Он отдавал себе отчет, что цепляется за соломинку и все эти домыслы – чистейший бред. Майкл приказал себе успокоиться. Наверняка всему есть разумное объяснение. Возможно, льдину для дополнительного изучения изъяли Тина и Бетти или что‑то в таком духе. И загадка исчезнувших тел разрешится еще до того, как они все отправятся спать.
– В сундуке, который со дна подняли, вроде были и другие бутылки, – напомнила Шарлотта.
Дэррил моментально встрепенулся:
– Точно! Майкл, куда они его поставили?
– Последний раз я видел сундук, когда Данциг выгружал его с саней. Это было позади псарни.
– Ну, хоть те бутылки у нас остались, – сказал биолог.
– Знаете, вы с Шарлоттой тут осмотритесь и убедитесь, что больше ничего не украдено, а я пока смотаюсь на псарню, – предложил Майкл.
С той самой секунды, как Майкл выглянул через вентиляционное отверстие, его так и подмывало убедиться, что в сарае через дорогу все нормально.
Он застегнул куртку и выскочил наружу. Спускаясь по пологому крыльцу, он внимательно осмотрел снег на предмет следов тележки, однако, кроме отпечатков обуви, ничего не обнаружил. Как, черт возьми, похитителям удалось вынести проклятую льдину?! Он прошагал через заснеженный проход в псарню и увидел сундук ровно в том же самом месте, где его поставил Данциг. Но, несмотря на то что внутри лежала кое‑какая мелочевка, вроде серебряной чашки с инициалами С. А. К. и пожелтевшего от времени некогда белого пояса‑кушака, все бутылки исчезли.
– Эй, какого черта здесь происходит?
Майкл обернулся и увидел Данцига, удивленно разводящего руками.
– А я думал, Мерфи вам уже сообщил.
– Что Мерфи мне сообщил?
– Ну, про исчезнувшую льдину с телами.
|
|
– Господи! Да я про собак говорю! Приближается страшная метель, поэтому я пришел убедиться, что они нормально устроились на ночь. – Он стал озираться, как будто мог их просто где‑нибудь не заметить. – Где они, черт побери?!
Майкл так зациклился на бутылках из сундука, что совсем не обратил внимания на более значительную пропажу из псарни. Он поглядел на колья для привязывания собак и пустые миски из‑под корма на соломенном полу, перевернутые вверх дном.
– Нарты тоже пропали, – заметил Данциг. – Да что за хрень здесь творится?
У Майкла в голове не укладывалось, что кто‑то осмелился взять собак без особого разрешения Данцига, которое скорее всего тот бы не дал.
– Я только зашел убедиться, что к сундуку никто не прикасался, – сказал Майкл, чувствуя необходимость объяснить свое неожиданное появление на псарне. – Но обчистили и его.
– Да плевать я хотел и на сундук, и на тех двух отморозков во льду! Где мои собаки?! – взревел Данциг, проходя в сарай. – Вы давно здесь? – добавил он, внимательно оглядывая пол.
– Нет. Пришел буквально перед вашим появлением.
– Проклятие! – Он со злостью пнул ногой одну из мисок, отправив ее в дальний конец сарая, и вдруг застыл у подножия лесенки. Стянул перчатку, потрогал что‑то на ступеньке и, поднеся палец к носу, принюхался. – Кровь, – заключил он, поднимая глаза к проходу на чердак.
Спустя мгновение он уже мчался по лестнице так быстро, как только позволяли тяжелые ботинки и неуклюжая одежда.
Майкл услышал вопль Данцига: «Господи! Нет!» – и, взбежав следом, увидел, что каюр сидит на полу и сжимает в могучих руках окровавленного Кодьяка.
|
|
– Кто это сделал?! – причитал Данциг. – Кто мог совершить такое?!
Майкл тоже терялся в догадках.
– Удавлю сукиного сына! – проревел каюр, и что‑то подсказывало Майклу, что он говорит абсолютно серьезно. – Убью ублюдка, который это сделал!
Майкл молча положил руку на плечо Данцигу и в этот момент увидел, что веки пса дернулись и Кодьяк открыл глаза.
– Постойте, гляньте… – начал он, но не договорил.
Пес вдруг издал низкий утробный рык и, прежде чем Данциг успел среагировать, грызанул хозяина за лицо. Каюр повалился на спину, а Кодьяк, наскочив на него сверху, со свирепым рычанием принялся терзать на нем одежду и плоть. Мужчина отчаянно молотил ногами по полу, пытаясь подняться, но собака была слишком сильна, к тому же обезумела от ярости. Заметив, что от ошейника тянется короткая цепь с колом на конце, Майкл бросился к ней, но она выскользнула у него из рук. Наконец он крепко ухватился за цепь и со всей мочи потянул ее на себя, отрывая окровавленные челюсти пса от горла Данцига. Но Кодьяк упирался что есть сил – скреб когтями по дощатому полу, клацал зубами, норовя снова броситься на хозяина, – и лишь когда оказался у самой лестницы, куда Майкл его отволок, переключился на журналиста. Зверь молниеносно развернулся и, сверкнув полными ненависти голубыми глазами, прыгнул на мужчину. Однако Майкл, словно матадор, ловко отскочил в сторону, и собака покатилась вниз по ступенькам. Послышался глухой удар, треск дерева, громкий хруст, а затем… воцарилась тишина.
Майкл посмотрел вниз и увидел, что деревянный столбик застрял между двух ступенек, а собака болтается на короткой цепи с переломанной шеей. Ступеньки под тяжестью огромной лайки тихо поскрипывали.
|
|
– Помогите… – слабо прохрипел Данциг.
Он лежал на полу, держась за горло, а между пальцев у него ручьем текла кровь.
Майкл сорвал с себя шарф и туго обмотал им шею мужчины.
– Я сейчас приведу доктора Барнс! – крикнул он.
И, не помня себя от ужаса, пулей скатился по лестнице мимо покачивающегося трупа Кодьяка. Из колотой раны на груди собаки все еще сочилась кровь, собираясь на устланном сеном полу в багровую лужицу.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
13 декабря, 20.00
Чтобы избежать встречи с людьми, Синклер описал вокруг лагеря большой крюк и погнал собачью упряжку по снежной долине между линией берега и далекими горными кряжами. Элеонор сидела на дне саней, закутанная в безразмерное пальто, которое они выкрали из сарая.
Собаки бежали бодро и, кажется, точно знали, куда направляются. Синклер понятия не имел, каким будет конечный пункт путешествия, и готовился к любым неожиданностям. На некоторых участках пути просматривались старые следы, и собаки, как обратил внимание Синклер, бежали строго по ним. Он стоял сзади на полозьях, крепко сжимая поводья. Хотя воздух был морозным, а солнце не давало абсолютно никакого тепла, лейтенант держал голову высоко поднятой, подставив лицо свежему ветру, который, словно мехи, наполнял легкие упоительно чистым воздухом. Синклер ликовал. Он снова чувствовал! Двигался! Был живым, в конце концов! Что бы дальше ни случилось, этого он не боялся, ибо ничего страшнее, чем заключение в ледяной темнице, быть уже не могло. Красная куртка с белыми крестами, из‑под которой тускло поблескивали золотые галуны военного мундира, раздувалась на ветру, хлестала фалдами по ногам, но в жилах у Синклера бурлила кровь, и даже волосы, кажется, шевелились от восторга.
Над головой все время звучали беспокойные крики птиц, бурых, черных и серых, а Синклеру так хотелось, чтобы компанию ему составил альбатрос, беззвучно парящий в небесах. Но как он ни высматривал грациозных белоснежных птиц, так их и не увидел. А нынешние попутчики были лишь стервятниками – он судил об этом по грязноватому оперению и надсадному карканью, – которые преследовали собачью упряжку исключительно в надежде чем‑нибудь поживиться. Он видел и раньше подобных птиц, кружащих в знойном голубом небе Крыма. Сержант Хэтч объяснил ему тогда, что прилетели они из самой Африки, привлеченные пиршеством смерти, которое устроила британская армия.
– Некоторые из них, без сомнения, явились сюда и по мою душу, – добавил Хэтч.
Последние несколько дней Синклер наблюдал, как некогда бронзовая от загара обветренная кожа сержанта приобретала все более желтушный цвет. Даже глаза ветерана сделались болезненного желтого оттенка. Бывали моменты, когда, сидя в седле, Хэтч трясся так сильно, что Синклер на всякий случай привязывал эфес шпаги к руке сержанта.
– Это малярия, – пояснил Хэтч, отбивая зубами дробь. – Она пройдет.
Полозья саней то и дело наезжали на невидимые холмики и с грациозностью балерины мягко опускались вниз. Синклер никогда раньше не видел подобных хитроумных средств передвижения и все ломал голову, из чего же сделаны нарты. Поддон, в котором полулежала Элеонор, был гладким и твердым, как сталь, но судя по непринужденности, с какой собаки его волокли, материал был гораздо легче.
А птицы все не отставали, продолжая назойливо виться над головой. По сравнению с ними грифы в Крыму могли показаться образцом степенности. Те лениво выписывали в небе большие круги и лишь изредка спускались на ветки высохших деревьев, взирая маленькими черными глазками на марширующие военные колонны. Прижав крылья к грязно‑коричневым телам, они терпеливо ждали, когда очередной солдат, умирающий от жажды или пораженный тепловым ударом, отобьется от колонны и рухнет на обочине. Грифам никогда не приходилось ждать долго. Синклер, который ехал на еле волочащем ноги Аяксе, не раз становился свидетелем тому, как обессилевшие пехотинцы сначала сбрасывали с себя шлемы, затем мундиры, а под конец избавлялись и от мушкетов с боеприпасами, чтобы идти в темпе колонны. Измученные холерой солдаты один за другим валились в грязь и, корчась от болей в животе, умоляли дать им воды, морфина, а иногда и пулю в висок, чтобы прекратить мучения. Как только агония очередного умирающего прекращалась и несчастный наконец затихал, грифы расправляли уродливые крылья и спрыгивали на землю рядом с телом. После нескольких пробных клевков, дабы убедиться, что человек мертв, птицы брались за дело всерьез и пускали в ход крючковатые клювы и когти.
Однажды, не в силах сдержаться, Синклер выстрелил в одну из тварей, превратив ее в гору кровавых ошметков и перьев, но к нему моментально подскочил сержант Хэтч и велел впредь больше так не делать.
– Это пустая трата боеприпасов, к тому же вы можете привлечь внимание противника к нашим маневрам.
Синклер только рассмеялся. Чтобы противник и не знал об их передвижениях? На марше было шестьдесят тысяч солдат, которые сапогами поднимали в воздух тучи пыли, а с момента высадки на берег они только и делали, что медленно двигались по широким крымским равнинам, покрытым зарослями терновника и ежевики. Русская армия уже поджидала их на берегу реки Альма и встретила шквальным огнем артиллерийских батарей, обратив в бегство. Доблестная британская пехота, сдавая редут за редутом, бросилась искать спасения в близлежащих горах, однако кавалерия, частью которой был и 17‑й уланский полк, и пальцем не пошевелила, чтобы ей помочь. По приказу главнокомандующего лорда Реглана она пока должна была «сохраняться в загашнике в целости и сохранности» (именно эти слова прошли по рядам) и оберегать пушки, а потом, если армия все‑таки доберется до места, содействовать в захвате русской крепости Севастополя. Для Синклера вся эта кампания превратилась в бесконечную череду унижения и отсрочек. В один из вечеров, когда войска разбили бивак на кишащей москитами равнине, лейтенант не обменялся с Рутерфордом и Французом ни словом. Они и так знали, что друг у друга на уме, а от усталости сил осталось только на то, чтобы проглотить порцию рома, зажевать его солониной и отправиться на поиски родника или пруда, где бы они могли напоить лошадей и наполнить фляги.
По утрам солдат, которых за ночь скрутило от холеры, погружали на грузовые телеги, а умерших спешно сваливали в неглубокие братские могилы и присыпали землей. Британскую армию на всем ее пути следования неотступно преследовало трупное зловоние, и кожа Синклера пропиталась им настолько, что он уже и не надеялся когда‑нибудь его смыть.
– Синклер! – окликнула его Элеонор, обернувшись назад. – Впереди что‑то есть. Ты видишь?
Она слабо подняла руку и указала на северо‑запад.
Проследив за ее жестом, он увидел беспорядочное скопление домиков и корабль – судя по всему, пароход, – выброшенный на берег. Но обитаем ли поселок? Если так, то кто здесь живет? Друзья или враги?
Он натянул вожжи, заставив собак бежать медленнее. Но по мере приближения в нем все сильнее крепла уверенность, что людей здесь нет. Ни дыма из труб, ни света в окнах, ни громыхания кухонных горшков и посуды. Здесь полностью отсутствовали всяческие признаки жизни. Тем не менее собакам было хорошо знакомо это место, так как животные уверенно прокладывали путь в лабиринте дорожек между темных безлюдных построек. Наконец упряжка остановилась в центре просторного и совершенно пустынного двора, и ее новый вожак – серый пес с широкой белой полосой на шее – обернулся, словно ожидал от Синклера дальнейших указаний.
Синклер сошел на землю. Заметив между полозьями устройство с зубьями, он надавил на него и почувствовал, как железные клыки вонзаются сквозь лед в промерзлую почву. Ногу пронзила острая боль, напомнив об укусе. Огромная псина прогрызла сапог насквозь, оставив после себя окровавленный кожаный лоскут, который теперь свободно болтался на голенище.
Элеонор заерзала в нартах и голосом столь же унылым, как и окружающая обстановка, спросила:
– И куда мы приехали?
Синклер окинул взглядом большие брошенные машины и складские строения. В одном из открытых сараев он увидел паутину ржавых цепей на шкивах и железные чаны, настолько огромные, что в них разом можно было бы сварить целое стадо буйволов. Двор пересекали железнодорожные рельсы, смутно проглядывающие из‑под снега, а поодаль стояла огромная железная вагонетка, даже крупнее той, которую Синклер однажды видел на угледобывающей шахте в Ньюкасле. Все это хозяйство было построено с определенной и исключительно прагматической целью, а именно – делать деньги. И единственный способ делать их в такой отдаленной и недружелюбной местности – это ловить рыбу, тюленей или китов. Причем с грандиозным размахом. В конце проржавелой железной дороги стоял черный локомотив, покрытый коркой льда, словно марципан глазурью. По всей обширной территории было разбросано, должно быть, двадцать – тридцать строений, все с выбитыми окнами и слетевшими с петель дверьми. Вдали, на вершине холма, Синклер заметил церквушку, шпиль которой венчал крест.
На секунду он задумался, и тут в него словно бес вселился.
Он нажал пораненной ногой на тормозной рычаг и после пары попыток снял нарты с тормоза.
– Вперед! – гаркнул он собакам.
В первое мгновение псы колебались, но когда он прокричал команду снова и дернул за поводья, натянули упряжь и сорвались с места.
– Куда мы едем? – спросила Элеонор.
– На вершину холма.
– Зачем? – неуверенно произнесла она.
Синклер хорошо знал, что у нее сейчас на уме.
– Потому что это самая высокая точка, – объяснил он. – И оттуда местность просматривается лучше всего.
Но Элеонор догадывалась об истинных мотивах Синклера.
Собаки пробежали мимо чего‑то, что, по всей видимости, некогда было кузницей – внутри виднелись кузнечные горны, наковальни и гарпуны, почти такие же длинные, как пика, которая сопровождала его в боях, – затем миновали столовую, уставленную длинными столами на козлах, причем на некоторых из них в оловянных подсвечниках стояли замерзшие свечи. За свечами надо будет вернуться, сделал мысленную помету Синклер.
Когда собаки стали взбираться на холм, они инстинктивно пригнули головы к земле, холки их при этом круто вздыбились. Это действительно были очень сильные и отлично выдрессированные животные, и при других обстоятельствах Синклер выразил бы искреннее почтение их хозяину. Тот добился от собак того, чего мистер Нолан некогда от лошадей.
Когда сани доползли до церкви, лайки замедлились и стали осторожно прокладывать путь среди каменных насыпей и изгнивших деревянных крестов, которыми были обозначены могилы умерших здесь работников. Могильные холмы располагались без всякой системы, а редкие эпитафии, высеченные на надгробиях, так сильно побили непрекращающиеся ветры, что слова почти полностью стерлись. На одном из могильных камней виднелся ангел без крыльев, а на соседнем – плачущая женщина без одной руки. Обе фигурки лицами были обращены к застывшему океану.
Когда упряжка поравнялась с деревянной лестницей, ведущей в молельню, Синклер снова нажал на тормоз. Он спрыгнул с полозьев и подошел к Элеонор, но она продолжала сидеть на дне саней, не подавая руки.
– Пойдем внутрь, – сказал он. – Похоже, лучшего укрытия здесь не найти.
Укрытие могло понадобиться им очень скоро. Небо заволакивали хмурые тучи, а ветер стремительно усиливался. Синклер уже был знаком со штормами, которые возникали буквально из ниоткуда и всей мощью обрушивались на судно, на котором они уплывали все дальше на юг.
Элеонор не пошевелилась. Ее лицо, которое и до этого выглядело нездоровым, теперь и вовсе стало белым, как у покойника.
– Синклер, ты знаешь, почему я…
– Прекрасно знаю, – оборвал он ее. – И не хочу об этом слышать.
– Но там есть множество других построек, – возразила она. – Я видела столовую по правую сторону, когда мы…
– Та столовая без двери, а в крыше у нее дыра размером с собор Святого Павла.
Упоминание о соборе невольно напомнило им обоим популярную песенку, строчку из которой они частенько цитировали друг другу в былые… счастливые времена. В ней пелось о кокосовых пальмах, высоких, словно собор Святого Павла, и белых, как в Дувре, песках. Но Синклер, резко оборвав поток приятных воспоминаний, взял Элеонор под мышки и буквально выдернул из саней.
– Все эти религиозные предрассудки – вздор.
– Вовсе нет, – возразила она. – Помнишь, что произошло… в Лиссабоне?
А случилось там то, что он еще не скоро мог забыть. Когда они стояли перед алтарем в церкви Святой Марии, в день, который должен был стать самым значимым днем их жизни, кажется, сам Господь Бог решил помешать церемонии. Счастье еще, что Синклеру удалось добиться разрешения сесть на бриг «Ковентри», отплывающий именно в тот вечер.
– То была случайность, – ответил Синклер, – не имеющая к нам никакого отношения. Город и до того дня подвергался бесчисленным землетрясениям.
Синклер всячески отгонял от себя суеверные мысли. Им еще многое предстояло сделать, и в первую очередь – продумать план дальнейших действий. Собаки улеглись между могил, зарывшись носами в передние лапы и прижав хвосты к телу, а Синклер, одной рукой поддерживая Элеонор, а другой – саблю, поднялся по запорошенным ступенькам. Сопровождавшие их птицы спустились и теперь восседали на крыше и шпиле церкви, словно горгульи. Элеонор посматривала на них с опаской, а когда одна из птиц громко каркнула, широко раскрыв клюв и встряхнув крыльями, девушка остановилась как вкопанная.
– Никчемная тварь! – презрительно бросил Синклер, помогая Элеонор одолеть последние ступеньки.
Вход преграждала высокая двойная дверь, одна из створок которой была сорвана с петель, но продолжала стоять, накрепко примерзнув к полу. Но вторую створку двери удалось открыть, правда, с большими усилиями и ровно настолько, чтобы двое смогли еле‑еле протиснуться внутрь. Прямо за дверью лежал снежный сугроб. Синклер переступил через него и, взяв Элеонор за руку, помог и ей преодолеть препятствие.
Под сводами церкви каждый их шаг по каменному полу отдавался гулким эхом.
Перед ними предстали ряды деревянных скамеек, на которых то тут, то там лежали истлевшие псалтыри. Синклер взял одну из книг, но те несколько слов, которые были различимы, оказались не английскими. Синклер предположил, что молитвенник написан на каком‑то из скандинавских языков. Он бросил его на пол, и Элеонор инстинктивно подобрала книгу и положила на лавку. Стены и зияющая дырами крыша были сбиты из ровных деревянных досок, выхолощенных безжалостной стихией до такой гладкости, что узоры и сучки на их поверхности бросались в глаза не хуже винного пятна на льняной скатерти. Был здесь и алтарь, который представлял собой простой стол на козлах. Позади него, прибитый к стропильным балкам, висел грубо выструганный крест. Элеонор не двинулась с места и отвела глаза в сторону, но Синклер смело прошел по проходу и встал у алтаря. Воздев руки к небу, он провозгласил, как будто представлялся какому‑нибудь эсквайру, который пригласил его на охоту:
– Вот я и прибыл!
Его голос отразился от стен и под аккомпанемент завывания ветра, который проникал сквозь узкие окна с давно вывалившимися стеклами, эхом прокатился по залу.
– Так нам здесь рады или нет?! – глумливо крикнул он.
В приоткрытую дверь ворвался резкий порыв ветра и, сдув гребень наметенного у порога сугроба, припорошил туфли Элеонор белыми снежинками. Она сделала шаг в направлении рядов скамеек.
Синклер обернулся и все еще с воздетыми руками воскликнул:
– Видишь?! Никто не возражает!
Он знал, что Элеонор боится его, когда он в таком настроении – мрачный, циничный и агрессивный. Темная сторона натуры Синклера проявилась после Крымской кампании. Война очернила его душу и породила необузданную злобу, временами вырывающуюся наружу.
– Более комфортных условий и придумать невозможно, – заключил он.
Оглядевшись, Синклер заметил позади алтаря дверь на массивных черных петлях. Неужели жилище священника? Громко топая черными сапогами по каменному полу, он обошел алтарь, усеянный старым крысиным пометом, и толкнул дверь. Внутри обнаружилась маленькая комната с квадратным оконцем, закрытым двумя ставнями. Обставлена она была очень скромно – из мебели тут имелись стол, стул, койка со свернутым в ногах одеялом и чугунная печка. Какой бы убогой ни оказалась обитель, но сейчас Синклер ощутил себя так, будто очутился в гостиной клуба «Лонгчемпс» и с нетерпением ждал момента, когда покажет ее Элеонор.
– Иди сюда! – позвал он. – Я нашел отличное гнездышко на ночь!
У Элеонор явно душа не лежала приближаться к алтарю, но и препираться с Синклером не хотелось. Она подошла к двери и заглянула внутрь. Лейтенант взял ее за плечи.
– Я принесу из саней вещи, а потом мы поглядим, как получше устроиться. Хорошо?
Оставшись одна, Элеонор приоткрыла ставни и выглянула наружу. Из окна открывался вид на ледяную равнину, где виднелись могильные камни, большая часть которых была расколота или повалена на землю, а между ними, гонимая суровым ветром, стелилась снежная поземка. Далеко на горизонте виднелась горная цепь, похожая на изогнутый хребет припавшего к земле зверя. Ничего в этом унылом мире не радовало глаз, не поднимало настроение и не внушало даже толику надежды. Перед собой она видела лишь панораму скованного льдом ада, вечно освещенную мертвенно‑холодным солнцем.
А ветер тем временем усиливался, свистел под стрехами крыши и яростно барабанил в стены.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
13 декабря, 21.30
– Придерживай повязку! – приказала Шарлотта. – Просто держи ее и не сдвигай!
Майкл прижал тампон к горлу Данцига; из раны все еще продолжала течь кровь. Шарлотта отрезала хвостик кетгута и швырнула ножницы в кювету.
– И за давлением следи!
Майкл метнул взгляд на монитор – давление было низким и продолжало неуклонно снижаться.
С того момента как Шарлотта примчалась на псарню, руки ее уже не останавливались ни на секунду; быстрыми уверенными движениями она все время производила ими какие‑то манипуляции. Первым делом она пальцами стянула зияющую рану в горле у Данцига, а позже, в изоляторе, ввела ему дыхательную трубку, сделала обезболивающий укол и зашила рану. В данный момент доктор Барнс устанавливала капельницу, чтобы сделать переливание крови.
– Он выкарабкается? – спросил Майкл, страшно боясь услышать ответ.
– Не знаю. У него разрыв яремной вены, поэтому он потерял много крови, плюс повреждена трахея. – Она подвесила пакет с плазмой на штатив и, удостоверившись, что система работает исправно, взяла шприц. – Я попросила Мерфи, чтобы вызвал бригаду спасателей. Данцигу требуется серьезная помощь, которую на месте мы оказать не сможем.
– А что это за укол? От бешенства?
Тампон под его рукой, насквозь пропитавшись кровью, приобрел темно‑бордовый цвет.
– От столбняка. – Она подняла шприц к свету и слегка нажала на поршень. – У нас тут вообще нет вакцины от бешенства. Предполагается, что собак на станции быть не должно.
Она вколола раствор, но не успела еще и иглу вытащить, как электрокардиограф и монитор кровяного давления разразились истеричными пиканьями.
– Вот черт! – произнесла она, бросив использованную иглу в ванночку. Затем подскочила к шкафчику, висящему на стене у нее за спиной, и рывком распахнула дверцу. – Он умирает!
Зловещие слова прозвучали безапелляционно, почти как приговор.
Она зарядила электроды дефибриллятора – подобную процедуру Майкл множество раз видел в медицинских телевизионных передачах – и приложила к волосатой груди Данцига, оранжевой от меркурохрома. Фланелевую рубашку с него содрали сразу после доставки в лазарет. Один из электродов лег как раз на татуировку с изображением головы лайки, и Майклу подумалось, что, возможно, это портрет именно Кодьяка. Сосчитав до трех, Шарлотта крикнула: «Разряд!» – и надавила на электроды. От внезапного разряда тело Данцига подпрыгнуло, выгнулось дугой, а голова запрокинулась назад.
Но мониторы продолжали подавать непрерывные сигналы остановки сердца.
Она снова выкрикнула «Разряд!» и, как только Майкл отошел от Данцига на шаг, снова пропустила ток через сердце умирающего. Как и в первый раз, тело дернулось, но… линии на экране кардиомонитора оставались прямыми.
От напряжения мышц несколько стежков на шее Данцига лопнули.
Тяжело дыша, не обращая внимания на упавшие на лицо косички, Шарлотта сделала еще одну попытку, но с тем же результатом. Тело опять выгнулось и, опустившись, осталось лежать неподвижно. Комнату наполнил слабый запах паленого мяса. Кровь продолжала сочиться из разорванной шеи каюра, но Майклу было уже нечем ее промокать.
Шарлотта обтерла рукавом взмокший от пота лоб, бросила последний взгляд на мониторы и опустилась на стул, безвольно свесив руки с колен. А Майкл ждал: что они предпримут дальше? Не может быть, чтобы так все и закончилось!
– Может, мне массаж сердца сделать? – предложил он, поднимаясь со своего стула и накладывая руки на грудь Данцигу.
Шарлотта лишь молча покачала головой.
– Ну надо же хоть попытаться! – воскликнул он, сделав резкий толчок нижними холмами ладоней, как его учили на занятиях по сердечно‑легочной реанимации. – Хочешь, я сделаю ему искусственное дыхание?
– Милый мой, он умер.
– Да скажи ты наконец, что я должен делать!
– Ты ничего не сможешь сделать, – ответила она, гладя на часы. – Если хочешь знать, он был мертв с той самой секунды, как проклятая псина прокусила ему глотку.
Не оборачиваясь, она пошарила за спиной и нащупала на столе планшет‑блокнот. Вынула из него авторучку на шнурке и зафиксировала время смерти.
Майкл закрыл Данцигу глаза.
Шарлотта отключила приборы и подняла с пола ожерелье из моржовых клыков, сорванное в спешке с шеи каюра.
– Это был его оберег, – пояснил Майкл.
– Как видно, недостаточно сильный, – ответила она, протягивая его Майклу.
Они сидели молча по обе стороны от покойника, пока наконец в дверь не просунулась голова Мерфи О’Коннора.
– Плохие новости насчет вертолета, – сказал он, но, сообразив, что произошло, пробормотал: – Господи милосердный…
– Можно не спешить, – ответила она, демонтируя капельницу. – Пусть прилетают, когда им удобно.
Мерфи провел рукой по волосам с проседью и уставился в пол.
– Шторм, – промолвил он. – Сообщают, что в ближайшие часы разыграется настоящая буря, поэтому вертолет будет ждать, когда она стихнет.
Майкл вдруг сообразил, что снаружи вовсю свирепствует ветер, обрушивая на стены лазарета град яростных ударов. Он обратил на это внимание только сейчас.
– Боже всемогущий… – снова пробормотал Мерфи и отвернулся, но тут же добавил, обращаясь к Шарлотте: – Уверен, вы сделали все от вас зависящее. Вы действительно хороший офицер медицинской службы.
Шарлотта, кажется, осталась равнодушной к похвале.
– Я пришлю Франклина, чтобы он помог разобраться с телом. – Затем поглядел на Майкла. – А вас я попрошу зайти ко мне в кабинет. Нам надо поговорить.
С этими словами Мерфи ушел, оставив Майкла гадать, как поступить дальше. Не хотелось оставлять Шарлотту один на один с мертвецом; во всяком случае, до того момента, как в изолятор придет Франклин или кто‑нибудь еще.
– Все в порядке, – успокоила она, как будто почувствовала его сомнения. – Работая в «скорой» в Чикаго, я повидала много умерших. Ступай.
Майкл встал и засунул ожерелье из моржовых клыков себе в карман. Затем прошел к раковине и тщательно вымыл руки.
Уже шагая по коридору, где он нос к носу встретился с Франклином, Майкл услышал за спиной оклик Шарлотты:
– Да, и спасибо тебе за помощь. Из тебя получилась бы классная медсестра.
В кабинете Мерфи он застал Дэррила, согревающего руки горячей чашкой кофе. Мерфи, ясное дело, успел сообщить биологу о смерти Данцига. Сам начальник сидел за рабочим столом с совершенно подавленным видом. Майкл прислонился к покрытому вмятинами шкафу для документов, и пару минут все трое просто молчали. Молчание говорило красноречивее любых слов.
– Есть идеи? – произнес наконец шеф.
На некоторое время в комнате снова воцарилась тишина.
– Если вы имеете в виду Данцига и собаку, – попытался Дэррил предугадать мысли Мерфи, – то нет. Но если говорите о пропаже тел, то этому у меня есть лишь одно объяснение.