из карты, развешенной на стене в геологической конторе, было видно: коли идти туда от старого «профиля», оставленного партией — не так уж далеко. Вдруг они узнали про попутный вертолет, который должен был лететь на старую базу: забрать оставленные там бочки с соляркой. Нужны были грузчики, а свободных людей не было. Их просили помочь. И… Друзья, только что получившие вольную в геологоразведке, решили добраться к Серегиным зимовьям, построить плот. Вместе с паводком сплавить мешки до великой Лены. А по Лене, до Орлинги, ближайшей деревни, доставить груз их им уже помогут. Тут мешки и продать. Чем ни приключение? Свобода! Разве не за тем, чтобы побродить по тайге они здесь?!
1968. СНЕГ, СУГРОБЫ.
Пройдя еще чуть, Сергей, оглядев окружающий рельеф и еще раз взглянув на кривые линии хребтов, нарисованные у него на листке, безоговорочно решил свернуть с «профиля». Надо было начинать спуск. С хребта вниз. Где-то там, в распадке, в неширокой долине между гор, текла Кытыма.
Продвижение сразу почти остановилось. Они едва ли ни по пояс проваливались в сугробы. Приходилось раз за разом чуть ли не полулежа животом и грудью на снегу, поочередно вытаскивать ушедшие на полную глубину ноги, и, поочередно, согнув в колене, переносить ногу вперед и ступать, очередной раз совершая погруженье в снег.
На Андрее были кирзовые сапоги и тонкое хлопчатое трико. Так что после десятка метров сделанных по снежной целине, он стал искать место остановиться. Сидя на поваленном стволе, вытряс снег из сапог и натянул штанины трико поверх голенища. Чтобы снег не сдирал их, зацепил хлястики трико за каблуки. Теперь ползти в снегу стало веселее. Хотя тонкое трико и не предохраняло от холода, в сапогах на нем были шерстяные носки. Сознание этого грело душу. Он смеялся. Путь в сугробах казался ему забавным. Через час такого продвижения, на импровизированном привале на какой-то коряге, достал из кармана складной нож, открыл его и потыкал острием бедро ноги. Ну не смешно ли: со лба течет пот. Застит, жжет глаза и надо все время отирать пот рукавом — а бедра онемели, совершенно потеряли чувствительность от холода. Как местная «заморозка» в больнице перед операцией.
Где-то в тайге неподалеку раздалось приятное посвистывание. Весна! Рябчик, причем рябчик самец, свистом подзывает будущую подругу, заявляет о себе. Через сугробы они поползли на звук, благо он раздавался на линии их движенья.
Рябчик с черным галстучком на шее сидел на сосне, на высоте примерно десяти метров, и с любопытством смотрел, как странные существа колупаются в сугробе… В этих краях непуганые рябчики не боялись человека. А чего бояться: сидишь высоко, а эти ползают внизу. Птица чувствовала себя в полной безопасности. Изящный рябчик – не тяжелый и крепкий на рану глухарь. Кстати глухари людей боялись, а вот транспорта, почему-то нет. Совершенно не боялись, даже сумасшедше грохочущего танковым двигателем артиллеристского тягача. И АТЛьшик Колька, доставлявший в партию «на профиль» продукты и бочки с соляркой и бензином, всегда выкладывал на кухню, поварихе тете-Мане четверых-пятерых глухарей, подстреленных по дороге. Всего-то ему надо было поднять переднее ветровое стекло, выставить ствол и бабахнуть. Варить, жарить-парить глухарей повариха соглашалась, а вот ощипывать птиц отказывалась. Так что этим занимались добровольцы-помощники. Ну и блохастые же эти глухари! И мясо у них жестковато.
Тратить на изящного, нежного рябчика полноценный ружейный патрон, а заряженных у Андрея было всего пять штук, не имело никакого смысла. Сергей «переломил» «Белку», вогнал в ствол мелкокалиберный патрон.
- Птик! – хлопнул негромкий выстрел.
Рябчик как сидел, так и продолжал сидеть. Только чуть поежился. Видимо пулька просвистела рядом.
- Птик!
Рябчик сидел.
С такого малого расстояния промахнуться было невозможно. Невозможно, если бы не одно но. Винтовочный ствол «Белки», очень тонок: как прут. И когда продираешься в чаще, зацепишься или упадешь, запросто может погнуться. Ствол и погнулся, когда Сергей, перебираясь через лежащую на пути упавшую вывороченную сосну, зацепился за сук и неловко завалился на бок. Так что предстояло ствол ружья править. Обычная история. Подобное приходилось проделывать уже не раз. Изгиб ствола почти не заметен на глаз. Чтобы увидеть его, надо взглянуть в сам ствол. Направить на свет и заглянуть в дырочку. Приметить сторону изгиба, и при помощи колена, подручных сучьев и лезвия топора — выправить, сколь возможно. Для обеспечения продовольствованья на «мелкашку» очень рассчитывали. Выстрел из нее был дешев: дешевле копейки. У Сереги в рюкзачке лежало три коробки невзрачных зелененьких патрончиков: пятьдесят штук влезало в маленькую коробочку, размером чуть больше спичечного коробка. Цена ей была тридцать три копейки. На рубль — три коробки. Патрончики были не очень надежные: они не были рассчитаны, что постоянно будут попадать в воду. Порох в них повреждался, и бывало,- не часто, но случалось,- выстрел заканчивался тем, что пуля застревала в стволе. Шомпола с собой не таскали. Его и не было. И, чтобы очистить ствол, использовался метод вышибания. Для этой цели у Сереги была припасена пачка «промысловых» патронов: с усиленным, двойным, зарядом пороха. Проваренные в масле гильзы «промысловых» были черного цвета и не повреждались в полевых условиях. Осечки они не давали. Никогда. Так что, коли в стволе застревала пуля, вставлялся черный патрон и производился выстрел, причем прицельно — не было случая, чтобы пули не вылетали. И они даже попадали в цель. Отличные патроны! Но их берегли: пачка стоила шестьдесят копеек, да и, вообще, как все самое святое, в тайге их и надо было беречь. От этого зависела жизнь.
- Птик!
Опять мимо. Снаряженных ружейных патронов у Сереги не было. Весь расчет был на «мелкашку» и на «Громобой» Андрея. Было жалко тратить настоящий, тяжелый, ружейный патрон. Скрепя сердце, Андрей поднял «громобой». Обедать было необходимо. С собой у них были только пачка соли, две буханки хлеба, и маленькая пачка чая. Андрей хотел купить чая еще, да Серега уверил, что в тайге они найдут чагу и будут ее заваривать.
Им надо было уже начинать поторапливаться. Хоть весенние дни стали куда длиннее, нежели зимние, вовсе не улыбалось ночевать на снегу. Температура ночью опустится до минус пятнадцати. Надо было успеть выйти к Кытыме, и там еще сколько-то пройти вдоль реки, чтобы добраться до ближайшего зимовья.
Тайга. Вековая. Она бывает разная. Трудная – заваленная буреломом, или столь же непролазная, только еще и грязная, старая гарь. Здесь же красивые вековые сосны, чьи верхушки раскачивал весенний ветер, позволяли прокладывать в сугробах между ними путь. Это напоминало средний Урал, на котором они выросли.
Местность почти не понижалась. Однако через некоторое время рельеф обозначил уклон, который становился все больше и больше. Вскоре им повезло. Они обнаружили русло замерзшего ручья, стремящегося вниз, и пошли по нему, как по тропинке, полетели. Андрей коротко разбегался и, поворачиваясь боком, по-мальчишески катился по наледи на сапогах по инерции. Стал быстро уходить от обстоятельно ступающего Сереги. Они спустились уже порядочно. Вдруг что-то насторожило его внимание: какой-то странный звук? «О-О»!! Андрей обернулся — позади Сереги не было видно. Так что же он слышал? Вроде, раздавшийся позади треск и какой-то глухой вскрик? Сергея позади не было! А ведь они только что переговаривались, перекрикивались, на ходу. Андрей двинулся назад, поднимаясь по наледи. Опять какой-то глухой крик донесся непонятно откуда. Метров через пятьдесят в наледи обнаружился полутораметровый пролом. Оттуда и приходили звуки. Чу: в темном тоннеле, на глубине метров трех в черно-рыжей земле внизу, в камнях журчал ручеек. Там, внизу, стоял Сергей. Он почти не ушибся. Оказывается, у ненадежной наледи на самом–то деле не было опоры. Ее просто наморозило на снегу. Она и проломилась под Сергеем, который был тяжелее товарища. Сам выбраться из тоннеля Сергей не мог. Андрей срубил топором парочку молодых деревьев. Опустил их стволы в пролом, они и послужили импровизированной лестницей. Скоро они опять смеялись. Юность! Вера в собственное бессмертие! Жажда свершать и жажда свершений.
Шепси 1988, сентябрь.
Купаться в обычный шторм на Шепсийском пляже могли несколько человек. В том числе и Димка Стекунов и Вова Горочкин. Правда — они попадали в море через «заныр»: ныряли в вал с солярия, далеко заходящего в море. При спокойно море, нырять в водную гладь (штатный «заныр»), приходилось с высоты четырех метров. А в шторм, когда вода то поднималась, то опускалась вместе с валами – до твоих ног оставалось всего метра два. Легко. Веселый Серега-компрессорщик(в бригаде он заведовал работой компрессора), тоже раз искупался в шторм, а потом ходил с фингалом под глазом: при выходе из моря вал изрядно его приложил, швырнув физиономией о песок.
Но в шторм с двумя падающими валами?… Кроме Андрея не рисковал никто. Еще один парень, как раз тот, которому Андрей помог вынести из штормового моря женщину: хорошо сложенный молодой мужчина, увидев, что в воду заходит Андрей, — тоже решил попробовать. Первый вал он прошел. Андрей видел его и с интересом наблюдал. Между валами даже задержался посмотреть, что будет? Однако второй вал — оглушил смельчака, завертел. Андрей даже ринулся к нему на помощь, до него было метров пятьдесят. Путь между двумя валами, был не прост: живой песок, струящийся под ногами, находящий на тебя четырехметровый вал... Прежде чем Андрей подоспел, смельчак пришел в себя, его движения обрели осмысленность — он развернулся к берегу, догнал и нырнул в «первый» вал, что принесет его на берег. Опасность для его жизни миновала, и Андрей кинулся дальше в море. Через минуту весело качался в волнах открытого моря.
Секрет прохождения вала заключается… ладно, расскажу где-нибудь ниже.
Однажды Андрей пешком по шпалам возвращался из Туапсе по берегу, куда ходил в … расскажу позже.. История достойна того.
На железнодорожном полотне, дорога там идет по бровке моря, – и, чтобы искупаться, надо спускаться к морю в карманы с бетонными стенами-волноломами, – стояла группка девушек. Наверняка они отдыхали в каком-нибудь студенческом лагере. Вдохновенно обращаясь к морю, раскидывая руки, они по очереди что-то декламировали.
- Белеет парус одинокий!.- Услышал Андрей, подходя.
- Ну, вы даете, девочки! – Заулыбавшись, он покачал головой.
- Мы-то даем, да что-то редко кто просит…- бойко ответила та, у которой были живые глазенки. Остальные поглядывали, слегка притупив взор.
- Юг, это такая игра? – спросила длинноногая москвичка, студенточка Юленька. — Здесь все влюблены?
А самые красивые ножки были у Лены из Ростова на Дону. И вообще, она была умница. Кстати, она была не из отдыхающих, а приехала на выезд с детским садом, в котором работала воспитательницей, в группе был ее четырехлетний сын.
Глава 5
Кунашир.1979.
Земля Кунашира оказалась прочна и весела. Ярило солнце. А взлетная полоса то, в самом деле, оказалась грунтовой. Листы ажурно прорезанного железа лежали прямо на рыжей глине. Так в войну оборудовали временные, полевые, аэродромы. Пышные, как взбитые сливки, сугробы, вплотную подходили к полосе — и истекали на жаре. Живописная гора неподалеку, казалось, подпирает небо(П отом я узнал, что это—вулкан Менделеева). Веселый, зеленый лес карабкался по ее склонам. В одном месте тяжелыми, мощными складками бугрился рыжий каменистый обвал.
Поблизости не было видно поселка. Зато у края поля стоял потрепанный автобусик. Маленький, но везделазающий ПАЗик. Прибывшие пассажиры неторопливо упрессовывались в его нутро. «Здесь путь один!»- успокоили Андрея, который не знал, куда ему ехать. Автобус заныл, заерзал на разбитой грунтовке. Минут через двадцать застрял на подъеме. Его толкали весело — лаковыми туфлями, сапогами ли — упираясь в грязь. Закурили, отдыхая. Вокруг стоял роскошный лес. Из жарящихся на солнечной поляне пышных сугробов, ярко зеленея стреловидными листьями, пер тростник. Когда он успел вымахать? Андрей попробовал сломить зеленеющую ветку. Не удалось. Ветка обладала удивительной прочностью. Это был бамбук! Бамбук! Чудеса, да и только.
Автобус опять истошно завыл, взбираясь на перевальчик. Опять потянулась лесная дорога. Громада горы, у основания которой располагался аэродром, поворачивалась другим боком. На ухабах трясло. Отцовский чемодан, на котором в проходе устроился Андрей, трещал. Туристские рюкзаки, вместе с оседлавшими их хозяевами, прыгали точно гигантские лягушки. Оттого ли, что, наконец, прилетели, — ошалевшие киевляне рвали струны двух гитар и глотки. Неподалеку от Андрея, на заднем сиденье, спорили. Разговор шел о рыбном промысле. Андрей невольно прислушивался. Хотя понять ничего не удавалось.
- Брось ты! – Рыжеусый в фетровой шляпе, с лицом иссеченным мелкими морщинками, браво петушился, не соглашаясь. - Что мы, ставниковыми неводами не ловили что ли?- Похоже, он был приезжим. И хорохорился, пытаясь утвердиться в обстоятельствах.
- Да ну я тебе говорю! - Красноносый абориген, упрямо сгорбив спину, доказывал свое. - Снюрреводы у них! Снюрреводы!
-Ага, ты говоришь, у них и «двести двадцать пятки» под снюрревод заделаны? Так что на них возьмешь-то?
Вдруг… Скатившись с горы, из леса, автобус выскочил на широченный пляж. «Океан!»! Открылась великая, безбрежная даль. В душе захолонуло. Сердце охнуло. Белопенные, чистые валы, спокойные и величественные находили из безбрежной лазоревой дали. Неясные юношеские мечтания, томление зова неведомого — разом нахлынув, материализовались, упорядочились. Океан, к которому он, быть может, всю жизнь держал путь, лежал перед ним.
По широкому, не менее ста метров в ширину пляжу, автобусик помчал как по асфальту. Мелкий песок пополам с вулканическим пеплом и