– Молодец, Нанук,[16]– сказал Данциг, вылезая из саней. – Сколько на таксометре?
Синклер слышал приближение собачьей упряжки – лай собак и шуршание полозьев по снегу, – но открыть дверь и посмотреть, что снаружи, не рискнул. Опыт подсказывал, что там могли выставить охрану.
Полноценных окон в комнате не наблюдалось, зато возле двери, прямо под плоским потолком, была узкая застекленная щель. Тихо подставив под окошко стул, Синклер встал на него все еще хлюпающими от воды носками и выглянул во двор. Судя по звуку, собаки находились совсем рядом, однако стекло было так сильно занесено снегом, что рассмотреть что‑либо не представлялось возможным. Впрочем, рядом на стене Синклер заметил рукоятку вроде рычага, и когда потянул за нее, окно повернулось, столкнув нижней кромкой часть снега. Он дернул за рычажок еще раз, и окно повернулось сильнее, образовав узкую щель, через которую можно было следить за улицей. Сквозь узкий просвет в лицо ему сразу ударил сильный порыв ледяного ветра.
Перед Синклером открылся вид на заснеженную аллею, по которой семенила упряжка похожих на волков собак. Сани везли двух мужчин. Один, в пышной куртке с капюшоном, управлял санями, а другой, с ожерельем из косточек на шее, ехал в качестве пассажира. Въехав в широкий открытый сарай – ярко освещенный, хотя сейчас, как показалось Синклеру, был день‑деньской, – сани остановились, и пассажир вылез. Слов мужчин Синклер не слышал, зато заметил в конце псарни один очень знакомый предмет – сундук, в котором он хранил бутылки.
Когда мужчины стащили капюшоны и сняли громоздкие темные очки, Синклер смог рассмотреть их получше. Управлял упряжкой высокий молодой мужчина – примерно возраста лейтенанта, – с черными, довольно длинными волосами, тогда как пассажир саней с окладистой бородой и широкими славянскими скулами был старше и ниже ростом. На обоих была странная одежда, в которой не угадывалось ни признаков каких‑нибудь национальных костюмов, ни военной формы. С другой стороны, это все равно не помогло бы понять, кто они. Синклер видывал солдат, настолько измученных навьюченным на них военным снаряжением, что к моменту прибытия к линии фронта внешним видом они больше напоминали шайку хулиганов, нежели кавалеристов ее величества.
Бородатый занялся отвязыванием упряжи (Синклеру сразу вспомнились лошади и кареты в его семейном имении в Ноттингемшире), в то время как молодой каюр вытащил из мешка корм для собак и рассыпал по мискам. Собак, буквально приросших взглядом к еде, поочередно привязали к столбам на расстоянии нескольких футов друг от друга, после чего молодой поставил перед каждой из них по миске. Пока животные жадно поглощали корм, бородач сбросил с себя куртку – под ней у него обнаружилась еще одна – и повесил ее на крюк. Там же, на настенной вешалке, Синклер заметил множество и другой теплой одежды – пестрые куртки, шапки, перчатки и даже темно‑зеленые очки.
Он все больше укреплялся в мысли, что первым делом надо будет проникнуть в сарай. Там была еда, пусть и предназначенная для собак, одежда и… его сундук.
– Что ты видишь? – прошептала Элеонор.
– Нашу следующую цель.
Он спустился со стула и начал натягивать на себя одежду.
– Они уже высохли? – спросила Элеонор. – Если нет, тогда…
Он рванул саблю из ножен – секунду она упиралась, затем плавно вышла наружу, – осмотрел и снова спрятал. Синклер надеялся, что ему не придется пускать в ход оружие, но предпочел убедиться, что оно в порядке, на случай если дела примут нежелательный оборот…
– А мне что делать? – мягко спросила Элеонор.
Мягкость ее голоса, впрочем, была вызвана физической слабостью.
По‑настоящему испытать свои силы ни ей, ни ему пока не представилось случая, поэтому Синклер беспокоился, сможет ли спутница перенести длительное путешествие в суровых климатических условиях здешних мест, которое им, без сомнения, предстоит осуществить.
– Я хочу, чтобы ты оделась и следовала за мной, – ответил он, срывая со спинки стула сохнущую шаль.
Пошатываясь, она неуверенно встала, и Синклер накинул прогретую решеткой шаль ей на плечи. Затем, когда Элеонор влезла в туфли, присел и застегнул на обуви пуговицы.
– Может быть, стоит подождать здесь? – заикнулась она. – Кто сказал, что нам непременно причинят вред?
– Простую медсестру не тронули бы, если только у них есть хоть капля чести, – ответил он, все еще застегивая туфли. – Но медсестру с нездоровыми пристрастиями, как у тебя, ждет плачевная участь. – Он встал и заглянул в ее изумрудные глаза. – Как ты им все это объяснишь?
О том, какие проблемы возникли бы у подверженного страшному недугу британского офицера, попади он в лапы врагов, и говорить нечего. Если и было что‑то, что Синклер твердо усвоил за время войны на Востоке, так это тот факт, что людям свойственна безграничная жестокость по отношению друг к другу.
А еще он научился никому не доверять. Умный человек, оценивающий свою жизнь больше чем в фартинг, должен самостоятельно разведывать обстановку и принимать решения, основываясь на собственной информации. В противном случае можно угодить в очень бедственное положение, например, нарваться прямо на русскую пушечную батарею, расстреливающую всадников в упор…
После того как лейтенант помог Элеонор одеться, он снова влез на стул и поглядел в окно. Увидев, что двое мужчин ушли, он спустился и тихо прокрался к двери. Осторожно приоткрыл ее – его окатило потоком ледяного воздуха – и выглянул наружу.
В поле зрения никого не оказалось – лишь бесплодная снежная равнина да торчащие на ней приземистые мрачные домики, но сделанные не из дерева, а из какого‑то металла, похожего на олово. Небо отливало таким же свинцовым оттенком, какой он наблюдал с палубы «Ковентри» в тот день, когда их с Элеонор обвязали цепями и под бесстрастным взором белоснежного альбатроса на нок‑рее сбросили в ледяную воду.
Элеонор неуверенно шагнула вслед за ним и, повернув лицо к солнцу, зажмурилась. Синклер обернулся на спутницу: ее кожа выглядела бледной, безжизненной и гладкой, словно мрамор, длинные каштановые волосы разметались по лицу, а рот непроизвольно приоткрылся, как если бы она собиралась отведать редкий деликатес. По сути, так оно и было – они дышали воздухом морозным и кристально чистым, как сам ледник. Каким бы холодным ни был ветер – а был он ледяным, и неприкрытые лица жгло, а пальцы рук стали неметь, – но свежестью и запахом он вселял упоительное ощущение жизни. В течение десятилетий, если не столетий, они были замурованы в ледяной тюрьме, обездвиженные и одинокие. Но обжигающий ветер пробуждал мучительную жажду жизни даже сильнее, чем когда они вышли из расколовшейся льдины или согревались теплом решетки. Синклер и Элеонор молчали – слова были излишни. Они просто стояли на заснеженном пандусе, наслаждаясь возвращением в мир, полный физических ощущений, пусть враждебный и суровый, но реальный.
Одна из собак, все еще вылизывающая миску, подняла голову и тихо зарычала. Элеонор открыла глаза и посмотрела на сарай.
– Синклер… – начала было она.
– Там есть сани, – оборвал он девушку.
– Но куда мы направимся? – Она посмотрела в самый конец заснеженной улочки между домиков, за которой виднелись далекие горы.
– Собаки знают дорогу. Наверняка они регулярно бегают по какому‑то определенному маршруту.
Он схватил ее за руку, прежде чем она добровольно ее подала, и стал спускаться по пандусу. Ботинки были плохо приспособлены для передвижения по снегу и льду, поэтому Синклер несколько раз поскользнулся. Ножны лязгнули по металлическим перилам, и он опасливо поглядел по сторонам, однако за воем ветра вряд ли кто‑то мог их услышать. Они быстро пересекли улочку и заскочили в ярко освещенный сарай. От своры собак их отделяла лишь деревянная перегородка высотой в несколько футов.
Даже столь короткая перебежка изнурила Элеонор до крайности, вызвав дрожь в коленях; она прислонилась к стене, а Синклер тем временем направился к вешалке. Выбрав длинное пышное пальто – скользкое, как шелк, однако ткань совсем не блестела, – он заставил Элеонор надеть его. Пальто оказалось неожиданно легким и таким просторным, что Элеонор могла обмотаться им буквально в два слоя. Нижний край волочился по полу, а капюшон, после того как она накинула его на голову, скрывал лицо не хуже капюшона монашеской сутаны. Зато вскоре Элеонор перестала трястись от холода.
– И ты надень такой же, – предложила она.
Синклер снял с вешалки куртку меньшей длины – красную, с белыми крестами на рукавах и еще одним на спине, – доходящую ему до колен, но сразу застегнуть ее не сумел: спереди снизу доверху тянулись две полоски с небольшими металлическими зубчиками. Он приложил одну к другой, надеясь, что они как‑нибудь соединятся между собой, но чуда не произошло. К счастью, на куртке были узкие хлястики с круглыми металлическими штучками, которые при нажатии сцеплялись друг с другом, издавая сухие щелчки.
Собаки встревожились. Несколько лаек поднялись и стали наблюдать за Элеонор и Синклером, а когда он двинулся к мешку с пищей, одна тявкнула, очевидно, полагая, что сейчас ей выдадут вторую порцию угощения. Синклер запустил руку в мешок и выудил из него горсть шариков размером с картечь. Понюхал – немного несло конюшней, – затем попробовал на зуб. Вкус оказался не изысканным, но вполне сносным. Проглотил один шарик, потом сунул себе в рот целую горсть. Шарики были хрусткими, но не такими жесткими, как галеты на бриге.
– Держи, – сказал он, протягивая горсть Элеонор. – Не деликатес, но ничуть не хуже армейских пайков.
Запах собачьего корма, видимо, не прельстил Элеонор, так как она замотала головой и отвернулась. Синклеру ничего не оставалось делать, как высыпать шарики в объемистый карман позаимствованной красной куртки. Сейчас не было времени спорить.
Он прошел к сундуку в задней части псарни и оглядел его: цепей нет, засов сорван, а крышка держится на честном слове. Медленно приподнял ее и обнаружил внутри мокрый военный мундир, стремена, шлем, пару книг, как ни странно, все еще замороженных и внешне нетронутых, и, наконец, три целых бутылки, этикетки на которых, правда, очень неразборчиво гласили, что в них мадера из Сан‑Кристобаля. Он схватил их в первую очередь, завернул в военный мундир и аккуратно положил ценность на дно нарт. Сани были оборудованы просторным грузовым поддоном, который тянулся из конца в конец, поэтому Синклер свалил в него и прочее содержимое сундука – военное снаряжение и книги.
Когда наконец он подтащил к саням и мешок с собачьим кормом, привязанные к столбикам лайки, вероятно, начали подозревать, что у них крадут лакомство, и все как по команде встали, настороженно наблюдая за происходящим. Синклер не исключал, что дело вовсе не в мешке с едой, а в нем самом. Он давно обратил внимание, что в его присутствии животные часто проявляют признаки беспокойства. Так повелось с Балаклавы…
Вожак упряжки – огромное животное с глазами цвета голубого агата – яростно залаял и стал рваться с привязи.
– Уймись! – цыкнул на него Синклер, стараясь не повышать голос, но в то же время придать ему приказной тон.
Он молил Бога, чтобы завывающий ветер заглушил собачий лай.
Когда он погрузил мешок на сани, вожак стаи оскалился и прыгнул вперед, но короткая цепь крепко держала его за ошейник.
– Да заткнись ты! – прошипел Синклер.
Элеонор, съежившись, стояла у стены, и Синклеру пришлось за руку отвести ее к саням и помочь забраться внутрь.
– Как ты собираешься управлять ими? – еле слышно донеслось из‑под нахлобученного капюшона.
– Так же, как управлял лошадьми всю свою жизнь.
По правде говоря, вопрос занимал и его самого. Он‑то рассчитывал, что собаки проявят покорность, а они подняли гвалт. Необходимо было срочно утихомирить псов, иначе план провалится.
Синклер обошел деревянную загородку, взял головную часть упряжи и повертел в руках – на вид она мало чем отличалась от упряжи, которой запрягается четверка лошадей. Другие собаки наблюдали за его действиями с интересом, но пес‑вожак имел особое мнение насчет незнакомца. Громко лая, он бросился на непрошеного гостя, но добраться до него не позволил врытый в землю столб, и пес снова припал к земле. Он быстро вскочил на лапы и снова бросился вперед, рыча и брызгая слюной, но на этот раз столб покосился и через мгновение выскочил из земли. Подобного развития событий, очевидно, не ожидала даже собака, так как она пулей пролетела мимо Синклера и с разбега ткнулась мордой в дощатую стену. Пес развернулся и, волоча за собой на цепи деревянный кол, опять ринулся на врага, однако Синклер успел сместиться вбок и одной рукой отразить атаку. По счастью, волочащийся на цепи столб зацепился за другой, и за те несколько секунд, пока собака высвобождалась, Синклер успел заскочить за деревянную ограду.
Элеонор вскрикнула, однако Синклер жестом приказал ей оставаться в нартах. Пес начал снова на него надвигаться, но когда увидел, что незнакомец пятится к задней части сарая, к лесенке, ведущей на чердак, изменил направление и начал обходить того с фланга. Не успел Синклер одолеть и половину расстояния до лестницы, как собака впилась острыми клыками ему в сапог, насквозь прокусив кожу, – вот когда он пожалел, что снял шпоры! – и резким рывком повалила на пол. Цепляясь голыми пальцами за деревянные доски и яростно отбиваясь от повисшей на сапоге зверюги, Синклер пополз в направлении спасительной лесенки.
Когда пес на мгновение отпустил жертву и отпрыгнул в сторону, он вскочил и вихрем взлетел на чердак. Внизу поднялся невообразимый собачий лай. Синклер постарался успокоиться и взять себя в руки, но тут же услышал за спиной царапанье когтей собаки, которая с трудом взбиралась по узкой лестнице, а спустя мгновение увидел в отверстии крупную песью морду с горящими глазами и злобным оскалом. Он понял, что надо делать, и, как только собака бросилась на него, выхватил саблю и встретил противника выставленным вперед клинком. Обрушившись всем весом на острое оружие, собака пронзительно взвыла, и Синклер, не выпуская саблю из руки, повалился на пол рядом с извивающимся от боли врагом. Он молниеносно прижал горло собаки запястьем и дернулся назад, одновременно выдергивая клинок из тела жертвы, однако сабля уже сделала свое дело – из раны, обагряя белый мех животного и покрытый сеном пол, хлынула кровь, а пес задергался в конвульсиях. Синклер откатился подальше, опасаясь, как бы собака не предприняла последний отчаянный бросок, и перевел дух. Из горла агонизирующего пса вырвался булькающий хрип.
Снизу раздавались взволнованные крики Элеонор:
– Синклер! Ты в порядке?! Синклер, отзовись!
– Да! – крикнул он в ответ, стараясь придать голосу твердости. – Я в порядке!
Он взглянул на разорванный сапог, мокрый от собачьей слюны, и только теперь почувствовал, что по голени у него течет кровь – пес приложился зубами основательно. Синклер поднялся на ноги, обошел умирающее животное и стал спускаться. К потолку, как он успел заметить, был прикреплен странный шар, испускающий яркий белый свет, отчего по ступенькам перед лейтенантом ползла темная, резко очерченная тень. Определенно они попали в мир чудес: люди получают тепло от бездымных очагов, свет дают стеклянные колбы, а одежду здесь шьют из такого чудного материала, которого Синклер в жизни не видывал. Но все‑таки жизнь не изменилась до неузнаваемости. Нет, думал он, стирая с руки кровавое пятно, в основе своей мир остался таким же жестоким.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
13 декабря, 19.30
Вернувшись в лагерь, Майкл сразу поспешил в свою комнату, где оставил кое‑какое фотографическое оборудование, после чего отправился искать Дэррила. Он был на полпути к биологической лаборатории, когда наткнулся на Шарлотту, пересекающую заснеженную аллею между модулями.
– С возвращением, – приветствовала она журналиста. – Я иду ужинать. Ко мне не хочешь присоединиться?
– Сначала работа, потом удовольствия, – ответил он, вытягивая из‑под воротника парки лямку фотокамеры. – С тех пор как я последний раз фотографировал льдину, прошло уже несколько часов.
– Ну, тогда еще один час погоды не сделает. – Она взяла его под руку и потащила в противоположном направлении. – К тому же Дэррил сейчас в буфете.
– Ты уверена? – все еще упирался Майкл.
– Абсолютно, – заверила она его. – Тем более что Дэррил не любит, когда к нему в лабораторию заходят в его отсутствие.
Майкл, конечно, знал, что Дэррил терпеть не может, когда кто‑то без спросу вторгается в его вотчину, но он бы все‑таки рискнул. Если бы не Шарлотта, которая вцепилась ему в руку мертвой хваткой, да зверский аппетит, разыгравшийся за время поездки к китобойной станции. Майкл капитулировал, но дал себе слово, что, после того как быстренько перекусит, во что бы то ни стало заставит Дэррила отвести его в лабораторию.
По дороге в столовую Шарлотта поведала ему о том, что ходила на вызов к Лоусону, который уронил себе на ногу лыжи. Но Майкл с трудом мог сосредоточиться на ее рассказе; его опять охватило ставшее уже привычным чувство, будто в этот самый момент от него ускользает что‑то очень важное, и с каждым ударом фотокамеры по груди этот внутренний зуд лишь нарастал.
– Я вот что скажу, – заявила Шарлотта, когда они ступили на порог пищеблока. – У меня в изоляторе нет ни одного больного. Если дело и дальше так пойдет, то, глядишь, шесть месяцев вахты и не покажутся мне такой уж каторгой.
В буфете они сбросили теплую одежду и, подойдя к прилавку, наполнили тарелки рисом, тушеной говядиной и взяли булочки. А вот салат в Антарктике совсем не пользовался популярностью. В столовой было непривычно многолюдно; зал был заполнен и «пробирочниками», и «батраками». Даже Экерли‑Призрак, который обычно забирал упаковки с едой и неизменную коробку молока к себе в ботаническую лабораторию, сидел за одним из столиков и непринужденно болтал с коллегами. На станции не существовало строго определенных часов для приема пищи – распорядка все равно никто не смог бы придерживаться, – поэтому персонал буфета под шефством старого седеющего судового кока, который настаивал на том, чтобы его называли дядя Барни, был готов обслужить посетителей в любое время. Никто, включая даже Мерфи О’Коннора, не понимал, как поварам удавалось так ловко управляться со своими обязанностями.
Майкл заприметил Дэррила раньше, чем Шарлотта. Невысокий биолог, склонившийся над какими‑то лабораторными отчетами, едва ли не полностью скрывался за горкой риса и стручковой фасоли. Журналист поставил поднос напротив Дэррила, а Шарлотта уселась рядом.
Дэррил поднял глаза, вытирая губы бумажной салфеткой.
– Какая очаровательная пара, – произнес он и, побарабанив пальцами по бумагам, добавил: – Это результаты анализа крови из винной бутылки.
Он произнес это так, как если бы сообщал новость, которую они ждали давно и с нетерпением.
– И на кой ты их притащил в столовую? – спросила Шарлотта, разворачивая салфетку.
– Дело в том, что приборы показали удивительные вещи, – ответил Дэррил.
Но как только он начал во всех подробностях живописать происхождение гнилостных микробов в крови, Шарлотта взяла булочку и заткнула ему рот, как кляпом.
– Тебя мама разве не учила, что за столом можно говорить далеко не обо всех вещах?
Майкл засмеялся, но Дэррил, вытащив изо рта сдобный кусок, продолжал:
– Когда вы узнаете, какой там уровень эритроцитов, то просто обалдеете!
Биолог, по‑видимому, снова вознамерился пуститься в пространные научные выкладки, но Шарлотта твердо решила сменить тему, поэтому обратилась к Майклу:
– Слушай, расскажи‑ка лучше, что интересного у тебя произошло сегодня?
Дэррил, сдавшись, открыл упаковку с темным хлебом и принялся обильно намазывать его маслом, а Майкл поведал им историю своего путешествия на норвежскую станцию и рассказал о том, что всю обратную дорогу лично управлял собачьей упряжкой.
– И Данциг тебе позволил? – удивился Дэррил.
Майкл кивнул, пережевывая жесткий кусок мяса.
– Между прочим, по‑моему, я видел, как ты возвращался на снегоходе от домика ныряльщиков.
Дэррил подтвердил, что действительно наведывался к ледовым лункам.
– Правда, сегодня в ловушках не обнаружил ничего интересного. Попытаю удачу завтра.
Несколько минут они ели молча. Каждое посещение столовой на полюсе сродни особому ритуалу, ведь прием пищи – своеобразный перерыв в бесконечных сутках, благодаря которому организм может сориентироваться во времени. На полюсе нередки ситуации, когда за едой вы вдруг начинаете судорожно соображать, ужинаете вы сейчас или завтракаете. К счастью, дядя Барни несколько облегчил положение посетителей тем, что в обеденное время подавал сандвичи, а серьезные горячие блюда, такие как тушеное мясо, спагетти или мясо в остром соусе, оставлял в основном на ужин. Развивая тему, Бетти и Тина предложили по вечерам ставить на столы свечи, однако большинство «батраков» отвергли эту идею, в весьма цветистых выражениях высказав все, что они о ней думают, на специальной доске объявлений возле кабинета Мерфи.
Майкл изо всех сил старался сохранять терпение, однако не успел Дэррил допить горячий персиковый коблер, как он не выдержал и спросил:
– Ты сегодня еще собираешься побывать в лаборатории?
Дэррил, гоняя в стакане скользкий кусок персика, кивнул.
– Я бы мог пойти с тобой… Если не возражаешь, конечно, – добавил Майкл.
Биолог наконец выловил половинку персика и отправил ее в рот.
– Сейчас пойдем. Потерпи минутку. – Он скомкал салфетку и бросил в тарелку. – Мне и самому не терпится поглядеть, что там да как.
– И я с вами, – вставила Шарлотта, допивая кофе.
После того как они натянули на себя парки, перчатки и шапки с темными очками, отличить троицу друг от друга стало практически невозможно. В Антарктике люди обычно распознают друг друга по самым незатейливым признакам, например, по цвету шарфа, надписям на шапке или походке, так как, если не считать подобных неявных отличий, все люди здесь напоминают одинаковые огромные пуховые мешки с ногами в шерстяных штанах и резиновых ботинках.
Вечер выдался необыкновенно безветренным, но солнце затянулось тонкой пеленой сероватых облаков, что предвещало скорое серьезное ненастье. Поскрипывая ботинками по льду и снегу, они прошествовали мимо лаборатории гляциологии – с ледового дворика доносилось жужжание дрели – и подошли к хранилищу саней. В отдалении маячила ботаническая лаборатория Экерли, которую всегда можно было с легкостью опознать по постоянному свету ламп, освещающих растения. Уютный вид занесенного снегом лагеря напомнил Майклу о том, как на Рождество родители брали его с собой на прогулку и его переполняло томительное предчувствие, что вскоре свершится какое‑то волшебство. Но если тогда удивительное ожидало его утром под елкой, то теперь оно находилось в приземистом темном модуле прямо за поворотом.
Дэррил забежал вперед и поднялся по пандусу. Чтобы не держать дверь открытой дольше, чем необходимо, он подождал, пока приятели тоже взберутся, отворил ее прямо у них перед носом, после чего все трое гурьбой заскочили внутрь. К слову сказать, лаборатории на станции Адели никогда и никем не запирались, что было следствием постановления Мерфи, которое он издал, руководствуясь соображениями безопасности.
Не успел Майкл расстегнуть молнию на куртке, как увидел лужи. В лаборатории морской биологии вода часто проливается на пол, и именно поэтому он представляет собой бетонную плиту с дренажными отверстиями, проделанными на равном удалении, но сейчас воды было море. Хлюпая резиновыми подошвами по лужам, они с Дэррилом обогнули лабораторный стол со стоящими на нем микроскопом и монитором и подошли к центральному аквариуму, через края которого стекали капли.
Виниловые шланги продолжали исправно гонять морскую воду, однако, если не считать ее, резервуар был пуст.
Льдина исчезла, как, собственно, и тела. В плавно циркулирующей воде, словно крохотные айсберги, плавали куски льда, а в помещении висел тяжелый запах тины. Майкл оторопел и, по правде говоря, разозлился. Неужели Дэррилу вздумалось так глупо пошутить? Если так, то юмора Майкл совсем не оценил. По‑хорошему, журналиста незамедлительно должны были предупредить, если тела переместят в другое место.
– Ну и как это понимать? – обратился он к Хиршу. – Это ты распорядился их убрать отсюда?
Но, увидев изумленное выражение на лице Дэррила, Майкл сразу понял, что тот и сам понятия не имеет о судьбе утопленников.
– Где они? – без обиняков спросила Шарлотта, разматывая длинный шарф вокруг шеи.
– Я… не… знаю… – протянул Дэррил.
– Как это ты не знаешь? – воскликнула она. – Не думаешь же ты, что Тина с Бетти уволокли покойничков к себе?
– Я не знаю, – повторил Дэррил.
В голосе биолога сквозили откровенные панические нотки, и Шарлотта, наконец почуяв недоброе, непонимающе глянула поверх головы Дэррила на Майкла.
– Гм… Маловероятно, чтобы они восстали из мертвых и покинули лабораторию на своих двоих, – заметила она.
В комнате повисла гнетущая тишина. Майкл обошел аквариум и отключил систему рециркуляции воды. И тут он обратил внимание, что перед одним из широких обогревателей стоит стул, а прямо возле двери еще один. С чего это Дэррилу понадобилось расставлять стулья таким образом, удивился он.
– Я помню, что ты любишь уединение, но, может, с тобой тут кто‑нибудь еще работал? – спросил Майкл.
– Нет, – еле слышно ответил Дэррил.
Все еще не пришедший в себя после страшного потрясения, он продолжал растерянно стоять у края резервуара.
– Мерфи наверняка знает, что к чему, – непринужденно сказала Шарлотта. – Должно быть, это он распорядился переместить тела.
Она двинулась к телефону внутренней связи у двери, но наткнулась на стул, стоящий возле входа. Теперь настала ее очередь удивляться странной перестановке мебели.
Майкл, судорожно размышляя над случившимся, взял швабру и стал сметать воду к сливным отверстиям в полу, в то время как Дэррил вперился в ванну, будто долгое созерцание воды могло возвратить тела на место. Шарлотта говорила с Мерфи О’Коннором по телефону, но даже по отрывочным фразам типа «здесь их нет», «вы уверены?», «ну разумеется, мы так и сделали» стало ясно, что начальник станции удивлен новостью не меньше их троих.
Дэррил вернулся к лабораторному столу и плюхнулся на стул перед микроскопом; его лоб изрезали морщины глубокой задумчивости.
Отодвинув от обогревателя стул шваброй, Майкл заметил под ним большую круглую лужу, хотя вода, перелившаяся через края аквариума, не могла затечь так далеко. Как будто над этим местом висело нечто, с чего капала вода и что пытались высушить. Он посмотрел на стул, неуместно стоящий у двери, прислонил швабру к стене и подошел ближе.
Шарлотта как раз повесила трубку и объявила, что Мерфи о произошедшем ни сном ни духом.
– Сейчас он созвонится с Лоусоном и Франклином. Возможно, они в курсе, куда делись тела.
Майкл заглянул под стул у двери. Под ним оказалось сухо, но зато он почувствовал тонкую струйку холодного воздуха, дувшую ему на плечо откуда‑то сверху. Он поднял глаза и под потолком увидел узкое прямоугольное окошко, больше похожее на вентиляционное отверстие. Взобравшись на стул, Майкл обнаружил, что оно приоткрыто, а хлопья снега и крупинки льда уже немного запорошили нижний откос. Сквозь узкий просвет взору открывалась небольшая площадка, за которой располагались ярко освещенная псарня и хранилище саней, но там все выглядело спокойно.
– Дэррил! – позвал он биолога. – Ты когда‑нибудь вентиляционную створку открывал?
– Что? – Дэррил откинулся на стуле, балансируя на двух задних ножках, и взглянул под потолок. – A‑а, нет. Сомневаюсь, что вообще смог бы до нее дотянуться.
Майкл закрыл окошко и спустился. Кто‑то, размышлял он, открыл отдушину, причем недавно, и сделал это, чтобы оценить обстановку во дворе.
– А хотите еще прикол? – апатично бросил Дэррил.
– Собираешься нас порадовать или огорчить? – уточнила Шарлотта.
– Винная бутылка пропала.
– Она на лабораторном столе была? – спросил Майкл.
Дэррил кивнул.
– Вот прямо тут и стояла, – сказал он. – Рядом с микроскопом. – Он взял в руки предметное стеклышко. – Правда, у меня все‑таки остались доказательства, что эта дьявольщина мне не приснилась. Но теперь ни бутылки, ни тел, ничего.
Разрозненные элементы мозаики в голове у Майкла начали складываться в единую картину. Кто бы ни проник сюда, чтобы выкрасть тела – но зачем, с какой целью? – заодно прихватил и бутылку. Предметное стекло вор, наверное, просто упустил из виду. Но кому понадобилось намеренно уничтожать все улики и обставлять дело таким образом, будто никакой находки и вовсе не существует? Какой в этом смысл? Может, кто‑нибудь решил на этом подзаработать? Впрочем, Майклу такое развитие событий казалось маловероятным – ни один из «пробирочников» не отважился бы на такое дерзкое преступление, но с другой стороны… Не могла ли среди «батраков» выискаться парочка ушлых типов, которые пронюхали про находку и решили тайно вывезти ее на Большую землю, чтобы сколотить себе состояние, выставляя замороженные трупы напоказ?
А может быть, все это было лишь частью грандиозного и не очень умного розыгрыша? Но если бы это было так, Мерфи шутникам головы бы поотрывал, в этом Майкл не сомневался.