— Ты пялишься на меня, — произносит она.
— Ага...
— Я чувствую себя неловко.
— Ты заводишь меня.
Её рот раскрывается.
— Это инстинкты, Герцогиня! Ты в обтягивающем черном платье, и я знаю, как хорошо быть в тебе.
Ее лицо становится еще более удивленным, чем секунду назад. Она разворачивается, чтобы уйти, но я ловлю её и притягиваю к себе.
— Ты надела это платье только потому, что тебе оно нравится. Вся эта одежда — не для того, чтобы привлечь мужчин — ты их ненавидишь. Но это все равно происходит, потому что у тебя просто невероятное тело. Ты идешь, а твои бедра покачиваются из стороны в сторону, но ты так делаешь не для того, чтобы привлечь внимание, а просто так движешься, но все смотрят. Все. А когда ты слушаешь, как люди говорят, ты неосознанно кусаешь нижнюю губу и проводишь по ней зубами. А когда за ужином допиваешь вино, то играешь с ножкой бокала. Водишь пальцами вверх и вниз. Ты сексуальна, хотя сама этого не понимаешь. От чего становишься ещё сексуальнее. Так что прости, если у меня проскальзывают грязные мысли. Я просто очарован тобой, как и остальные.
Она кивает, тяжело дыша. Я отпускаю её и веду к нашему минивэну.
Она не растеряла свой детский трепет. И когда видит что-то, чего не видела раньше, то становится зачарованной: приоткрытые губы, распахнутые глаза.
Мы входим в большое фойе ресторана, держась за мизинцы, и она замолкает. Слева от нас стоит администратор, перед нами два этажа из красного дерева, декорированные зеркалами в позолоченных рамах. Из просторного помещения можно попасть в разные комнаты, и она озирается, чтобы все рассмотреть. В освещении они используют красные лампочки. Все сияет красным светом. Комната напоминает мне о давних временах и сексе.
— Дрейк, — говорю я высокой блондинке, стоящей за стойкой. Она улыбается, кивает и ищет мою бронь.
Оливия отпускает мой мизинец и берет за руку. Интересно, боится ли она.
Я наклоняюсь к её уху.
— Все нормально, любимая?
Она кивает.
— Выглядит как красная комната боли, — объясняет она.
Я раскрываю рот. Моя маленькая ханжа расширила горизонты чтения. Я давлюсь смешком, и несколько людей оглядываются на нас. Мои глаза прищурены.
— Ты читала «Пятьдесят оттенков серого»? — тихо спрашиваю я. Она краснеет. Поразительно, что она на это способна!
— Все её читали, — отвечает она отстраненно. Затем смотрит на меня большими глазами. — А ты?
— Мне было интересно узнать, из-за чего такая шумиха.
Она быстро-быстро хлопает ресницами.
— Подцепил оттуда новые навыки? — интересуется она, не глядя на меня.
Я сжимаю её руку.
— Если хочешь, можешь проверить сама.
Она отворачивается, сжав губы, ужасно смущенная.
— Калеб Дрейк, — говорит администратор, прерывая наш шепот. — Пройдемте за мной.
Мы следуем за ней через дверь в задней части комнаты. Проходим по тусклым коридорам, пока не попадаем в другую красную комнату: красные стулья, красные стены, красный ковер. Скатерти, к счастью, белые, прерывают бесконечность красного. Сначала садится Оливия, потом я.
Через мгновение у нашего столика появляется официант. Я изучаю её лицо, пока она разглядывает винную карту размером со словарь. Через несколько секунд на её лице появляется шок, и я говорю:
— Бутылку «Бертани Амароне делла Вальполичелла» две тысячи первого года.
Оливия сканирует меню. Я знаю, что она пытается найти цену. Официант кивает мне в знак согласия.
— Редкий выбор, — говорит он.— Выдержанное, как минимум, два года, «Бертани…» родом из Италии. Виноград растет на земле, в которой много вулканического известняка. Виноград высушивают, пока он не превратится в изюм, в результате чего получается сухое вино с высоким содержанием алкоголя.
Когда он отходит от нашего столика, я улыбаюсь ей.
— Я уже переспала с тобой, так что совсем не обязательно заказывать самое дорогое вино в меню, чтобы впечатлить меня.
Я ухмыляюсь.
— Герцогиня, цена самого дорого вина в этом меню состоит из шести цифр. Я заказал то, что люблю.
Она прикусывает верхнюю губу и откидывается в кресле.
— В чем дело?
— Я всегда хотела этого — ходить по ресторанам, где выращивают собственных коров и пробовать вино из хороших погребов. Но чувствую себя здесь неуверенно, всё напоминает мне о том, что я просто бедный белый отброс общества с хорошей работой.
Я касаюсь её руки.
— Если не принимать во внимание твой грязный рот, то ты самая потрясающая девушка, которую я когда-либо встречал.
Она слабо улыбается, словно не верит мне. Это нормально. Я проведу оставшуюся часть вечности, убеждая её в собственной значимости.
Я заказываю Нью-Йоркский сет. Она ест только филе, потому что думает, что должна так делать.
— Мясо не такое нежное, но более насыщенное. Этот стейк похож на тебя, — говорю я ей.
— Почему ты всегда сравниваешь меня с животными, или обувью, или едой?
— Потому что я вижу мир в разных оттенках Оливии. Я сравниваю их с тобой, а не наоборот.
— Вау, — произносит она, делая глоток вина. — Да ты по уши влюбился.
Я начинаю напевать песню Ашера «You Got it Bad», и она шипит на меня, смущенно оглядываясь вокруг.
— Пение — не твой конек, — улыбается она. — Но если бы ты пел на французском...
— Quand vous dites que vous les aimez, et vous savez vraiment tout ce qui sert à la matière n’ont pas d’importance pas plus, — напеваю я.
Она вздыхает.
— На французском всё звучит гораздо лучше, даже твое пение.
Я смеюсь и играю с её пальцами.
Приносят заказ, и стоит признать, что ничего подобного во Флориде я не пробовал. Она неохотно соглашается, что Нью-Йоркский сет гораздо лучше, чем филе. Окончив ужин, мы идем на экскурсию по кухне и винному погребу.
Наш гид останавливается перед закрытой клеткой, которая напоминает библиотеку винных бутылок. Глаза Оливии увеличиваются, когда гид показывает нам бутылку портвейна, цена которого — двести долларов за тридцать грамм.
— Сплошное наслаждение во рту, — комично произносит он.
Я поднимаю брови. Я стою позади неё, поэтому обнимаю её за талию и шепчу в волосы.
— Хочешь попробовать, Герцогиня? Испытать это наслаждение во рту...
Она отрицательно качает головой, но я киваю нашему гиду.
— Отправьте это в комнату десерта, — распоряжаюсь я.
Она в смущении смотрит на меня.
— Куда?
— Наше путешествие не закончено. Здесь есть отдельная комната, предназначенная для десерта.
По лестнице нас отводят в другую слабоосвещенную часть ресторана. В комнате для десерта сплошной лабиринт, так что не знаю, как мы выберемся отсюда без помощи. Мы проходим мимо дюжины частных стеклянных сфер, за которыми стоят зарезервированные столы. У каждого гостя есть свой пузырек, в котором можно спокойно насладиться десертом. Наш столик на двоих в углу ресторана. Это странное и романтическое место. Оливия выпила два бокала вина и расслабленно улыбается. Когда мы остаемся наедине, она выдает такое, от чего я чуть не подавился водой.
— Как думаешь, мы сможем заняться здесь сексом?
Я ставлю стакан на стол и медленно моргаю.
— Ты пьяна, да?
— Я давно не пила вино, — соглашается она. — Чувствую себя немного беззаботной.
— Секс в публичном месте теперь считается немного беззаботным?
— Я хочу тебя.
Я взрослый мужчина, но мое сердце бешено стучит.
— Нет, — строго отвечаю ей. — Это мой любимый ресторан. Я не хочу, чтобы нас вышвырнули отсюда, потому что ты не можешь подождать час.
— Я не могу подождать час, — выдыхает она, — пожалуйста.
Я стискиваю зубы.
— Ты так делаешь, когда злишься, — говорит она, показывая пальцем на мою челюсть. — Ты злишься?
— Да.
— Почему?
— Потому что я на самом деле хочу пломбир с орешками макадамии.
Она наклоняется вперед, и ее грудь упирается в стол.
— Сильнее, чем меня?
Я встаю и хватаю её за руку, поднимая на ноги.
— Ты можешь сделать это в машине?
Она кивает. Когда мы обходим столик, возвращается официант с нашим дорогим портвейном. Я беру его и отдаю Оливии. Она залпом выпивает. Официант вздрагивает, и я громко смеюсь, протягивая ему мою кредитку.
— Поторопитесь, — говорю я. Он убегает, а я прислоняю её к стене и целую. — В твоем рту было наслаждение?
— Было неплохо, — отвечает она. — Я хочу положить в рот кое-что еще...
— Боже.
Я целую её, чтобы почувствовать вкус. А когда оборачиваюсь, вижу официанта с моей картой. Быстро подписываю счет и вывожу её из ресторана.
После пятнадцати незабываемых минут на заднем сиденье, мы едем в кафе-мороженое и едим наши рожки на душной улице.
— Не сравнится с мороженым в «Джексон…», — говорит она, облизывая запястье, куда упала капля мороженого.
Я ухмыляюсь, пока наблюдаю за движением на улице.
— Как думаешь, нам когда-нибудь это надоест?
Мы покупаем другие рожки. Она заказала вишневое мороженое с шоколадной крошкой, я сделал выбор в пользу того, что с арахисовым маслом. Наблюдаю, как она ест. У нее такой сексуальный вид: румяная кожа, растрепанные волосы. Я устал, но с легкостью повторил бы наше безумие.
— Сильно в этом сомневаюсь, Герцогиня.
— Почему?
— Зависимость, — просто отвечаю я. — Она может охватить всю жизнь, если её не лечить.
— И какое же лекарство?
— Меня это не волнует.
— Меня тоже, — говорит она, выбрасывая недоеденный рожок в мусорку и вытирая руки о платье.
— Пойдем. В нашем номере есть джакузи.
Меня не нужно просить дважды.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Прошлое
Через четыре месяца после того, как Лию оправдали, я подал на развод. В ту самую минуту, когда принял это решение, я почувствовал, как огромный груз свалился с моих плеч. Я не совсем верил в развод, но и продолжать то, что тебя убивает, тоже не было смысла. Бывает, ты настолько облажаешься в жизни, что ничего не остается, кроме как раскланяться перед своими ошибками. Они победили. Смирись... двигайся дальше. Лия думала, что была счастлива со мной, но как я мог сделать кого-то счастливым, когда был мертв внутри? Она даже не знала настоящего меня. Это как лунатизм — быть женатым на том, кого не любишь. Ты пытаешься заполнить себя положительными вещами: покупкой дома, поездкой на каникулы, мастер-классами по кулинарии, чем угодно, чтобы связать себя с человеком, с которым должен был быть связан задолго до того, как сказал «я согласен». Все это было пустым. Борьбой за то, чего никогда не было. Я совершил много ошибок, женившись на ней. Пришло время двигаться дальше. Я подписал бумаги.
Оливия
Это была моя первая мысль.
Тернер
Это была моя вторая мысль.
Ублюдок
Это была моя третья мысль. Затем я сложил их в одно предложение: Этот ублюдок Тернер собирается жениться на Оливии!
Сколько у меня было времени? Она все ещё любила меня? Могла ли она простить меня? Если бы я смог увезти её подальше от этого ублюдка, получилось бы у нас построить что-то вместе на старом пепелище? Мысли об этом доводили меня до сумасшествия, до безумия. Что бы она сказала, если бы знала, что я солгал об амнезии? Мы так много врали, грешили друг перед другом и перед всеми, кто вставал на нашем пути. Однажды я пытался ей сказать. Это было во время судебного процесса. Я пораньше пришел в зал суда, чтобы застать её одну. Она была одета в мой любимый оттенок синего — аэропортно-синий. Был ее день рождения.
— С Днем рождения.
Она взглянула на меня. Мое сердце ушло в пятки, как и каждый раз, когда она на меня смотрела.
— Удивлена, что ты помнишь.
— Почему это?
— Ой, ведь ты забыл множество ужасных вещей, случившихся за прошлый год.
Я слегка улыбнулся её подколу.
— Я никогда не забывал тебя...
И почувствовал прилив адреналина. Вот оно — сейчас я все расскажу. Затем в зал вошел прокурор. Правда подождет.
Я выехал из дома, в котором жил с Оливией, и вернулся в квартиру. Мерил шагами пространство. Пил виски. И ждал.
Ждал чего? Что она вернется ко мне? Что сам поеду к ней? Я ждал, потому что был трусом. Вот какой была правда.
Я подошел к комоду с носками, небезызвестному хранителю обручальных колец и других памятных вещиц, и провел пальцами по дну ящика. В ту минуту, когда я нашел, что искал, на меня нахлынули воспоминания. Я провел большим пальцем по ребру «поцелуйного» пенни. Я смотрел на него целую минуту, проигрывая в голове все моменты, когда с помощью монеты выигрывал поцелуи. Он был трюком, который однажды сработал, но теперь значил для меня гораздо больше.
Я надел кроссовки и пошел на пробежку. Бег помогал мне думать. Когда я свернул к пляжу, то увидел маму с дочкой, которые шли, держась за руки. Я улыбнулся. У маленькой девочки были длинные черные волосы и потрясающие голубые глаза — она выглядела как Оливия. Такой могла бы быть наша дочь? Я остановился и наклонился, уперев руки в колени. Не должно быть никакого «могла бы». У нас все еще был шанс родить ребенка. Я засунул руку в карман, достал поцелуйный пенни и побежал к машине.
Нет никакого другого времени, кроме настоящего. Если Тернер встанет на пути, я просто вышвырну его с балкона. Я был полон решимости, когда заводил машину.
Я находился в миле от квартиры Оливии, когда раздался звонок.
Номер не определился. Я ответил.
— Калеб Дрейк?
— Да? — я свернул к океану и нажал на газ.
— Произошел несчастный случай... с вашей женой.
— Моей женой? — Боже, что она натворила на этот раз? Я подумал о ссоре с соседями по поводу их собаки.
— Меня зовут доктор Летч, я звоню из Медицинского центра Вест Бока. Мистер Дрейк, вашу жену доставили сюда пару часов назад.
Я нажал на тормоз, вывернул руль, колеса издали скрип, и поехал в противоположном направлении.
— Она в порядке?
Доктор прочистил горло.
— Она проглотила упаковку снотворного. Ваша домработница нашла ее и вызвала 911. Сейчас она в стабильном состоянии, но мы бы хотели, чтобы вы приехали.
Я остановился на светофоре и запустил руки в волосы. Это была моя вина. Я знал, что она тяжело переносила разрыв, но самоубийство... это на нее не похоже.
— Конечно, я уже еду.
Я отключаюсь. Отключаюсь и выкручиваю руль. Некоторым вещам не суждено случиться.
Когда я приехал в больницу, Лия уже очнулась и спрашивала обо мне. Я вошел в её палату, и мое сердце замерло. Её обложили подушками, волосы спутаны, а кожа была настолько бледной, что казалась прозрачной. Её глаза были закрыты, поэтому у меня было время, чтобы поменять выражение на лице, прежде чем она меня увидела.
Когда я сделал несколько шагов внутрь, она открыла глаза. И, увидев меня, начала плакать. Я присел на край кровати, и она вцепилась в меня, рыдая так сильно, что моя рубашка промокла от её слез. Мы просидели так довольно долго. Хотелось бы сказать, что в те минуты в моей голове были глубокие мысли, но нет. Я был ошеломлен и подавлен. Что-то было не так. «Тут холодно», — твердил я себе.
— Лия, — наконец, спросил я, отрывая её от своей груди и усаживая назад на подушки. — Зачем?
Её лицо было красным и опухшим. Под глазами — мешки. Она оглянулась.
— Ты бросил меня.
Три слова. Затем я ощутил это — такое сильное чувство вины, что едва мог выдавить хоть слово.
Это было правдой.
— Лия, — сказал я. — Я недостаточно хорош для тебя. Я...
Она оборвала меня, отмахнувшись от моего комментария.
— Калеб, пожалуйста, возвращайся. Я беременна.
Я закрыл глаза.
Нет!
Нет!
Нет...
— Ты проглотила упаковку снотворного и попыталась убить себя и моего ребенка?
Она не подняла на меня глаза.
— Я думала, ты бросил меня. Мне не хотелось жить. Пожалуйста, Калеб, я была такой глупой. Прости меня.
Невозможно описать те эмоции, которые я испытывал. Разрывался между желанием уйти от нее навсегда и желанием остаться и защитить ребенка.
— Я не смогу простить тебя за это, — сказал я. — На тебе лежит ответственность защищать того, кому ты дала жизнь. Ты должна была рассказать мне об этом. Я всегда буду рядом, чтобы помочь тебе.
Я увидел, как ее лицо начинает приобретать нормальный оттенок.
— Имеешь в виду... помогать мне, когда мы разведены? — она наклонила голову и посмотрела на меня. Мне показалось, что в ее глазах мелькнул огонек.
Я ничего не ответил. Мы смотрели друг другу в глаза. Именно это я имел в виду.
— Если ты не останешься со мной, я избавлюсь от ребенка. У меня нет желания быть матерью-одиночкой.
— Ты же не всерьез?
Никогда бы не подумал, что она будет так меня шантажировать. Как низко. Я открыл рот, чтобы поставить её на место, сказать то, о чем, возможно, пожалею, но услышал шаги.
— Я бы хотела наедине поговорить с доктором о моих вариантах, — произнесла она тихим голосом.
— Лия…
Она опустила голову.
— Уходи.
Я перевел взгляд с неё на того, кто, как полагал, был доктором Летчем. Ее лицо снова побледнело, и вся злость ушла.
Прежде, чем доктор успел что-то сказать, Лия объявила, что я ухожу.
Я остановился у двери и, не оборачиваясь, произнес:
— Хорошо, Лия. Мы сделаем это вместе.
Мне не нужно было смотреть на неё, чтобы увидеть выражение триумфа на её лице.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Настоящее
Я должен принять решение. Перешагнуть его, как бы сказала моя мама. Я делал так, расхаживая по комнате, ещё будучи ребенком. И, полагаю, эту привычку мне никогда не перерасти.
Оливия тоже принимает решение, осознает она это или нет. Ной собирается вернуться к ней, потому что она та девушка, к которой ты хочешь возвращаться снова, и снова, и снова. И поэтому я буду бороться. Вот и всё. У меня только один вариант. И если я не заполучу её, если она не выберет меня, я стану тем парнем, который всю жизнь проведет в тоске и одиночестве. Потому что чертовски уверен, что не собираюсь заменять ее никакими Лиями, или Джессиками, или другими проклятыми телами. К черту. Либо Оливия, либо никто. Я хватаю кошелек и ключи, бегу по лестнице вместо того, чтобы вызвать лифт и направляюсь прямо к ней в офис. Её секретарь придерживает дверь в кабинет, когда я вхожу. Я улыбаюсь и беззвучно благодарю её.
— Привет, — говорю я.
Она разбирается с кучей бумаг, но, заметив меня, улыбается, и не только ртом, но и глазами. Но так же быстро улыбка исчезает из глаз, а губы становятся прямой линией. Что-то случилось. Я обхожу стол и притягиваю ее к себе.
— Что случилось? — целую ее в уголок рта. Она не шевелится. Когда я отпускаю ее, она садится на вращающийся стул и смотрит в пол.
Ладно.
Я беру стул и ставлю его рядом с ней так, что наши лица оказываются друг напротив друга. Когда она отворачивается от меня к стене, я понимаю, что дело принимает плохой оборот.
Пожалуйста, Господи, хватит с меня всякого дерьма. Я больше не смогу этого вынести.
— Почему ты так холодна со мной?
— Не думаю, что смогу сделать это.
— Что?
— Это, — объясняет она, указывая на нас. — Это так неправильно.
Я потираю пальцами челюсть и стискиваю зубы.
— Мне казалось, у нас отлично получается делать что-то неправильное, разве нет?
— Ой, Калеб. Прекрати. Я должна обдумывать то, как спасти мой брак. А не то, как построить новые отношения с кем-то ещё.
— Построить новые отношения с кем-то ещё? — я поражен. — Мы ничего не строим. Мы были в отношениях ещё до того, как официально стали парой.
На самом деле, я говорил людям, что мы были вместе три года, хотя на самом деле только полтора, потому что мысленно был с ней с того момента, как мы встретились.
— Почему ты сейчас об этом говоришь? — спрашиваю я.
Она открывает стоящую на столе бутылку воды и делает глоток. Хочу спросить, когда она начала пить воду, но абсолютно уверен, что моя «не девушка» пытается закончить наши «не отношения», поэтому просто стою и молчу.
— Потому что так будет лучше для всех.
Не могу стереть с лица усмешку.
— Лучше для кого?
Оливия закрывает глаза и делает глубокий вдох.
— Для Эстеллы, — произносит она в ответ.
Такое ощущение, словно кто-то запустил руку в мое тело и сжал все органы.
Оливия кладет руку на колени и взбалтывает бутылку с водой.
— О чем, черт побери, ты говоришь? — я так давно не слышал ее имени. Часто о ней думал, но сейчас голос Оливии, произносящий знакомые слоги, режет слух.
Её ноздри раздуваются, но она по-прежнему избегает моего взгляда.
— Оливия...
— Эстелла твоя.
Это бред. Я моргаю, не понимая, откуда это взялось, или зачем она это говорит.
Даже если бы кто-то сказал, что мне осталось жить 24 часа, все равно было бы не так больно, как от этого заявления. Я ничего не отвечаю. Просто тупо смотрю на ее ноздри, которые движутся, словно рыбьи жабры.
Она крутится в своем кресле, пока её колени не упираются в мои, после чего смотрит мне прямо в глаза.
— Калеб… — её голос такой нежный, что я вздрагиваю. — Лия приходила ко мне. И сказала, что Эстелла твоя. Она сделает тест на отцовство, чтобы это доказать. Но только если мы не будем вместе.
Мои разум и сердце спорят о том, кому сейчас больнее. Я качаю головой. Лия? Была здесь?
— Она врет.
Оливия качает головой.
— Нет. Ты можешь через суд получить разрешение на тест. И она будет не вправе запрещать тебе видеться с Эстеллой, если ты её отец. Но, Калеб, подумай. Она станет использовать её, чтобы ранить тебя. Постоянно. И это повлияет на вашу маленькую девочку, а я знаю, каково это — быть оружием в руках родителей.
Я поднимаюсь и подхожу к окну. Но размышляю не о том, как Лия может использовать Эстеллу, чтобы ранить меня. Я думаю о том, что Эстелла моя. Как это может быть правдой? И почему я об этом не знаю?
— Она была беременна до Эстеллы. Мы расстались, но один раз переспали. В любом случае, она потеряла ребенка после того, как проглотила упаковку снотворного, и ей промывали желудок. Вот почему мы уехали в Рим. Она сказала, что хочет помириться, а я чувствовал вину за выкидыш и случай с её сестрой.
Рассказывая это, я смотрю на Оливию. Она так сильно сжимает губы, что те побелели.
— Калеб, она не была беременна в больнице. Это была ложь. Она сама мне рассказала.
Мне всегда было интересно, что почувствовала Оливия, когда я признался ей, что сымитировал амнезию. Правда непередаваемо болезненна. Сначала она несколько раз крутит тебя, буквально до тошноты, а затем сильно ударяет в живот. Ты не хочешь верить в это, но боль была бы не такой сильной, если бы где-то в глубине души ты не знал правду. Первые несколько минут я все отрицаю.
— У нее было кровотечение. Я видел, как у нее шла кровь.
Отрицание — очень дружелюбный товарищ. Обычно именно Оливия с ним в хороших отношениях. Но внезапно и меня приглашают на эту вечеринку.
Оливия выглядит такой расстроенной.
— О, Калеб. Это не из-за выкидыша. Возможно, тогда у неё начались месячные, и она этим воспользовалась.
Проклятье. Черт. Оливия смотрит на меня так, словно я наивный, доверчивый дурак.
Я вспоминаю, как Лия выпроводила меня из палаты, прежде чем у меня появилась возможность пообщаться с доктором. Как я остановился в дверях и сказал ей, что останусь, лишь бы она сохранила ребенка. Она так старалась заставить меня выйти, прежде чем доктор расскажет правду.
Мне не нужно ничего говорить Оливии. Она и так видит, что я понимаю, где правда.
Чувствую, как становлюсь всё меньше и меньше. В то время, когда я то был с Лией, то нет, Оливия влюбилась в другого. Я мог бы просто уехать с Оливией в Рим и избавить нас обоих от всех этих странных и запутанных лет.
— Так как вы зачали Эстеллу?
— После Рима мы взяли еще месяц отдыха. Она так злилась на меня. Обвиняла в том, что я не подарок, и была права. Поэтому я снова переехал.
Я был на конференции в Денвере, а она путешествовала с друзьями. Мы наткнулись друг на друга в ресторане. Я вел себя дружелюбно, но сохранял дистанцию. В ту ночь она появилась в моем отеле. Я был пьян и переспал с ней. Через несколько недель она позвонила мне и сказала, что беременна. У меня даже сомнений не возникло. Так что я просто вернулся к ней. Я хотел ребенка. Мне было одиноко. Я был глуп.
Я не рассказываю Оливии о том, как узнал, что она все это время встречалась с другим. И когда Лия пришла ко мне, я переспал с ней только потому, что пытался заполнить пустоту в груди, которую оставила Оливия.
— Так она сказала, что Эстелла не твоя? В ту ночь, когда ты заявил, что хочешь развестись?
— Да. Она сказала, что незадолго до той поездки переспала с кем-то другим. А ещё, что пришла ко мне в ту ночь, чтобы заставить меня поверить, будто залетела именно тогда.
— Это было ложью. Эстелла твоя.
Я замечаю слезу в уголке её глаза. Она не смахивает её, и слеза катится по лицу.
— Она продолжит причинять боль и тебе, и Эстелле, пока в твоей жизни буду я. У меня есть муж, — мягко продолжает она. — Мне нужно помириться с ним. Мы долго играли в семью, Калеб. Но всё это не по-настоящему. Ты несешь ответственность за свою дочь...
Все это — Оливия, Лия, Эстелла — разжигает во мне ярость. Я подхожу к её стулу, наклоняюсь, положив руки на подлокотники, и смотрю прямо ей в глаза. У меня только одно желание — найти дочь, но сначала нужно уладить все вопросы здесь. Буду разбираться с проблемами постепенно. Мы дышим общим воздухом, когда я произношу:
— Повторяю это в последний раз, так что слушай внимательно, — я ощущаю запах её кожи. — Все, что есть между нами, реально. Никто не сможет нас разлучить. Ни Ной, ни Кэмми, ни, тем более, эта чертова Лия. Ты моя. Поняла?
Она кивает.
Я целую её. Глубоко. А потом ухожу.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Прошлое
— Что с тобой не так?
Она провела рукой по моей груди. Я поймал её, прежде чем она добралась до пояса штанов.
— Это из-за смены часовых поясов, — ответил я, вставая.
Оливия.
Она сочувственно скривила рот.
Пока Лия разговаривала с матерью по телефону, я десять минут лежал на гостиничной кровати. Теперь, когда разговор закончился, она раскрыла свои намерения. Я подошёл к окну, чтобы оказаться вне её досягаемости.
— Собираюсь принять душ, — сказал я. И прежде чем она успела предложить составить мне компанию, закрыл дверь в ванную. Мне нужно было подумать. Но как бы я смог объяснить побег среди ночи в другую страну к своей суицидальной, чересчур эмоциональной жене? Боже, если я убегу, то, возможно, никогда больше не вернусь. Я вошел в кабинку и встал под обжигающую воду, позволяя ей наполнить нос, глаза и рот. Мне хотелось в ней раствориться. Как после всего случившегося я должен был жить дальше? Лия постучала в дверь. Я услышал, как она что-то говорит, но её голос был приглушен. В тот момент я не мог смотреть на нее. Я не мог смотреть на себя. Как я мог такое сотворить? Оставить единственное, что имело смысл? Я практически заполучил её, а потом просто сдался. «Заполучил» — слишком сильно сказано, потому что заполучить Оливию полностью невозможно. Она парит вокруг, вызывая разногласия, а затем сбегает. Но я всегда хотел играть в игры. Хотел спорить.
«Тебе придется это сделать», —говорю я себе. Это была ситуация-случившаяся-в-постели. И я беру ответственность за свои действия. Консультации, бесконечные семейные консультации. Вина. Необходимость что-то исправлять. Сомнение в том, правильно ли я поступаю. Фальшивая амнезия была тем моментом, когда я изменил себе и стал делать то, что хотел, не думая о последствиях. Я был трусом. А ведь меня учили поступать только так, как приемлемо в обществе.
Я стоял под душем, пока вода не остыла, затем вытерся полотенцем и вышел из ванны. Моя жена — слава Богу — уснула, лежа на нерасстеленной кровати. Я почувствовал мгновенное облегчение. Сегодня ночью мне не придется с ней спать. Её рыжие волосы разметались вокруг неё словно огненный нимб. Я накрыл ее одеялом, взял бутылку вина и пошел на балкон. На улице все еще шел дождь, и я сел на один из стульев, закинув ноги на перила. Мне никогда не приходилось заставлять себя спать с Оливией. Мы просто идеально дополняли друг друга — наши мысли, настроения... даже наши руки.
Однажды в выпускной год она купила куст гардении и посадила его перед квартирой. И оберегала цветок, словно это была собака, выискивая в интернете способы заботы о нем и делая заметки в записной книжке. Она даже дала ему имя. Вроде бы, Патриция. Каждый день она садилась на корточки перед дверью и разглядывала Патрицию, чтобы увидеть, не распустился ли цветок. Я смотрел на ее лицо, когда она возвращалась внутрь, и на нем всегда было выражение этой обнадеживающей решимости. «Еще нет», — произносила она, как будто все надежды на жизнь были заключены в этом цветке. Вот что я так любил в ней — эту мрачную решимость выжить, даже если все в этом мире против тебя. Несмотря на все садоводческие усилия Оливии, Патриция начала медленно вянуть, листья сморщились и потемнели. Оливия посмотрела на неё, и на лбу появилась маленькая морщинка. В том году во Флориде была особенно холодная зима. Однажды утром, когда я приехал к ней на квартиру, Патриция была мертва. Я прыгнул в машину и помчался в цветочный магазин, где видел точно такие же растения. И, прежде чем моя любимая открыла глаза, заменил её мертвое растение на здоровое, пересадив его на газон у дома. Я выбросил старое растение в мусорку, вымыл руки в бассейне и только потом постучался к ней. Она открыла дверь, и её глаза округлились, когда она увидела здоровые зеленые листья. Не знаю, может, она и догадалась о подмене, но никогда ничего не говорила. Я стал заботиться о цветке без её ведома, подкладывая в горшок удобрения перед тем, как постучаться в дверь. Моя мать постоянно клала использованные чайные пакетики в почву вокруг кустов с розами. Пару раз я тоже так делал. Прямо перед тем, как мы расстались, на этом чертовом растении распустился цветок. Никогда не видел её такой взволнованной. На её лице было такое же выражение, как в тот день, когда я промахнулся ради неё.