Ни Цзао дал посмотреть книжку тете. В течение нескольких дней тетя, совершив свой обычный утренний туалет, торжественно усаживалась перед столиком и приступала к чтению, которое сопровождалось восклицаниями: «Не дурно! Совсем не дурно! Отменно!» При этом пепел от дешевой сигареты, которую она в этот момент курила, то и дело падал на портрет императора Наполеона, в результате чего на челе французского государя появились две выжженные дырки: одна большая, а вторая поменьше. Тетя смахивала пепел рукой, и он исчезал со страницы, но на других страницах его следы так и остались в виде черных точек, и это сильно огорчило Ни Цзао.
Книжка детских рассказов принадлежала брату и сестре. Каждый прочитал ее по разу, после чего они обменялись мнениями касательно иероглифов, которых не знали. За незнакомыми знаками пришлось лезть в словарь, правила пользования которым Ни Цзао в конце концов отлично усвоил. Они звучали как считалочка: «Единица — прямая черта; отвесная черточка — двойка; точка дает цифру три, а точка с чертой ноль образует; пересечение черт означает четверку, а пятерка — это многие черты в пересеченье; шесть — квадрат; семь — угол; цифра восемь — „восьмерка“, а девятка означает знак „сяо“ — „мельчайший“». Считается, что этот способ нахождения иероглифов по четырем углам изобрел некий Ван Юньу[125]. Но вот наконец дети одолели всю книгу, и теперь можно было обменяться друг с другом впечатлениями от прочитанного. Один при этом рассказывал, второй добавлял и исправлял, словно они повторяли вместе пройденный материал перед экзаменами.
Ни Цзао больше всего любил рассказ про живую воду и «золотую птичку» — канарейку. Жил-был один старый человек. Когда он совсем одряхлел, на него вдруг напал тяжелый недуг, который очень его опечалил. И тогда лесная фея сказала трем сыновьям старика: идите в дальние края и найдите там певчую золотую птичку, а еще отыщите живую воду, которая возвращает мертвому жизнь, а старому человеку дает молодость. Старший и средний сыновья не вняли совету феи и не пошли на поиски птицы и живой воды, потому что в погоне за счастьем преследовали красавиц волшебниц, которые увели их с собой. В конце концов они превратились в холодные, как лед, камни (когда рассказ доходил до этого места, Ни Цзао возмущенно кричал: «Бестолковые, не послушали советов феи и вот попали в сети оборотней!»). Но младший сын, проявив решительность и настойчивость, одолел нечистую силу и добыл золотую птичку и живую воду. Потом он спас своих братьев и многих других людей, превратившихся в камни, возвратил здоровье отцу, который к тому времени был уже при смерти. И все в семье зажили счастливой жизнью, слушая песни, которые распевала золотая птичка-канарейка.
|
|
Сказка оставила неизгладимое впечатление в душе мальчика. Читая ее, он всякий раз зримо представлял себе страдания старика, размышлял о решимости младшего сына, о зыбкости надежд, о прельстительных сторонах зла. Ему казалось, что это он сам очутился в ущелье, заваленном чудовищными глыбами диковинных камней, и, проходя сквозь него, слышал крики и мерзкий хохот нечисти. Всякий раз он спрашивал себя, может ли он сам преодолеть трудности и беды, которые встанут на его пути, преодолеть страх одиночества и все соблазны. Конечно, он сможет, думал он, как и младший сын, достать живую воду и, окропив ею камни, тысячу лет стоявшие мертвыми глыбами, вернуть их к жизни. Он превратит их в горячих и деятельных людей. Как много еще в мире душ, которые тысячи лет ожидают такого дня и возлагают на тот день свои надежды, — душ омертвелых, застывших, раздавленных, очерствевших, потерявших способность говорить, но еще умеющих двигаться и ощущать, сохранивших свое тепло. Каждый камень скрывает в себе несчастное существо, имеющее свою душу, и он, Ни Цзао, непременно спасет всех, он поможет им. Он сделает все, что в его силах, чтобы они смогли услышать песнь золотой птицы, напоминающую пение бессмертных. А что, если в поисках живой воды, необходимой для спасения каменных глыб, он потерпит поражение, если он не сможет оживить других и сам превратится в холодный, бесчувственный камень? Что ж, главное не сдаваться, не трусить в поисках живой воды, и тогда в один прекрасный день он обязательно ее отыщет и освободит от чар всех окаменевших, включая и самого себя, и всех своих родных.
|
|
Подобные переживания для мальчика оказались непосильными. Его маленькое щуплое тельце не вмещало громадность всех дум и чувств. Стоило порасспросить обо всем этом сестру. Во время разговора он вдруг задал ей вопрос:
— Скажи, а ты любишь Китай?
Ни Пин, не замечая в его словах особого смысла, неопределенно кивнула головой.
— Когда я вырасту, я непременно стану патриотом. Я хочу умереть за свою страну! — На глаза Ни Цзао навертываются слезы. — Наша страна очень слабая и бедная! — заключает он.
|
|
Что еще, кроме разговоров и мечтаний о живой воде и золотой птице, ему пока остается? Достав восковой карандаш, он рисует золотую птицу такой, как он ее себе представляет, но она у него не получается, хотя он истратил множество листов бумаги. Не получился у него даже обычный маленький воробей. Золотая птица на его рисунке напоминает свирепую крысу. Интересно, сможет ли он когда-нибудь нарисовать золотую птицу как живую, такую, чтобы она смогла петь и летать?
Ни Цзао, как и его сестра, тоже ходит на храмовые представления. Очень любит он смотреть на акробатов, вот только они слишком много разговаривают и мало показывают, все болтают и болтают — слова из них льются нескончаемым потоком. В какой-то момент ему кажется, что вот сейчас-то циркач и покажет свои трюки. Ничего подобного. И ему снова приходится ждать неизвестно сколько времени, а тот все мелет языком.
Наконец-то один из них делает несколько ловких движений, которые вызывают у Ни Цзао восхищение. Возвратившись домой, он забирается на кровать и старается сделать то, что увидел у циркача. Попытка следует за попыткой, но вдруг он чувствует, что голова стала вдруг странно тяжелой, а ноги — легкими, и он летит на пол головой вниз. В результате — все лицо в ссадинах и ушибах. «Все от плохого питания! — вздыхает отец. — Его пища недостаточно калорийная, а потому кровообращение в голове недостаточное, вот он и не держится на ногах! Такова уж жизнь у наших детей: они дурно питаются, ходят плохо одетые! Разве это не преступление?! Самое настоящее преступление!»
Ни Учэн взволнован, он пылает благородным гневом. Но Ни Цзао с ним не согласен, он внутренне протестует, он негодует. Он ведь человек, а не какая-то кошка или собака. Зачем при нем обсуждать его недостатки? Ну упал и упал. При чем здесь питание? Да и где его взять — это обильное питание? Если уж я разодрал свое лицо, так лучше достань пузырек с лекарством, залепи ссадины пластырем. А если нет лекарств, то по крайней мере приласкай меня, погладь по головке, как это делает мама. Больше мне ничего не нужно. «Глажу волосики, ты не пугайся. Глажу я спинку, а ты испугался!» Когда мама его ласкает, она всегда поет эту детскую песенку. А отец ничего этого не знает и не умеет. Он все только преувеличивает да кричит о чужих преступлениях! А все это ерунда! Какой прок от его причитаний? Они только портят настроение — не только самому отцу, но и всем другим, кто слышит его стоны!
После своего падения Ни Цзао два вечера не готовил уроки и ничего не читал, зато внимательно рассматривал доску с изречениями, которую очень ценит папа. Она как Небесная книга: смотришь в нее и не понимаешь ни единого иероглифа. К примеру, вот этот чудной знак — как его трудно изобразить! Что он означает? От таких сложнющих иероглифов можно просто одуреть! Или вот этот: что обозначает эта «птица»? Наверное, это всего-навсего другое начертание знака «курица». Но если это курица, то ничего заумного здесь вроде и нет!
— В этом и есть цель знаний! — объясняет отец. — Иными словами, если какому-то человеку суждено быть умным, значит, он будет умным; а если ему определено быть дурнем, то он так и останется дураком!
Такое объяснение непонятно не только мальчику, но, по всей вероятности, и самому отцу.
Ни Учэн раза два водил сына на храмовые праздники. Первый раз они пошли в храм Великой милости — Гуанцзисы; второй раз посетили пятибашенный храм Утасы, расположенный за городом. В пятибашенном храме растет бамбук, который остается зеленым даже зимой. Когда они вернулись домой, отец рассказал сыну, как надо правильно сидеть в созерцательном молчании, дабы «все пять сердец устремились в небо». Прежде всего надо поджать под себя ноги. Ни Учэн скрючил ноги, но скоро почувствовал, что конечности затекли, онемели и сидеть дольше в таком положении он не в состоянии. В позе созерцательного сидения есть что-то таинственное. Мальчику кажется, что такое сидение обеспечивает сверхъестественную демоническую силу, способную дать человеку освобождение.
Но тогда он совершенно не понимает отца…
То была самая мирная зима в семье, единственная тихая и спокойная пора, которая сохранилась в памяти Ни Цзао. Это был единственный период его жизни, когда он жил вместе с отцом. Целыми днями отец что-то переводил, роясь в словаре. Порой он ложился очень поздно, когда Ни Цзао уже спал. Иногда среди ночи мальчик, поднявшись с постели, чтобы помочиться, видел отца, листавшего у лампы словарь. Наконец после Нового года отец нашел себе работу — почасовые уроки в средней школе. Свою ежемесячную зарплату он приносил теперь матери, поэтому в доме царила атмосфера радости и счастья, несмотря на ежедневные ссоры родителей (порой случавшиеся по нескольку раз в день), нередко возникавшие из-за Ни Цзао.
— Нельзя чавкать во время еды! — делал замечание отец, когда Ни Цзао ел с особым аппетитом.
— Мальчик любит поесть! — защищала сына мать и, показывая пример, начинала чавкать сама.
— Дурная привычка! — бросал отец.
«Будто у тебя самого хорошие привычки!» — думал про себя мальчик. Замечания отца портили ему аппетит. А на столе и без того не было ничего вкусного!
Вдруг Ни Учэн, который в тот момент заглатывал очередной кусок, издал странный звук.
— Ага! Ты тоже чавкаешь! — обрадовался Ни Цзао.
— Никогда не тычь в человека пальцем! — последовало замечание отца.
— Ты сам во время разговора постоянно указываешь пальцем! — возразила мама, разоблачая отца.
Отец решил было рассердиться, но в этот момент ему на глаза попалась каллиграфическая надпись Чжэн Баньцяо, которая заставила его смириться с упреком жены. Он лишь насупил брови.
Однажды, возвратившись из школы, Ни Цзао подошел к печке, намереваясь погреть озябшие, покрасневшие от холода руки.
— Нынче погода такая холодная, что я чуть не отморозил руки! — пожаловался он.
— Никогда не грей руки! — заметил отец и принялся высокопарно разъяснять: — Разве это холод? Вот в Хэйлунцзяне или в Сибири — там действительно холод. А есть еще Северный полюс! Между прочим, за Полярным кругом живет народ, который зовется эскимосы. Так вот, дома у них сделаны изо льда. Все передовые страны каждый год посылают на Северный полюс исследовательские экспедиции… В общем, дети не должны бояться холода.
«Белиберда какая-то!» — сделал вывод Ни Цзао.
— К чему ты все это говоришь? — вмешалась мать. — Ты, отец, лучше не разговорами занимался бы, а справил сыну ватную куртку, или шерстяную кофту, или, наконец, шлем как у летчиков, или теплую обувь! Посмотри на мальчика, какой у него вид! А ты болтаешь про Северный полюс! Сам-то ты можешь туда пойти? Ведь ты не переносишь холода. Я намедни бросила в печку угля меньше обычного, чтобы немножко сэкономить денег, так ты сразу же рассердился, а между тем советуешь, чтобы кто-то другой ехал на полюс!
— Какая темнота! С головы до ног — сплошная темень! — тихо, почти про себя проговорил Ни Учэн. — Идиотизм! — Но это слово он произнес уже едва слышно.
В свободное время Ни Учэн нередко заставлял детей стоять перед ним столбом или прохаживаться, чтобы он смог определить, достаточно ли прямо сын держит спину, не опущены ли плечи, не искривлены ли ноги, не гнут ли дети ноги в коленях во время движения.
Дети всем сердцем ненавидели эти «приступы внимания» со стороны отца, чувствуя в них для себя что-то постыдное. Иногда Ни Цзао одолевали сомнения: а хорошо ли, что между родителями установился мир. Когда отец и мать находились в ссоре и отец не приходил домой (а если и приходил, то дети по приказу матери избегали с ним встречи), дети чувствовали себя гораздо свободнее, чем сейчас.
А эти высокопарные рассуждения об идеалах и высоких материях, во время которых Ни Цзао должен повторять: «Дядюшка Ван… дядюшка Чжанъи…», или постоянно говорить «спасибо», «извините», «до свидания», или слушать: «Такое-то слово употреблено неверно», «Такая-то новость хотя и интересна, но не заслуживает доверия!..». Зимой во время сна надо обязательно открывать окно; в хорошую погоду необходимо выходить из дому и принимать солнечные ванны. Когда читаешь книгу, не загибай страницу; если с кем-то встретишься, даже с незнакомым тебе человеком, надо непременно изобразить на лице улыбку, а увидев знакомого, следует справиться о его здоровье. Участвуя в разных конкурсах на лучшее выступление, важно показать, что ты не только хорошо учишься, но прежде всего, что ты юноша, способный к решительным действиям. И еще: тебе надо побольше выучить песен, научиться играть хотя бы на одном музыкальном инструменте, уметь рисовать, ваять; самому делать разные вещи, вроде волшебного фонаря или каких-то других изделий культурного обихода. Но особенно важно научиться танцевать, ездить на велосипеде и водить машину… Эти нудные всепроникающие слова, вроде «нужно», «важно», «необходимо», походили на путы, связывали каждое движение брата и сестры. Были и такие «надо» и «необходимо», которые ничего общего не имели с реальной действительностью. Одним словом, отцовская педагогика стала для детей сущим адом, а выслушивать его сентенции было истинным наказанием.
«У вашего отца психическое заболевание!» Это критическое замечание матери, похожее на заключение врача, было не только метким, но и своевременным. «Не обращайте на него внимания!» — добавила она, и дети остались очень довольны этим советом.
По мере того как затягивалось пребывание Ни Учэна дома, его любовь к детям все больше росла, а вместе с нею росло и его внимание, поэтому очень скоро он обнаружил в детях множество недостатков, которые, конечно, сильно его огорчали. В беседе со своими приятелями отец уже давно высказал мысль о том, что спасение Китая надо начинать именно с детей. Учить детей с семи или шести, даже с пяти лет — это слишком поздно!.. Чем больше он любил детей и заботился о них, тем больше он старался чему-то их научить, однако все его стремления встречали все большее противодействие со стороны детей, которым это нравилось все меньше и меньше.
Ни Цзао обратил свое воображение и пыл на книги. В трех проулках от них находился небольшой дворик, в котором располагался «Дом просвещения народных масс», куда Ни Цзао как-то привел после уроков старший приятель. Едва мальчик переступил порог читальни, как услышал строгий голос женщины средних лет с худым желтым лицом, лишенным пудры и румян, сидящей за столом перед стеллажами с книгами.
— Маленьким детям сюда нельзя!
Сердце Ни Цзао екнуло и сильно застучало. Лицо, уши залила краска.
— Он пришел почитать, — сказал взрослый мальчик.
— У нас для маленьких книг нет! — отрезала женщина.
— А мне и не нужно для маленьких, — возмутился Ни Цзао.
Взрослый мальчик научил его пользоваться каталогом, от которого исходил запах старой, слежавшейся бумаги. За один раз можно было взять две книги. Ни Цзао заказал «Сочинения Бинсинь» и сборник детских рассказов Е Шэнтао под названием «Соломенный человек».
Женщина недоверчиво взглянула на маленького читателя и без особой охоты сняла с полки книги. Так, под строгим и бдительным оком библиотекаря, Ни Цзао впервые в своей жизни взял библиотечные книги. «Она, наверное, считает, что я пришел сюда красть! — подумал он. — Вот и следит, чтобы я не удрал».
Мальчик принялся за чтение, но сидел как на иголках. До чего же много в книге незнакомых знаков!
Действительно, многих иероглифов он не знал, но все же большая часть знаков была ему известна. Значит, с помощью известных ему слов, он сможет догадаться, что означают иероглифы, которых он еще не знает. И все же он решил сначала спросить взрослого приятеля, и — о радость! — ответ приятеля совпал с предположениями Ни Цзао. Это еще больше подстегнуло интерес мальчика к чтению. Однако пока он еще не был уверен, все ли он понял из прочитанного. Книги притягивали к себе. Они будили его чувства. Мальчик тихо шептал, читая фразу за фразой, и проникался неизъяснимым уважением к прекрасным словам и их чудесному смыслу. Он с головой погрузился в мир книги и уже не обращал внимания на строгое, недоверчивое око библиотекарши, которая на самом деле уже значительно потеплела и подобрела. В зал вошел старик в круглых очках, тоже работавший в библиотеке. Женщина, показав на Ни Цзао, с улыбкой что-то шепнула на ухо старику, и тот, рассмеявшись, закивал головой, наблюдая за мальчиком.
В эту зиму Ни Цзао стал постоянным читателем «Дома просвещения». Сотрудники, старик и пожилая женщина, уже хорошо знали мальчика. Порой на улице ревел северный ветер, небо затягивалось черными, как тушь, тучами. Огонь в печурке еле горел. Некоторые читатели, поспешно вернув книгу, торопились домой. Но Ни Цзао упорно сидел до самого конца, до закрытия библиотеки. Окоченевший, он то и дело хлюпал носом, но не уходил. Иногда оба библиотекаря вместе убеждали его, чтобы он нынче шел домой пораньше, и в конце концов до него доходил смысл их слов: если он не уйдет, они вынуждены будут оставаться вместе с ним в библиотеке. Делать нечего, он неохотно возвращал книгу, будто боялся с нею расстаться. Он покидал эту захудалую читальню, а его сердце оставалось там, вместе с книгами.
Ни Цзао читал повествования о рыцарях и исторические сказания вроде «Семи храбрых и пяти справедливых» и «Пяти малых справедливых»[126], однако особого впечатления они на него не произвели, но зато ему очень понравилась трогательная история Бай Юя о добре и зле, в которой фигурировал герой по прозванию Маленький Белый Дракон. История называлась «Двенадцать золотых дротиков». Заинтересовали его и другие книжки, к примеру книга Чжэн Чжэньиня[127]под названием «Князь Орлиный коготь» из серии «Рассказов о ловком ударе». В этих повествованиях его привлекали описания разнообразных упражнений вроде «Облегченного деяния» или приема под названием «Из засохшей земли выбивается лук». В книжке об этих трюках говорилось так: «Его тело в прыжке устремилось вверх, при этом правой ногой он коснулся левой ноги, потом снова взмыл вверх, но сейчас его левая нога коснулась правой. И еще один прыжок подбросил его к самому потолку. Потом он взлетел на крышу башни и на вершину утеса». Ни Цзао очень заинтересовал этот «тройной прыжок», в результате которого человек как бы зависал над землей, и мальчик несколько раз попытался его воспроизвести, но безуспешно, и тогда, глубоко вздохнув, он попытался сделать еще один прыжок, при этом одной ногой касаясь другой, но это ему также не удалось, и он упал на пол. Ни Цзао признался маме в своих походах в «Дом просвещения народных масс», и на ее лице, обычно скорбном, появилась радостная улыбка. Молодчина! Хороший мальчик, умненький! Из тебя выйдет толк! Непрерывный поток одобрительных восклицаний. Но мать и предостерегала его: «Не переутомляйся!» Тетя, причислявшая себя к разряду любителей книги, обрадовалась еще больше матери. Обычно она брала почитать книжки у уличного торговца, предварительно заплатив ему мелкую монету. «Я читаю главным образом развлекательные книжки!» — признавалась она, после чего следовало древнее изречение: «Читая, порвал десять тысяч цзюаней[128], кисть опустит — рождается дух неземной». Затем следовали другие изречения из канонов и классиков: «Читает он три Танских стиха, но сам сочинять не умеет»; «Когда книги очень нужны, их всегда кажется мало; если дело не сделано, оно кажется очень простым»; «Честность и верность передаются в семье; стихи и предания живут в веках»; «Лучше иметь небольшое искусство, чем тысячу цинов доброй земли». Затем тетя начинала рассказывать о трудностях учения, и весь монолог заканчивался ее знаменитым восклицанием: «Вот так-то, вот так-то!»
Сестра относилась к книжному увлечению брата неодобрительно и даже с каким-то страхом.
— Ты еще маленький, а книг читаешь слишком много. У тебя лопнет голова и вытекут мозги.
Услышав неприятные слова, брат лез в драку, но тут вмешивалась мать, которая делала дочери выговор.
Новость о том, что сын увлекся чтением, повергла отца в уныние. «Ни Цзао, ведь у тебя совсем нет детства!» — так обычно он начинал свои нотации.
— Для тебя пора чтения книг еще не пришла. Тебе надо учиться и играть. Понятно? Знаешь, что говорил Бэкон, Дидро, Уильям Джеймс и Дьюи? Они постоянно подчеркивали, что игры являются священным правом ребенка. Детство без игр — о, как это удручающе скучно! Как тоскливо! Тебе что-то непонятно? Ну конечно, ты все хорошо понимаешь. Скажу тебе, что эту проблему изучали многие мужи, потому что в ней кроется одна из бед человеческого рода, может быть, самая главная беда. Но я обращал твое внимание на это с раннего детства, постоянно тебе твердил: «Летом в дневные часы все должны спать!» А ты отказывался, причем не только не спал, но и не играл. У тебя даже не было приятелей, с которыми ты мог играть. Ты не знаешь, чем заняться, ты об этом даже не задумываешься, тебе все безразлично, тебя ничего не интересует, тебе некуда идти. Вот это и есть скука! Скука детства!..
Между тем детство — это самые драгоценные годы в человеческой жизни, а дети — это цветы человечества. Детство непременно должно быть светлым, радостным, интересным, насыщенным — таким, чтобы перед глазами всегда все сверкало, кружилось. Дети должны иметь много игрушек, не только глиняных человечков или стрекоз, сделанных из бамбука, но разнообразных двигающихся игрушек: пароходов, паровозов, аэропланов. Очень неплохо иметь воздушный шар, наполненный водородом, могущий долететь до самых небес. Или еще лучше приобрести большой воздушный шар, который может поднять вверх тебя самого. Мальчикам положено играть с пистолетом, ружьем, автоматом, которые не только производят шум, но и стреляют огнем. Неплохо, если ребенок имеет какое-то животное. Скажем, полезно разводить тутовых шелкопрядов, но можно держать и мышей или кроликов, даже оленей и лошадей. Вообще говоря, хорошо, если человек умеет с детства скакать на лошади. У детей должна быть своя ферма для скота или место для игр, где они могут играть в шахматы, в мяч. У них может быть свой дом чудес. Должен тебе сказать, что существуют разные орудия для тренировки тела: скажем, диск для метания или спортивные кольца, шведская стенка и обыкновенный канат для лазания. У детей должны быть свои средства передвижения, например поезд или трамвай, которыми управляют сами дети и пассажирами являются тоже дети. А для нас, думается мне, самым главным приобретением была бы моторная лодка или, еще лучше, парусная яхта, на которой мы смогли бы доплыть до моря. На худой конец можно иметь и резиновую лодку, которую в любой момент можно надуть. Понятно, тебе в этом случае придется научиться плавать и грести двумя веслами. Словом, у детей должно быть свое государство, в котором выбирается президент, где есть своя сухопутная армия, воздушный и морской флот, свои форумы, парки, дворцы для торжественных церемоний, экипажи, паровозы, автомашины, самолеты, пароходы. На площадях играют детские оркестры. В общем, дети останутся детьми лишь в том случае, если у них будет свой мир, если у них будет детство. Когда-то Лу Синь говорил: «Спасите детей!» А как их спасти? Надо просто передать весь мир в руки детей, то есть отдать его детям. Мир принадлежит именно вам… А что, к примеру, есть у тебя? Детки мои, что у вас есть? У вас даже нет черепички от того мира, о котором я вам здесь только что рассказывал. Поэтому Пин-эр ходит к Белой ступе, чтобы посмотреть пьеску о «Чудовище-колдуне», а ты, мой мальчик, в черт-те какой библиотеке читаешь неподходящие для детей книжки. А ведь детские книги должны быть яркими, красочными, они должны быть красиво изданы, иметь прекрасные иллюстрации и хороший, интересный текст. Тексты должны быть снабжены музыкой на патефонной пластинке. Как, вы даже не знаете, что такое патефонная пластинка? Ну хорошо, а патефон-то вы видели? Не видели? Как же вам тогда объяснить? Ну словом, детская книга должна быть сладкой, как торт. Съел кусочек, и хочется съесть еще и еще. В каждом цивилизованном государстве должно существовать понятие: «Все во имя детей». Там, где это понятие отсутствует, жизнь детей невероятно уныла. Мое детство в Мэнгуаньтунь и Таоцунь было ужасным. Невероятная тоска!
Голос Ни Учэна дрожал от душивших его слез. Отец почти задыхался. Его рот кривился, на лицо было невозможно смотреть. Сняв очки, он тыльной стороной руки вытирал слезы, выступившие на глазах, но так и не остановил потока слез.
Ни Цзао недоумевал: отчего отец так разволновался? Но потом догадался, вернее, почувствовал, что отец очень его любит. Он поверил в искренность отцовского чувства, а еще он узнал о прекрасных грезах отца, не имевших ничего общего с их жизнью. Многих его слов он просто не расслышал, но все равно они, словно острой иглой, кололи его — впивались шипами в самое сердце, разрывая душу. Неужели в самом деле так печальна их жизнь — его с отцом, мамы, сестры, тети, бабушки, многих друзей или соседей, других семей? Действительно, он и сам ощущал скуку долгих душных дней лета. Мечты отца помогли ему еще лучше понять всю тяжесть тоскливого бытия. Мальчик никогда в своей жизни не видел белой яхты и даже не представлял, как она выглядит. Как-то на уроке рисования он попытался изобразить яхту с парусом, нарисовал и солнце, несколькими линиями изобразил волны, как рисуют все дети. Белая яхта ему очень понравилась, он только пожалел, что у него ее нет. Но все же, если то, что сказал отец, шло от чистой души и вполне искренне, то зачем он это сказал? Хочет ли он уберечь его детство или, наоборот, пытается разрушить, исковеркать? Действительно ли он переживает за детей или только исторгает свою собственную боль, распространяя ее вокруг себя, как инфекцию? Имеют ли смысл или пользу его высокопарные слова, полные возмущения и трагизма, содержащие жалобу на Небо и людей? Способны ли они помочь, улучшить человеческую судьбу, изменить жизнь детей? Если какой-то человек действительно любит детей, то вряд ли ему стоит впадать в истерику перед маленьким мальчишкой… А эта белая яхта! Разве он сам строит ее — этот корабль для нового поколения людей? Ни Цзао вспомнил, когда отец в тот вечер ужинал в европейском ресторане вместе со смазливой дамочкой, он, Ни Цзао, испытал невероятную скуку. Виной всему был его отец, разве не так? Но тогда кто же он — его отец: любящий родитель или злой дух, мудрец или сумасшедший? А вот теперь этот большой мужчина плачет, наверное потому, что жалеет самого себя, плачет очень жалостливо, некрасиво. Мальчик, не выдержав, начинает рыдать вместе с отцом.
Вполне возможно, что тогда в детстве мысли Ни Цзао не имели такой определенности и ясности, как потом, и он еще не мог в то время определить своего отношения к подобному проявлению родительских чувств. Вероятно, ему еще трудно было произнести нужные слова или выразить какие-то сложные понятия. Он их просто не знал. Но растерянность и смущение, которые он тогда испытал, были столь глубокими и впечатляющими, что впоследствии он хорошо помнил это свое состояние — даже спустя несколько десятилетий и даже после смерти отца. Возвращаясь в своей памяти к этой сцене, Ни Цзао вспоминал и отчетливо представлял, что в тот день он действительно сильно переживал, видя страдания отца по поводу несчастливого «детства». Сердце мальчика саднило, будто в груди у него была незаживающая рана.
— Не плачь, не плачь! — стал успокаивать его отец. — Давай лучше вместе поиграем. Я сейчас свободен от дел, и мне хочется с тобой поиграть. Залезай на меня, как на лошадь, можешь даже хлестать плеткой и понукать. Или давай устроим соревнование по боксу. Я буду только защищаться, атаковать не стану. При каждом удачном ударе я буду выставлять мизинец, это значит — я проиграл. Или делай на коне кувырки, а я буду тебя страховать. А может быть, нам сыграть в мяч? Правда, я не умею, но ты меня научишь. Да? Будешь моим учителем…
Ни Цзао выбрал бокс. Удар следовал за ударом, отцу пришлось несколько раз поднимать мизинец. Ни Цзао бесновался, визжал, хохотал. Он был счастлив, что в боксерском поединке ему удалось одержать несколько побед подряд.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
После Нового года из деревни приехали главные арендаторы Чжан Чжиэнь и Ли Ляньцзя. Остановившись в маленькой гостинице за Передними воротами, они тут же навестили «почтенную» бабушку, как они уважительно называли госпожу Чжао, поднеся ей в подарок полмешка крупных фиников, полмешка зеленых бобов и немного бобов других сортов, четыре небольшие корзины с сушеными овощами, два блюда ярко-красной колбасы и небольшую сумму денег — арендная плата, которую им удалось собрать, а также деньги за перепродажу. От себя Чжан и Ли поднесли хозяйке местный гостинец: «постный окорок», приготовленный в основном из корок бобового сыра и нашпигованный специями, по виду и впрямь очень напоминающий настоящий окорок, но на самом деле сделанный вовсе не из мяса. Изготовлением этого блюда семья Ли славилась на протяжении более двухсот лет. Особенно любила его Цзинчжэнь, поэтому этот подарок в основном и предназначался для «старшей тетушки», как ее почтительно величали деревенские гости. А еще они принесли с собой горшочек грушевого повидла, сваренного из особого сорта местных груш — «рассыпчатых», которые, едва упав на землю, тут же раскалывались на кусочки. В конце осени из «рассыпчатых» груш с добавлением кускового сахара местные жители варили фруктовую патоку, густую, как мед. Деревенские верили, что «грушевое повидло» обладает целебными свойствами и, как средство от кашля, помогает удалению мокроты, словом, способствует смягчению в легких. Госпожа Чжао зимой нередко страдала от болей в сердце, ее душил частый кашель, мокрота. Зная про ее недуг, деревенские привезли целебное зелье, чтобы тем самым выразить свое особое расположение. Встреча «хозяев» и «слуг» вылилась в долгие взаимные сетования, причем обе женщины тотчас сообщили гостям, что жить в Пекине стало невмоготу, что им срочно требуются деньги на расходы, что смотреть вполглаза на свое деревенское хозяйство они больше не могут, а относиться к своим делам спустя рукава они не станут. Чжан и Ли начали оправдываться: последний год, мол, был недобрый: война да лихолетье, то японцы со своим налогом на зерно, то Восьмая армия хозяйничает. Мысли у нас, деревенских, вконец перепутались, на душе стало неспокойно. А однажды туфэи увели заложником деревенского богача господина Ся — теперь требуют за него выкуп. Сын отправил им три тысячи даянов наличными, но разбойники не сдержали слова и удавили несчастного веревкой. А недавно по весне грянула засуха, а потом вдруг разразилось наводнение. В праздник Начала лета невесть откуда прилетела саранча, а после летнего солнцестояния несколько раз обрушивался град. В общем, у всех деревенских сейчас пустые котлы, и бедствуют они люто. Как говорится: «На троих одни штаны, на пятерых — одно одеяло». Горе, беда — трудно выразить словами. Уж мы и в храм Большого Будды ходили на моленье, и богиню Гуаньинь из обители «Луна в воде» просили о заступничестве — ничего не помогает. А деньги да гостинцы мы, само собой, принесли, потому что очень почитаем госпожу за ее доброту и справедливость и помним добродетели покойного господина. Только, чтобы добыть эти деньги, им пришлось, как говорится, ноги истоптать, язык в уговорах сломать. Действовали всеми правдами и неправдами, даже кое-кого пришлось припугнуть, словом, добыли они эти деньги с большим трудом — можно сказать, выдрали из зубов. Потом хозяева и гости повторили то, о чем они уже толковали несколько раз, а затем «старшая тетушка», Цзинчжэнь, напекла гостям лепешек и угостила вином, под которое пришлось нарезать немного «постного окорока» и красной колбасы. На столе появилось особое блюдо, приготовленное Цзинчжэнь на скорую руку, — креветочные лепешки с соей, сделанные из мелких панцирных животных вроде креветок и крабов, а также мелкой рыбы. Все это размельчалось в порошок и затем заливалось соевым соусом, превращаясь в массу синеватого цвета, издающую острый запах гнили. Дабы предохранить блюдо от дальнейшего гниения, в него клалось большое количество сои, отчего креветочная масса становилась невероятно соленой. Это блюдо, отличавшееся крайней дешевизной, пользовалось в сороковые годы широким спросом среди пекинского населения, поскольку вполне соответствовало вкусу тех, кто любил рыбу, но кому она не доставалась. Однако не так-то приятно есть эту соленую, дурно пахнущую массу, поэтому Цзинчжэнь прибегла к ее переработке. Она добавила в креветочную массу немного муки и сделала лепешки, которые отправила на горячую сковороду, залитую маслом. Через некоторое время после обжаривания получились лепешки коричневато-желтого цвета с лиловым оттенком. Нельзя сказать, что это блюдо отличалось особо тонкими вкусовыми качествами, но оно обладало каким-то особым запахом, в котором аромат жареных лепешек сочетался с гнилостной вонью. Но сердце Цзинчжэнь наполнялось радостью, когда она ощущала запах креветочных лепешек, не говоря уж о том истинном блаженстве, которое она испытывала, готовя свое блюдо.