Очень медленный старый поезд… Такой медленный, что кажется, будто я сижу в машине времени. Я физически чувствую, как время движется в пространстве. Это гораздо интереснее, чем смотреть на часы. Поезд ползет вдоль южного берега Португалии. Я не стала задерживаться в Мадриде и вообще нигде в Испании, потому что потеряла восемьдесят евро, когда поезд остановился в Мадриде. Может быть, их украли. Мне больше не хочется останавливаться в больших городах. В большом городе всегда агрессивно. А здесь поезд мирно доставляет меня в Тавиру, маленький городок у Атлантического океана. Здесь всюду желтый песок. Выйдя из станции, я вижу старые жилые дома, обожженные горячим солнцем. Иду в кафе на углу. Снаружи стоят белые пластмассовые столы и стулья. Я сажусь, выдыхаю из легких затхлый воздух и вдыхаю свежий. Внезапно я чувствую, что все на свете замедлилось и остановилось. В тени сидят на стульях два местных старика с очень темной кожей. Они тихо покуривают сигареты. Перед ними стоят две маленькие пустые кофейные чашечки. Здесь все такое густое, под этим солнцем со страстными лучами. Это настоящее солнце, не то, что в Англии. В Англии фальшивое солнце, литературное. С другой стороны кафе — бакалейная лавка. Продаются фрукты и овощи. Рядом на улице стоит молодая женщина, она, кажется, сумасшедшая. То есть на самом деле сумасшедшая. Она разговаривает вслух, а рядом никого нет, даже ни одной уличной собаки. На губах у нее свежая красная помада, как будто она только что выпила стакан крови. Иногда мимо проезжает машина, тогда она обращается к машине. Странно — как-то так получается, что в каждом маленьком городке мира есть своя сумасшедшая. Молодая девушка, похоже, автостопщица, туристка, медленно бредет по улице. На ней обтягивающая лимонно-желтая футболка. Ее молодые задорные груди притягивают взгляды стариков в кафе. Когда она скрывается из виду, старики отводят глаза и оба выпускают по облачку дыма из ртов. Наверное, им приятно видеть на утренней улице молодые энергичные груди под лимонной футболкой. Солнечный свет — как нож, разрезающий Землю: одна половина мира в тени, другая сияет. Как черно-белое кино в замедленной съемке. Небо убийственно-голубое, голубое-преголубое. Переулки, где стоят старые дома с деревянными оконными рамами и ржавыми железными балконами, погружены в тишину. Эти дома высасывают из людей душу. Я понимаю, почему некоторые путешественники, приехав в чужой городок на несколько дней, задерживаются в нем на месяц, на три, а потом и на всю оставшуюся жизнь. Странная сила тянет тебя остаться в чужой стране. Я ощущаю действие этой силы. Это нечто противоположное тяге к приключениям, нечто происходящее от стремления к обыденной жизни, к монотонности повседневного существования. Сидя в кафе на углу со стариками, я таю под жарким солнцем. Мое тело теряет форму и плывет в воздухе. Мою сущность высасывает странная сила. Меня это пугает.
Я останавливаюсь в номере на верхнем этаже недорогой гостиницы «Residencia Mina». Номер маленький, но чистый. Небо такое ясное и красивое, что на душе легко. Мне нравится эта маленькая гостиница в средиземноморском стиле. Выхожу на балкон и смотрю на извилистую реку, впадающую в море. Песок темно-желтый, дома разноцветные. Несколько стариков сидят на мосту через реку, курят и болтают. Старинные улицы, зеленые кусты, морские птицы… Под солнцем все так отчетливо. Я чувствую единение с природой, со счастливой стороной природы. Поднимаюсь по лестнице на крышу гостиницы. Она словно тропический сад — вся уставлена пальмами и цветами в горшках. Видно сияющее море. По нему плывет несколько пароходиков — везут людей на загородный пляж. Полдень, конец лета, жаркое солнце. Я снимаю юбку, потом и всю остальную одежду. Моя душа танцует. Если счастье сиюминутно и приходяще, то вот сейчас оно пришло ко мне. Интересно, думаю я, может быть, грусть иногда поселяется в человеке просто от недостатка солнца? Обнаженная, я лежу в саду на крыше и думаю о тебе. Мы так часто занимались любовью в твоем саду под инжиром. Я помню это во всех подробностях. Ты всегда сначала снимал с меня сережки. Они всегда запутывались в волосах, и снять их было нелегко, но ты всегда не успокаивался, пока не снимал их. Да, ты таков. Это одна из подробностей о тебе, которые я никогда не забуду. Я бессознательно пытаюсь потрогать сережки, но сейчас их на мне нет. Я начинаю ощущать возбуждение, чувствую, как твердеют мои соски. Мне хочется, чтобы жаркий солнечный свет видел и трогал меня. Вспоминаю книгу, которую я купила когда-то на вокзале, потому что скучно было ждать поезда: Женское удовольствие, или Как достигать оргазма, когда бы вы ни захотели
Вопрос: «Как усовершенствовать свои навыки?» Существует два способа усовершенствовать навыки мастурбации: 1) Заниматься мастурбацией чаще 2) Заниматься ей в различных условиях и ситуациях — это способствует приобретению сексуального опыта, столь важного для развития ваших умений. Ниже приводятся пятнадцать способов мастурбации, которые вы можете испробовать. Они объединены в четыре урока. Урок 1: Мастурбация наедине с собой Урок 2: Мастурбация на публике (небольшое количество людей) Урок 3: Мастурбация на публике (большое количество людей) Урок 4: Улучшение координации Я никогда раньше не пыталась заниматься мастурбацией. Ни один западный человек не поверит, что я, дожив до двадцати четырех лет, ни разу не мастурбировала. А может быть, и мастурбировала, только не понимала, что делаю. Секс в моем понимании — нечто такое, чем занимаются с мужчиной, а не сама с собой. Заниматься сексом с собой — то же самое, что разговаривать с собой: слегка ненормально. Когда я смотрела на ту девушку в пип-шоу в Сохо, мне даже в голову не приходило сделать так самой. Кроме того, я верила в то, что без любви секса быть не может. Секс — проявление любви. Но с тех пор это представление начало меняться. Теперь я чувствую, как желание жжет мое тело, и понимаю, насколько сильно это желание хочет, чтобы его удовлетворили. Однажды ты сказал мне, когда мы лежали голые в постели после секса: «Ты должна научиться играть со своим клитором». Ты прикоснулся рукой к моему телу: «Если хочешь испытать оргазм, потрогай себя здесь». Я помню этот разговор. Но я никогда не делала этого, потому что всегда была с тобой. Зачем? Солнце трогает мою кожу, пробираясь сквозь листья пальм, которые тихо шелестят — их колышет еле заметный ветерок. Я начинаю ласкать себя. Из моей пещеры течет сок. Я трогаю свои тайные губы. Вверх и вниз. Огромное желание охватывает меня, захлестывает огромными приливными волнами. Я вижу только синее, как бескрайний океан, небо. Сухие листья, на которых я лежу, становятся влажными от моего желания. Мое тело начинает дрожать. Становится трудно дышать. Моя пещера хочет что-нибудь поглотить. Мне хочется кричать. Мне почти больно, подступают слезы. И я кричу. Сама. Я сама. Сделала. Это словно сон. Впервые за всю мою жизнь я кончила сама, одна. Я могу быть самостоятельной. Могу. Я могу полагаться на себя и не зависеть от мужчины. фару
Поезд Фару-Лиссабон отправится в половине второго. Сейчас полдень. Я выяснила, что Фару — курорт. Судя по словарю, курорт должен быть очень приятным местом, однако на самом деле — наоборот. Фару очень бетонный город, почти уродливый. Что мне делать в этом маленьком курорте, как убить полтора часа? Я гуляю вокруг вокзала с рюкзаком на плечах. Море совсем рядом, но плохо пахнет. Пляжа нет, пейзаж индустриальный. Скалы на берегу загрязнены. Пахнет мочой или чем-то еще неприятным. Однако несколько чаек все-таки кружат в воздухе. Мне жалко этих чаек. Возвращаюсь на привокзальную улицу. Люди, сидящие за столиками у кафе, смотрят на меня, в их взглядах я чувствую любопытство. Бьюсь об заклад, китайцы в этот городок приезжают нечасто. Как, интересно, эта китайская девушка выглядит в их глазах? Без спутника, одна, потерянно бродит по улице, не зная, что делать со своей жизнью… А может быть, мой вид просто наводит их на мысли о китайской кухне. Половина первого, до поезда еще час. Я сижу за столиком рядом с кафе, пью горький эспрессо из маленькой чашечки. Сколько таких чашечек в день выпивают португальцы? Каково это, когда твое тело пропитано кофеином, сахаром, никотином и кока-колой? Становишься ли от этого более страстным? Более энергичным? Эспрессо выпит. Начинаю читать путеводитель по Лиссабону, заглядывая в Краткий словарь. Человек за соседним столиком пьет вторую чашку эспрессо. Я замечаю, что он наблюдает меня. Вот он закуривает, смотрит на улицу, на синее небо — и снова на меня. Потом встает, подходит, садится на стул вплотную ко мне и спрашивает: — И ты все понимаешь? — Что понимаю? Я закрываю путеводитель и смотрю на него. Он выглядит очень физическим парнем, наверное, делает какую-нибудь черную работу. Но по-английски говорит хорошо. Приземистый, темноволосый, энергичный, тело крепкое и сильное, широкая грудь, выразительное лицо, живые карие глаза. — То, что написано в этой книжке. Ты все время заглядываешь в словарь, поэтому я и спросил. Во рту у него что-то странное. Не хватает нескольких зубов. — Ну да, я все-таки иностранка, — говорю я немного смущенно. — Не читай книгу. Смотри по сторонам. Ты должна увидеть все это, а не прочитать. Он рассматривает мои книги. Сверху лежит «Книга беспокойства» Фернандо Пессоа. По виду моего собеседника не скажешь, что он прочитал за всю свою жизнь хотя бы одну книгу. — Сколько дней ты собираешься провести в Фару? — Ни одного. Я заехала сюда на один час — только для того, чтобы пересесть на поезд в Лиссабон. Услышав это, он ничего не говорит. Предполагаю, он понял, что нет смысла завязывать отношения. — Ты не знаешь, где в Фару Старый Город? Как думаешь, я успею сходить туда и вернуться за час? — спрашиваю я. — Здесь близко. Если хочешь, я тебя провожу. — У тебя нет никаких дел? — Сегодня нет. Пошли. — Он встает и идет заплатить по счету. Я тоже встаю и складываю книги в рюкзак. Я иду за ним и гляжу ему в спину. Это очень физическая мужская спина. Сам он немного низковат. Очень земной человек. Я раздумываю, где он может работать. В местном ресторане? На винном заводе? А может быть, он матрос, или плотник, или водитель троллейбуса… Старый Город не представляет собой ничего особенного, кроме старой скользкой брусчатки на улицах. Мне нравится эта брусчатка — она стала такой гладкой после того, как по ней веками ходили сотни миллионов ног. Этим камням было бы, о чем рассказать. Затем мы заходим на старую площадь. Он хочет показать мне церковь. Но старая церковь сегодня закрыта, и музей тоже. Что, люди здесь после полудня не работают? Открыта только маленькая сувенирная лавка, в которой продаются открытки с видами Фару 19 века. Полуденное солнце сильно печет. Нам хочется купить в сувенирной лавке холодную колу. Я замечаю, что он платит только за свою банку. Конечно, это справедливо с его стороны. Мы пьем ледяную колу, разгуливая по пустой брусчатой площади. — Я отведу тебя к морю, а оттуда ты сможешь вернуться на вокзал. — Я туда уже ходила. Там не очень красиво, — мне хочется быть честной. — Нет, поверь мне, я отведу тебя в хорошее место. — Ладно. Он забирает у меня тяжелый рюкзак и закидывает его себе на спину. Мы идем вдоль берега рядом с железной дорогой. Прямо перед нами болото, мутное и грязное. В болоте отражается свет полуденного солнца, и выглядит оно причудливо и опасно. Между идущим рядом человеком и мной есть что-то очень странное. Он слишком любезен и слишком случаен, никаких целей в жизни. В то же время он очень сексуален. Я не знаю, почему возникает это сексуальное чувство — может быть, потому, что он так физически выглядит. А может быть, дело во мне, в моей одиночественности. Мое тело ждет чего-то, и это что-то должно выйти на свет яростного солнца. Он берет меня за руку, я совсем не против. Не знаю, почему. Он держит мою руку так крепко, что за одну минуту наши ладони покрываются потом. Я чувствую, что в моем теле проснулась какая-то сила. Но я не уверена, что мне нравится эта близость. Я немного сбита с толку. Мы идем бок о бок, как два старинных приятеля. Я понимаю, что совершенно не люблю его, он мне даже не нравится, но в то же время я почему-то желаю его. Это странно. Наверное, чем южнее живут люди, тем они разговорчивее. Им нужно выбрасывать лишнюю энергию, которой их снабжает солнце. Он говорит и говорит, произносит монолог: — Знаешь, я этот Фару не люблю. Есть в Португалии места и получше. Здесь полно англичан. Еда дорогая, все рассчитано на туристов. Но почему, спросишь, я здесь? Почему я сижу здесь и ни черта не делаю? Потому что шесть лет назад я потерял четыре зуба. Четыре! Вот тут, видишь? Попал в аварию на мотоцикле. Жуткая была авария. У меня раньше было три мотоцикла. А теперь нет ни одного, все продал. Больше к мотоциклу и близко не подойду. Я шесть лет ждал, когда мне выплатят медицинскую страховку, чтобы вставить новые зубы. Целых шесть лет! Ублюдки! В этой стране все делается так медленно! Бумажки, справки… И вот наконец я своего добился. Поэтому я сюда и приехал — зубы вставить. Я работал в Германии. Посмотри сюда, видишь эти два зуба сверху? Их вырвут и вставят новые, шесть новых зубов. Я снова смотрю на его зубы — по-новому. Впечатляет. Как можно жить с таким пустым ртом? Не бывает ли холодно его языку? — А почему ты жил в Германии? — Я там работал. В Кельне. Поваром в ресторане. Готовил еду. Кельн — хорошее место, и люди там приветливые. В Германии я неплохо заработал. А здесь, знаешь ли, с экономикой плохо, в Португалии только погода хорошая. Он по-прежнему держит меня за руку. Мы останавливаемся под пальмой. Вокруг валяются банки из-под колы и пакеты из-под чипсов. Под ногами у нас камни, покрытые маленькими мертвыми рыбками и высохшими водорослями. Очень грязно, и запах ужасный. Он прислоняет меня к стволу пальмы и обнимает, и целует в шею. Потом целует мои уши. Губы у него горячие, а язык сильный, почти насильственный. Я не сопротивляюсь. Может быть, я тоже этого хочу. Он прикасается к моим грудям и прижимает свою пальму к моему животу. Его дыхание становится сильным и тяжелым. Я обнимаю его в ответ и чувствую, как быстро бьется его сердце. Солнце, пот, соленый ветер, вонючий воздух, — все возбуждает наше желание. Я произношу: — Я думаю, что хочу заняться с тобой сексом. Ему не нужно повторять дважды. Все происходит быстро и естественно. Найдя плоский кусок скалы, я расстегиваю джинсы и сажусь на горячий камень прямо голой своей промежностью. Он становится на колени и зарывается между моих ног. Все мокро, все влажно — моя промежность, его язык, его потная кожа, мои трусы в полоску. Словно прилив или, скорее, мощный отлив, уносящий людей прочь от берега. Он расстегивает пуговицу своих джинсов. — Только не надо внутрь. Пожалуйста! — Я не знаю, как сказать это. Я внезапно пугаюсь того, что мы делаем. — Нет. Я не хочу этого. Только языком. Пожалуйста, пожалуйста! Я вдруг понимаю, что не хочу, чтобы он входил в мое тело. Нет. Это будет слишком отвратительно. Но он больше не может себя контролировать. Он достает из джинсов свой член и заталкивает его в мое тело — грубо, почти яростно. Я откидываюсь на скалу. Меня переполняет возбуждение и одновременно отвращение. От солнца болит голова. Не могу дышать. Я презираю его за то, что он делает. Потом он кончает — мощно, как бык. Он выходит из меня, сперма капает на раскаленные камни. Лицо у него совершенно красное. Никогда больше не буду доверять этому человеку, говорю я себе. Ничего у меня с ним никогда больше не будет. Клянусь. Меня охватывает сильное чувство раскаяния и опасности. Я презираю себя. Когда мы одеваемся, я не могу отделаться от ощущения, что мое тело в грязи. Грязным запахом пропиталась моя кожа, мое нижнее белье, джинсы, белая футболка. Грязь проникла даже под кожу. А море кажется еще более загрязненным, чем раньше. Песок усеян пустыми пластиковыми бутылками. В пенистой воде плавают черные полиэтиленовые пакеты. Мне хочется убежать отсюда, как можно скорее расстаться с этим человеком.
Поезд вот-вот отправится. Он стоит рядом со мной в привокзальном кафе. Я хочу купить воды и еще найти какое-нибудь место вроде туалета, где можно было бы помыться. Ощущение грязи на коже невыносимо, и странный запах его кожи тоже невыносим. Его одежда сильно пахнет дезодорантом. Не могу терпеть этот запах больше ни секунды. Меня сейчас стошнит. Но когда поезд подъезжает к платформе, он внезапно говорит: — Случилось кое-что очень плохое. — Что? — Смотри, — он поворачивается и показывает на задний карман своих джинсов. Внизу кармана дыра. — Я потерял пятьдесят евро, — говорит он озабоченным голосом. Я смотрю на него. В его лице — пустота и неопределенность. Я обдумываю его слова. Он был такой бравый совсем недавно, скажем, полчаса назад. А теперь он вдруг стал таким слабым. Когда я впервые увидела его, я думала, что он обычный местный житель, зашедший в кафе выпить эспрессо. Я думала, что он такой же простой и счастливый, как португальский климат. А теперь я уже не знаю, что думать и что чувствовать. — Теперь мне даже не купить билет, чтобы уехать домой, — говорит он. Его рука все еще засунута в карман с дырой. Поезд останавливается, двери открываются. Что мне сказать об этой дыре? Как поступить в этой странной ситуации с пятьюдесятью евро? Нет, не начинай даже думать. Ничего не говори. Оставь эту тему. Ни о чем не спрашивай, ничего больше не говори. Снимаю рюкзак с его плеч и, не колеблясь, направляюсь к платформе. — Пока, — произношу я и холодно улыбаюсь. Вхожу в поезд. Не оглядывайся. Не оглядывайся. Двери закрываются. Слава богу. Вот и все. Первым делом я иду в туалет, ставлю вещи на пол, снимаю одежду, поворачиваю кран и омываю себя с ног до головы. Дублин
Дублин, последний пункт моего путешествия. Сюда я прилетела на самолете. Я больше не на Континенте. Это самое западное место, в котором я только была в жизни. Я никогда не бывала в Штатах, да и в любом случае, я не уверена, что Штаты более западны, чем Дублин — Земля-то круглая. В Китае я думала, что Дублин находится в центре Берлина, потому что так китайцы перевели слово «Дублин». А еще я была уверена, что Лондон находится в центре всей Европы, потому что Британия звучит так внушительно: «империя, над которой никогда не заходит солнце». Поэтому Лондон должен быть в центре Европы, подобно тому, как иероглиф «Китай», 
означает «страна в центре мира». Проблемы начались в самого начала — меня задержали на паспортном контроле в Дублинском аэропорту. — У вас есть виза? — серьезно спрашивает меня служащий в стеклянной кабинке. Слепой он, что ли? Неужели он не видит важных печатей в моем паспорте? Я с большой уверенностью отвечаю: — Конечно, есть. — И где же она? — он швыряет мой паспорт на стойку. Я немного раздражена поведением этого западного человека. Хватаю паспорт и открываю страницу с Шенгенской визой. — Вот! — показываю я визу слепому служащему. — Не видите, что ли, что это Шенгенская виза? — Но наша страна не входит в Шенгенский договор, — говорит он очень спокойно. Я сбита с толку. — Но мне говорили, что вы используете евро, как Франция или Германия! — Это не значит, что мы входим в Шенгенский договор. Чтобы въехать в Ирландию, вам нужна виза. На какой-то момент я не на шутку пугаюсь. Потом вспоминаю про британскую визу, быстро нахожу нужную страницу. Я такая умная. Служащий смотрит на визу не больше секунды и говорит: — Частью Британской империи мы тоже не являемся, — и снова бросает паспорт на стойку. Я смотрю на него и не знаю, что делать. Отошлют меня обратно в Англию? Или вышлют сразу в Китай? У меня нет обратного билета. Если меня сейчас вышлют, придется ли мне платить за билет? Или они заплатят сами? Я стою в уголке зала, все пассажиры прошли паспортный контроль, и пассажиры с других рейсов из каких-то непонятных стран тоже. Я осталась одна. Через некоторое время я вижу, что служащий передает мой паспорт другому служащему и уходит. Этот новый служащий — очень любезный человек, возможно, он из какой-нибудь менее западной страны. Он дает мне заполнить анкету, потом просит встать перед камерой. Господи, а я и не заметила, что в кабинке есть камера. Я пытаюсь улыбнуться и выглядеть невинно. Любезный человек говорит «спасибо» и ставит штамп в мой паспорт. — Что означает этот штамп? — Я перепугана, что он впечатал в мой паспорт что-то ужасное, роковое для моего будущего. — Он означает, что если вы еще раз попытаетесь въехать в Ирландию без визы, то будете признаны нелегалом и высланы. — И он возвращает мне паспорт с черным штампом, разрешающим мне краткосрочное пребывание в Ирландии без права работы. — Вы все поняли? — спрашивает служащий. — Да. Да. Благодарю вас. Я хватаю паспорт и вцепляюсь в него, словно в свою собственную жизнь.
Гуляя по Дублину, я снова теряюсь. Я брожу по парку святого Стефана. В парке есть пруд, там живут лебеди и еще какие-то странные птицы с зелеными шеями. Начинается дождь, настоящая стена дождя. Никто, ни одно растение, ни один листочек не могут избежать дождевого безумия. Я бегу прочь из парка. Рядом с парком есть отель «Шелбурн». Я захожу в него. Отель просто чудесный. В лобби кто-то играет на фортепиано. Здесь же камин — нет, целых два. Я смотрю на языки пламени. Мне нравится смотреть на огонь, на то, как он все время меняет свои очертания — больше, чем смотреть телевизор. В камине горит не каменный уголь и не древесный, и не дрова. Эти штуки похожи на длинные прямоугольные черные бруски. Никогда раньше такого не видела. Я сажусь на старое мягкое кресло и чувствую, как огонь высасывает из меня дождевую сырость. — Извините, вы не знаете, что это такое горит в камине? — спрашиваю я старого джентльмена на соседнем кресле. Он одет в темный плащ, на голове черный котелок, в руках длинный черный зонтик. Он как будто вышел из книги про Шерлока Холмса, этакий старый детектив. — Простите? — переспрашивает старый джентльмен. — Вы не знаете, что это за штуки, которые горят? Как они называются? — Я указываю на камин. — А, это брикеты, моя милая, — с достоинством отвечает старый джентльмен. — Брикеты? — Почему это название так похоже на французский хлеб? — Еще мы называем это топливо торфом, — прибавляет старый джентльмен. Он очень смущенно смотрит на меня, потом встает. — В старые времена мы, ирландцы, добывали торф лопатами, потом резали и сушили его. — Он делает руками жесты, как будто копает и рассекает. У старого джентльмена очень сильный акцент, и моя способность понимать английский на слух с ним не справляется. «Торф» или «тофу»? Я не понимаю это слово. Боже, почему бы им не говорить просто «черные горючие штуки»? Молодой симпатичный официант приносит меню. — Не желаете ли что-нибудь заказать? — любезно спрашивает он. — Да, конечно. Ну да, мне приходится притвориться шикарной девушкой из Японии или Сингапура. Нужно убираться отсюда, как только просохнет одежда. Официант вручает мне пухлое меню. Старый джентльмен платит по счету, берет свой длинный древний зонтик и, повернувшись ко мне, учтиво приподнимает котелок: — До свидания, юная леди.
Пять дней в Ирландии я провожу в молодежном хостеле: лежу и читаю «Близость». Иногда заглядываю в словарь, но чем больше читаю, тем меньше меня интересуют незнакомые слова, всякие там «тэтчеризм» и «терпсихорианский». Мне все равно, что они означают. Я и без словаря понимаю смысл этой истории. Мужчина в этой книге хочет, чтобы жена была близка ему, но не может этого от нее добиться. Поэтому он бросает ее ради другой женщины, ради другой жизни, полной чувств. Разве ты не знаешь, что все, чего я хочу — быть близкой тебе? Этим утром в Дублине я дочитываю последнюю страницу книги и решаю немедленно отправиться в Лондон. Я устала путешествовать. Мне так хочется поскорее увидеть тебя. Я быстро упаковываю свои вещи и выхожу из хостела, из этого места, набитого шумными университетскими студентами и хиппи. Может быть, этим людям не нужна близость, а может, ее у них и так предостаточно, или она не представляет для них никакой ценности, раз они могут слушать плеер и танцевать всю ночь в клубах. ОКТЯБРЬ
«я»
self (сущ.) — собственная личность, индивидуальность; чье-либо благополучие или интересы.
Самолет приземляется в лондонском аэропорту Стенстед. День. На улице идет дождь, обычная серость. Я стою у багажного конвейера и жду свой рюкзак. Он что, улетел в Лос-Анджелес, Дели или еще куда-нибудь? Все разобрали свой багаж, а мой так и не появился. Почти час спустя последний пассажир снял свой чемодан с конвейера. Я иду к окошку «Утерянный багаж», чтобы подать заявление. Служащий извиняется передо мной и говорит, что выяснит, в чем дело, и свяжется со мной. Хорошо хоть паспорт у меня с собой. Ты меня не встречаешь, поэтому я еду домой на поезде. Мне нечего привезти из своего путешествия. Я потеряла «Дублинцев», потеряла Фернандо Пессоа, потеряла «Близость». И все карты, которые ты мне дал. И еще зубную щетку, одежду и записную книжку. Со мной остались только воспоминания: о квартире в восточном Берлине, об увитом глицинией доме в Амстердаме, о венецианском острове Лидо, о том, что случилось в Фару… Все это осталось в моем сердце и под моей кожей. Лондонский вечер — как будто никуда и не уезжала. Медленная и шумная подземка, промасленная закусочная, полутемные битком набитые пабы, дождливые улицы, на которых люди ждут и ждут автобуса, а он все никак не приезжает. Лондон — такое унылое место. Дома никого нет, но везде твой запах. И такой беспорядок. Твои садовые инструменты валяются на полу. В гостиной громоздятся мешки с глиной и гипсом. В кухне на столе выстроились грязные чашки, а на полу лежит пластмассовая ванна. Она смеется надо мной. Только растения в саду живут тихо и мирно. Фруктовое дерево без цветов охраняет покой сада. Везде валяются желтые листья, укрывают твои скульптуры. Я поднимаю с земли смокву. Она уже почти загнила, как только я чуть-чуть ее сдавливаю, показывается сок. Я откусываю немножко — очень сладко. От семян во рту песчаное ощущение. За пять недель, что меня не было, природа так изменилась. Все растения выглядят иначе. А ты? Изменилось ли что-нибудь в тебе за эти пять недель? Включаю радио. Прогноз погоды — как всегда, очень важный. Диктор говорит таким опечаленным голосом, как будто только что узнал, что Англия проиграла футбольный матч: «До конца дня сохранится облачная погода, дождь продлится большую часть уик-энда. Сохраняется небольшая вероятность кратковременного появления солнца, так что будем надеяться на лучшее…» Да. Будем надеяться на лучшее. Я мою все грязные чашки и тарелки, подметаю пол и прислоняю твои скульптуры к стене. Бросаю все твои носки и пропотевшие рубашки в стиральную машину. Прибираюсь на твоем столе. Потом сажусь и начинаю ждать. Когда на улице становится совсем темно, ты возвращаешься домой с компанией друзей. Ты обнимаешь меня и говоришь «привет» точно так же, как сказал бы какому-нибудь из них. Потом все рассаживаются, начинают курить, пить чай, шутить непонятные английские шутки и смеяться. Я так и не научилась понимать шутки. И еще я знаю, что ты терпеть не можешь табачный дым, но сейчас разрешаешь своим друзьям курить по всему дому. Дружба. Достопочтенный термин. Я пытаюсь присоединиться к разговору, но ничего хорошего из этого не выходит. Твои друзья говорят об операциях по перемене пола. У одной женщины очень много косметики на лице и длинные вьющиеся светлые волосы. Но есть в ней что-то странное, она почему-то выглядит как-то по-мужски. Возможно, она раньше была мужчиной. Боже, откуда мне знать. Она эксперт в этой области: — Он вполне уверен, что хочет сделать операцию? Тогда, милый мой, он должен делать ее в Штатах, уж поверь мне. Я могу дать ему всю нужную информацию и рассказать о ценах. — А в самом деле, сколько это стоит? — не терпится узнать одному из твоих друзей. — Ну, доктор Бронштейн берет 7750 долларов, а «Хирургический центр» — три тысячи… но на самом деле приходится выкладывать еще чертову кучу денег за всякие другие услуги. Анестезия стоит семьсот баксов… — Ну ни хрена себе! — говорит любопытный друг. — Расскажи поподробнее о самой операции, — просит другой. — Это, надо сказать, довольно сложный процесс. Хирург должен создать вагину и обеспечить максимально возможную чувствительность и ей, и клитору, при этом оставив минимум рубцов… Я режу морковь и пытаюсь следить за разговором. Морковь очень твердая. Я слушаю, слушаю, слушаю. Слушаю очень внимательно, даже перестаю резать морковь. Но в конце концов совершенно теряю нить. Я в этом кругу посторонняя, отрицать это невозможно. Я всего лишь чья-то жена-деревенщина. Мне одиноко. Мне хочется одного — поговорить с тобой наедине. Я чувствую, что ожидание, копившееся во мне все путешествие, уходит в никуда. Меня начинают одолевать горькие мысли. Сомневаюсь, что мое пятинедельное отсутствие в этом доме хоть как-то на тебе сказалось. Пока они продолжают свою беседу о смене пола, я говорю тебе, что потеряла свой рюкзак и все твои карты. Ты говоришь: ничего страшного, тебе они больше не нужны. Один из твоих друзей услышал наш разговор и понял, что я только что вернулась из Европы. — Так значит, ты была в Дублине? — Да. — Ну и как там? — Хорошо. Другой друг спрашивает: — А в Париже? — В Париже тоже хорошо. Третий: — А в Венеции понравилось? — Да. — Это хорошо. Вот так, значит, и разговаривают англичане? Если да, то я теперь тоже стала немножко англичанкой. Наконец все уходят. Только табачный дым плавает под потолком, да на столе остались пустые стаканы. Вот мы и остались наедине, лицом к лицу. Ты ставишь чайник на огонь и садишься напротив меня. — Ну, как ты, милая? Не хочешь ли чашечку чаю? — Нет. — Точно? — Да. Если хочешь, пей. Мне не хочется. — Хорошо. Ты смотришь на меня и изучаешь выражение моего лица. — Ты любишь множество людей, а я люблю только тебя, — говорю я. Мне больно говорить. Но я хочу подвести разговор к главной теме. — В чем дело? Неужели ты думаешь, что я тебя не люблю? — Я не чувствую той близости, что была между нами раньше. — Почему? — Не знаю. У меня появилось ощущение, что я не очень-то тебе нужна, и никогда не была нужна по-настоящему. Не знаю, зачем я вернулась. — Что ты хочешь этим сказать? Ничего же не изменилось. Я тот же, что и раньше. — Но я чувствую, как ты холоден. Мы так долго не занимались любовью, а ты даже не поцеловал меня, когда вошел в дом. Я так по тебе скучала, я каждый день, когда только могла, писала тебе электронные письма, а ты сколько писем мне написал? Ты знал, что я сегодня приеду, и все равно привел своих друзей. Разве ты не хотел остаться со своей любимой наедине? Или дружба для тебя важнее, чем любовь? Я очень разозлилась. Моя злость разлетелась по всему дому. — Конечно, я люблю тебя. Но это не значит, что мне нужно бросить друзей. Мне кажется, ты немного эгоистична. — Спасибо! Да, я очень эгоистичный человек. Я настолько эгоистична, что хочу спокойно провести вечер наедине с любимым мужчиной после пяти недель разлуки! Я пытаюсь сдержать свою ярость. Кто знает, что я еще могу наговорить. Но я знаю, что ты за время моего отсутствия ни с кем не занимался сексом — это я сделала гадость. Мне ли тебя винить? Но в то же время я очень разочарована в тебе. — Мне кажется, я вообще для тебя не важна! — кричу я. И ухожу в ванную. Пускаю воду. Раздеваюсь. И смываю с себя всю эту пыль. Ночью, когда мы лежим рядом, я чувствую, что мы отделены друг от друга. Мы больше не одно тело. Я чувствую это впервые. Большое самолюбивое эго отделяет себя от моего тела и смотрит на твое. Даже когда мы занимаемся любовью, даже когда твое тело глубоко входит в мое…
Нас, китайцев, учат употреблять слово «я» пореже. Старые товарищи могут сказать: как ты можешь все время думать о себе, а не о других и не обо всем обществе? «Я» противостоит понятиям «группа» и «коллектив». «Я» — враг Коммунистической партии. В средней школе нас учили, что «человек, достойный восхищения», должен забыть о себе и не должен удовлетворять только свои потребности. Помню, как в средней школе весь класс по пятницам водили в дом престарелых. Это было большое заведение для одиноких старых людей, но брошенных детей тоже отдавали туда. Это всегда были только девочки — девочки, найденные в мусорных контейнерах или просто на улице. Там была большая комната, где спало множество крошечных младенцев. Мы приносили из дома мыло и тазики, чтобы стирать пеленки и одежду. У некоторых младенцев-девочек были странные белые пятна на коже и белые волосы. Нам сказали, что у них какое-то особенное кожное заболевание. Мы боялись к ним прикоснуться, потому что думали, что тогда наша кожа тоже побелеет. А у двух младенцев были телесные изъяны. Их пальцы были как бы склеены, а одна нога скрючена, как лиана. Я была насмерть перепугана. Но эти визиты научили нас понимать скорбь и страдания других людей; понимать, какие мы счастливцы по сравнению с этими несчастными. Но здесь, в этой старой дождливой капиталистической стране, «Я» — это все, это изначальная движущая и созидающая сила. Искусство, бизнес, мода, общественное устройство, — всё здесь покоится на этом «Я». Связь между миром и «Я» очень сильна. «Я» чрезвычайно успешно работает. аборт