Посвящаю памяти моего отца
Алексея Викторовича Девель
«Уходят лица, имена и даты…»
Уходят лица, имена и даты,
Смолкает звук любимого стиха.
Что было розой радости когда-то —
В листах альбома — ломкая труха.
Но я молю, забыв о расстоянье,
Забыв о тысячах ушедших дней, —
До моего последнего дыханья
Не уходи из памяти моей!
«Говоришь, что на нашем пути…»
Говоришь, что на нашем пути
Нам дороги домой не найти?
Говоришь, что мы нищи с тобой —
Нищи радостью, нищи судьбой?
Да, уже нам домой не успеть,
Нам чужие задворки приют, —
Но, привыкший бродить и терпеть,
Может нищий с отчаянья петь, —
А рабу – даже петь не дают.
«Степной бугор над бухтой синей…»
Степной бугор над бухтой синей
И высоты просторный свет,
И запах моря и полыни,
И мне, должно быть, восемь лет.
Здесь солнце крепче, ветер чище
И песня тайная слышней:
Сейчас она меня отыщет
И больше не расстанусь с ней!
ДОМА
В саду было всё, что надо
Простому людскому счастью, —
Беседка из винограда
И клумба со львиной пастью;
В тени запыленных елей
Качался легко и мерно
На зыбкой доске качелей
Дочитанный том Жюль-Верна.
Я семечки — на копейку —
В беседке грызу украдкой…
А дедушка поднял лейку
Над теплой вечерней грядкой.
«Цветет акация – тепло, обильно…»
Цветет акация – тепло, обильно;
Балкон в сору, в медовых лепестках.
А на перилах – блюдце пены мыльной
И, как свирель, соломинка в руках.
И он растет из моего дыханья –
Прозрачный, радужный, и заключен
В нем круглый мир и ветра колыханье,
Мое лицо, акация, балкон…
Вот, проведя по полу светлой тенью,
Он отделился, словно спелый плод, –
Еще не веря своему рожденью,
Еще колеблясь, в воздухе плывет.
И вдруг поверил, начал подниматься,
Смелее, легче, вовсе без труда…
Застыл. Исчез. Он жил секунд пятнадцать.
И нет его. И не ищи следа.
«Лесопилку бором обступило…»
Лесопилку бором обступило.
Розовеют россыпи опилок,
Пахнет бревен сваленных кора.
На пенек из чащи придорожной
Бурундук взобрался осторожный,
Рыжий горбик для прыжка собрав.
Пожелай себе звериной доли,
О, душа, забудь о прошлой боли
И о той, что зреет впереди, —
Стань покойней, зорче и смиренней,
И в потоке солнечных мгновений
Только будь — и ничего не жди.
«С орехом белка бросилась к дуплу…»
С орехом белка бросилась к дуплу,
И ласточка в гнездо нырнула — дома.
И муравей по серому стволу
Перебежал тропинкою знакомой.
А я без цели медлю на пути.
Легла в траву. Тепло. Глаза прикрыла.
И мне не то что некуда идти,
Но только вот зачем идти — забыла.
ОДУВАНЧИК
Головой прозрачно-серой
Приподнявшись над травой,
Мне навстречу вышел первый
Одуванчик луговой.
Из пушинок цепких сложен
Чисто высохший цветок –
Так умно неосторожен,
Так бесстрашно одинок.
И одна его забота,
Радость верная одна –
Что созрели для полета
Новой жизни семена.
«В малиннике под пологом жары…»
В малиннике под пологом жары
Таятся ягод розовые плети.
Пусть вдохновенно жалят комары,
Царапины пунктиром кожу метят, —
Сбирают пальцы теплый урожай
И пахнет он благословенным летом
И тишиной, что высится, дрожа,
И вся струится воздухом согретым.
И в памяти — сквозь грохот, пыль, тоску –
Еще лежит молчанье той долины,
Как на ладони в розовом соку
Светящаяся ягода малины.
ЯСЕНЬ
Вот свежий пень и щепок след:
Здесь ясень мой срубили.
Стоял он много тихих лет,
Крепчая в стройной силе.
И, так спокойно сожжены,
Золой распались жгучей
Все сорок три его весны
И осени летучих.
Мой друг, — с покорной простотой
Тепло отдавший людям,
Теперь твой дух за той чертой,
Где все мы вместе будем.
Теперь ты в облачном саду,
Где жечь и резать — нечем,
И я иду к тебе, иду
Для неразлучной встречи!
«Серый блеск ноября в лесу…»
Серый блеск ноября в лесу,
Желтой глиной скользят откосы,
И дождя студеную россыпь
Обронила ель на лису.
Рыжим огненным языком
Прометнулась она без звука
Меж стволов серебряных бука,
Где ей каждый корень знаком.
На тропинке мокрой стою,
А во мхи, в ледяную жижу,
Окунул простуженный рыжик
Безнадежно шляпку свою.
Дождь, туманы лесных дорог, —
Я недвижно сливаюсь с ними,
Я свое забываю имя
И роняю — как шишку в мох.
«Холод, ветер… А у нас в Крыму-то…»
Холод, ветер… А у нас в Крыму-то
У кустов – фиалок бледных племя,
И миндаль, как облако раздутый,
Отцветает даже в это время
Там, над морем. А у нас в Стамбуле
По террасам над Босфором синим
На припеке солнечном уснули
Плети распушённые глициний, –
Разленилось. А у нас в Белграде,
Хоть ледок еще по лужам прочен,
Но вороны с криком гнезда ладят,
И трава пробилась у обочин
Тех тропинок… А у нас в Тироле
Мутный Инн шумит в весеннем блеске,
И в горах, где дышится до боли,
Зацветают вереск и пролески.
И стоит сквозной зеленый конус
Лиственницы нежной на пригорке.
До нее я больше не дотронусь,
Не поглажу. А у нас в Нью-Йорке…
«У тайны воскресения…»
У тайны воскресения
Стоя потрясена –
Земля моя весенняя,
За что ты мне дана?
Земля моя, зеленая
Звенящая земля,
Любовь неразделенная,
Но лучшая моя!
«На весенних кленах даже листьев нет…»
На весенних кленах даже листьев нет,
Только красноватый неумелый цвет.
Не трепещет тенью серых веток взмах
И морщин слоновых лепка на стволах.
Под высоким солнцем медленно иду,
Ощущая радость остро, как беду,
И родство с косулей, крокусом и тлёй –
Кровное со зверем, травное с землей.
«На небе туч лиловый груз…»
На небе туч лиловый груз,
По саду дробный шелест градин, –
А хрустко взрезанный арбуз,
Как иней розовый, прохладен.
Когда же молнии косой
И быстрый трепет громом ахнет,
Не то арбузный сок грозой,
Не то гроза арбузом пахнет.
«Слетает легкий лист один»
Слетает легкий лист один,
За ним другой и третий тоже:
Их ветер вдруг освободил,
Но возвратить уже не может.
Летят, потерянно кружась,
Кренясь, взметаясь и вращаясь,
К высокой ветке обращаясь, —
Еще хоть раз. Еще хоть раз.
Но ветка в солнечном тумане
Над обреченными земле —
Всё выше, выше, всё желанней,
Всё невозможней, всё милей.
«Речка чернеет в снегу…»
Речка чернеет в снегу,
Льется муаром под лед,
Что-то звенит на бегу,
Что-то поет.
Солнце снега припекло,
В искорках потный сугроб,
Хрупких сосулек стекло
О землю хлоп!
Вербы цветут веселей,
Ширятся лужи синей, —
Скоро на волю земле —
Радуйся с ней!
«Я липовый лист в лесу сорвала…»
Я липовый лист в лесу сорвала
И с ним опустилась к земле, в траву.
Хвала тебе, мир весенний, хвала
За то, что я в солнце твоем живу!
И сыростью сочной несло с земли,
Комочки шуршали в моей горсти:
И мы зеленели, и мы цвели,
И, может быть, будем опять цвести.
Коснется нас мудрой рукой Творец —
И в жизнь облекается серый прах;
И ты, и земля, и лист, и скворец —
Мы все только глина в Его руках.
И горестно только время разлук,
И страха священного не побороть,
Когда вдохновенным касаньем рук
Нам новую Мастер готовит плоть.
«Мокрым камнем пахнет водопад…»
Мокрым камнем пахнет водопад,
Пенный шум висит в ущелье узком,
И слюдой дробленою блестят
Повороты каменного спуска.
Я иду на стройный этот шум,
Окунаюсь радостно и жадно
В легкий холод пыли водопадной
И бурлящей музыкой дышу.
В РОУДОНЕ
Держит еще упрямо
Жизни ушедшей тлен
Над прогорелой ямой
Прямоугольник стен.
И меж следов коровьих,
Сорных пахучих трав
Зреет еще крыжовник,
Тускло-румяным став.
Тлена не замечая,
Щурясь на самолет,
Мальчик-пастух, скучая,
Ягоды в полдень рвет.
«Слушай, Жизнь! Меня, твою родную…»
Слушай, Жизнь! Меня, твою родную,
Тоже где-то в мире сохрани, —
Я тебя к стихам моим ревную.
Я уйду — останутся они.
Ими полны многие страницы —
Легкий нержавеющий сосуд, —
Чей-то с ними взгляд соединится,
Чьи-то губы их произнесут…
Я беру лицо твое в ладони:
Посмотри и улыбнись опять.
Неужели ты меня прогонишь,
Словно невнимательная мать?
Мне недолго пить красу земную,
Но пока я вижу и дышу —
Я тебя, любимая, ревную
Даже к моему карандашу.
«Это было… Нет, уже не помню дат…»
Это было… Нет, уже не помню дат:
Это было двадцать лет тому назад.
Стих недавно эскадрилий тяжкий гул,
Мир еще не все воронки затянул,
И, споткнувшись на пороге перемен,
Наше прошлое дало смертельный крен:
Наш корабль прилег устало на волну
И пошел со всей поклажею ко дну.
С нами ж дивные свершались чудеса —
Нас небесные спасали пояса, —
И — не нужные ни другу, ни врагу —
Вот стоим на безымянном берегу.
Все заботы, сожаления и страх
Мы сжигаем на спасительных кострах.
Наша жизнь еще пустынна и вольна,
Наши где-то утонули имена.
Так чудесна бесприютность и легка,
Как несущиеся в небе облака.
Только нас, увы, заметили с земли
И отправили за нами корабли.
Снова вьется муравьиная стезя,
Снова в небо неоглядное нельзя, —
И лишь память потаенная остра
О блаженной невесомости костра.
«Говорят:“Пора привыкнуть. Что ты…»
Говорят: «Пора привыкнуть. Что ты
Смотришь, как дитя на карусель,
Как баран на новые ворота,
На обыкновеннейший апрель?»
Но, идя тропой навстречу маю
В легковейном вишенном снегу,
Я вполне барана понимаю —
К чудесам привыкнуть не могу.
«Снова весенние фокусы…»
Снова весенние фокусы:
Прямо из зимней земли
Нежно-лиловые крокусы
Вылезли и расцвели.
Что же из этого следует?
Критик нахмурился тут.
…Следует? Бог его ведает!
Фиалки, пожалуй, пойдут.
РЯДОМ С ВЕСНОЙ
Сеется редкий дождь,
Солнце сквозит за ним –
Позолотило рощ
Серокудрявый дым.
Робкую тень мою,
Под ноги бросив мне,
Отняло вновь. Стою
В пасмурной тишине.
Капли щекочут лоб,
Словно и я жива.
Вот и опять светло —
И подросла трава.
«Пусть шорох желтого листа…»
Пусть шорох желтого листа
Смиреннее и суше стона, —
Но кровь зеленая чиста,
А смерть легка и благовонна.
И столько мудрой простоты
В ветвях, подъятых к небу строго,
Как будто ветви и листы
Не солнцу молятся, а Богу.
«Ветер дергает зонтик из рук…»
Ветер дергает зонтик из рук
В моросящий снежинками холод,
Треплет полы унылых старух:
Он, как дети, стремительно-молод.
Им он — облака свежий глоток
И весны безрассудный предвестник,
Первый белый озябший цветок,
Первых птиц позабытые песни…
Ветер, ветер, — прости мне вину,
Что, от слез леденящих слепая,
Я в твою молодую волну
Осторожной старушкой ступаю!
«Нет, в ней разрыва нет…»
Нет, в ней разрыва нет
И даже узелков,
В той нити, что на свет
Вела из детских снов.
И это я в игре
Касаюсь ворса лбом
На вытертом ковре
На серо-голубом.
И это схвачен мной
У мокрых скал морских
Подброшенный волной
Мой самый первый стих.
И это отдан мне
Весь мир из Божьих рук,
И я стою в окне
Вагона всех разлук.
Старушечья скамья
И стайка воробьев…
И там, должно быть, я –
Не вижу без очков.
«Из норки бурундук метнулся и исчез…»
Из норки бурундук метнулся и исчез,
По небу облако переползло спокойно.
Нет, жизнь не только боль – она и этот лес,
Она и этот блеск, и этот шорох хвойный.
Вот шишка под ногой подсохшая хрустит.
Вот рыжики во мху и капли в паутине…
Нет, жизнь не только боль, не только ложь и стыд,
Она – и этот день благословенно-синий.
«Вошел, как вестник…»
Вошел, как вестник
Иных миров, –
Светло суров, –
Коснулся песни
Концом жезла –
И душу сузил
В горячий узел
Добра и зла.
Кто славу любит,
Он узел тот
Легко разрубит,
По нем пройдет.
Кто правды жаждет –
Тот занемог,
Того развяжет
Последний вздох.
«Говоришь – толпа. Но ведь это люди…»
Говоришь – толпа. Но ведь это люди:
Мать, жена, возлюбленный, брат, –
Кто-то где-то их ждет, волнуется, любит,
Их приходу, как солнцу, рад…
Если ж нет у кого в этой дольней стуже
И родной души на земле,
Если кто никому и нигде не нужен –
Их тем более пожалей.
«Снова одинокая…»
Снова одинокая
Провожаю я, –
Отплывает легкая
Лодочка твоя.
И одна на пристани
Я слежу за ней, –
Я смотрю всё пристальней,
Вижу всё мутней.
Не слышны уключины,
Ярок тихий плес…
А глаза приучены
Щуриться без слез.
Так светла излучина
Твоего пути.
… А душа приучена
Говорить «прости».
«Жизнь была натянута, как парус…»
Жизнь была натянута, как парус,
Полный ветром солнечного дня,
Но к поре закатного огня
Штиль упал – и наступила старость…
И она мой парус убрала,
Скрипнула уключиной весла,
И на мой недоуменный зов:
«Доплывешь теперь без парусов!»
«Сидел мальчонка маленький…»
Сидел мальчонка маленький
С удилищем в руке,
Другой повис зеркально к ним
В струящейся реке:
Подошвами приклеился
И в облако повис,
И даже не разделся он,
А головою вниз.
В воде один поблескивал,
Другой примолк на пне,
И связанные лескою
Задумались вдвойне.
А под пеньком мальчишечьим
Вода плыла, тиха, –
Еще, пожалуй, тише, чем
Рождение стиха.
«Если сядешь в лунный омут на полу…»
Если сядешь в лунный омут на полу –
Шелковинку вденешь запросто в иглу;
А заглянешь в опьяневшее окно –
Ночь висит, как голубое полотно.
И на землю льются лунные холсты,
А по ним теней прозрачные мосты.
За росистым, за мерцающим кустом
Вот бы мне к тебе прокрасться тем мостом:
Не манить тебя, не звать тебя ко мне –
Лишь разок привидеться во сне.
НОНА
Всё ярче неба розовые перья,
Прозрачная растаяла звезда…
За наскоро прихлопнутою дверью
В траве росы зернистая слюда.
Я не вернусь. Не обману доверья
Судьбы, смыкающейся, как вода,
Над оттиском последнего следа,
Последнего несказанного слова.
Пусть будет всё по-утреннему ново.
«Мокрый воздух снова полон блеска…»
Мокрый воздух снова полон блеска,
Солнце льется в облачный провал.
И лежит комочком занавеска —
Ветер грозовой ее сорвал.
Для него тесны коробки комнат,
Он еще о вольном небе помнит —
Он оттуда на крыле принес
Сладость вздоха после долгих слез.
«Свободна? О да, не спорю…»
Свободна? О да, не спорю, –
Да только что же!
И щепка в открытом море
Свободна тоже.
И щепкой кружусь одна я
В пустыне водной;
Плыву — а куда, не знаю –
Совсем свободно.
«Сну под утро вырасти…»
Сну под утро вырасти,
Днем темнеть во мне,
Словно пятнам сырости
На глухой стене.
Прерывая утренний
Беспричинный смех,
Тьмой клубиться внутренней,
Тайною для всех.
Всё мутней, огромнее,
Жутче, может быть;
Хоть его не помню я –
Не могу забыть.
«Из темноты и в темноту…»
Из темноты и в темноту,
Как по висячему мосту,
Бреду по жизни осторожно, –
И мост мой солнцем освещен,
Но хрупок он, но зыбок он,
И так легко сорваться можно.
И слева – черных туч полет,
А справа – радуга цветет…
Держусь за шаткие перила,
Иду – и откровенья жду,
Не знаю ведь, куда иду,
Откуда вышла – позабыла.
Идущих вижу впереди,
Идущих слышу позади –
Несчетна наша вереница, –
Но всех ведет единый путь,
И ни вернуться, ни свернуть,
И ни на миг остановиться.
«Говорили мудрые люди…»
Говорили мудрые люди,
Будто время только одно:
То, что было, и то, что будет,
В настоящее вплетено.
Значит, где-то еще вдвоем
Мы весенней рощей бредем…
Сколько света в первой листве!
Сколько белых фиалок в траве!
Хорошо, что памяти нет
О печали грядущих лет.
«Как шуршащий ворох разрывая…»
Как шуршащий ворох разрывая,
Боком скачет сойка голубая,
Как блестящ глазок и осторожен —
Я хочу, чтоб ты увидел тоже.
Как идет весна лиловым громом,
Плещет ливнем по лесным хоромам,
Бьет ручьем о каменное ложе —
Я хочу, чтоб ты увидел тоже.
Но живем с тобою параллельно:
Жизнь моя и жизнь твоя отдельно, –
Только там, в заоблачном пределе,
Говорят – сойдутся параллели.
«Так зябко было. И моя рука…»
Так зябко было. И моя рука
Тепла искала у тебя в кармане.
Мы проходили мимо кабачка,
Где надрывались тощие цыгане.
Вошли и столик заняли в углу,
Так хорошо – опять на нашем месте.
Мы радовались чадному теплу,
Тому, что вновь, на целый вечер вместе.
Мы заказали красного вина,
О чем-то говорили и молчали,
А музыка цыганская полна
Была извечной страсти и печали.
Теперь ничто не манит впереди,
Одна зола осталась от пожара.
Теперь за нашим столиком сидит
Другая очарованная пара.
«Как смирю грызущую муку?..»
Как смирю грызущую муку?
Сколько слез этой ночью вылью?
Как на казнь, мы шли на разлуку,
Ветер веял с развалин пылью.
Мы по улицам шли знакомым
Самых первых свиданий наших,
Но слова стали в горле комом,
Каждый шаг был тягуч и страшен.
Шли — не веря еще и веря —
Мимо прошлого, мимо, мимо…
Гарью дула в лицо потеря
Безнадежно, непоправимо.
На губах еще долго стыло
Ледяных твоих губ касанье, —
Потому что последним было,
Как последнее целованье.
«Дай руку из небытия…»
Дай руку из небытия,
Вернись в наш плотный, громкий день,
Ты, радость прошлая моя,
Без света свет, без тени тень!
Склонись к бессилью моему,
Мой ропот злой останови,
И снова на плечи возьму
Я бремя горя и любви.
«Грозы серебряная тьма…»
Грозы серебряная тьма,
Косой и щедрый ливень,
И похоронный аромат
Зеленоватых лилий.
Чернеет мокрая скамья,
Цветы мотает ветер.
«Родная, слышишь, это я!»
Не слышит. Не ответит.
Душа напрасно знака ждет, –
Он ею не заслужен.
И только облако плывет
В поголубевшей луже,
И солнце свежее в траве
Блестит таким покоем,
Что не смутить его вовек
Земной моей тоскою.
«Утром птица на кресте поет…»
Утром птица на кресте поет
И дымится ранняя роса.
В перьях птицы радугой восход,
А твои померкнули глаза.
Над тобой поставлен стройный крест
И венком петуньи расцвели,
И тебя давно корнями ест
Жадный пласт прихлынувшей земли.
Может быть, ты — лилий белый мед?
Шмель, гудящий в солнечном луче?
Может быть, ты птица, что поет
У креста высоко на плече?
«Теперь могу уйти во тьму…»
Теперь могу уйти во тьму,
Не причиняя зла, —
Я всех пережила, кому
Я дорога была.
Кто взмолится: «Не умирай!»
Кто запретит уйти?
Всё тихо. В заповедный край
Открыты все пути.
«Уходишь, всё легче во мглу скользя…»
Уходишь, всё легче во мглу скользя, —
Прости, прошу!
Казалось, дышать без тебя нельзя,
А вот — дышу.
Хоть радость неслышно ушла с тобой,
Есть жизнь во мне:
Должно быть, для жизни важнее — боль,
Нужней, родней.
«Позабудь и стоны и хрипы…»
Позабудь и стоны и хрипы
Тех, кто смотрит в лицо концу, —
Крупнолистую ветку липы
Притяни к своему лицу:
Есть в расцвете ее блаженном
То, что выше смерти и лжи, —
И так медленно, так мгновенно
Наше горькое счастье – жить.
«Там, шурша, струятся колосья…»
Там, шурша, струятся колосья,
Словно шелк, на сухом ветру.
Там находит тропинка лосья
Черный пруд в вековом бору.
Там, по пояс в низком тумане,
Над болотами, не спеша,
Утомленный проходит странник
С богомолья — моя душа.
«Над просохшим сидишь ручьем…»
Над просохшим сидишь ручьем,
Утомилась ты,
И лукошко легко твое:
В нем одни цветы.
Ты напрасно бродила тут,
У семи берез, —
Без дождя грибы не растут,
Как стихи без слез.
БЛАГОВЕЩЕНИЕ
О. Сергию Лягину
Чутко спит престарелый Иосиф.
Чтоб Ее он услышать не мог, —
Покрывало ночное отбросив,
Пробежала — не скрипнул порог.
К первым лилиям сонного сада
По ступенькам спустилась босой,
Где зари золотая прохлада
В скудных травах мерцала росой.
Вот источник — струя ледяная, —
Ей умывшись, легка и смугла,
С полным ковшиком, капли роняя,
Все на грядке цветы обошла.
Ветер дунул в тугих кипарисах
Ранним горьким дымком очагов,
И еще на ступеньках не высох
След неслышных девичьих шагов,
А она у простого налоя
В чистых сумерках кельи одна —
Вся молитвой над пылью земною,
Словно крыльями, вознесена, –
Отдавая смиренную душу
Богу — юной, но крепкой рукой…
Вдруг, молитвенный сумрак наруша,
Солнце хлынуло в тихий покой.
И, глаза ослеплен но зажмуря,
Их раскрыла, — и в пламени был —
Нет, не солнце, — небесная буря,
Горний ветер, гонец, Гавриил.
А в руке его лилия сада
В свежих каплях, стройна и бела,
Что сейчас сорвана у ограды
И в чудесном огне расцвела.
И над малым, над плотничьим домом,
Где Мария стоит чуть жива,
Грозной музыкой, радостным громом
Прозвучали святые слова.
И умолкли… Всё так же, всё то же,
Тесно, бедно простое жилье, —
Только стала избранницей Божьей,
Дух Господень сошел на нее.
Только радость земную отбросив,
Скорбь и счастье Ее вознесли, —
И взглянул в Ее очи Иосиф,
И склонился пред Ней до земли.
В ГОРОДЕ
1. «Черной пылью покрыт подоконник…»
Черной пылью покрыт подоконник,
В зябких сумерках замкнутый двор.
Воробьи на пожарном балконе
Торопливый ведут разговор.
Вдруг — молчок. Осторожно и быстро
Градом падают в крошки и — хвать.
И взлетают, как серые искры,
И поодаль щебечут опять, —
И щебечут, щебечут, щебечут,
Как людей они видят насквозь,
Как им темный подвох человечий
Быстротой обойти удалось…
И, готовя им новые крошки,
В одинокой своей тишине,
Он стоит, улыбаясь, в окошке,
Благодарный их звонкой возне.
2. «На стволах студеный зимний глянец…»
На стволах студеный зимний глянец.
В серых ветках ветер затяжной.
На пустой скамейке двое пьяниц
Сели тесно, к северу спиной.
Вот один откинулся и замер,
Вижу локоть выгнутой руки, –
А другой следит, и пьет глазами,
И считает долгие глотки.
Им обоим нет дороги к дому
И никто им на земле не рад…
Оторвался первый и второму
Молча, нежно отдает, как брат.
«Я стихов не пишу за столом…»
Я стихов не пишу за столом,
У меня просто нету стола:
Вечно близкий отъезд за углом,
Так и жизнь потихоньку прошла.
Но тетрадок плотнеющий вес
Я по свету возила всему, —
Только в самый последний отъезд
Даже этих стихов не возьму.
«Цвета серого железа…»
Цвета серого железа
Пухлый шрам среди ствола.
Боль от старого пореза
Посочилась и прошла;
Но тверды и кругло-грубы
Навсегда его края, —
И сочувственные губы
К ним прикладываю я.
«Не спрашивай, что будет там, потом…»
Не спрашивай, что будет там, потом,
Когда настанет миг прощанья и свободы, —
Ведь если что-то ждет — какое чудо в том!
А если ничего… Какой великий отдых!