– И пожалуйста, захватите с собой кувшин.
Элеонор, к которой мисс Найтингейл редко обращалась напрямую, наполнила сосуд до краев, сунула под мышку сумку с перевязочными материалами и покорно пошла следом за начальницей в нескольких шагах позади. День выдался ужасный, и Элеонор порядком устала, но хотя она понимала, что теперь предстоит провести на ногах еще несколько часов кряду, с радостью ухватилась за возможность оказаться полезной. Казарменный госпиталь был большим зданием, и за время обхода всех палат, который мисс Найтингейл проводила еженощно, приходилось наматывать добрых четыре мили. В какое бы помещение женщины ни заходили, даже самые враждебно настроенные хирурги и хамоватые санитарки старались держаться от мисс Найтингейл в сторонке, зато несчастные солдаты неизменно выражали признательность ей и Элеонор либо тихим «спасибо», либо одобрительным жестом. Один молодой парень, не больше семнадцати лет, которому отняли обе ноги ниже колен, лежал на койке и плакал. Мисс Найтингейл подошла к нему, успокоила и поцеловала в лоб. Другому солдату, лишившемуся руки и глаза, она поднесла стакан воды, который тот взял трясущейся левой рукой. Элеонор невольно задумалась, вызвана ли дрожь физической слабостью или потрясением оттого, что почтенная дама снисходит до общения с таким никчемным горемыкой, как он.
За исключением косых лучей тусклого лунного света, пробивающихся сквозь разбитые окна и незакрепленные ставни, другого освещения в большинстве палат не было, поэтому Элеонор приходилось продвигаться с осторожностью, стараясь не наступить на спящего или уже умершего человека. Но мисс Найтингейл, стройная женщина с прямой осанкой, безошибочно прокладывала курс между коек и пациентов, озаряя лампой, словно божественным светом небес, их грязные, покрытые ссадинами окровавленные лица. Нередко Элеонор становилась свидетелем тому, что после того как мисс Найтингейл проходила, бойцы подавались вперед на культях и целовали воздух позади нее.
«Почему они целуют ее тень?» – недоумевала девушка.
Периодически мисс Найтингейл останавливалась, чтобы налить жаждущему солдату напиться из кувшина или сменить грязную повязку на свежую, но, учитывая масштабы госпиталя и огромное количество нуждающихся, большинству солдат приходилось довольствоваться лишь ее улыбкой и теплым словом утешения. Несмотря на это, подобные ежедневные визиты были частью некого таинства, священного договора между мисс Найтингейл и солдатами, и Элеонор испытывала гордость оттого, что удостоилась чести быть в него посвященной.
В то же время у Элеонор словно ком в горле сидел. Всякий раз как они заходили в палату и проходили вдоль коек, Элеонор неизменно выискивала глазами лейтенанта Синклера Копли. С одной стороны, ей отчаянно хотелось снова увидеть любимого, с другой – она страшилась того, что обнаружит его в ужасающем состоянии. Каждое утро она сверялась со списками поступивших в лазарет, хотя и понимала, что они неточны и совсем не отражают реального положения дел. Синклер мог запросто лежать без сознания и тихо умирать от увечий или метаться в лихорадочном бреду буквально в соседней палате. Она успела навести справки и выяснить, что 17‑й уланский полк перешел под командование лорда Лукана и Кардигана и был отправлен в Севастополь для оказания помощи в осаде города‑крепости. Однако сводки с фронта шли долго, а когда приходили, то доверия вызывали не больше, чем больничные списки раненых.
Они почти закончили обход и шли по последним палатам, когда Элеонор вдруг почудилось, будто кто‑то пробормотал ее имя. Она остановилась, и мисс Найтингейл услужливо подняла фонарь, чтобы осветить говорящего. На железных кроватях без матраса лежали дюжина солдат, которые тут же приподняли головы и посмотрели на свет, однако все они молчали. Голос раздался снова, и теперь Элеонор заметила, что в самом конце палаты под окном, пустые рамы которого были заткнуты тряпками, лежит человек, укрытый грязной простыней, и смотрит на нее.
– Мисс Эймс?
Лицо солдата было настолько перепачканным, что она его не узнала, но голос показался знакомым.
– Лейтенант Ле Мэтр? – спросила она, подходя ближе.
Человек закашлялся.
– Можно просто Француз.
– Это ваш знакомый? – спросила мисс Найтингейл, подходя к койке.
– Да, мадам. Кавалерист 17‑го уланского полка.
– Тогда оставляю вас наедине, – мягко проговорила она. – Мы все равно почти закончили обход. – Взяв с подоконника огарок свечи, она подожгла его от пламени лампы и передала Элеонор. – Доброй ночи, лейтенант.
– Доброй ночи, мисс Найтингейл. И храни вас Господь.
Мисс Найтингейл вежливо склонила голову и, шурша длинной юбкой, направилась мимо кроватей с пациентами к выходу.
Элеонор поставила свечу на подоконник и присела на краешек узкой койки. На некогда щеголеватом и безупречно ухоженном Французе была изорванная белая рубашка, по которой ползали вши. Длинные, давно немытые волосы прилипли к мокрому от лихорадочного пота лбу, лицо покрывала щетина, а кожа даже в неярком свете свечи выглядела бледно‑зеленой.
Элеонор повидала сотни солдат в таком состоянии и прекрасно знала, что оно не сулит ничего хорошего. Она быстро намочила чистую тряпочку в оставшейся воде и стала протирать ему лицо от пота, сокрушаясь, что не имеет с собой чистой рубашки, в которую бы могла переодеть Ле Мэтра. Простыня, которой были накрыты ноги лейтенанта, была влажной и липла к телу.
– Это лихорадка или вы ранены? – спросила она.
Откинув голову на соломенный тюфяк, он стащил простыню, которыми были накрыты ноги. Правая конечность была вся в ранах и крови, но с левой дела обстояли еще хуже – из кожи торчала желтоватая кость, и по всей длине голени тянулись багрово‑красные линии.
– В вас стреляли? – спросила Элеонор в ужасе.
И сразу устыдилась, что ее мысли моментально перетекли к Синклеру. Участвовал ли он в том же сражении?
– Стреляли, но не подстрелили, – ответил он. – Лошадь угодила в яму и подмяла меня под собой в падении.
Она снова окунула тряпицу в воду, и, пока промывала ее, Француз сам ответил на вопрос, который, как он догадывался, ее терзал.
– Синклера там не было. Я последний раз видел его, когда он поскакал с Рутерфордом и остальными бойцами в местечко под названием Балаклава. – Он снова накрыл простыней изувеченные ноги и, облизав губы, сказал: – Дайте мне флягу. Она под кроватью.
Элеонор пошарила рукой под койкой, почувствовав, как по ней пробежало какое‑то насекомое с множеством маленьких ножек, вытащила флягу и отвинтила крышку. Судя по запаху, внутри был джин. Она поднесла ее к губам лейтенанта, и он сделал пару глотков.
– Я должен был догадаться, что вы примчитесь на фронт, – прошептал Ле Мэтр, прикрыв веки.
– Скажите, чем я могу вам помочь? – спросила она. – Правда, сейчас при мне почти нет никаких медицинских материалов…
Он слабо мотнул головой.
– Вы уже помогли, – ответил он.
– Завтра во время обхода я обязательно вас навещу. Принесу чистую рубашку, постельное белье и хорошую бритву…
Он на дюйм оторвал руку от матраса, как бы останавливая ее.
– Что я хочу, так это написать письмо родным.
Подобные просьбы звучали сплошь и рядом, поэтому Элеонор ответила:
– Я принесу вам карандаш и бумагу.
– И желательно как можно скорей, – пробормотал он.
Элеонор понимала, отчего такая спешка.
– Отдыхайте. – Она, погладила его по руке и встала с кровати. – Я зайду к вам утром.
Он тяжело вздохнул, не отрывая голову от тощего матраса, а Элеонор задула свечу и бесшумно выскользнула из палаты.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
16 декабря, 10.00
Майкл и Лоусон мчались по ледяной пустыне во весь дух, однако ни Данцига, ни пропавших собак не было и следа. Майкл понимал, что нужно сбавить скорость, так как расселина могла подстерегать в любой момент и где угодно, но движение и скорость всегда были его предпочтительным выбором в затруднительных ситуациях. Каждый раз, когда жизненные перипетии выбивали его из колеи, он переходил к активным действиям – действиям физическим. Движение, будь то восхождение в гору, во время которого приходилось принимать решения за доли секунды, сплав по горной реке, изобилующей быстринами, или погружение к коралловому рифу, помогало ему отделаться от навязчивых мрачных мыслей. Конечно, Майкл не питал иллюзий относительно того, что они уйдут безвозвратно – уж сколько таких попыток у него было… – но и временной передышки обычно хватало, чтобы встряхнуться и со свежей головой идти дальше.
Сначала он пытался отвлечься от мрачных дум, сосредоточившись на управлении снегоходом, который, рыская носом, рассекал пустынную равнину, а позже, после того как мужчины приблизились к берегу, – переключился на большого белого альбатроса, парящего над головой. Птица сопровождала их, лениво выписывая в небе нисходящие и восходящие круги, благодаря чему ей великолепно удавалось держаться в темпе двух машин. Лоусон свернул влево, направляясь к китобойной станции по кратчайшему маршруту, тогда как Майкл проехал чуть дальше и помчал между усыпанным костями берегом и обветшавшими промышленными постройками. Два снегохода встретились на широком дворе для разделывания китовых туш. Мужчины заглушили двигатели, и вокруг воцарилась звенящая тишина, словно их накрыло звуконепроницаемым одеялом. Когда спустя несколько секунд уши привыкли к безмолвию, Майкл услышал завывание ветра, гоняющего снег по застывшей земле, и далекий крик альбатроса. Он задрал голову и увидел, что птица все так же кружит в небе, широко расставив крылья, и, кажется, совсем не собирается приземляться.
Лоусон поднял очки на лоб.
– Если бы собаки были здесь, они услышали бы наше приближение.
– Да и мы их услышали бы, – согласился Майкл. – Но раз у нас есть немного времени до прихода бурана, то почему бы не осмотреться? Давай ты порыщешь здесь, а я поднимусь на холм.
Лоусон кивнул и, достав лыжные палки для поддержания равновесия, – Майкл отметил, что он сильно хромает, – сказал:
– Хорошо. Жди меня через час.
Майкл поглядел на часы, затем залез на снегоход и завел мотор. Он проехал по открытой площадке, разделяющей то, что раньше было варочными цехами, и стал подниматься к церкви с покосившейся колоколенкой. Лавировать между надгробий возле постройки он не стал, а остановил машину перед кладбищем и оставшуюся часть пути проделал пешком. Поднявшись по ступенькам, он надавил плечом на тяжелую деревянную дверь и вошел в непритязательную церквушку с каменным полом и потертыми деревянными скамейками. В самом конце прохода стоял стол на козлах, некогда служивший алтарем, а на стене позади него висело грубо выструганное распятие. Майкл в такой спешке покидал базу, что не стал брать с собой профессиональное фотографическое оборудование, но свой верный компактный «Кэнон» все‑таки захватил. Им он и сделал сейчас несколько снимков. До отбытия со станции Адели у Майкла было в запасе еще две недели, поэтому он рассчитывал вернуться сюда и поработать как следует. Церковь даже сейчас, несмотря на то что построили ее больше века назад, внушала странное ощущение действующей. Журналисту очень хотелось передать атмосферу места и собственное чувство, будто усталые китобои вот‑вот вновь заполнят скамьи, за пюпитр встанет священник и при свете масляной лампы начнет зачитывать выдержки из Священного писания.
Под лавкой Майкл заметил молитвенник в порванной обложке, но когда попытался поднять его, обнаружил, что книга намертво примерзла к полу. Он сфотографировал и его – выйдет очень высокохудожественно, подумал он, – затем сунул камеру назад под парку, надел перчатки и направился к алтарю. И тут ему почудилось, что он услышал слабый скребущий звук… Неужели тут до сих пор обитают крысы? Он остановился. Шум тоже стих. Майкл бросил взгляд на стол‑алтарь, но там лежала лишь старая книга в кожаном переплете, название которой было стерто временем. Майкл двинулся вперед – звук сделался отчетливее. Оказалось, что исходил он из‑за двери позади алтаря, закрытой черным металлическим болтом. Должно быть, раньше там жил священник, предположил Майкл, а возможно, помещение служило хранилищем наиболее ценной церковной утвари вроде чаш, подсвечников и Библий.
Он обогнул стол на козлах и вдруг услышал звук, от которого у него волосы встали дыбом.
Майкл подошел ближе и снова услышал его, но более явственно. Это был голос – женский голос!
– Открой дверь! Пожалуйста! Я этого не вынесу! Синклер, открой дверь!
Синклер? Майкл снова стянул с руки перчатку, чтобы легче было совладать с болтом, и сквозь доски услышал тяжелое дыхание женщины, срывающейся на всхлипывания.
– Я не могу находиться здесь одна! Не оставляй меня!
Он отбросил ржавый болт и отворил скрипучую дверь.
То, что он увидел, поразило его до глубины души. Перед ним была женщина – молодая женщина в длинном оранжевом пальто не по размеру, с длинными каштановыми волосами, обрамляющими бледное лицо, и зелеными проницательными глазами. Их насыщенный изумрудный оттенок был заметен даже при тусклом освещении комнаты. Женщина попятилась между чугунной печкой, испускающей слабое тепло, и деревянным столом, на котором стояла винная бутылка. В углу валялась горка щепок и разорванных молитвенников.
Двое стояли молча и смотрели друг на друга. Мысли вихрем проносились у Майкла в мозгу – он узнал эту женщину. Он узнал ее! Эти глаза он уже видел на дне океана. Как и брошку из слоновой кости у нее на груди, на которую он смотрел сквозь молочно‑белую толщу льда. Спящая красавица.
Только сейчас она была не спящей и далеко не мертвой.
Живая, она стояла перед ним и тяжело, прерывисто дышала.
Разум Майкла словно парализовало. Женщина находилась от него всего в нескольких шагах, но мозг категорически отказывался верить глазам, несмотря на всю очевидность ее присутствия в комнате. Утопленница, которая еще недавно была прочно скована льдом, теперь двигалась, дышала и вообще проявляла все признаки живого человеческого существа. Майкл судорожно пытался найти какое‑нибудь разумное объяснение происходящему и не находил. Что это? Анабиоз? Почти осязаемая галлюцинация, которая пройдет в любую секунду? Ничего, что приходило Майклу на ум, не объясняло, почему в нескольких футах от него, еле держась на ногах, стоит испуганная молодая женщина.
Он поднял руку, чтобы ее успокоить, попутно отмечая, что у него самого слегка дрожат пальцы.
– Я не собираюсь причинить вам вред.
Кажется, это ее не убедило, и она еще плотнее вжалась в стену возле окна.
Медленно, не спуская глаз с женщины, Майкл надел перчатку на успевшую занеметь руку. Ну и что говорить дальше? Что теперь делать‑то?
– Меня зовут Майкл… Майкл Уайлд.
Звук собственного голоса, как ни странно, подействовал на Майкла успокаивающе.
Чего нельзя было сказать про незнакомку. Она не ответила и забегала глазами по комнате, словно оценивала шансы на побег.
– Я приехал со станции Адели. – Но это, подумал он, ни о чем ей не говорит. – Исследовательской станции. – Вряд ли и это что‑нибудь ей проясняет. – Из места, в котором вы были, перед тем как… оказались здесь. – Хоть женщина и была англоговорящей (говорила она, кстати, с сильным британским акцентом), кажется, слова Майкла были для нее пустым звуком. – Вы можете назвать свое имя?
Она нервно облизала губы и трясущейся рукой убрала с лица прядь волос.
– Элеонор, – промолвила она тихим взволнованным голосом. – Элеонор Эймс.
Значит, Элеонор Эймс. Он несколько раз мысленно повторил имя, стараясь закрепить его в памяти.
– Вы из… Англии? – предположил он.
– Да.
Положив руку на сердце, он произнес:
– Я из Америки.
Диалог принял настолько абсурдную форму, что Майкл едва не расхохотался. Он ощущал себя персонажем какого‑нибудь второсортного научно‑фантастического фильма. Ему осталось только достать из кобуры лучевой пистолет, а ей потребовать встречи с местным лидером. На мгновение Майкл искренне поверил, что еще немного, и он просто‑напросто свихнется.
– Гм… рад с вами познакомиться, Элеонор Эймс, – сказал он и снова чуть не засмеялся, осознавая всю нелепость ситуации.
Черт! Ему показалось, или в ответ она действительно слегка присела в реверансе?
Он скользнул глазами по комнате – железная кровать, застеленная грязным старым одеялом, а под ней две бутылки, те самые, которые лежали в затонувшем сундуке.
– А где ваш друг?
Она не ответила, но в ее глазах Майкл уловил работу мысли. Она будто силилась выдумать какой‑нибудь правдоподобный ответ.
– Если не ошибаюсь, вы назвали его Синклером.
– Его нет, – ответила она. – Он… меня бросил.
Майкл был не настолько наивен, чтобы поверить в эту сказку. Он не сомневался, что она по какой‑то причине просто выгораживает друга. Кем бы или чем бы в итоге ни оказалась эта женщина, ее выражение лица и голос выдавали бушующие в ней вполне человеческие эмоции; в этом смысле ничего загадочного в незнакомке не было. А что касается некоего Синклера, то тайну его исчезновения затмевали другие более интересные вопросы, которые роились у Майкла в голове. Например, как женщину угораздило попасть внутрь ледника? И когда? И как ей удалось высвободиться из льдины в лаборатории, а потом очутиться здесь, на станции «Стромвикен»?
Но ключевой вопрос, на фоне которого все остальные казались второстепенными, заключался в том, как она вообще смогла восстать из мертвых? Вот что было поистине непостижимым!..
Но если и существовал на свете какой‑нибудь вежливый способ поинтересоваться у мертвеца, как он вдруг ни с того ни с сего умудрился воскреснуть, то лично Майклу он был неизвестен. Он решил пока не ставить женщину в тупик, а начать с более простых вещей. Заметив приваленный к стене мешок с собачьим кормом, он спросил:
– Так этот Синклер… это он угнал собак?
Она снова выдержала короткую паузу на обдумывание ответа, но, должно быть, поняла, что от дальнейшего вранья пользы не будет, и, обреченно опустив плечи, ответила:
– Да.
Повисло неловкое молчание. Майкл отметил, что женщина облизнула растрескавшиеся губы и скосила красные воспаленные глаза на откупоренную бутылку, стоящую на столе. Что в ней находится, Майклу было уже известно.
Но догадывается ли она, что он в курсе содержимого склянки?
Утвердительный ответ он получил сразу, как только перевел взгляд на женщину – она потупила взор, словно устыдившись, а щеки ее зарделись румянцем.
– Вы не можете здесь оставаться, – сказал он. – Приближается буран. Он будет здесь совсем скоро.
Было видно, что она в полнейшем замешательстве. Любопытно, какие отношения связывают ее с Синклером? Вернее, раньше связывали, потому что сейчас, как ни крути, приятель запер ее одну в комнате, а сам умчался бог знает куда. Кем он ей приходится? Любовником? Мужем? Был ли он единственным живым человеком в этом мире, которого она знает? Или даже единственным человеком, которого она может знать… У Майкла голова шла кругом. Впрочем, одно он знал наверняка – оставить ее здесь в ледяной церкви нельзя. Необходимо каким‑то образом убедить женщину поехать с ним, причем немедленно.
– Мы могли бы вернуться за Синклером позже, – предложил Майкл. – Мы его не бросим. Ну а пока почему бы вам не поехать вместе с нами?
При упоминании слова «нами» глаза ее округлились и устремились в открытый дверной проем, за которым просматривался пустой зал церкви. Небось гадает, кто еще заявился по ее душу, подумал Майкл.
– Со мной друг, – объяснил Майкл. – Мы можем отвезти вас на станцию.
– Я не могу уйти! – отрезала она.
Майкл, пусть и смутно, догадывался, что ее гнетет.
– Но там о вас позаботятся.
– Нет. Я не уйду, – ответила она.
Но теперь ее голос прозвучал не так твердо, да и в лице женщина явно изменилась. Создавалось впечатление, что разговор высосал из нее остатки энергии. Она отошла от окна и уселась на краешек кровати, для устойчивости упершись в матрас обеими руками. В ставни ударил сильный порыв ветра, и от сквозняка чахлый огонек в печи вспыхнул ярким пламенем.
– Я даю вам слово, – заверил он ее, – там вам никто не причинит зла.
– Не намеренно, но причинит, – проговорила она.
Майкл не понял, куда она клонит, но развивать тему не стал, поскольку вдали послышался шум снегохода Лоусона, взбирающегося на холм. Элеонор испуганно вскинула голову. Интересно, подумал Майкл, что она сейчас думает, слыша жужжание двигателя? Какие ассоциации у нее возникают в этот момент?
Из какого мира – из какого времени – она пришла?
– Мы должны идти, – сказал Майкл.
Элеонор продолжала сидеть в нерешительности, неподвижная, словно статуя. Такая же неподвижная, какой он впервые увидел ее в льдине.
И такая же неподвижная, как Кристин на больничной койке.
Снегоход, оглашая пустую церковь тарахтением мотора, все приближался и наконец остановился у входа.
Элеонор пристально посмотрела на Майкла с выражением глубочайшей задумчивости, словно пыталась разгадать запутанную головоломку. Майкл выжидающе смотрел на нее. Он хорошо себе представлял, сколько вопросов одновременно вертится у нее в голове, сколько факторов она сейчас пытается учесть, взвешивая все «за» и «против». На кону стоят жизни ее и Синклера, и от ее решения зависит их судьба.
– Ау! – крикнул Лоусон. – Есть кто‑нибудь дома?!
Под сводами церкви разнеслось эхо от его шагов по каменному полу.
Пальцы Элеонор нервно теребили старое одеяло.
Майкл, опасаясь, что может ляпнуть что‑нибудь не то, молчал.
– Эй, Майкл! Я знаю, что ты где‑то здесь! – снова окликнул его Лоусон, приближаясь к алтарю. – Нам пора!
Лицо Элеонор приняло такое страдальческое выражение, какое Майкл в своей жизни видел лишь однажды у человека, который промаялся всю ночь, пытаясь в одиночку спасти свой дом от лесного пожара в Каскадных горах. К слову сказать, безрезультатно.
Она закашлялась, но из‑за полного упадка сил не смогла даже руку поднять, чтобы прикрыть рот.
– Вы можете ответить мне на один вопрос? – обреченно спросила она, очевидно, смирившись с судьбой.
– Конечно. Спрашивайте что хотите.
Шаги Лоусона послышались прямо за дверью в жилище пастора.
– Какой сейчас год?