Эти меры предосторожности необходимы на острове еще продолжается бой: рвутся снаряды, трещат пулеметы и автоматы, гулко ухают немецкие ручные гранаты. Только что мимо пронесли двух раненых. Короче говоря, можно в любой момент наткнуться на какую-нибудь отбившуюся от основных сил группу противника...
Еще одна балка. Один из ее склонов пологий, другой — крутой, почти вертикальный. А в крутом склоне, как гнезда стрижей, торчат десятка два пещер-землянок. Любопытства ради я захожу в одну из них.
Аккуратисты эти немцы! Прошло всего семнадцать дней, как они заняли Хортицу, а в каждой землянке уже обшиты тесом стены и потолки, настлан пол. Мало того, даже двери успели навесить.
Но подвела немцев их излишняя самоуверенность, пренебрежение к противнику. Они не сомневались, что отобьют наше вторжение на остров. И поэтому, покидая землянки по тревоге, даже не захватили с собой личные вещи. На полочках лежат зеркальца и кисточки для бритья, нары покрыты одеялами, а кое- где к неструганым доскам стен прижаты кнопками фотографии молодых женщин. Конечно же, это жены и невесты: фотографии матерей солдаты с собой не носят...
А в двух шагах от входа в землянку лежит рослый, широкоплечий и узкобедрый венгерский унтер. Лежит лицом вниз. Пуля попала ему в затылок, и черное пятнышко в двух сантиметрах от правого уха уже исследуют крупные зеленые мухи.
Я переворачиваю труп на спину и вижу красивое молодое лицо. Под точеным носом, на самом краю верхней губы — узенькая полоска щегольских усиков. А губы замерли в улыбке: видимо, верил парень, что самое страшное — уже позади.
Я становлюсь на колено, расстегиваю пояс убитого и снимаю с него длиннющий штык-тесак.
С этим тесаком, немилосердно бьющим при каждом шаге по левому колену, я буду потом гордо расхаживать по Запорожью. А затем подарю какому-то рыжему мальчишке. Надоест!
— Не надо бы... А? — тихо говорит Лесовик. — Есть такая примета... Снимешь с убитого — сам долго не протянешь...
— Чепуха! Бабушкины сказки! — отвечаю я, цепляю трофейный штык к поясному ремню и слышу хриплый торжествующий смешок Бурдаченко:
— Прошляпил, лейтенант!
Командир резервной роты опирается на палку, наклоняется над убитым и снимает с него ручные часы. Действительно, я прошляпил! Погнался, как ребенок, за игрушкой! А часы мне нужны как воздух, без них я как без рук! Но ничего не поделаешь!
Не глядя на сияющего Бурдаченко, я выпрямляюсь и кричу:
- Не растягиваться! Шире шаг!
Скоро четыре. Или, по-военному, 16.00. Об этом важно сообщил Бурдаченко, бросивший небрежный взгляд на свой трофей. Значит, больше четырех часов прошло с тех пор, как мы залегли на огромной бахче, расположенной севернее насыпи железной дороги. Комдив ошибся: здесь не огороды, а колхозная бахча, ограниченная с четырех сторон посадками. Взрывчатку мы временно складировали в железобетонной трубе, проложенной в насыпи железнодорожного полотна, а сами нежимся под ласковым августовским солнцем среди огромных арбузов и уже пожухших плетей, безжалостно вдавленных в чернозем солдатскими сапогами.
Здесь мы в относительной безопасности. Немецкая артиллерия бьет без перерыва, но снаряды падают где- то южнее, по ту сторону насыпи. Мои минеры и бойцы резервной роты группами по три-четыре человека укрылись в многочисленных воронках, оставшихся от прежнего артналета. Лишь иногда на бахчу залетает шальной снаряд, и тогда во все стороны летят не только осколки, но и полосатые корки, багровая мякоть и семечки арбузов. Из ближайших воронок вскакивают бойцы и начинают отряхиваться.
Ко мне подползает сержант Коляда. Он говорит:
— Может быть, стоит отрыть несколько щелей? Хотя бы для вас и лейтенанта... с часами. Народу собралось почти полторы сотни, а уси лежать без дела... Лежать и жруть кавуны...
Коляда хорошо говорит по-русски, но, когда волнуется, начинает путать украинские слова с русскими.
— Не надо! — говорю я.— Пусть люди отдохнут. Да и не засидимся мы тут долго. Чует мое сердце, что нас перебросят. Кстати, где Маша? Я что-то ее не вижу...
Коляда смущенно молчит, потом решительно вскидывает подбородок:
— А я не став ее будить! Написал записку: назначаетесь дневальным. Нехай поспит! Воно таки жинка!
— Ну и правильно! — говорю я, хотя самоуправство сержанта меня коробит. Как ни странно, а маленький Коляда — большой бабник! Но сейчас не время читать нотации, и я говорю:
— Обойдемся без Маши. В резервной роте есть старичок-санинструктор. При случае он поможет...
Мое предчувствие насчет скорой переброски не обманывает. Появляется делегат связи не то из штаба дивизии, не то с НП полковника Немерцалова. Худощавый капитан в отглаженной гимнастерке, поверх которой наброшена плащ-палатка, втолковывает мне:
— Времени у вас в обрез! К семнадцати пятнадцати вы должны занять траншею, семьдесят — семьдесят пять метров южнее моста. Там на прибрежном гребне еще в июле отрыты ячейки для стрельбы стоя и ходы сообщения. В этих укрытиях вы сможете полностью сохранить своих минеров и получите возможность заранее изучить объект взрыва и подходы к нему. А взрывчатка и резервная рота пусть пока остаются тут. Вы вызовете подносчиков, когда начнете минирование моста. Маршрут вашего движения к старым траншеям таков...
Капитан тычет пальцем в карту, называет часы и минуты, перечисляет ориентиры. А затем в плащ-палатке, развевающейся как королевская мантия, карабкается на насыпь и скрывается за нею.
Я с досадой гляжу ему вслед. Вот он тыкал пальцем в карту, хотя прекрасно знает, что у меня карты нет. Он оперировал точным временем, хотя ему известно, что даже многие комбаты не имеют ручных часов. Он ссылался на ориентиры и страны света, а у меня нет даже компаса!
Впрочем, я зря сержусь на капитана. Его задача — передать приказ, и он добросовестно ее выполнил. Да и беда небольшая: я уже привык обходиться без часов, научился ориентироваться по солнцу и звездам, по мхам и деревьям, по берегам рек и ручьев.
Я подзываю к себе Бурдаченко, который во время моего разговора с капитаном подчеркнуто держался в стороне, и спокойно объясняю:
— Мною получен приказ: переместиться в район моста. А вы с ротой остаетесь на месте. По-моему сигналу начнете переноску тола на мост. Я пришлю связного но это будет нескоро, надо дождаться наступления темноты. Попрошу выделить двух связных из бойцов помоложе и пограмотнее. До скорой встречи!
Из траншеи хорошо виден одноарочный двухъярусный красавец мост, соединяющий остров Хортицу с правым берегом Днепра. Он построен из огромных стальных балок и колонн, скрепленных клепкой, но кажется легким и прозрачным, как кружево.
Этот мост упал 18 августа в руки гитлеровцам, как перезрелый плод. А произошло вот что.
Был в Запорожье батальон МПВО, подчиненный городским властям. Это полугражданское формирование занималось ликвидацией последствий налетов вражеской авиации — тушением пожаров и спасательными работами. Кроме пожарников и санитарной дружины, в него входил взвод пиротехников, призванный извлекать и обезвреживать неразорвавшиеся авиабомбы. Однако вся деятельность пиротехников сводилась к тому, что они вывозили бомбы за город, в степь, и там взрывали. А обезвреживанием боеголовок у бомб занимались два кадровых сапера, выделенных начальником гарнизона.
Командовал батальоном бывший военный летчик, комиссованный после ранения в Монголии. Этот майор, должно быть, храбро сражался в небе над Халхин-Голом и был заслуженно отмечен двумя боевыми наградами — орденом Красного Знамени и монгольским орденом Полярной Звезды. И, видимо, боевое прошлое комбата заворожило начальство: при приближении немцев ему было поручено взорвать мост через старое русло Днепра. Но лихой летчик оказался плохим подрывником.
Всю вторую половину дня 18 августа через мост бесконечным потоком шли наши отступающие войска. А майор стоял у блиндажа на холме, к которому тянулась тонкая ниточка электропровода, соединявшая взрывную машинку с мощным зарядом на мосту.
Немецкие гаубицы уже били по дороге на правом берегу, по западной части Хортицы. Но рядом с мостом не упал ни один снаряд: гитлеровцы берегли его для себя.
У майора был приказ: взорвать мост в восемнадцать ноль-ноль. Но он не решился на это. По мосту в то время все еще текла разноликая масса отступающих. Тут были представители всех родов войск, раненые и вполне боеспособные, с оружием и без оружия...
Потом майор вдруг увидел, что людской поток, плывший по дороге, начал рассыпаться. Люди бросились в степь, подальше от дороги. А по ней к мосту стремительно приближалось продолговатое облако пыли, впереди которого, покачиваясь на выбоинах, катился тяжелый танк.
И тогда майор решительно крутанул рукоятку взрывной машинки. Но произошла «запланированная случайность» — взрыва не последовало.
Этого можно было ожидать. У майора было время и возможности для того, чтобы наладить дублирующую подрывную сеть. Но он не сделал этого, и теперь было достаточно маленького осколка или пули, чтобы перебить один-единственный проводок.
У майора было время для того, чтобы проверить и опробовать полученную со склада взрывную машинку, которая могла отказать из-за окисления клемм или загрязненности щеток динамки. Но он не сделал и этого.
Проявив запоздалую распорядительность, майор бросил нескольких бойцов на поиски обрыва провода и приказал одному из пиротехников разобрать и осмотреть машинку. Но время уже ушло: немецкие танки огибали холм. И пиротехники в спешке покинули блиндаж...
Если бы бывший летчик сумел взорвать мост 18 августа, то многое обернулось по-другому. Остановив танки противника перед водной преградой, можно было сохранить остров Хортицу, организовать его оборону и избежать массированного артобстрела Запорожья. Больше того, не пришлось бы отбивать остров и бросать в бой почти всю дивизию.
Но такова суровая реальность войны: порой даже за мелкие просчеты одного платят жизнями сотни других...
Потеснив 5-ю роту 963-го полка, мы расположились в траншее, указанной капитаном из штаба. Для себя я облюбовал вместительную ячейку, бывшую когда-то пулеметным гнездом или наблюдательным пунктом артиллеристов. Сейчас стенки окопа обвалились, и трудно установить, для какой цели предназначали его в июле.
Рядом со мной — два Николая: Коляда и Лесовик. Это моя ячейка управления, моя надежда и опора. Они очень разные и по внешности и по характеру. Маленький, тощий и конопатый сержант ни минуты не посидит на месте, он вечно в делах, вечно в заботах, д грузноватый, склонный к полноте Лесовик немногословен, нетороплив и даже, пожалуй, не без ленцы. Но он надежен, как стена. Я знаю, что если меня ранят или убьют, мой ординарец ни за что не бросит командира. Он вытащит меня — живого или мертвого — из-под огня в любом случае.
Вот и сейчас Лесовик сидит на дне ячейки и дремлет. А Коляда раздобыл где-то пехотную лопатку и роет нишу в стене окопа. В нее он собирается упрятать коробки с детонаторами, наши ручные гранаты и запасные диски для автоматов.
В соседней ячейке я расположил двух связных из роты Бурдаченко. Пусть они будут рядом, всегда под рукой. А справа и слева от моей ячейки сидят на дне траншеи остальные минеры. Я приказал им не высовываться: с той стороны время от времени постреливает снайпер, и из траншей, занятых пехотой, то и дело раздается:
— Санитара! Санитара сюда!
Я надеваю каску и осторожно выглядываю из-за бруствера. Впереди, подо мною, — заросший низкорослой травой крутой склон, под которым белеет узенькая полоска каменистого берега. А справа — в каких-нибудь ста пятидесяти метрах — высится громада моста. Это только издали он кажется легким и ажурным, как кружево. На самом деле мост — прочнейшее сооружение, по его нижнему ярусу еще двадцать дней назад шел поток грузовиков, а по верхнему — с гулом проносились железнодорожные составы. И тех ста ящиков тола, что я доставил на остров, едва-едва хватит на то, чтобы разрушить хотя бы один пролет, сделать мост непроезжим. Да и это удастся только в том случае, если заряд будет расположен правильно.
А противник все еще бережет мост. Он надеется, что Успеет подтянуть танки, перебросить их через реку и выбить нас с острова. Поэтому по мосту бьют лишь легкие минометы. А артиллерийские снаряды падают справа и слева от моста и где-то дальше, в глубине остров^ или в районе переправы. Одновременно перекрыты все пути продвижения пехоты по мосту. Два или три пуле, мета, установленных в торцовой части, поливают нижний ярус кинжальным огнем. В сгущающихся сумерках отчетливо видно, как между колоннами проскакивает огненный пунктир трассирующих пуль.
— Саперного лейтенанта — на КП батальона! Саперного лейтенанта — на КП!
Команда по цепочке передается из ячейки в ячейку. Я оставляю за себя Коляду и, пригибаясь, бегу по траншее. Миную бойцов, которые при моем приближении вжимаются в стенки окопов, перепрыгиваю через девушку-санинструктора, склонившуюся над раненым, и взлетаю на насыпь...
Неподалеку от моста, там, где автомобильная дорога делает изгиб и вплотную приближается к железнодорожной насыпи, стоят шесть или семь командиров. Они полукольцом окружили уже знакомого мне капитана в плащ-палатке. Он, видимо, еще не закончил важный разговор и рукой и глазами показывает мне, чтобы я не рапортовал о своем прибытии и не мешал ему.
Я молча присоединяюсь к группе командиров, а капитан протягивает одному из них трофейную ракетницу:
— Как только закрепитесь на правом берегу, дадите зеленую ракету. И ждите красной ракеты с нашего берега. Это будет сигнал вашего отхода. Вопросы есть?
— Нет!
— Хорошо! — говорит капитан и обращается ко мне: — С наступлением темноты 4-я рота 963-го полка штурмует мост, переходит через него, закрепляется на правом берегу и дает сигнал зеленой ракетой. К этому времени вы должны быть готовы к работе. После того как вы установите заряды, 4-я рота по сигналу красной ракетой отойдет на наш берег. Тогда вы получите приказ на взрыв моста. Вам ясно?
— Ясно, товарищ капитан!
Мне-то ясно, а пехотные командиры угрюмо молчат. Это легко сказать: штурмовать мост, закрепиться на правом берегу. А как это сделать? Ведь весь мост продувается свинцовым сквозняком...
— Все свободны! — говорит капитан.
Командный состав батальона расходится по ротам, а я бегу к своим. Затем отсылаю одного из связных к Бурденко с приказом перенести взрывчатку поближе к мосту, в лощину, что в двухстах метрах южнее насыпи...
Зеленой ракеты я так и не дождался.
Атака 4-й роты захлебнулась. Встреченная огнем 1Вух или трех пулеметов, которые почти в упор расстреливали пехотинцев, перебегавших по узкой полосе нижнего яруса, рота дошла только до середины моста...
Было уже темно, но из-за облаков временами выглядывала луна, и я из своей траншеи мог различить группки из трех-четырех бойцов, жавшихся друг к другу в тени колонн. Никто не решался шагнуть на проезжую часть и попасть под губительный огонь пулеметов. А потом пехотинцы, по одному перебегая от колонны к колонне, стали отходить. Мимо нашей траншеи понесли в тыл раненых. Их было не менее тридцати.
И я снова побежал к изгибу насыпи, где размещался КП стрелкового батальона. Здесь по-прежнему командовал капитан в плащ-палатке. Он говорил что-то резкое старшему лейтенанту с разгоряченным и потным лицом. Видимо, высказывал свое недовольство по поводу неудавшейся атаки. А старший лейтенант стоял не по- уставному, широко расставив ноги, и пытался унять мелкую дрожь в правом колене.
Завидев меня, капитан оставил ротного в покое и обратился ко мне:
— Как видите, создать предмостное укрепление нам не удалось. Но это дело поправимое. Сейчас подойдет рота 340-го разведбатальона. Та самая, что первой высадилась на остров. Эти смельчаки не в пример другим (тут капитан метнул уничтожающий взгляд в сторону провинившегося ротного) сумеют выполнить приказ комдива. Они закрепятся на правом берегу и продержатся там столько, сколько надо...
Но замысел командования и на этот раз не удался. Разведчики с грозным «ура!» устремились на мост и, беспрерывно паля из автоматов, дружно дошли до середины. А затем наступательный порыв иссяк. Правда, нескольким смельчакам удалось приблизиться к немецким пулеметам на расстояние броска гранаты. На том берегу ухнули два разрыва, один из пулеметов захлебнулся, но уже через минуту снова захаркал свинцом...
Как раз в это время на КГ появилось еще одно действующее лицо. Высокий черноволосый лейтенант в коверкотовой гимнастерке с орденом Красной Звезды доложил:
— Командир роты саперного батальона 12-й армии Прибыл для оказания помощи. Со мной группа специалистов-подрывников, взрывная машинка ПМ-2 и необходимое количество электрошнура...
У меня отлегло от сердца. Перед этим я ломал голову, как произвести одновременный взрыв зарядов на верхнем и нижнем ярусе моста? Бикфордов шнур мог подвести: даже два одинаковых по длине отрезка шнура не гарантировали синхронности взрыва зарядов. А взрывная машинка снимала эту проблему. Обрадовало меня и другое. За спиной лейтенанта на почтительном отдалении стояла группа из шести или семи старшин и сержантов. Судя по возрасту, выправке и ловко пригнанному обмундированию, это были кадровики.
Закончив разговор с капитаном, который коротко рассказал про обстановку, лейтенант громко спросил:
— А кто тут из саперного батальона дивизии?
Я шагнул вперед. Лейтенант протянул мне длинную, костлявую и горячую ладонь и отрекомендовался. Но разрыв упавшей где-то рядом мины заглушил его слова, и я разобрал только два последних слога его фамилии:
— Лейтенант...ренко!
Он был старше меня всего на два-три года, но уже успел повоевать, и воевал неплохо, о чем свидетельствовала высокая награда. Но держался он просто, вел себя со мной как однокашник. По-приятельски хлопнув меня по плечу, он одобряюще улыбнулся и сказал:
— Не горюй, малыш! Приказ мы выполним, мост взорвем! И обойдемся без пехоты... Будем работать без прикрытия!
После войны я много лет подряд посылал письма по разным адресам. Однако в списках лиц, награжденных за взрыв моста через Старый Днепр, фамилии, кот рая оканчивалась бы на «...ренко», я так и не наше. А жаль!
И еще одно. Слесаренко. Так я буду в дальнейшем называть лейтенанта, фамилию которого не расслышал. Мне до сих пор кажется, что звали его именно так!
Вроде все обмозговано и обговорено. Командование операцией берет на себя лейтенант Слесаренко. Он будет находиться в окопчике, который уже роют на железнодорожной насыпи. Отсюда хорошо просматривается весь мост. Мне же предстоит проследить за укладкой взрывчатки на нижнем ярусе, а затем подсоединить заряд к взрывной электросети.
Сигнал отхода — пламя бутылки с горючей смесью, которую Слесаренко выбросит на откос насыпи. Через три минуты после этого на мосту не должно оставаться ни одной живой души...
Капитан из штаба, убедившись, что Слесаренко овладел ситуацией, спешит удалиться. Оказывается, это начхим дивизии, которому поручили временно заменить майора Лобанова. Теперь он, как говорят, может умыть руки. Теперь его задача: доложить, что выполнение приказа взял на себя представитель армейского саперного батальона...
Обстрел нашего берега не прекращается ни на минуту. Противник лупит из всех стволов, оказавшихся поблизости. Гулко ухают снаряды полковой артиллерии, по-лягушачьи квакают мины, пунктир трассирующих пуль несется над самым настилом моста.
Слесаренко действует спокойно и неторопливо. Сразу видно, что в таком переплете он не первый раз. Впрочем, так оно и есть: два с половиной месяца отступает 12-я армия, и все это время лейтенант только и^ занимается тем, что рвет мосты, заводы и железнодорожные узлы. Объяснив мне задачу, Слесаренко обращается к Бурдаченко и подробно втолковывает ему, что делать. Говорит он медленно, тщательно подбирает слова, а некоторые фразы повторяет. И это понятно: позднее, когда начнется свистопляска на мосту, трудно будет что-либо поправить или изменить. А каждое промедление, каждая задержка для выяснений и уточнений — это десятки убитых и раненых.
— Все! — заканчивает инструктаж Слесаренко. — Теперь — по местам! Через десять минут начинаем!
Несмотря на свой высокий рост, он ловко, по-кошачьи карабкается по откосу. Бурдаченко, втянув голову в плечи, ныряет за изгиб насыпи. А я бегу к своим минерам.
Все! По моим подсчетам, десять минут истекло. За это время я успел разбить своих минеров на две группы, в общих чертах обрисовать боевую задачу, объяснить сигнал и пути отхода. Теперь вперед!
— За мной!
Выскакиваю на бруствер и по еле приметной тропке бегу к насыпи. Здесь еще раз пересчитываю бойцов, убеждаюсь, что все налицо, и, стараясь перекричать грохот разрывов, снова командую:
— За мной!
Бегу согнувшись в три погибели, так что почти касаюсь подбородком собственных колен. Без единой передышки влетаю на пешеходную дорожку моста и теперь уже с остановками на двадцать — тридцать секунд перебегаю от колонны к колонне. У меня есть время оглянуться, и я вижу, что бойцы, точно копируя мои движения, цепочкой продвигаются вперед.
А по другой стороне проезжей части — также перебежками от колонны к колонне — ведет свою цепочку сержант Коляда. Правда, он немного поотстал. Его группе пришлось ползком перебираться на правую обочину под кинжальным огнем пулеметов. Однако потерь у него, насколько я могу разглядеть в темноте, нет
Добегаю до пятой колонны, останавливаюсь и прижимаюсь к ней спиной. Дальше продвигаться нет смысла. Ведь нет большой разницы в том, где будет взорван мост — посредине или ближе к нашему берегу. Главное — изуродовать его так, чтобы по нему не могли пройти танки. Да и людей поберечь надо: чем дальше расстояние от нашего берега до места расположения заряда, тем больше времени будут находиться подносчики взрывчатки под огнем, тем выше будут потери.
Попутно я сразу же отбрасываю мысль о каком-либо геометрическом расположении заряда. Еще сидя в трап шее, я намеревался уложить заряд таким образом, чтобы ящики с толом образовали на настиле букву «Ш» Но теперь не до этих тонкостей, разработанных в тиши кабинетов. И вопреки всем наставлениям по подрывному делу я решаю: пусть подносчики бросают ящики со взрывчаткой куда попало, внаброс, навалом. Основное — сосредоточить как можно больше взрывчатки в одном месте на оси проезжей части. И не беда, если после взрыва уцелеют две или три боковые балки, поддерживающие настил. По ним — узким стальным лентам — смогут пройти над водой только акробаты. Танкам тут нечего делать!
Кроме того, нагромождение ящиков посреди моста образует своеобразную баррикаду, которая будет хоть в какой-то степени прикрывать подносчиков и моих саперов. А это опять-таки уменьшит потери.
Я стою, прислонившись спиной к влажному и холодному железу. Стою между двумя ребрами мощной двухтавровой балки как в гробу. Однако здесь я в относительной безопасности: меня может поразить лишь случайный осколок. Как известно, при взрыве снаряда осколки летят во все стороны. И все же большая часть их устремляется вперед, в ту сторону, куда был нацелен снаряд. А пули заднего хода не имеют. Значит, со спины и боков я надежно защищен прочной, в полтора пальца толщиной сталью.
Напротив меня, на другой стороне проезжей части, прячется за такой же колонной сержант Коляда. Он машет мне рукой — мол, все в порядке!
Да, вроде все в порядке, все идет, как было задумано. За каждой колонной, боком втиснувшись в узкое пространство между ее ребрами, стоят по два наших минера. Теперь дело за подносчиками взрывчатки.
А грохот, то и дело рвущий барабанные перепонки, нарастает. Противник, видимо, почуял неладное и прибавил огня. Я вслушиваюсь, пытаясь определить калибр вражеских пушек и минометов, и улавливаю какой-то новый, доселе неизвестный звук. Потом до меня доходит: это гудит металл, это стонет мост. Ливень пуль и град осколков обрушивается на его конструкции, и кажется, что тысячи молоточков, молотков и тяжелых кувалд беспрерывно бьют по листовой стали.
Когда-то в детстве отец водил меня в корпусной Цех Дальзавода, где стоял на ремонте его ледокол «Добрыня Никитич». В те времена стальные листы обшивки судов крепились к шпангоуту при помощи заклепок. И главным впечатлением, которое я вынес из этой экскурсии, был оглушительный и жалобный стон металла. Именно так стонал в ту сентябрьскую ночь мост через Старый Днепр.
Наконец-то!
Нет, не зря говорят, что время — вещь относительна. Когда впереди и позади, справа и слева падают мины, когда воздух то и дело вздрагивает от ближних ц дальних разрывов, а в интервалах между ними по- змеиному свистят пули и солидно, как майские жуки, жужжат на излете крупные осколки, — время неимоверно растягивается. Каждая минута кажется часом.
Ну наконец-то! Пошли! На мосту, на въезжей его части, показываются три человеческие фигуры. Это подносчики взрывчатки. Они приближаются, и я вижу, что один тащит взрывчатку на спине, другой прикрыв ящиком грудь и живот, а третий бежит пригнувшись и волочит ящик с толом за веревочный поручень по земле, как станковый пулемет...
Молодец, Бурдаченко! Решил на ходу испытать, какой способ транспортировки взрывчатки быстрее и безопаснее! Ну что ж! В смекалке ему не откажешь'
Первым добегает тот, который волочит ящик с толом по настилу моста.
— Оставь ящик на середине и дуй назад! — кричу ему я.
Он выполняет приказ. И почти тут же на осевую линию моста падают еще два ящика. Это освободились от смертоносного груза и что есть сил помчались к берегу еще двое...
На смену первой, так сказать, экспериментально)! троице приходит шестерка подносчиков. Все они тянут ящики с толом волоком. Но не все добегают до места укладки заряда. Бегущий впереди вдруг спотыкается и медленно ложится боком на настил... Другой — не добегает до цели буквально пяти метров. Он падает лицом вниз, переворачивается на спину, садится, хватается за пятно на кармане гимнастерки и начинает жадно глотать воздух...
К брошенной подносчиками ноше по команде Коляды устремляются двое минеров. Они выскакивают из-за колонны, падают позади ящиков с толом и начинаю: медленно подталкивать их вперед. Это уже придумка сержанта Коляды: пусть медленнее, но зато безопаснее. Тело бойца надежно прикрыто ящиком, а выступающие над ним затылок и часть спины — защищены каской.
Тем временем к раненым подбегают две девушки- санинструкторы. Обеих я вижу в первый раз: надо полагать, что к операции подключили санроту какого-то стрелкового полка.
Того, что первым повалился на бок, санитарке удается уговорить. Он медленно встает, опирается на худенькое девичье плечо и ковыляет в тень ближайшей колонны.
А вот с тем, что глотал воздух, дела похуже. Он уже лежит на спине без всяких видимых признаков жизни. Маленькая, узкобедрая девушка ловкими, заученными движениями расстилает плащ-палатку и перекатывает на нее тело, а затем пятится и шаг за шагом, рывками тянет непосильный груз к берегу.
— Стой! — кричу я рослому широкоплечему бойцу, который только что небрежно швырнул ящик в общую кучу. Он нехотя останавливается.
— Поможешь вынести раненого! — кричу я и тычу пальцем в сторону выбившейся из сил санитарки. — А не поможешь, я тебя из-под земли достану! Выполняй!
Но все это между делом. Я ни на минутку не выпускаю из поля зрения заряд, который должен решить судьбу моста. Пока все вроде идет нормально. Беспрерывно — один за другим — подбегают подносчики, и кучка ящиков на моих глазах превращается в бесформенную, не имеющую четких очертаний груду. В эту груду впиваются сотни пуль, и в воздух время от времени летят щепки. Но для тола это не страшно: пули ему нипочем! Другое дело — прямое попадание мины или снаряда. Но от этой случайности я застрахован на девяносто процентов — заряд прикрыт сверху железнодорожным ярусом моста. Однако надо спешить!
— Бросай повыше! Швыряй на самый верх! — советую я подносчикам. Теперь уже груда ящиков превратилась в прикрытие, в своеобразную баррикаду. За ней образовалась «мертвая зона» — пространство, куда не достигают пули, выпущенные с того берега. И все же есть раненые: пули и осколки рикошетируют от стальных конструкций и находят человеческие тела...
Четверо девушек-санитарок уже не справляются со своей нелегкой и опасной работой. Вот и сейчас на настиле моста лежат пять или шесть бойцов, не добежавших до места укладки заряда. Взрывчатку у них перехватили мои минеры, а они так и остались лежать на том самом месте, где их настиг крошечный кусочек металла.
В каких-нибудь трех метрах от меня в нелепой позе с вывернутой за спину рукой лежит старый небритый солдат из резервной роты. Из-под него расплывается по настилу большая черная лужа. Он уже мертв.
Я уже научился различать мертвых и живых. Не естественность положения тела, его тяжелая каменная неподвижность подсказывают мне, что старик свое от воевал...
А остальные живы. И ведут себя по-разному. Одни истошно вопят: «Санитара! Санитара ко мне!»; другие тихо стонут, третьи молча орудуют индивидуальными пакетами, прилаживая их к ранам. Какой-то отчаянный смельчак упорно пытается, встать и укрыться за ближайшей колонной. Но каждый раз у него подламывается правая нога и он, как куль, валится на настил.
— Лесовик! — кричу я.
Из-за соседней колонны с необычной для него резвостью выскакивает мой ординарец:
— Вы ранены?
— Нет, — говорю я.— Проследи за тем, чтобы бойцы резервной роты на обратном пути подбирали раненых. Нечего им драпать налегке! А если кто-то будет противиться и отлынивать — применяй оружие! Отвечать буду я!