– Какое?
– Кто‑то слетел с катушек. Возможно, случай «пучеглазости».
– Я слежу за всеми людьми на станции, – возразил Мерфи, – и пока у меня никто не вызывает подозрения. Даже Призрак. Никто не чудит как псих – по крайней мере сильней, чем обычно, – и никто не покидал пределов лагеря.
Обмозговав услышанное, Дэррил сказал:
– Хорошо. Значит, кто бы это ни сделал, они припрятали тела – снаружи достаточно холодно, чтобы они снова обледенели, – а потом быстро вернулись на базу.
– А собаки куда делись?
Дэррилу пришлось взять паузу, чтобы обдумать информацию, однако Майкл знал наверняка, что если только собакам не ограничили возможность передвижения, они самостоятельно вернутся на базу.
– Они смогут пережить такую бурю? – спросил Дэррил.
Мерфи фыркнул:
– Для них это все равно что денек на пляже поваляться. Свернутся клубком и будут дрыхнуть как ни в чем не бывало прямо на ветру. Самое хреновое во всем этом деле, что следы упряжки замело снегом.
У Майкла мелькнула догадка.
– «Стромвикен», – сказал он. – Это был их обычный тренировочный маршрут.
– Не исключено, – задумчиво произнес Мерфи. – Но если кто‑то загнал туда собак – даже если на это и было время, что кажется совершенно невероятным, – как тогда похититель вернулся на базу без них? Никто, включая меня, не осилил бы дорогу назад пешком, тем более в такое ненастье. Там сейчас ни зги не видно.
– А что, если вор воспользовался снегоходом? – предположил Майкл. – Разве он не мог прицепить его к нартам?
Рот Мерфи перекосила ухмылка.
– Мочь‑то он, конечно, мог, да только в этом случае собакам пришлось бы тащить и снегоход, и льдину одновременно…
– Льда к этому времени изрядно поубавилось, – возразил Дэррил. – Он со дня на день должен был окончательно отпасть.
|
|
Мерфи подумал секунду, затем сказал:
– Как скажете, но тут опять нестыковка. Сами судите: тот, кто все это провернул, оставляет тела и собак где‑то в отдалении – допустим, на китобойной станции, лежбище тюленей или в ледяной пещере, о которой мы не знаем, – а затем на всех парах мчится назад на снегоходе. Снегоходе, пропажу которого никто не заметил…
– И не слышал, как машина выезжала или въезжала на территорию лагеря… – добавил Майкл.
– Совершенно верно, – устало проговорил Мерфи, снова запуская пальцы в седеющие волосы. – Что‑то здесь не сходится.
О’Коннор выглядел измотанным и вконец сбитым с толку, и Майкл прекрасно понимал начальника. Им представилась возможность хотя бы попытаться сложить части головоломки воедино, но они сразу же оказались в полном тупике.
Лицо Дэррила излучало откровенную злость. Его святая святых, биологическую лабораторию, осквернили, а самый ценный предмет выкрали.
– Сомневаюсь, что это сделали в одиночку, – заявил он. – Как один человек мог вынуть тела из аквариума и погрузить на сани, да еще так оперативно? Между моментами, когда я видел льдину в последний раз и обнаружил пропажу, прошел совсем малый промежуток времени. – Он покачал головой и добавил: – Чтобы обтяпать такое дельце, нужны усилия как минимум двух человек.
– Вы к чему клоните? – заинтересовался Мерфи. – Кого‑то подозреваете?
Дэррил отхлебнул кофе и сказал:
– Как насчет Бетти с Тиной? Вы уверены, что тщательно их проверили?
– С какой бы стати Бетти и Тина пошли на это? – удивился Мерфи.
|
|
– Я не знаю, – раздраженно ответил биолог. – Может быть, хотят, чтобы вся слава досталась им. Может быть, восприняли все так, как будто это я украл у них находку. Допускаю, что насчет льдины у них могут быть какие‑то особые планы.
Дэррил цеплялся за соломинку и в то же время говорил это так, словно осознавал нелепость своих предположений. Он раздосадованно всплеснул руками и снова уронил их на колени.
– Я понаблюдаю за ними, – пообещал Мерфи, но слова прозвучали как‑то неубедительно.
– А пока суд да дело, я хочу, чтобы мою лабораторию оснастили замком, – потребовал Дэррил. – У меня там рыбы…
– Вы что, всерьез полагаете, что похитители вернутся в лабораторию, чтобы украсть ваших рыб? – скривился Мерфи. – Ладно, не парьтесь. Найду я вам замок.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
13 декабря, 22.30
Пока Синклер курсировал между санями и пасторским жилищем, стаскивая в него вещи, Элеонор решила не терять времени даром и немного прибраться. Она расправила шерстяное одеяло, свернутое в ногах кровати – оно было твердым, словно стиральная доска, – нашла в углу обтрепанный веник и кое‑как смела с пола крысиный помет. Открыла заслонку чугунной печки и внутри на подстилке из щепок и соломы обнаружила дохлую, окаменевшую от времени крысу. Взяв грызуна за хвост, она выбросила его в окно и снова плотно прикрыла ставни. На столе возле огарка свечи и кольца с ржавыми ключами она нашла упаковку спичек и, к ее немалому удивлению, смогла поджечь одну. Элеонор немедленно поднесла спичку к растопке, и уже через несколько секунд в печи разгорелся небольшой костерок. То‑то Синклер обрадуется, подумала она.
|
|
Однако когда он вернулся от саней с книгами и бутылками, то посмотрел на огонь с явным неудовольствием.
– Из трубы дым идет, – сказал Синклер. – Он может нас выдать.
Кому выдать? Ведь на многие мили вокруг ни души! У нее оборвалось сердце от мысли, что придется затушить крошечный, но такой уютный огонек.
– Правда, буран рассеет дым, – размышлял он вслух. – Ладно, любовь моя, пускай горит.
Когда он снова ушел, Элеонор присела на краешек койки, чувствуя, что силы ее окончательно покидают. Последние часы стали для ее неокрепшего организма чрезмерной нагрузкой. Ей показалось, что еще немного – и она упадет в обморок, поэтому, не снимая пальто, Элеонор улеглась поверх грубого полосатого одеяла. Стены комнаты поплыли. Она закрыла глаза и схватилась руками за края койки, как неоднократно делала во время ужасного путешествия в Константинополь много лет назад.
Пароход под именем «Вектис» жутко болтало и кренило на высоких волнах, к тому же после выхода из порта Марселя у него на некоторое время отказали все двигатели. Мойру кто‑то убедил, что всем им суждено погибнуть, так как во время шторма корабль неминуемо потерпит крушение и отправит пассажиров на дно, поэтому Элеонор пришлось успокаивать подругу до самого утра. Но наутро погода вдруг резко переменилась к лучшему, и машинная установка парохода снова заработала. Многих медсестер свалила морская болезнь, поэтому матросам пришлось вынести женщин на кормовую палубу, где те на свежем воздухе под лучами солнца могли немного оклематься. Мойра на радостях рухнула на колени у леера и выпалила целую канонаду молитв.
Опираясь на руку своей подруги миссис Селины Брейсбридж, по палубе прогуливалась и мисс Флоренс Найтингейл, тоже жертва тяжелого плавания. Увидев Элеонор с Мойрой, она в знак приветствия слегка наклонила голову. Селина была замужем, а Флоренс нет (она, пожалуй, была самой известной старой девой на Британских островах), хотя Совет попечителей решил, что по соображениям благопристойности незамужним дамам не следует записываться на службу за рубежом, где им придется иметь дело с ранеными солдатами. Поэтому, за единственным исключением в лице мисс Найтингейл, всем тридцати восьми медсестрам‑добровольцам независимо от их семейного положения присвоили почетное звание «миссис». Также им предоставили униформу, специально сшитую таким образом, чтобы придать обладательницам максимально непривлекательный внешний вид и полностью скрыть фигуру. Платья были серые, бесформенные и висели на девушках как суконные мешки, а чепцы представляли собой дурацкие белые шапочки, в которых даже писаная красавица становилась уродиной. Одна из медсестер, как рассказали Элеонор, как‑то заявила мисс Найтингейл, что готова мириться с любыми лишениями и тяжелой работой, но «одни головные уборы подходят к одному типу лица, мадам, а другие – к другому. И если бы я знала, что придется носить такие чепчики, мадам, я бы осталась дома, несмотря на все желание отправиться в Скутари в качестве медсестры, мадам».
Медсестры, записавшиеся в ряды добровольцев, производили странное впечатление, и на родине многие отнеслись к их инициативе с настороженностью. В одних газетах о них отзывались как о героях, которые отправляются выполнять грязную, но достойную работу в ужасающих условиях. Другие печатные издания характеризовали медсестер как бесстыдных и меркантильных искательниц личного счастья, напирая на то, что молодые девушки из бедных рабочих семей просто надеются заарканить раненых офицеров, воспользовавшись их уязвимым положением. Помимо четырнадцати сестер, рекрутированных из общественных больниц (в их числе значились и Элеонор с Мойрой), мисс Найтингейл отобрала шесть сестер милосердия из монастыря Святого Иоанна, восемь из англиканской сестринской общины мисс Селлон и еще десять монашек‑католичек – пять из норвудского приюта и еще пять из «Сестер Милосердия» в Бермондси. Многие солдаты были католиками, но не все, и мысль о том, что монашки будут находиться в тесном контакте с ранеными, которые могут исповедать другую религию – протестантизм, например, – у многих на родине вызвала шок. Что, если под благовидным предлогом врачевания сестры воспользуются удобной возможностью переманить солдат в лоно нечестивой римской церкви?
Однажды, когда «Вектис» входил в Дарданеллы, Элеонор обратила внимание на мисс Найтингейл, которая, держась за леер, смотрела на проплывающую мимо землю. Ее темные волосы с идеально ровным пробором посередине были аккуратно подобраны, а вытянутое лицо, более бледное, чем обычно, озарено неподдельным восторгом. Элеонор проследила за ее взглядом, но увидела лишь иссушенные желтые поля. Океанский бриз подхватил несколько слов, которые мисс Найтингейл восхищенно говорила миссис Брейсбридж, и Элеонор услышала что‑то про «легендарные равнины Трои, на которых сражался Ахиллес и рыдала Елена». Вид местности подействовал на женщину завораживающе. Элеонор было известно, что мисс Найтингейл происходила из благородной семьи и обучалась в самых престижных лицеях, и очень ей завидовала. Элеонор переехала в Лондон в надежде расширить кругозор, но тяжелая и бесконечная работа в госпитале на Харли‑стрит почти не оставляла свободного времени и денег, чтобы осуществить желаемое.
С появлением Синклера все вмиг изменилось.
Но как он отреагирует, узнав, что она направляется принимать непосредственное участие в военных действиях? Элеонор была уверена, что он непременно попытается ее отговорить. Однако навязчивая мысль о том, что может настать момент, когда ему самому потребуется ее поддержка, а она будет находиться за тысячи миль от любимого, не в силах помочь, развеяли последние сомнения. Когда объявили о наборе волонтеров в военные госпитали, Элеонор не упустила свой шанс. Мойра, чей интерес к капитану Рутерфорду был продиктован, по‑видимому, соображениями выгоды, нежели искренней любовью, сказав «птицы одного полета сбиваются в стаю», тоже подала заявку.
«Что стало с Мойрой? – размышляла Элеонор. – Подруга давно умерла, конечно…»
В комнату, с охапкой церковных песенников и словами «сейчас поддадим жарку», вошел Синклер. Он склонился над очагом, разорвал несколько псалтырей и подбросил смятые страницы в топку, разжигая огонь. От такого святотатства на душе у Элеонор стало еще более тревожно, однако она смолчала.
Когда пламя занялось основательно, он закрыл заслонку и сообщил, что собрал и кой‑какие другие вещи. Лейтенант подошел к двери и внес в помещение холщовый мешок, оставленный за порогом. Из него он вытащил свечные огарки, жестяные тарелки и кружки, искривленные ложки, ножи и надбитый графин.
– Завтра проведу более тщательную разведку, но пока все самое необходимое у нас имеется.
Он снова стал вести себя как настоящий солдат – провел рекогносцировку местности, собрал продукты питания и выработал стратегию дальнейших действий. Элеонор вздохнула с облегчением. Оставалось лишь надеяться, что нынешнее позитивное настроение продержится подольше, поскольку она уже привыкла к тому, что из мрачных тайников души Синклера всегда – буквально в любую секунду – может вырваться нечто зловещее и снова затмить разум.
Потянувшись к мешку с собачьим кормом, приваленным к ножке стола, он спросил:
– Как насчет горячего на ужин? – Синклер произнес это так непринужденно, будто интересовался у Элеонор, не хочет ли она побаловаться шоколадным суфле. – Разогреем еду. И питье, – добавил он, поставив на стол темную бутылку.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
14 декабря
Лазарет на станции Адели не был оснащен моргом, но и надобности в нем не было, если учесть, что весь антарктический континент представляет собой гигантский рефрижератор. Поэтому Мерфи распорядился отнести тело Данцига в самое холодное и наиболее защищенное место на базе – в гляциологический подземный склад, вырытый на глубине десяти футов под ледовым двориком. Годом ранее в нем хранили тело геолога, извлеченное из ледяной расселины. Бетти с Тиной не выразили бурного восторга по этому поводу, но, понимая неординарность ситуации, дали согласие на размещение покойника у себя в подвале.
– Но только если вы герметично упакуете тело, – потребовала Бетти. – Мы должны исключить риск загрязнения образцов льда.
– И позаботьтесь о том, чтобы бедолага не сверлил мне глазами затылок, – добавила Тина. – Под землей и так страшновато.
Майкл смог убедиться, что это действительно так. Он вызвался помочь Франклину перенести труп, желая хотя бы таким способом выразить дань уважения Данцигу. После того как Шарлотта наскоро обработала тело, каюра положили в чистый пластиковый мешок, который, в свою очередь, поместили во второй, из оливково‑зеленого полотна. Майкл с Франклином погрузили тело на тележку и по ухабистой дорожке повезли его к гляциологической лаборатории. Шквалистый ветер дул так неистово, что пару раз даже перевернул тележку. Всякий раз как Майклу приходилось поднимать тело, по спине у него пробегали мурашки. Мертвец быстро твердел – то ли вследствие трупного окоченения, то ли от воздействия отрицательной температуры наружного воздуха. Так или иначе, у Майкла было ощущение, будто он поднимает гипсовую статую.
Ступеньки в ледовый подвал были вырезаны прямо в вечной мерзлоте. Спускать по ним тележку Майкл с Франклином пытаться не стали, а просто взяли покойника за руки и ноги и отнесли под землю. При их приближении автоматически зажглась одинокая белая лампочка, сработавшая от датчика движения, и окутала мужчин слабым холодным светом. В одном из углов подвала было плоское возвышение наподобие стола, сформированное из промерзшего грунта, и Франклин кивнул в его сторону. Майкл подхватил свой конец ноши – голову и плечи, – и они, раскачав тело, забросили его наверх. Оно плюхнулось с глухим ударом. В противоположном конце подвала на длинном лабораторном столе виднелся ледовый керн, зафиксированный зажимными патронами, а на настенном стеллаже лежали несколько пил, дрелей и зубил. Майклу показалось, что на всем ледяном континенте не сыскать более холодного места, чем это. И более страшного. Это был настоящий ледяной склеп, которому для полноты картины не хватало лишь огромного круглого камня, которым можно было бы привалить вход.
– Давай‑ка убираться отсюда на хрен, – буркнул Франклин.
Майклу даже почудилось, будто тот украдкой перекрестился.
Наверху, обхватив себя руками и ежась от лютого ветра, их поджидала Бетти.
– Надеюсь, он там ненадолго задержится, – сказала она Франклину.
– Тело заберут первым же самолетом, – бросил он, шагая к комнате отдыха.
Но Майкл задержался. В кармане у него лежал большущий кусок холодного ростбифа, который он припас для маленького поморника. Когда он извлек угощение, Бетти расплылась в улыбке:
– Олли будет в восторге.
Майкл отгреб в сторону снег, заваливший вход в контейнер, нагнулся и заглянул внутрь. В глубине, высунув серый клюв из деревянной стружки, сидел изрядно вымахавший Олли. Увидев своего благодетеля, птенец встряхнулся и встал. Майкл протянул кусок ростбифа, и Олли выскочил наружу. Он внимательно оглядел гостинец, резко схватил и проглотил одним махом.
– Думаю, в следующий раз стоит прихватить с собой немного хрена, – сказал Майкл. Птица уставилась на него, словно ожидала добавки. – В один прекрасный день Олли улетит, – бросил он через плечо.
– Ага, конечно! Дурак он, что ли, покидать такое райское местечко?! – засмеялась Бетти.
Когда Майкл поднялся, она проговорила:
– Смирись. Эта птица уже одомашнена и скорее всего не проживет и одного дня на воле. Там, знаешь ли, ростбиф не подают.
– А что с ним будет, когда время моей путевки закончится? – сокрушенно произнес он. – Я не смогу взять его с собой в Такому.
– Не волнуйся, – сказала Бетти. – Никто его не бросит. С Олли все будет в порядке.
У Майкла словно камень с души упал, хоть дело и касалось такой мелочи. Он и забыл, когда мог влиять на ход событий в жизни, не говоря о том, чтобы что‑то исправлять, поэтому был рад любым, даже незначительным, подаркам судьбы. Как знать, может быть, черная полоса, в которой он пребывал с момента несчастного случая в Каскадных горах, сменится белой. Пусть не сразу, постепенно, но все‑таки…
На обратном пути он повстречал одну из поисковых команд, которые разослал Мерфи – главного ныряльщика Каллоуэя и еще одного «батрака», в ушанке с широким козырьком, надвинутым на глаза так низко, что Майкл не смог его опознать.
– Здорово, брат! – крикнул ему Каллоуэй, помахав фонарем, и Майкл приветственно поднял руку. – Если где‑нибудь увидишь пропавших собак, дай мне знать, лады?
– Хорошо! Сообщу тебе первому!
Подойдя к биологической лаборатории, Майкл увидел свет и сквозь вой ветра даже расслышал доносящиеся изнутри звуки классической музыки. Поднявшись по пандусу, он дернул за ручку, но дверь, слегка приоткрывшись, застопорилась. Заглянув в щель, он увидел, что к внутренней ручке примотана веревка.
– Кто там?! – раздался крик Дэррила.
– Это я – Майкл! – крикнул журналист в ответ.
– Одну секунду!
Дэррил подошел к двери, стянул с ручки петлю и впустил гостя.
– Вижу, ты обзавелся передовой системой охраны помещения, – заметил Майкл, отряхивая снег с ботинок.
– Буду обходиться подручными средствами, пока Мерфи не оснастит лабораторию нормальным замком.
– Но веревка работает, только когда ты внутри. Как быть, когда тебя здесь нет?
– Повешу табличку.
– И что на ней напишешь?
– Напишу, что по лаборатории свободно разгуливают несколько земноводных – и все они ядовиты.
– И ты веришь, что это сработает? – засмеялся Майкл.
– Не верю, конечно, – признал Дэррил, снова усаживаясь на стул. – Но вообще‑то, я думаю, воры уже забрали то, что хотели.
Перед ним на столе лежала рыба примерно футовой длины, разрезанная от головы до хвоста. Чтобы ее развернутые половинки не схлопывались, биолог зафиксировал их булавками. Существо было почти полностью прозрачным – жабры белесые, а кровь – если у нее вообще была кровь – бесцветная, как вода. Лишь мертвые, застывшие глаза рыбы имели золотистый оттенок. Майкл с отвращением вспомнил школьные занятия по биологии. Следующая жертва была уже наготове: она почти неподвижно лежала на дне аквариума с переохлажденной водой, по бортам которого белел иней. Перед аквариумом ровной цепочкой тянулись стеклянные емкости размерами со шкалик. Все стаканчики были наполнены каким‑то раствором, а в нескольких плавали извлеченные из рыбы маленькие органы, приготовленные для дальнейшего исследования.
– Ты рыбу сюда водрузил, чтобы она видела, что ее ждет? – спросил Майкл.
– Я специально заслонил ей обзор стаканчиками.
– На окуня смахивает, – сказал Майкл, глядя на рыбу под скальпелем.
– Почти угадал, – ответил Дэррил. – Она действительно из отряда окунеобразных. Notothenioidei.
– Чего‑чего?
– В течение последних пятидесяти пяти миллионов лет, – начал Дэррил, счастливый оттого, что подвернулась возможность двинуть речь на излюбленную тему, – температура в Южном океане неуклонно понижается. Приблизительно с плюс 20‑ти градусов до нынешних экстремальных значений где‑то в минус 1,8 по Цельсию. Вследствие данного процесса природа Антарктики становится все более и более изолированной. Вода стала холоднее, миграция затруднилась, и мелководным рыбам приходится либо адаптироваться, либо вымирать. Большинство видов уже исчезло.
– Но не эти товарищи, да?
– Эти товарищи, – произнес Дэррил с особой теплотой и нежностью в голосе, – перенесли похолодание. Нототениды держались возле самого дна и выжидали. Они акклиматизировались благодаря тому, что понизили скорость обмена веществ и повысили растворимость кислорода в организме. Эти рыбы способны накапливать кислород и сохранять его в тканях в течение длительного периода времени.
– Не в крови? – уточнил Майкл, вспомнив первый разговор с биологом на эту тему перед погружением. – У них, кажется, нет гемоглобина?
– Ба! Да ты меня слушаешь! – воскликнул Дэррил. – Я впечатлен. Поскольку у них нет эритроцитов, их кровь прозрачна, но зато она содержит природный антифриз – гликопротеин, который состоит из повторяющихся цепочек сахарозы и аминокислот. Гликопротеин понижает температуру замерзания воды в двести, а то и в триста раз.
Майкл уловил лишь общий смысл повествования.
– То есть у рыб есть свой естественный антифриз наподобие того, который мы заливаем в машину?
– Не совсем, – сказал Дэррил. Он аккуратно извлек пинцетом рыбье сердце и погрузил в один из стаканчиков. Майкл почувствовал запах формальдегида. – В отличие от этиленгликоля, который ты заливаешь в радиатор, молекулы рыбьего антифриза ведут себя по‑иному. Да, они предотвращают замерзание рыбы даже в переохлажденной воде, но лишь до тех пор, пока рыба достаточно осмотрительна, чтобы не…
Кто‑то громко поколотил в дверь. Привязанная к ручке веревка туго натянулась.
– Ну что еще?.. – простонал Дэррил.
– Это, наверно, Каллоуэй. Они прочесывают всю базу.
Дэррил нехотя поднялся со стула.
– Ну а сюда‑то зачем приходить? Обследовать место преступления?
– Они не тела разыскивают, – предупредил его Майкл. – Мерфи не хочет предавать огласке дело о пропаже льдины.
Дэррил обернулся к Майклу:
– Значит, они думают, что я припрятал у себя свору собак? – Он покачал головой и снял с ручки веревочную петлю.
– Эй, народ, вы чего это забаррикадировались? – спросил Каллоуэй, вваливаясь в помещение в сопровождении того самого «батрака» в шапке‑треухе.
Пройдя на середину лаборатории, мужчины остановились и стали отряхиваться от снега.
– Я бы предпочел, чтобы меня заранее предупреждали о приходе.
– В следующий раз так и сделаю, – ответил Каллоуэй, похлопав его по плечу. Заметив на лабораторном столе распотрошенный объект исследования, он спросил: – Ледяная рыба? Между прочим, из крупных особей можно получить отличный филей. – Он окинул взглядом стаканчики с органами и добавил: – Вижу, вы тут рожки да ножки от нее отставили, так что я, пожалуй, пас.
«Батрак» в шапке – теперь Майкл узнал его, это был Осмонд, один из помощников дяди Барни на кухне – плелся следом, попутно заглядывая в шкафчики и под столы. Какого дьявола он надеется тут отыскать, поражался Майкл.
Каллоуэй заглянул в охлаждающую емкость.
– А вот этот приятель все еще сохранил рыбий облик, – небрежно заметил он в свойственной ему простецкой манере выходца с австралийского континента. – Судя по костлявым губам, я бы сказал, что это белокровка Шарко.
– И был бы совершенно прав, – немного смягчаясь, подтвердил Дэррил. Ему всегда импонировало, когда собеседник проявлял знания в области морской биологии. – Только сегодня выловили. Сидела в самой последней ловушке.
Майклу стало любопытно. Обойдя стол с другой стороны, он присмотрелся к рыбе внимательнее. Крупная мощная голова, приплюснутый нос, похожий на клюв утки, а кожа такая тонкая, что сквозь нее просматривалась вся сложная структура скелета. К ним шагнул Дэррил, вероятно, чтобы указать на необычные особенности строения рыбы, но наткнулся на Осмонда, который, закончив поверхностный осмотр помещения, решил присоединиться к компании.
– Ого! Через нее глядеть можно. Прямо как через Каспера в мультике, – медленно изрек Осмонд.
Майкл невольно сделал вывод, что парень явно звезд с неба не хватает.
Когда Осмонд наклонился над аквариумом, пытаясь рассмотреть рыбу получше, мужчины невольно заулыбались, однако Дэррил, метнув взгляд на его ушанку, вдруг воскликнул:
– Стой! Отойди!
Рука Дэррила метнулась к треуху, но было слишком поздно – снег и ледяная крупа, сверкающая подобно россыпи бриллиантов, соскользнули с отворота и упали в емкость. Внезапное движение привлекло внимание рыбы, и она, возможно, думая, что над головой проплывает что‑то съедобное, подалась вверх. Большая часть ледяных кристаллов осталась покачиваться на поверхности воды, однако некоторые проникли в глубину, осыпав нос и жабры белокровки серебристым дождем.
– Проклятие! – вскричал Дэррил.
И уже через мгновение стало ясно почему – плавно извивающаяся рыба вдруг замерла, вытянулась по струнке, и, к несказанному изумлению Майкла, по всей длине ее туловища пробежала сковывающая сеточка льда, словно произошла некая цепная реакция. Рыба промерзла насквозь в мгновение ока и сделалась твердой, как доска. Вытаращив мертвые застекленевшие глаза, она стала медленно оседать на дно.
Майкл остолбенел.
– Ты же говорил, у этих рыб антифриз в крови.
– Так и есть, – скорбно ответил Дэррил. – Он помогает им выживать в переохлажденной воде на больших глубинах. Лед плавает, если помнишь, поэтому на дне его не бывает. Если эти рыбы соприкасаются со льдом, ледяные кристаллы действуют как центр кристаллизации, агент распространения, и разрушают их защитную систему.
– Господи, – пробормотал Осмонд, крепко сжимая шапку в руках. – Мне правда очень жаль. Я и подумать не мог, что такое возможно.
Он испуганно посмотрел на напарника, наверное, решив, что нажил себе серьезные неприятности.
– Да все в порядке, чувак, – успокоил его Каллоуэй. – Если рыбеха не годится для «пробирочника», это еще не значит, что из нее нельзя приготовить уху по‑марсельски.
– Не из этой, – сказал Дэррил. – Я могу ее разморозить и слить кровь.
– Кровь? – с сомнением переспросил Каллоуэй. – Зачем она тебе?
– Эта кровь, дружок, содержит удивительные секреты, за раскрытие которых мир однажды скажет мне спасибо.
Каллоуэй стукнул Осмонда по руке, как бы говоря: «Нам пора, а чокнутый пусть и дальше занимается своими безумными экспериментами», и оба пошли к выходу.
– Я абсолютно уверен, что когда‑нибудь так и случится, док! – крикнул главный ныряльщик, отдаваясь в объятия ураганного ветра и снежного вихря.
Дэррил взял щипцы, выудил ледяную рыбу за хвост и положил на стол. Белокровка задубела настолько, что еще некоторое время продолжала покачиваться, приходя в равновесие.
– Теперь я понимаю, почему на крыльце лаборатории не постелен коврик с надписью «Добро пожаловать», – сказал Майкл.
– И почему мне нужен замок, – добавил Дэррил.
С этими словами он взял скальпель, вонзил инструмент в нутро разрезанной рыбы и, не обращая внимания на Майкла, словно журналиста здесь вообще не было, снова погрузился в работу. Уже через пару минут Майкл, одевшись, вышел во двор, где свирепствовал набирающий силу буран.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
15 декабря
Снежная буря не стихала, по всей видимости, решив потрепать лагерь основательно, так что, к большому огорчению Майкла, распоряжение Мерфи оставаться в помещениях продолжало действовать. Всем строго‑настрого было запрещено покидать пределы базы, невзирая на причину.
– Где бы ни находились тела, они замерзли, – сказал ему Мерфи. – А что касается собак, то они знают, как выживать в таких условиях.
Майклу пришлось поверить шефу на слово.
Скорбная весть о смерти Данцига никого не оставила равнодушным, поэтому комната отдыха, в которой решили провести поминальную церемонию, была переполнена. Стол для пинг‑понга сложили и выкатили в коридор, а из столовой привезли лавки и расставили вперемешку с диванами и креслами. Но, несмотря на это, рассадить всех не удалось. «Батраки» и «пробирочники», которым не досталось места, сидели прямо на потертом ковровом покрытии, обхватив колени руками.
Мерфи, нацепивший по такому случаю на хлопчатобумажную рубашку темный галстук, встал перед собравшимися на фоне большого плазменного телевизора и произнес:
– Многие из вас знали Эрика гораздо лучше меня, поэтому буду краток, чтобы все могли что‑нибудь о нем сказать.
Майкл и забыл, что у Данцига, помимо фамилии, было еще и имя. Жизнь на станции чем‑то напоминала жизнь в студенческом городке, и почти все здесь использовали либо фамилии, либо прозвища.
– Я не знал ни одного другого такого человека, который всегда был готов прийти на помощь, чего бы это ни касалось. За исключением, пожалуй, Лоусона, – продолжал начальник.
Раздались приглушенные смешки, а Лоусон, сидящий под стенкой рядом с Майклом, Шарлоттой и Дэррилом, скромно улыбнулся.