Больше того, контрразведка подчас затрудняет действия войсковой разведки. Я своими ушами слышал как начальник штаба дивизии полковник Мозолин жаловался генералу, прибывшему из штаба армии:
— Несколько дней назад ночью с острова Хортии; на самодельном плотике к нам переправился венгерский солдат. Мы собирались допросить его. Но где там! На перебежчика наложили лапу работники особого от I дела и увезли его в Харьков. А мы до сих пор не знаем, кто стоит против нас, какими силами располагает противник.
...Я оглядываюсь и вижу, что Сейфулин уже в двух шагах позади. Между прочим, он уже давно проявляет мне и Борису повышенный интерес. Должно быть, уведомлен о наших «грешках», о наших неудачах во время боя в Кичкасе.
Я беру Бориса под локоть и говорю:
__ Не кипятись, Борис! Начальству виднее...
ХОРТИЦА
— Устал я, — говорит Брезнер.
Мы случайно встретились среди дня на берегу Днепра в районе водокачки и теперь сидим на бревне-топляке, вытащенном кем-то из реки. Стоит конец августа, чувствуется приближение осени. Вода в Днепре потемнела и отливает сталью, как только что сброшенная с наковальни и остывающая подкова.
— Чертовски устал! — повторяет Борис. — Днем шатаюсь по побережью, выискиваю уцелевшие лодки, а ночью переправляю их в укрытия около Дубовой Рощи, Алюминиевой балки и водокачки. Небольшие лодки перевожу волоком на лошадях, а те, что покрупнее, перегоняю вдоль берега по воде. Собрал уже около шестидесяти шлюпок, плоскодонок и баркасов.
— Значит, будем наступать?
— Вряд ли! Вернее всего, готовится разведка боем. Потревожим наблюдательные пункты на острове, засечем огневые позиции артиллерии — и на этом закончим. Ведь Хортица торчит у нас как кость в горле. Если глядеть с острова, то весь город как на ладони...
|
|
Что правда, то правда! Противник выдвинул на Хортицу полковую артиллерию и в упор расстреливает город. И при этом не испытывает никаких затруднений: с высоких берегов Хортицы можно разглядеть каждую Улицу, каждый дом. А наша артиллерия почему-то молчит. Должно быть, бережет снаряды.
— А тут еще мне роту навязали! — жалуется Борис. — Это только говорят, что ротный командир — слуга Отечеству, отец солдатам. На самом деле он никакой не отец! Точнее будет сказать, что ротный — это задерганная, затурканная мать-одиночка, на попечении которой больше сотни ребятишек! Единственное, чего не приходится ротному делать, так это сопли утирать. А все остальное — и портянки, и сапоги, и патроны, и оружие и шанцевый инструмент, и политработа, и больные, и раненые — висит на мне. И каждый день еще пачка сводок: о проделанной работе, о потерях, о наличии боеприпасов и отсутствии вшей!
С недавних пор Брезнер снова стал ротным. Старичка, командовавшего ротой, перевели на должность, полкового инженера в стрелковую часть, и на голов, Бориса свалились новые заботы и хлопоты. Я по себе знаю, что в течение суток ротному некогда присесть, что если он добросовестный человек, то у него всегда найдутся неотложные дела.
— А тебе теперь легче! — не без зависти говорит Борис. — Пятнадцать рядовых, три сержанта — и вся забота! Даже на штатный взвод не наберется!
Несколько дней назад я написал рапорт, в котором предложил создать специальную команду из людей, хорошо знающих подрывное дело. Я особо подчеркну, что количество в данном случае роли не играет. Наоборот, лишние, причем необученные, люди только путаются под ногами, мешают другим, создают опасные ситуации, демаскируют место работ и увеличивают число несчастных случаев.
|
|
С легкой руки майора Лобанова рапорту дали ход, и из лучших подрывников разных рот была создана мобильная спецкоманда. Однако костяк остался прежним: каждую ночь со мной уходят на задание сержанты Коляда и Белоус, санинструктор Маша, рядовые Лесовик, Непейвода, Гургенидзе...
Правда, точного названия для команды наши штабники никак не могут придумать. В сводках ее называют по-разному. Сегодня, например, пишут: «В течение ночи команда минеров 545 ОСБ оставила мины в 400 метрах правее Дубовой Рощи». А назавтра читаешь: «В 21.00 команда подрывников 545 ОСБ взорвала трубу кирпичного завода, являвшуюся ориентиром для дальнобойной артиллерии противника»…
Но меня такие расхождения не смущают. Главное достигнуто — с ловкими и умелыми людьми работаете ' легче. Да и несчастные случаи прекратились.
— Ну, будь здоров! — Борис встает с бревна и протягивает мне руку.
Это была наша предпоследняя встреча.
Теперь я возвращаюсь с ночной работы, как правило, в четыре-пять утра. Во-первых, свою роль сыграло 0здание мобильной спецгруппы, а во-вторых, темнеть стало раньше. Следовательно, и постановку мин мы тоже можем начинать раньше.
Вот и сегодня моя команда появилась в поселке Зеленый Яр, где стоит батальон, в пятом часу утра, бойцы разбрелись по хатам, а я прошел в дальнюю комнатку дома, отведенного под мой «штаб», не раздеваясь рухнул на кровать и заснул мертвецким сном.
|
|
Однако ровно в одиннадцать я с кронами — как всегда в трех экземплярах! — появился в штабе батальона. А там было непривычно пусто и тихо. В большой столовой бывшего детского сада за низеньким обеденным столиком сидел, сгорбившись, на обычном «взрослом» стуле капитан Ситников и что-то сверял по карте. В дальнем углу точно за таким же неудобным столиком скрипел пером батальонный писарь. И больше никого!
— Здравствуйте! — сказал я, — Видимо, я сегодня самый первый...
— Самый первый и самый последний! — усмехнулся капитан. Он встал, потянулся, разминая затекшее от неудобного сидения тело, и продолжил: — Сегодня инструктаж отменяется. Все наши на Днепре. Поступил приказ: выбить противника с Хортицы. Первая рота обеспечивает переправу пехоты в районе Дубовой Рощи, вторая — на пляже у Больничного городка, третья — в районе водокачки. А вашей команде комбат приказал отсыпаться. Вас поднимут, когда будет нужно... Ясно?
— Ясно, товарищ капитан!
— Тогда выполняйте!
Я вышел из штаба, заскочил в комсоставскую столовую, умял две миски пшенки с тушеным мясом, вдоволь попил чайку. А потом разбудил Лесовика, приказал ему послать дневальных за обедом для бойцов и Свалился спать.
Это была не виданная и не слыханная доселе роскошь!
Нас будят в четыре часа утра. Я выстраиваю команду на узкой улочке поселка, проверяю, все ли в сборе, это время появляется заспанный начштаба.
Совсем забыл! — гундосит он. — Вам приказано не брать ничего лишнего. Скатки, вещмешки, шанцевый инструмент и все остальное оставить в расположении команды под присмотром дневального. И не забудьте взять с собой моток бикфордова шнура и коробочку капсюлей...
Ну, это мне напоминать не надо! После истории в Кичкасе я всегда ношу в брючном карманчике для часов пять детонаторов, укутанных в вату и упакованных в фольгу из-под шоколада. Конечно, это рискованно: в случае прямого попадания разворотит весь живот. Но зато обойдется без мучений, смерть будет мгновенной: удар, шок— и конец!
А моток бикфордова шнура днем и ночью носит с собой мой верный ординарец Коля Лесовик.
Однако я не возражаю Ситникову. Я приказываю сержанту Коляде запастись капсюлями и шнуром, а все шинели, вещмешки, лопаты и прочее имущество сложить в одном месте и назначить дневального.
Коляда выходит из строя, а капитан Ситников вежливо, по-граждански берет меня за локоток и отводит в сторону.
— Звонил комбат, — бубнит начштаба. — Вам приказано...
У Ситникова есть забавная черта: он никогда не говорит: «Я приказываю», а использует обтекаемую форму «Вам приказано». И получается, что приказ исходит не от него, а откуда-то свыше, и он, Ситников, тут ни при чем.
— Вам приказано явиться в Больничный городок, где сейчас находится начальник штаба дивизии. Там вы получите дальнейшие распоряжения.
— А вы хотя бы в общих чертах не знаете, какова моя задача?
— Чего не знаю, того не знаю, — бубнит начштаба. — Но нетрудно догадаться, что вам придется что-то взрывать...
— Это и Бобику ясно!
— Попрошу без шуточек! — морщится Ситников. — У нас большие потери. Ворон звонил, что уже убито восемь и ранено более двадцати наших саперов.
— Прошу прощения, товарищ капитан! Обмолвился! — говорю я, поворачиваюсь лицом к строю и командую: — Взвод! Направо! Шагом марш!
Свою команду я оставляю под присмотром Коляды в Алюминиевой балке, от которой до Больничного городка всего каких-то двести пятьдесят — триста метров. А сам в сопровождении ординарца бегу на командный пункт дивизии.
Над Днепром стоит сплошной гул. Натужный рев авиационных моторов то и дело заглушает глухие разрывы. Но видеть, что происходит на реке, я не могу, ее от меня заслоняют многоэтажные корпуса Больничного городка.
Наконец я огибаю главный корпус, и передо мной открывается панорама переправы.
Все пространство реки между Больничным городком и домиком бакенщика, стоящим на отвесном берегу Хортицы, густо усыпано лодками. Одни из них, глубоко осевшие в воду под грузом человеческих тел, медленно ползут к острову. Другие, над бортами которых ритмично покачиваются фигуры гребцов, налегке идут назад, на этот берег. А между черными силуэтами утлых, беззащитных суденышек вздымаются огромные фонтаны обезумевшей воды. По переправе бьет вражеская артиллерия, ее бомбит и обстреливает авиация.
Откуда-то со стороны Кичкаса волна за волной налетают на переправу желтопузые самолеты с черными крестами на крыльях и хищно нацеленными вперед неубирающимися шасси. Злобно тявкают две зенитки, расположенные где-то справа и слева. Но они не приносят никакого вреда самолетам, подходящим к месту бомбометания на большой высоте.
Вот один из них ложится на крыло, клюет носом и со страшным воем пикирует вниз. В какой-нибудь сотне метров от воды самолет, взревев двигателем, выходит из пике и почти вертикально взмывает вверх...
А там, куда был нацелен его нос, возникает серия фонтанов. Тем временем валится на крыло и пикирует следующий бомбардировщик.
На смену отбомбившимся «штукасам» приходят «мессершмитты». Эти выныривают из-за южной оконечности Хортицы и, поливая лодки огнем пушек и пулеметов, веером проносятся над серединой Днепра — и, постепенно набирая высоту, уходят на запад. А высоко в небе, муторно гудя моторами, повисает над переправой новая волна пикирующих бомбардировщиков.
Нет, не зря говорил капитан Ситников о больших потерях. Я отчетливо вижу, как течение уносит вниз несколько перевернутых лодок, за днища которых судорожно цепляются уцелевшие люди...
И в этом кромешном аду больше всего достается саперам, обеспечивающим переправу пехоты. Через час или полтора я увижу, как пехотинцы, благополучно достигшие берега Хортицы, с радостными криками устремятся в спасительную тень оврага. А четверо пожилых саперов в насквозь промокших гимнастерках деловито поплюют на ладони, покрытые кровавыми мозолями, снова сядут за весла и погонят неуклюжий баркас к левому берегу. Если им повезет, то они сегодня еще не один раз пересекут середину Днепра, где от пуль и осколков кипит вода, где вздымаются и рассыпаются на тысячи брызг грязно-белые столбы, остро пахнущие взрывчаткой, где из глубины всплывают и размываются течением пятна крови.
Если, конечно, повезет...
Все это я по-настоящему пойму после того, как сам пройду через этот ад, переправлюсь на Хортицу и с необъяснимой, охватившей все мое существо радостью почувствую под ногами твердую землю...
А пока я стою на пляже у Больничного городка и по-мальчишески восхищаюсь картиной переправы. Я рвусь в бой, мне хочется как можно скорее занять свое место среди тех, кто штурмует Хортицу. А то ведь можно и опоздать!..
В таком случае, хватит глазеть! Я приказываю Лесовику спрятаться за угол здания и ждать меня, а сам ныряю в подвал главного корпуса, где разместился КП дивизии. После залитого солнцем пляжа здесь темно, хоть выколи глаз! В подвальных помещениях нет дверей, но кто-то — видимо, из-за боязни сквозняков — распорядился завесить все дверные проемы плащ-палатками. И дневной свет совсем не проникает в коридор.
Поэтому, несмотря на маленький рост, я на первых же шагах с размаху натыкаюсь лбом на швеллерную балку, поддерживающую потолочное перекрытие. Удар настолько силен, что я приседаю и хватаюсь за ушибленное место. Между пальцами, заливая правый глаз, струится кровь.
Неожиданно меня ослепляет свет карманного фонарика. Владелец фонарика участливо спрашивает:
_____ Ушиблись, лейтенант? Чертова балка! Все за нее цепляются!
По акценту я узнаю уже знакомого мне лейтенанта- гру3ина. Он чей-то адъютант. Не то комдива, не то комиссара.
— Вставайте! — все так же мягко говорит адъютант. — Я провожу вас в медпункт. Он у нас в конце коридора.
Он ведет меня по коридору, освещая дорогу фонариком, отодвигает плащ-палатку на одной из дверей, заглядывает внутрь и весело кричит:
— Привет, Клавочка! Привел к тебе первого раненого!
Клавочка! Клавочка-красавица! Эту тоненькую девушку с голубыми глазами, белокурыми кудрями и капризно вздернутым носиком знает весь комсостав дивизии. Не одному молодому лейтенанту снится она по ночам, но не каждый осмеливается заговорить с ней при встрече. Клавочка в карман за словом не лезет!
А мне так повезло! Будет что рассказать Брезнеру и лошадиному доктору...
Однако Клавочка строга и деловита. Она молча натягивает на гимнастерку с лейтенантскими петлицами белый халат, усаживает меня на табуретку, осматривает мою рану и говорит:
— Пустяки! Небольшая ссадина... Даже шрама не будет!
Она ловко прижимает к ссадине тампон, смоченный йодом, и начинает бинтовать голову. Потом хлопает меня по плечу:
— Все! Теперь у вас совсем геройский вид. Прямо как у Щорса в кино!
В таком «геройском» виде — с перебинтованной головой и в гимнастерке с пятнами крови — я предстаю перед начальником штаба дивизии.
Подполковник Мозолин стоит у стола, вплотную придвинутого к полуподвальному окну. Из окна на карту, Разложенную на столе, падает яркий квадрат света. Вокруг стола стоят трое или четверо командиров. В углу, на табуретке — два полевых телефона, возле которых на корточках дремлет пожилой боец.
Я собираюсь вскинуть руку к виску, но вовремя вспоминаю, что пилотка у меня заткнута за пояс. Поэтому щелкаю каблуками и громко докладываю о прибытии.
Подполковник не без интереса смотрит на мою забинтованную голову, на гимнастерку. Наверняка на кончике языка у него вертится вопрос: «Где это вас так?», но он подавляет любопытство и сухо говорит:
— Подождите. Я займусь вами позднее...
Я без разрешения сажусь на белую больничную табуретку и жду. Один за другим уходят от стола нам штаба невысокий молоденький лейтенант в кубанке, подтянутый капитан с пушками на петлицах, какой-то расхристанный парень в грязном комбинезоне и танкистском шлеме. Наступает моя очередь.
Красный карандаш начштаба четко и уверенно движется по карте, задерживаясь то в одной, то в другой точке:
— Ваша задача: взорвать мост через Старый Днепр. Вот здесь! Подготовку к взрыву начнете с наступлением темноты под прикрытием пехоты, которую мы выдвинем на правый берег. Взрывчатка — около двух с половиной тонн — сосредоточена пока на левом берегу, в трехстах метрах ниже Алюминиевой балки. Видите эту группу деревьев? Там же майор Лобанов, который будет руководить отгрузкой и доставкой взрывчатки на остров. В его распоряжение выделено восемь лодок с гребцами.
Подполковник Мозолин на секунду замолкает, морщит лоб, что-то припоминая, и продолжает:
— О прибытии на остров обязательно доложите комдиву. От него получите более конкретные указания. Полковник должен находиться на своем НП, в доме бакенщика. Это вот здесь! Вопросы есть?
— Есть! — говорю я.— Взрывчатки две с половиной тонны, от места высадки до моста на глазок около шести километров. А у меня всего восемнадцать человек. Даже бегом...
— Я вас понял... Простите... Совсем замотался, устало говорит Мозолин. — Для доставки взрывчатки и последующей ее подноски на мост в ваше распоряжение выделена резервная рота. Она уже начала переправляться на Хортицу. Командует ротой лейтенант Бурдаченко. Он будет ждать вас на НП командира дивизии. Еще вопросы есть?
— Нет, товарищ полковник! Разрешите выполнять?
В то время когда я стоял на пляже у Больничного городка и наблюдал за переправой, исход боя за остров был уже предрешен.
Еще накануне в 23.00 от небольшой пристани, что ниже Дубовой Рощи, отчалила лодка, заполненная людьми. За ней двинулась вторая, третья, четвертая...
Эго был 340-й разведбатальон капитана Чистова, которому предстояло первым высадиться на южной оконечности острова Хортица и внезапно атаковать противника. Скрытному проведению операции во многом способствовал густой туман, повисший над Днепром. И венгерские солдаты, оборонявшие этот участок берега, обнаружили наших бойцов только тогда, когда те начали спрыгивать с лодок в воду.
Внезапность сыграла свою роль, и венгры поспешно откатились за Казацкий вал, пересекающий остров с востока на запад. Этот вал, сооруженный еще запорожскими сечевиками для защиты от татарских набегов с юга, был удобной оборонительной позицией. Батальон капитана Чистова не сумел взять его с ходу, и командир 965-го полка майор Отрищенко бросил на остров две стрелковые роты.
Но и гитлеровское командование не дремало. Оно стало спешно перебрасывать к Казацкому валу немецкие подразделения, расположенные в средней части острова. У Казацкого вала завязался затяжной бой.
А ровно через сорок минут после того, как на Хортице загремели первые выстрелы, в районе Больничного городка начали переправляться через Днепр две стрелковые роты 963-го полка под общим командованием лейтенанта Воронюка. Не встретив серьезного сопротивления при высадке, роты устремились к мосту через старое русло Днепра. Теперь немецкому командованию, обеспокоенному тем, что южная группировка может оказаться отрезанной, пришлось срочно снять часть подразделений с северной части острова и бросить их навстречу ротам Воронюка.
Между тем в 2.00 в дело включился 961-й полк, которым командовал капитан Коцюр. Два батальона этого полка, сосредоточенные в районе водокачки и имевшие в своем распоряжении тридцать пять лодок, с некоторым запозданием высадились на северной части Хортицы. Вначале они довольно быстро двигались вдоль железнодорожного полотна, пересекающего остров в юго-западном направлении. Однако противник сумел опомниться, провел шесть или семь контратак и остановил наступающие батальоны на подступах к станции Хортица.
Тем временем командование 274-й дивизии, стремясь не упустить инициативу и сломить сопротивление врага, бросало в бой все новые и новые резервы. На Хортицу переправлялись саперные взводы стрелковых полков, комендантский взвод штаба дивизии, сводные роты, наспех сформированные из связистов, химиков, шоферов, поваров и пекарей. Прямо с марша был посажен в лодки батальон НКВД, с боем пробившийся из окружения под Ингульцом...
И перевес в силах сделал свое дело. Противник стал отступать. Немцы и один батальон венгров в организованном порядке отходили на правый берег Днепра через мост. А остальные в панике спасались кто как может: на лодках, на самодельных плотиках и просто вплавь...
Теперь командира дивизии полковника Немерцалова больше всего беспокоил мост через Старый Днепр. Гитлеровское командование могло использовать последний козырь: для этого ему надо было перебросить из резерва или с других участков фронта в район Хортицы танковые части. А наши войска, занявшие остров, не располагали средствами для борьбы с танками. Артиллерия оставалась на левом берегу, в пехоте не хватало даже ручных гранат.
Значит, надо было срочно взорвать мост.
Конечно, в тот день, когда на Хортице шли бои, я ничего этого не знал.
Майор Лобанов отлично организовал доставку взрывчатки на остров. Всего около трех минут уходит у моих саперов на то, чтобы принести из укрытия и погрузить на лодку двенадцать — пятнадцать ящиков, в каждом из которых двадцать четыре килограмма тола. Потом в лодку садятся два-три минера и два гребца, которые погонят ее обратно, и можно отправляться в путь.
Всего в распоряжении Лобанова восемь крупных лодок. Этого вполне достаточно для того, чтобы перевезти минеров и всю взрывчатку за один раз. Но майор не спешит.
— Подождите! — говорит он гребцам. — Пусть передняя лодка отойдет хотя бы метров на сто пятьдесят...
Он выжидает минуту-полторы и командует:
— Пошли!
Гребцы дружно налегают на весла, а майор оборачивается ко мне:
— Береженого бог бережет! Если лодки пустить кучно, то после прямого попадания в одну из них может сдетонировать взрывчатка на остальных. Поэтому будем спешить — не торопясь...
На первой лодке уходит на тот берег сержант Коляда с двумя минерами, на второй — Гургенидзе, на третьей — иду я. Моему намерению отправиться на первой лодке помешал майор Лобанов:
— Не спешите! Я скажу, когда подойдет ваша очередь...
Немецкие артиллеристы, видимо, пока еще не открыли для себя нашу переправу, которую впоследствии в штабных документах назовут Малой. Снаряды падают выше по течению, там, где переправляется пехота и водная гладь испещрена силуэтами самых разномастных судов. А фашистские летчики не придают особого значения редкой цепочке наших лодок, пунктиром пересекающей реку. Лишь дважды, поблескивая огнем пушек и пулеметов, над нами на бреющем полете проносятся истребители. А потом от стаи пикирующих бомбардировщиков отваливает один-единственный «штукас». Он падает на крыло и стремительно идет вниз. Целясь разделенным на клетки плексигласовым рылом в наши лодки, он оглушительно воет, от этого воя закладывает Уши и моментально потеют ладони. Самолет, свирепо Рыча, выходит из пике, и почти одновременно или чуть Раньше посредине реки вздымаются пять или шесть фонтанов. Но бомбы падают в сторону, примерно в сорока метрах от линии движения лодок...
Не дожидаясь, пока лодка уткнется в берег, я прыгаю в воду и бегу к Коляде, который уже успел отправить свою лодку обратно и теперь командует разгрузкой второй.
— Сержант! — кричу я.— Укладывайте ящики вон там, под обрывом. Остаетесь за меня. А я пошел на НП комдива. Лесовик — за мной!
Вместе с топочущим позади кирзачами Лесовиком я некоторое время бегу по узкой, усыпанной галькой полоске под обрывом, потом по склону оврага поднимаюсь на крутой берег и оглядываюсь. Последняя из моих лодок уже вышла из зоны бомбежки и находится недалеко от берега.
Несколько минут спустя мы с Лесовиком перепрыгиваем через плетень, я раздвигаю кусты и вижу перед собой домик бакенщика. Жилище речного сторожа стоит высоко над обрывом, и отсюда открывается широкий вид на все течение Днепра, начиная с моста через старое русло и кончая Дубовой Рощей.
Мне приходилось видеть и комиссара дивизии и начальника штаба. А вот командира 274-й полковника Немерцалова я вижу впервые. Это крепкий мужчина, выше среднего роста, с крупной, красиво посаженной на широкие плечи головой. Хорошо подогнанная по фигуре, отутюженная гимнастерка, в петлицах которой поблескивают четыре шпалы, сразу выдает в нем кадрового командира.
Полковник стоит с биноклем в руках в нескольких шагах от крыльца домика бакенщика в окружении своей «свиты» — адъютанта, штабников и автоматчиков. Не отрываясь от бинокля, он смотрит в сторону Больничного городка откуда все еще идут и идут на остров лодки с людьми. Что-то на переправе не нравится комдиву, и он недовольно опустил вниз уголки губ. Штабники, привыкшие чутко улавливать настроение начальства, молча переглядываются. На меня и Лесовика, с шумом вывалившихся из кустов, никто не обращает внимания.
Я делаю несколько шагов вперед и громко докладываю о своем прибытии. Полковник опускает бинокль, смотрит куда-то мимо меня и говорит:
— Весь берег в наших руках. Но подкрепление продолжает высаживаться в одной точке. А немецкие артиллеристы и летчики точно знают место переправы и бьют наверняка. Надо рассредоточить поток лодок. Не беда, если одна из них причалит выше, а другая ниже намеченного места. Двести — триста метров разницы сейчас ничего не решают. А потери будут меньше...
Полковник еще раз вскидывает бинокль к глазам, как бы еще раз убеждая себя в сказанном, и добавляет:
— Немиров! Немедленно отправьте коменданту переправы соответствующее распоряжение!
Потом он опускает бинокль на грудь, поворачивает крупную голову в мою сторону, и я трепеща жду, что он похвалит меня. Похвалит за то, что я так быстро преодолел водную преграду, сохранил всю взрывчатку и не допустил потерь. Но полковник возвращает меня на землю. Он жестко и властно бросает:
— Приведите себя в порядок!
Я вытаскиваю из-под ремня пилотку, кое-как прилаживаю ее на обинтованной голове и повторяю свой рапорт:
— Спецкоманда минеров в составе восемнадцати человек переправилась через Днепр! Доставлено две тысячи четыреста килограммов тола. Потерь в личном составе нет! Докладывает...
— Хорошо! — перебивает меня полковник. — А теперь слушайте внимательно. Немиров! Карту!
Адъютант прямо на ступеньках крыльца разворачивает вытащенную из планшетки карту, и палец полковника упирается в зеленое пятно, рядом с которым изображена линия железной дороги.
— Ваша задача, — говорит полковник, — доставить взрывчатку сюда, на огороды, что севернее полотна железной дороги Запорожье — Никополь. Здесь вы будете находиться до наступления темноты. А после того как одна из стрелковых рот атакует мост, выдвинется на правый берег и закрепится там, вы подготовите мост к взрыву. Приказ на взрыв будет дан особо. Для подноса взрывчатки я выделил и подчинил вам резервную роту. Лейтенант Бурдаченко!
Из-за крыльца выходит плотный круглоголовый лейтенант лет двадцати пяти. Он, видимо, ранен в ногу и при ходьбе опирается на палку.
— Обычно, — полковник обращается к Бурдаченко, — саперы придаются пехоте. А на этот раз мы сделаем наоборот. Вы поступаете в распоряжение командира минеров. С этой минуты ваш непосредственный начальник — саперный лейтенант, и никто больше!
Однако Бурдаченко, который явно не лишен самолюбия и притом старше меня лет на пять или шесть, такое положение вещей явно не радует. Он иронично улыбается. Но это не ускользает от внимания полковника.
— Амбиции тут ни к чему! — сухо говорит он. — Сейчас взрыв моста — одна из главных задач! И выполнять ее будут минеры, а не рота резерва!
Желая как-то прервать этот неприятный для меня разговор, я подношу руку к виску:
— Разрешите выполнять?
— Идите! — сердито бросает полковник, но я не успеваю сделать и трех шагов, как он останавливает меня: — Лейтенант! Вернитесь!
Я возвращаюсь, и комдив вдруг ошарашивает меня неожиданным вопросом:
— Сколько вам лет, лейтенант?
—- Девятнадцать, товарищ полковник!
В глазах Бурдаченко, все еще стоящего позади комдива, вспыхивает огонек надежды: сейчас полковник переиграет. Но Немерцалов думает о другом. Он мягко, по-отечески, совсем не по-командирски произносит вполголоса:
— Вы там... не зарывайтесь. Не лезьте, как говорят украинцы, поперед батьки в пекло... А то я знаю вашего брата... Сплошь герои! Одним словом, не зарывайтесь!
И, как бы избавляясь от минутной слабости, полковник добавляет уже строже:
— Запомните: мне нужен взорванный мост, а не лейтенант, павший смертью храбрых!
Втроем — я, Лесовик и ощетинившийся, как еж, Бурдаченко — спускаемся в пологую балку, где, тесно прижавшись друг к другу и напряженно вслушиваясь в гул ближней переправы, сидят бойцы резервной роты. Мне сразу бросается в глаза, что все они — без оружия.
— На всю роту ни одной винтовки? — удивляюсь я.
— Как видите, — отвечает Бурдаченко. — На всю роту — одна пушка!
И он хлопает себя по бедру, на котором висит пистолет ТТ.
— А что, если вы напоретесь хотя бы на двух-трех немецких разведчиков? Что тогда?
— Тогда хана!
Я приказываю лейтенанту построить роту. Он с явно преувеличенным рвением выполняет приказание, что есть силы орет «Смирно!» и строевым шагом идет ко мне. Одним словом, ломает комедию. Я обрываю представление:
— Вольно!
Потом обращаюсь к бойцам резервной роты:
— Сейчас вы понесете взрывчатку к мосту через Старый Днепр. Но пусть слово «взрывчатка» не пугает вас. Тол, который хранится в ящиках, не опаснее хозяйственного мыла. Он не взрывается даже при прямом попадании пули или осколка. Так что, если кто-то упадет или уронит ящик, ничего страшного не случится. Двигаться будем ускоренным шагом. Все!
Затем говорю ординарцу:
— Лесовик! Отведешь лейтенанта и его роту к тому месту, где мы высаживались. И передашь Коляде: всей нашей команде — бегом ко мне, наверх!
Чуть позднее, когда Коляда приводит моих бойцов в балку, я разъясняю задачу:
— Мы будем сопровождать и охранять колонну подносчиков взрывчатки. Назначаю походное охранение. Головной дозор — Гургенидзе и Червоненко. Два парных дозора слева — Белоус и Непейвода, Бородавка и Витер. Парный дозор со стороны нашего берега — Свиридов и Ананчук. Замыкает колонну, транспортирует взрыватели и следит, чтобы не было отставших, сержант Коляда. Все! Вопросы?
— Есть! — весело выкрикивает узкоплечий и верткий Шпильман. — А остальные?
— Остальные пойдут со мной в голове колонны. Винтовки и автоматы держать наготове!