Впрочем, вернемся к Цадкину. «Его студия, вернее, довольно запущенный сарай в глубине небольшого садика, усеянного разбитыми или недоконченными скульптурами, всегда была переполнена посетителями, главным образом приезжими англичанами, голландцами, американцами, падкими на знакомства с парижскими знаменитостями. Они были самыми лучшими покупателями модной живописи и скульптуры. У Брунсвика (или как его там?) не было отбоя от покупателей и заказчиков. Он сразу же разбогател и стал капризничать: отказываться от заказов, разбивать свои творения.
У него в студии всегда топилась чугунная печурка с коленчатой трубой. На круглой конфорке кипел чайник. Он угощал своих посетителей скупо заваренным чаем и солеными английскими бисквитами. При этом он сварливым голосом произносил отрывистые, малопонятные афоризмы об искусстве ваяния. Он поносил Родена и Бурделя, объяснял упадок современной скульптуры тем, что нет достойных сюжетов, а главное, что нет достойного материала. Его не устраивали ни медь, ни бронза, ни чугун, ни тем более банальный мрамор, ни гранит, ни бетон, ни дерево, ни стекло. Может быть, легированная сталь? – да и то вряд ли. Он всегда был недоволен своими шедеврами и разбивал их на куски молотком или распиливал пилой. Обломки их валялись под ногами среди соломенных деревенских стульев. Это еще более возвышало его в глазах ценителей. „Фигаро“ отвела ему две страницы. На него взирали с обожанием, как на пророка.
Я был свидетелем, как он разбил на куски мраморную стилизованную чайку, косо положенную на кусок зеленого стекла, изображающего средиземноморскую волну, специально для него отлитую на стекольном заводе.
Словом, он бушевал.
Он был полиглотом и умел говорить, кажется, на всех языках мира, в том числе на русском и польском, – и на всех ужасно плохо, еле понятно. Но мы с ним понимали друг друга».
Скульптура Цадкина, прошедшего через воздействие кубизма, близка к экспрессионизму. В его работах наличествуют разрывы, пустоты, благодаря которым частью скульптуры становится то кусочек окружающей природы, то просвечивающая изнанка самой статуи. До 1958 г. Цадкин преподавал в парижской Академии Гранд-Шомьер. В 1965 г. вышла представительная монография «Тайный мир Осипа Цадкина», включающая его литографии, стихи, фотографии художника.
Наследник – Лев Исаевич (Ицкович) Славин. Родился 15 (27) октября 1896 г. в Одессе, в семье служащего. В Одессе же он и познакомился с Катаевым. Учился в Новороссийском университете. В 1916 г. с первого курса мобилизован в армию, участвовал в Первой мировой войне. Самый известный роман Славина «Наследник» вышел в 1931 г. Как нетрудно догадаться, именно по названию романа Катаев дает своему герою узнаваемый псевдоним.
Катаев знал Славина достаточно хорошо, начиная с 1919 г. они часто пересекались в «Коллективе поэтов», где, кроме них, бывали Э. Багрицкий, И. Ильф, Ю. Олеша и др. Первая публикация Славина состоялась в журнале «Коммунист». После того как Лев Исаевич приехал в 1924 г. в Москву, друзья одесситы устроили его в газету «Гудок», где он работал во всех газетных жанрах. Один из авторов книги «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина» (1934), пьесы о Гражданской войне «Интервенция», которая с 1933 г. ставилась на сценах советских театров и принесла ему широкую известность. Наиболее известные работы – сценарии к кинофильмам «Возвращение Максима» (1937) и «Интервенция» (1967). Последний фильм признали «творческой неудачей» режиссера Г.И. Полоки, он пролежал на полках 20 лет, и только в 1987 г. его выпустили в прокат. По мотивам рассказа Славина «Кафе „Канава“» сняли лирическую комедию с Мариной Нееловой «Дамы приглашают кавалеров».
Поэт-классик – Георгий Аркадьевич Шенгели. Родился 20 апреля (2 мая) 1894 г. в Темрюке, в интеллигентной семье, отец – Аркадий Александрович Шенгели (1853-1902), адвокат, мать – Анна Андреевна (урожд. Дыбская, 1862-1900). Когда Георгию исполнилось четыре года, семья переехала в Омск. После смерти родителей Шенгели с сестрой взяла на попечение бабушка со стороны матери – Мария Николаевна Дыбская (1840-1914), и они жили у нее в Керчи.
Учился Шенгели в Александровской гимназии, должно быть, семья отчаянно нуждалась, потому что уже с третьего класса он начал подрабатывать репетиторством. С 1909 г. активно публикуется в газетах «Керчь-Феодосийский курьер», «Керченское слово» и др., пишет хронику, фельетоны, статьи по авиации. В 1912 г. начал писать стихи, заинтересовался стиховедением, приобщился к французской поэзии.
В 1914 г. произошла судьбоносная встреча с И. Северяниным, Д. Бурлюком, В. Баяном и В. Маяковским на «олимпиаде футуризма» в Керчи. В том же году выходит первый поэтический сборник Шенгели «Розы с кладбища» (1914), написанный под влиянием Северянина. Вскоре поэт разочаровался в своем детище и уничтожил все доступные ему экземпляры. В том же году выступил с первой публичной лекцией «Символизм и футуризм».
Учился на юридическом факультете Московского университета, но перевелся в Харьковский университет, где служил его дядя – профессор химии Владимир Андреевич Дыбский, чья дочь Юлия стала первой женой Шенгели. В 1916— 1917 гг. совершил два всероссийских турне с И. Северяниным, выпустил сборник стихотворений «Гонг». В 1918 г. вышел сборник его стихотворений «Раковина». Печатался в харьковском журнале «Колосья».
Весной 1919 г. командирован в Севастополь, назначение – «комиссар искусств». Летом, после эвакуации из Крыма, вынужден скрываться; с фальшивым паспортом, выданным Севастопольской парторганизацией, пробрался в Керчь, а осенью – в Одессу. Как пишет в своих воспоминаниях сам Шенгели, «…я пробрался в Керчь, а затем в Одессу, где прожил почти два года <…> К этому времени относится мое знакомство с Багрицким, Олешей, Катаевым, Верой Инбер, Л. Гроссманом и др. Осенью 21 г. я возвратился в Харьков».
Далее, в 1922 г., Шенгели перебирается в Москву, где знакомится с поэтессой Ниной Манухиной, ставшей через два года его второй женой. Тогда же за «Трактат о русском стихе» избран действительным членом ГАХН[116]. В 1925-1927 гг. – председатель Всероссийского союза поэтов. Преподавал в ВЛХИ[117].
Известны его теоретические работы по стиховедению «Трактат о русском стихе» (1921, 2-е изд. – 1923) и «Практическое стиховедение» (1923, 1926, в 3-м и 4-м изданиях – «Техника стиха», 1940, 1960), сыгравшие важную роль в изучении русского стиха. Шенгели одним из первых, вслед за Брюсовым, обратил внимание на дольник в русской поэзии. В истории русской литературы известна также его острая полемика с Маяковским (памфлет «Маяковский во весь рост», 1927).
Вратарь – Алексей Петрович Хомич (14 марта 1920, Москва – 30 мая 1980, там же) – советский футбольный вратарь, заслуженный мастер спорта СССР (1948).
Занимался в юношеской команде Таганского парка культуры и отдыха, играл за клубную команду Московского мясокомбината, с 1940 г. – за «Пищевик» (Москва). В 1942 г., будучи в армии, играл за команду военного гарнизона в Тегеране. В 1944 г. дебютировал на чемпионате Москвы в составе московского «Динамо» (матч с «Крыльями Советов» (Москва) – 0: 1). В чемпионате СССР дебютировал 20 мая 1945 г. в матче против московского «Спартака», который завершился вничью (1:1). Двукратный чемпион СССР, серебряный призер четырех чемпионатов СССР, финалист Кубка СССР 1945 и 1949 гг. Участник и герой памятных поездок команды в Великобританию осенью 1945 г., в Швецию и Норвегию в 1947-м. Хомич имел прекрасные вратарские показатели: статистика пропусков – 0,66 мяча за игру. Отыграл шесть сезонов за «Динамо».
В книге он упоминается в связи с анекдотом: «Леди и гамильтоны, – торжественно сказал я словами известного нашего вратаря, который, будучи на приеме в Англии, обратился к собравшимся со спичем и вместо традиционного „леди и джентльмены“ начал его восклицанием „леди и гамильтоны“, будучи введен в заблуждение нашумевшей кинокартиной „Леди Гамильтон“».
Но вот тут прокрадывается сомнение: вторым претендентом на роль прототипа катаевского вратаря многие искусствоведы называют Льва Ивановича Яшина – как вратаря более известного. Оба были в Великобритании: Хомич – в 1946 г., Яшин – в 1966 г. Однако фильм «Леди Гамильтон» с участием Вивьен Ли и Лоуренса Оливье поставлен А. Корде в 1941 г. В СССР попал в качестве «трофейного» фильма, так что по времени скорее подходит 1946 г., когда советский зритель еще хорошо помнил фильм.
Главный редактор – Федор Федорович Раскольников (настоящая фамилия Ильин) родился 28 января (9 февраля) 1892 г. в Санкт-Петербурге. Внебрачный сын протодиакона Сергиевского всей артиллерии собора Федора Александровича Петрова и дочери генерал-майора артиллерии Антонины Васильевны Ильиной. С 1900 г. воспитывался в приюте принца Ольденбургского. Далее учился в Санкт-Петербургском политехническом институте, а в декабре 1910 г. вступил в большевистскую партию.
Ф.Ф. Раскольников работал в газетах «Звезда» и «Правда», в журнале «Красная новь» и сыграл заметную роль в жизни Ю. Олеши (ключик): «…в Мыльниковом же переулке ключик впервые читал свою новую книгу „Зависть“. Ожидался главный редактор одного из лучших толстых журналов (имеется в виду „Красная новь“. – Ю. А.). Собралось несколько друзей. Ключик не скрывал своего волнения. Он ужасно боялся провала и все время импровизировал разные варианты этого провала. Я никогда не видел его таким взволнованным. Даже вечное чувство юмора оставило его. Как раз в это время совсем некстати разразилась гроза, один из тех июльских ливней, о которых потом вспоминают несколько лет.
Подземная речка Неглинка вышла из стоков и затопила Трубную площадь, Цветной бульвар, все низкие места Москвы превратила в озера, а улицы в бурные реки. Движение в городе нарушилось. А ливень все продолжался и продолжался, и конца ему не предвиделось. Ключик смотрел в окно на сплошной водяной занавес ливня, на переулок, похожий на реку, покрытую белыми пузырями, освещавшимися молниями, которые вставали вдруг и дрожали среди аспидных туч, как голые березы.
Гром обрушивал на крыши обвалы булыжника. Преждевременно наступила ночь. Надежды на прибытие редактора с каждым часом убывали, рушились, и ключик время от времени восклицал:
– Так и следовало ожидать! Я же вам говорил, что у меня сложные взаимоотношения с природой. Природа меня не любит. Видите, что она со мной сделала? Она мобилизовала все небесные силы для того, чтобы редактор не приехал. Она построила между моим романом и редактором журнала стену потопа!
Ключика вообще иногда охватывала мания преследования. Бывали случаи, когда он подозревал городской транспорт. Он уверял, что трамваи его не любят: нужный номер никогда не приходит <…>.
Теперь же на город обрушился потоп, и ключик был уверен, что какие-то высшие силы природы сводят с ним счеты.
Он покорно стоял у окна и смотрел на текущую реку переулка.
Уже почти совсем смеркалось. Ливень продолжался с прежней силой, и конца ему не предвиделось.
И вдруг из-за угла в переулок въехала открытая машина, которая, раскидывая по сторонам волны, как моторная лодка, не подъехала, а скорее подплыла к нашему дому. В машине сидел в блестящем дождевом плаще с капюшоном главный редактор.
В этот вечер ключик был посрамлен как пророк-провидец, но зато родился как знаменитый писатель.
Преодолев страх, он раскрыл свою рукопись и произнес первую фразу своей повести:
„Он поет по утрам в клозете“.
Хорошенькое начало!
Против всяких ожиданий именно эта криминальная фраза привела редактора в восторг. Он даже взвизгнул от удовольствия. А все дальнейшее пошло уже как по маслу. Почуяв успех, ключик читал с подъемом, уверенно, в наиболее удачных местах пуская в ход свой патетический польский акцент с некоторой победоносной шепелявостью.
Никогда еще не был он так обаятелен.
Отбрасывая в сторону прочитанные листы жестом гения, он оглядывал слушателей и делал короткие паузы.
Чтение длилось до рассвета, и никто не проронил ни слова до самого конца.
Правда, один из слушателей, попавший на чтение совершенно случайно и застрявший ввиду потопа, милый молодой человек, некий Стасик, не имевший решительно никакого отношения к искусству, примерно на середине повести заснул и даже все время слегка похрапывал, но это нисколько не отразилось на успехе.
Главный редактор был в таком восторге, что вцепился в рукопись и ни за что не хотел ее отдать, хотя ключик и умолял оставить ее хотя бы на два дня, чтобы кое-где пошлифовать стиль. Редактор был неумолим и при свете утренней зари, так прозрачно и нежно разгоравшейся на расчистившемся небе, умчался на своей машине, прижимая к груди драгоценную рукопись».
Раскольников в Первой мировой не участвовал, чтобы избежать призыва – слушатель отдельных гардемаринских классов, которые закончил в феврале 1917 г. После Февральской революции стал заместителем председателя Кронштадтского совета. После июльского кризиса арестован, посажен в «Кресты», освобожден 13 октября 1917 г.
С 1921 г. исполнял обязанности полномочного представителя РСФСР в Афганистане. В 1930-1933 гг. – полпред СССР в Эстонии, в 1933-1934 гг. – полпред в Дании. С сентября 1934 по апрель 1938 г. – полпред СССР в Болгарии. Однако в 1938 г. спешно отозван в СССР с женой, но во время пересадки в Берлине узнал из газеты о своем смещении с должности, после чего понял, что вызывают его исключительно для того, чтобы обвинить в чем-либо, арестовать или расстрелять. Поэтому Раскольников забрал свою семью и отправился с ними в Париж, откуда написал И.В. Сталину и М.М. Литвинову, прося оставить ему советское гражданство и объясняя «временную задержку» за границей различными формальными причинами. Понятно, что ничего он не получил, и в том же году был вынужден опубликовать в парижской русской эмигрантской газете «Последние новости» протестное письмо «Как меня сделали „врагом народа“».
17 июля 1939 г. состоялся суд, на котором постановлено «Об объявлении вне закона должностных лиц – граждан
СССР за границей, перебежавших в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства и отказывающихся вернуться в СССР». Согласно этому документу, любого из опубликованного списка ждал расстрел через 24 часа после удостоверения его личности. В тот же день Раскольников завершил написание «Открытого письма Сталину», в котором говорилось о репрессивной сталинской политике, оно увидело свет уже после смерти Раскольникова.
А смерть уже ждала его. После того как в том же 1939 г. был подписан советско-германский договор о ненападении («Пакт Молотова – Риббентропа»), Раскольников испытал сильнейший эмоциональный шок, поскольку произошло событие, которое по своему содержанию не вмещалось в его сознание. Он впал в реактивный психоз и отправлен в психиатрическую лечебницу, где вскоре и умер при невыясненных обстоятельствах.
Версия первая, выдвинутая Ниной Берберовой в книге «Железная женщина»: Раскольников покончил с собой, в состоянии безумия выбросившись из окна психушки с пятого этажа, и разбился насмерть.
Версия вторая: вдова Раскольникова, Муза Раскольникова-Канивез, утверждала, что он скончался вследствие острой пневмонии.
Версия третья, от Роя Медведева: убит НКВД.
Никто из вышеупомянутых господ на месте смерти Раскольникова не был, никаких документов, подтверждающих хотя бы одну из трех версий, не обнаружено.
Щелкунчик – Осип Эмильевич Мандельштам (имя при рождении – Иосиф). «Мандельштам был невысокий человек, сухощавый, хорошо сложенный, с тонким лицом и добрыми глазами. Он уже заметно лысел, и это его, видимо, беспокоило…»[118].
Родился 3 (15) января 1891 г. в Варшаве, в еврейской семье. Отец, Эмилий Вениаминович (Эмиль, Хаскл, Хацкель Бениаминович) Мандельштам (1856-1938) – мастер перчаточного дела, состоял в купцах 1-й гильдии, мать, Флора Овсеевна Вербловская (1866-1916) – музыкант.
«Он был уже давно одним из самых известных поэтов. Я даже считал его великим. И все же его гений почти не давал ему средств к приличной жизни: комнатка почти без мебели, случайная еда в столовках, хлеб и сыр на расстеленной бумаге, а за единственным окошком первого этажа флигелька – густая зелень сада перед ампирным московским домом с колоннами по фасаду», – пишет о Мандельштаме В. Катаев.
В 1897 г. семья Мандельштамов переехала в Петербург. Осип учился в Тенишевском училище, в 1908-1910 гг. – в Сорбонне и в Гейдельбергском университете. В промежутках между зарубежными поездками бывал в Петербурге, где посещал лекции по стихосложению на «башне» у Вячеслава Иванова.
Первая публикация – журнал «Аполлон» (№ 9) в 1910 г., печатался также в журналах «Гиперборей», «Новый Сатирикон» и др.
Начиная с 1911 г. семейный достаток сократился настолько, что уже не было возможности оплачивать образование за границей, и Мандельштам поступил в Петербургский университет, а так как там принимали только определенное количество иудеев, он крестился. Учился на романо-германском отделении историко-филологического факультета, который не закончил.
В то же время познакомился с А. Ахматовой и Н. Гумилевым. Вошел в «Цех поэтов», в 1912 г. познакомился с А. Блоком, вошел в группу акмеистов. Тогда же выходит первая книга его стихов «Камень». В 1915 г. знакомится с Цветаевой.
После революции 1917 г. работает в различных газетах, много выступает со своими стихами.
«Я пришел к щелкунчику и предложил ему сходить вместе со мной в Главполитпросвет, где можно было получить заказ на агитстихи.
При слове „агитстихи“ щелкунчик поморщился, но все же согласился, и мы отправились в дом бывшего страхового общества „Россия“ и там предстали перед Крупской.
Надежда Константиновна сидела за чрезмерно большим письменным столом, вероятно, реквизированным во время революции у какого-нибудь московского богача. Во всяком случае, более чем скромный вид Крупской никак не соответствовал великолепию этого огромного стола красного дерева, с синим сукном и причудливым письменным прибором.
Ее глаза, сильно увеличенные стеклами очков, ее рано поседевшие волосы стального цвета, закрученные на затылке узлом, из которого высовывались черные шпильки, несколько неодобрительное выражение ее лица – все это, по-видимому, не очень понравилось щелкунчику. Он был преувеличенного мнения о своей известности и, вероятно, полагал, что его появление произведет на Крупскую большое впечатление, в то время как Надежда Константиновна, по моему глубокому убеждению, понятия не имела, кто такой „знаменитый акмеист“.
Я опасался, что это может привести к нежелательным последствиям, даже к какой-нибудь резкости со стороны щелкунчика, считавшего себя общепризнанным гением.
(Был же, например, случай, когда, встретившись с щелкунчиком на улице, один знакомый писатель весьма дружелюбно задал щелкунчику традиционный светский вопрос:
– Что новенького вы написали?
На что щелкунчик вдруг совершенно неожиданно точно с цепи сорвался.
– Если бы я что-нибудь написал новое, то об этом уже давно бы знала вся Россия! А вы невежда и пошляк! – закричал щелкунчик, трясясь от негодования, и демонстративно повернулся спиной к бестактному беллетристу.)
Однако в Главполитпросвете все обошлось благополучно.
Надежда Константиновна обстоятельно, ясно и популярно объяснила нам обстановку в современной советской деревне, где начинали действовать кулаки. Кулаки умудрялись выдавать наемных рабочих – батраков – за членов своей семьи, что давало им возможность обходить закон о продналоге. Надо написать на эту тему разоблачительную агитку.
Мы приняли заказ, получили небольшой аванс, купили на него полкило отличной ветчины, батон белого хлеба и бутылку телиани – грузинского вина, некогда воспетого щелкунчиком».
В 1919 г. в Киеве Мандельштам познакомился со своей будущей женой Н.Я. Хазиной. Официально они поженятся только в 1922 г., а еще через год он посвятит ей «Вторую книгу». Во время Гражданской войны Мандельштам был арестован белогвардейцами в Крыму. Получил предложение бежать вместе с белыми в Турцию, но предпочел остаться на родине.
В 1922 г. знакомится с Пастернаком. Через год выходит «Шум времени», в 1927-м – повесть «Египетская марка», в 1928 г. – последний прижизненный поэтический сборник «Стихотворения» и книга избранных статей «О поэзии».
Конармеец – Исаак Эммануилович Бабель (первоначальная фамилия Бобель; 30 июня (12 июля) 1894, Одесса (хотя сам Бабель называл разные даты своего рождения) – 27 января 1940, Москва) – русский советский писатель, драматург, переводчик и журналист.
«Подобно всем нам, он ходил в холщовой толстовке, в деревянных босоножках, которые гремели по тротуарам со звуком итальянских кастаньет.
У него была крупная голова вроде несколько деформированной тыквы, сильно облысевшая спереди, и вечная ироническая улыбка, упомянутые уже круглые очки, за стеклами которых виднелись изюминки маленьких детских глаз, смотревших на мир с пытливым любопытством, и широкий, как бы слегка помятый лоб с несколькими морщинами, мудрыми не по возрасту, – лоб философа, книжника, фарисея.
…И вместе с тем – нечто хитрое, даже лисье… (К. Чуковский отмечал, что его всегда „очаровывала в Исааке Эммануиловиче смесь простодушия с каким-то лукавством“).
Он был немного старше нас, даже птицелова, и чувствовал свое превосходство как мастер. Он был склонен к нравоучениям, хотя и делал их с чувством юмора, причем его губы принимали форму ижицы или, если угодно, римской пятерки.
У меня сложилось такое впечатление, что ни ключика, ни меня он как писателей не признавал. Признавал он из нас одного птицелова. Впрочем, он не чуждался нашего общества и снисходил до того, что иногда читал нам свои рассказы о местных бандитах и налетчиках, полные юмора и написанные на том удивительном южно-новороссийском, черноморском, местами даже местечковом жаргоне, которыми сделал его знаменитым.
Манера его письма в чем-то сближалась с манерой штабс-капитана, и это позволило честолюбивым ленинградцам считать, что наш конармеец всего лишь подражатель штабс-капитана (Зощенко. – Ю. А.).
Ходила такая эпиграмма:
„Под пушек гром, под звоны сабель от Зощенко родился Бабель“.
Конармеец вел загадочную жизнь. Где он кочует, где живет, с кем водится, что пишет – никто не знал. Скрытность была основной чертой его характера. Возможно, это был особый способ вызывать к себе дополнительный интерес. От него многого ждали. Им интересовались. О нем охотно писали газеты. Горький посылал ему из Сорренто письма. Лучшие журналы охотились за ним. Он был неуловим. Иногда ненадолго он показывался у Командора на Водопьяном, и каждое его появление становилось литературным событием».
Исаак Бабель – третий ребенок в семье торговца Маня Ицковича Бобеля (Эммануила (Мануса, Мане) Исааковича Бабела и Фейги (Фани) Ароновны Бобель (урожд. Швехвель; 1864-1924)), он родился в Одессе на Молдаванке.
Через год после рождения Исаака семья переехала в Николаев. Учился в коммерческом училище им. С.Ю. Витте, куда попал со второй попытки. В первый раз не хватило мест.
Согласно автобиографии И.Э. Бабеля, помимо традиционных дисциплин, он частным образом изучал древнееврейский язык, Библию и Талмуд. В результате, свободно владея идишем, русским, украинским, французским языками, Бабель первые свои произведения писал на французском языке, но они не сохранились. Далее поступил в Киевский коммерческий институт, где учился на экономическом отделении. В период обучения произошла и первая публикация в киевском еженедельном иллюстрированном журнале «Огни» (1913, подпись «И. Бабель») – рассказ «Старый Шлойме».
В Киеве студент Бабель познакомился со своей будущей женой Евгенией Борисовной Гронфайн. В 1916 г. в Петрограде поступил сразу на четвертый курс юридического факультета Петроградского психоневрологического института. Тогда же познакомился с Горьким, что помогло ему публиковаться в журнале «Летопись». Вышли его рассказы «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна» и «Мама, Римма и Алла». Рассказы вызвали широкий отклик, в частности, его должны были судить за порнографию (1001-я статья), а также еще по двум статьям – «кощунство и покушение на ниспровержение существующего строя», но тут грянула революция 1917 года.
Публиковался в «Журнале журналов» и «Новой жизни».
В 1917 г. Бабель оказался на румынском фронте в чине рядового, дезертировал и приехал в Петроград, где нашел себе работу переводчиком в иностранном отделе ЧК, а затем в Наркомпросе и в продовольственной экспедиции.
Весной 1920 г., по рекомендации Михаила Кольцова, под именем Кирилла Васильевича Лютова Бабель направлен в 1-ю Конную армию под командованием Буденного в качестве военного корреспондента Юг-РОСТа, где был политработником.
В рядах 1-й Конной участвовал в советско-польской войне 1920 г., вел «Конармейский дневник», послуживший основой для будущего сборника рассказов «Конармия». Отсюда и «конармеец». Печатался в газете политотдела 1-й Конармии «Красный кавалерист».
Далее пошла чисто литературная работа – редактор 7-й советской типографии, репортер в Тифлисе и Одессе, в Госиздате Украины. В 1922 г. сотрудничал в тифлисской газете «Заря Востока», в качестве корреспондента предпринял поездки по Аджарии и Абхазии.
Цикл «На поле чести» увидел свет в январском номере одесского журнала «Лава» за 1920 г. В июне 1921 г. в популярной одесской газете «Моряк» впервые опубликован рассказ Бабеля «Король», ставший свидетельством творческой зрелости писателя. В 1923-1924 гг. журналы «ЛЕФ», «Красная новь» и другие издания поместили ряд его рассказов, позднее составивших циклы «Конармия» и «Одесские рассказы». Первая книга «Рассказы» вышла в 1925 г. в издательстве «Огонек», в 1926 г. – сборник «Конармия».
В 1926 г. выступил редактором двухтомного собрания произведений Шолом-Алейхема в русских переводах, в следующем году адаптировал для кинопостановки роман Шолом-Алейхема «Блуждающие звезды». В 1927 г. принял участие в коллективном романе «Большие пожары», публиковавшемся в журнале «Огонек».
Первая пьеса Бабеля, увидевшая публикацию, – «Закат» (1928), ее поставили на сцене МХАТа в 1928 г., постановку признали неудачной.
В 1935 г. публикуется пьеса «Мария». Перу Бабеля принадлежат также несколько киносценариев, он сотрудничал с Сергеем Эйзенштейном.
С сентября 1927 по октябрь 1928 г. и с сентября 1932 по август 1933 г. жил за границей (Франция, Бельгия, Италия). В 1935 г. – последняя поездка за границу на антифашистский конгресс писателей.
Делегат I съезда писателей СССР (1934), а в 1938 г. – член редсовета Государственного издательства художественной литературы (ГИХЛ).
Тем не менее 15 мая 1939 г. Бабель арестован на даче в Переделкине по обвинению в «антисоветской заговорщической террористической деятельности» и шпионаже (дело № 419).
При аресте у него изъяли несколько рукописей (15 папок, 11 записных книжек, 7 блокнотов с записями), которые в результате оказались утраченными. Судьба его романа о ЧК остается неизвестной.
На допросах Бабеля подвергали пыткам, из-за чего он вынужден признать связь с троцкистами, а также их тлетворное влияние на его творчество и факт того, что он, якобы руководствуясь их наставлениями, намеренно искажал действительность и умалял роль партии. Писатель также «подтвердил», что вел «антисоветские разговоры» среди других литераторов, артистов и кинорежиссеров (названы Ю. Олеша, В. Катаев, С. Михоэлс, Г. Александров, С. Эйзенштейн), признался, что «шпионил» в пользу Франции[119], указав, что его связником на Западе был писатель Андре Мальро, связь осуществлялась через Илью Эренбурга.
В результате писателя Бабеля приговорили к расстрелу, который состоялся 27 января 1940 г., прах захоронен в общей могиле № 1 Донского кладбища. В дальнейшем имя Бабеля изъяли из советской литературы и только в 1954 г. писатель посмертно реабилитирован при активном содействии Константина Паустовского.
Синеглазка – Булгакова Елена Афанасьевна. «…Но на месте плавательного бассейна я до сих пор вижу призрак храма Христа Спасителя, на ступенях которого перед бронзовой дверью сижу я, обняв за плечи синеглазку, и мы оба спим, а рассвет приливает, где-то вверху жужжит аэроплан, и мне кажется, что все вокруг, весь город умерщвлен каким-то новым газом так, как якобы уже началась новая война, и мы с синеглазкой тоже уже умерщвлены, нас уже нет в живых, а мы только две обнявшиеся тени…».
Да, Валентин Катаев был влюблен в сестру Михаила Афанасьевича, как можно догадаться, в романе Булгаков выведен как синеглазый. Влюблен настолько, что реально планировал жениться.
Но Михаил Афанасьевич воспрепятствовал этому союзу. Впрочем, не будем забегать вперед. Елена Булгакова (в замужестве Светлаева) родилась в 1902 г. в Киеве, в семье Афанасия Ивановича Булгакова (1859-1907) и его жены, преподавательницы женской прогимназии, Варвары Михайловны (в девичестве Покровской; 1869-1922). Окончила Киевскую женскую гимназию. В 1923 г. приехала в Москву, где окончила филологический факультет Университета.
Ничего удивительного, что Катаев сразу приметил милую девушку и начал за ней ухаживать. В то время он еще дружил с Булгаковым. «Катаев был влюблен в сестру Булгакова, хотел на ней жениться. – Миша возмущался: „Нужно иметь средства, чтобы жениться“, – говорил он» (из воспоминаний Юрия Львовича Слезкина).
А вот как описывает ситуацию первая жена Булгакова Т.Н. Лаппа: «…Леля (имеется в виду Е.А. Булгакова. – Ю. А.) приехала в Москву к Наде (Надежда Афанасьевна Булгакова, в замужестве Земская; 1893-1971. – Ю. А.). За ней стал ухаживать товарищ Миши по Киеву. Но это отпадало, потому что он безбожно пил. Был у нее роман с Катаевым. Он в нее влюбился, ну и она тоже. Это году в 23-м, в 24-м было, в Москве. Стала часто приходить к нам, и Катаев тут же. Хотел жениться, но Булгаков воспротивился, пошел к Наде, она на Лельку нажала, и она перестала ходить к нам. И Михаил с Катаевым из-за этого так поссорились, что разговаривать перестали. Особенно после того, как Катаев фельетон про Булгакова написал – в печати его, кажется, не было, – что он считает, что для женитьбы у человека должно быть столько-то пар кальсон, столько-то червонцев, столько-то еще чего-то, что Булгаков того не любит, этого не любит, советскую власть не любит… ядовитый такой фельетон… Надя тоже встала на дыбы. Она Лельке уже приготовила жениха – Светлаева. Это приятель Андрея Земского, с которым Булгаков грамматику делал. И Леля вышла за него замуж… У них родилась девочка, и назвали они ее Варей». Так как образы брата и сестры синеглазого и синеглазки сюжетно слиты в романе Катаева, рассмотрим их вместе.