ПРОЗРАЧНЫЙ СЛЕД. Третья книга стихов. (Нью-Йорк, 1964)




 

Посвящаю памяти моей матери

Клавдии Владимировны Девель

 

«Слоятся дыма голубые складки…»

 

 

Слоятся дыма голубые складки,

Опал костер, мерцает рыхлый жар, –

Но подметенных листьев отпечатки

Еще хранит осенний тротуар.

 

Сгорело всё, что эта жизнь дала мне,

Подметено. И пепел сер и чист.

И лишь стихов прозрачный след — на камне

Запечатленный лист.

 

 

«Собирать слова, как в поле маки…»

 

 

Собирать слова, как в поле маки,

Что зовут и тех, кто не искал?

Нет, в подводном пробираясь мраке,

Отрывать, как ракушки от скал, —

 

Чтобы в окровавленных ладонях,

Задыхаясь, вынести на свет:

Даже если их никто не тронет.

Даже если в них жемчужин нет.

 

 

«Согреться — да не знаю, где бы…»

 

 

Согреться — да не знаю, где бы…

Лишь снега синяя верста

Да замороженного неба

Оранжевая пустота

 

Вдруг первый огонек селенья

И запах дыма и костров, —

Как первый вздох стихотворенья,

Еще не слышащего слов…

 

Слова клубятся где-то выше,

Еще их темных, не прочесть…

Пусть над окном не видно крыши,

Но, если светит, крыша есть.

 

 

«Украдкой море удалилось…»

 

 

Украдкой море удалилось,

От черных скал отведено,

Для всех — на милость и немилость —

Открыв обманутое дно,

 

Брожу. Ракушки ноги колют.

В корытце каменном вода.

Лежит в теплеющем рассоле

И задыхается звезда.

 

Слова – как лужи, гнилью пахнут.

Мой дар — ты жив или не жив?

И ты глазам земли распахнут,

Как иссякающий залив.

 

И блекнут водорослей пятна.

И сохнет мелкий водоем…

О, как мы все волны обратной,

Воды животворящей ждем!

 

 

«Из моего дыханья…»

 

 

Из моего дыханья

И радуги сквозной

Он круглым колыханьем

Взлетает надо мной.

 

И ветер изобильный

Несет его, маня,

От блюдца пены мыльной,

Соломинки, меня…

 

Земные путы эти

На миг, но превозмог.

Прими, высокий ветер,

Мой самоцветный вздох!

 

 

«Всех дел не переделаешь…»

 

 

Всех дел не переделаешь,

Всех писем не напишешь,

Всех книг не перечтешь, —

Всё ближе стужа белая,

Зимой последней дышишь,

Последний ветер пьешь.

 

И вспыхнула магнезия,

Поймала блеском голову

Холодную в гробу, —

Но ты, моя поэзия,

Не в раме гладиоловой,

Не желтый блик на лбу, —

 

В тебе движенье теплое,

Тебе вольней и выше,

Чем побежденной мне:

Как в летнем небе облаку,

Как ласточке под крышей,

Хвоинке на сосне.

 

 

«Мальчик бросил камень в пруд…»

 

 

Мальчик бросил камень в пруд,

По воде круги идут:

 

Кольца зыби золотой

На воде его густой.

 

Кто о камне пожалел?

Камню – каменный удел.

 

Пусть лежит себе на дне

В безнадежной тишине.

 

 

«Лиловой кляксой ярко расплылось…»

 

 

Лиловой кляксой ярко расплылось

Написанное в день еще недавний –

Бессмысленно, и горько, и тепло

Химическим карандашом на ставне,

 

Когда уже решили, что — конец,

Когда прощать не стало больше силы.

Легко и пусто пальцам без колец,

Губам без слов «любимая» и «милый».

 

Осталась только ласковая есть

В округлых «л» подчеркнутого слова.

Шел ливень. Смыл. И вот – нельзя прочесть.

Всё утонуло в лужице лиловой.

 

 

«Так проходили дни впотьмах…»

 

 

Так проходили дни впотьмах,

Был плеск дождя несносен, —

Зевая, подошла зима

И заменила осень.

 

И вдруг в линялом феврале,

Совсем непроизвольно,

Как будто звон по всей земле

Пролился колокольный.

 

И жидкий, лиловатый лес,

Продутый сквозняками,

Стал чудом из семи чудес

И в заговоре с нами:

 

То пряча пальцы в рукава,

То растирая щеки,

Мы долго спорили сперва

О Бунине и Блоке.

 

И март зажег голубизну,

Овеял светом дали, –

Но лес таил свою весну

И мы свою скрывали, –

 

Пока не зацвели кусты,

И вдруг, в конце недели,

Мы очутились — я и ты –

В доверчивом апреле.

 

 

«Мы поднялись развилиной ствола…»

 

 

Мы поднялись развилиной ствола,

Но ты — на солнце, крепче, тяжелее,

А я — слабей, я к северу росла

И тенью счастлива была твоею.

 

Бывало, с ветром бросится листва

Моя к тебе — и этот теплый шорох

Был нам и хлеб, и ласка, и слова,

Ни в чьих не слыханные разговорах.

 

Но молнии высокий произвол

Нас расщепил и слабый сук отбросил,

И он лежит, безлистый, на откосе,

И одинок твой уцелевший ствол.

 

Ни слез, ни боли. Только пустота

И отдых на земле, которой стану…

А солнце на стволе залечит рану

И засверкает с каждого листа.

 

 

«Если б нам деревьями…»

 

 

Если б нам деревьями

Вырасти пришлось,

И тогда, наверное,

Мы росли бы врозь.

 

Мы молчим, послушные,

Жмуримся на свет,

Чтобы не подслушали

Те, кому не след.

 

Только в бурю, издали,

В сумерки и гром,

Чтобы нас не выдали,

Ветками кивнем.

 

И порой — таинственно –

С солнечных высот –

Лист, такой единственный

Ветер принесет.

 

 

«Наш город мягко смыт туманом…»

 

 

Наш город мягко смыт туманом,

Я в нем бреду, как в тонком сне…

Быть может, я – за океаном,

Опять в потерянной стране.

 

Быть может, ты сейчас нежданно

Ко мне сутулясь подойдешь

Из душной нежности тумана –

На призрак пасмурный похож.

 

И приглядевшись близоруко.

И узнавая: «Это ты?»

Но, как во сне, уронишь руку

У заколдованной черты.

 

В тумане может всё присниться,

И то, чего давно уж нет.

В тумане даже наши лица

Моложе на семнадцать лет.

 

 

«Любовь не кончилась — она…»

 

 

Любовь не кончилась — она

Живьем разлуке отдана,

Чтоб в снах и в песнях длиться, –

И влагой перья вороша,

Слетает к ней моя душа,

Как в летний полдень птица.

 

Она – прозрачный водоем

В именьи облачном моем

И с радугой в соседстве, –

Где всё былое во плоти,

Где можно бусинку найти,

Потерянную в детстве.

 

Где можно молодость опять

Цветком ромашки ощипать

По лепестку — до «любит»…

Любовь не кончилась — она

Мне светит с голубого дна,

Из самой тихой глуби.

 

 

«Подниму, и вздохну, и брошу…»

 

 

Подниму, и вздохну, и брошу –

Пусть другой найдет на пути.

Счастья слишком большую ношу

Не по силам уже нести.

Для таких вот – слабых, усталых

Есть у Бога иной запас:

Видишь россыпь радостей малых?

Видишь, сколько? Они – для нас.

 

 

«Я, странник запыленный…»

 

 

Я странник запыленный,

Ищу в пути приют,

А мне воды соленой

Напиться подают, –

 

Смеются у порога,

Но я покорно пью:

У всех своя дорога,

Я выбрала свою.

 

 

«Я всё дальше в море уплываю…»

 

 

Я всё дальше в море уплываю

И никто не ждет на берегу.

Я еще борюсь, еще живая,

Но вернуться больше не могу.

 

Море всё пустынней и огромней,

Глуше рокот отошедших скал…

Только бы меня никто не вспомнил

И теперь обратно не позвал!

 

 

«Пахнет горькой водой и медузами ветер прибрежный …»

 

 

Пахнет горькой водой и медузами ветер прибрежный

И спешит, и, споткнувшись, лохматится пеной волна.

Что мне сила моя, что моя бесполезная нежность, –

Мне она не нужна, потому что тебе не нужна.

 

Если верной волной я вослед поплыву пароходу,

И твои берега захлестнет мой зовущий прибой,

Ты, как эта скала, оттолкнешь мою горькую воду,

И она отойдет, не опознана даже тобой.

 

 

«Был зябок недоспанный…»

 

 

Был зябок недоспанный

Вокзальный рассвет.

В нем слезы, как оспины,

Оставили след.

 

А воздух подслушанный

Был горек и чист,

Как тонко надкушенный

Сиреневый лист.

 

Над болью напрасною

Блаженно горя,

Вставала прекрасная

Чужая заря.

 

Но, дрожью железною

Трясясь и звеня,

Мы были отрезаны

От нового дня.

 

 

«Пусть захлопнулась перед нами…»

 

 

Пусть захлопнулась перед нами

Самоцветного счастья дверца –

Не скудеет земля цветами,

Не скудеет надеждой сердце.

 

И под небом чужого края,

Немотой его светлой глуби,

Изнывая и умирая,

Мы живем. Мы поем. Мы любим.

 

Может – близится праздник света?

Новым хмелем вскипает чаша?..

Нет безумней мечты, чем эта.

Нет святее тоски, чем наша.

 

 

«По песчинке стачивалась боль…»

 

 

По песчинке стачивалась боль,

Размывалась медленными днями,

Притуплялась, – так морская соль

И вода шлифуют жесткий камень:

 

И теперь он гладок, словно плод,

Округленный, не остроугольный, –

В нем лишь тяжесть, что еще гнетет,

Но не может оцарапать больно.

 

 

«От горя удаляясь, отдыхая…»

 

 

От горя удаляясь, отдыхая –

Вдруг изумиться: всё еще жива?

Под инеем легла полусухая,

Но крепкая октябрьская трава.

 

А утром солнце иней растопило,

Его роса по-летнему светла, –

Трава живет. Ей тоже больно было,

Но боль прошла. Почти совсем прошла.

 

 

«Так взлетает по стеклу оса…»

 

 

Так взлетает по стеклу оса

И звеня скользит, скользя влетает,

Но стекло заклятое не тает,

Но стоит запрета полоса.

 

Вверх и вниз, как в безысходном сне,

Нетерпенье звоном выдыхая,

Чтобы стать, легчая, высыхая,

Летним сором на чужом окне.

 

 

«На осенний пойду пустырь…»

 

 

На осенний пойду пустырь,

Чтоб в траву золотую лечь,

Чтоб в глаза – только свет и ширь,

А себя – словно бремя с плеч.

 

Там плывут облака – ничьи –

Над тяжелой, пленной землей…

А потом в волосах репьи,

Словно пес, принесу домой.

 

 

ЛЕСНОЙ МАДОННЕ

 

 

Расцветает трава любовней,

Пахнут липы теплей и слаще

Над смиренной Твоей часовней,

Смело в диком лесу стоящей.

 

Ты добра к мотыльку и птице

И к больному лесному зверю…

Не умею Тебе молиться,

Просто тихо люблю и верю.

 

В чистый сумрак войду и стану,

Помолчу, и вздохну, и выйду,

И, как белке сквозную рану,

Ты залечишь мою обиду.

 

 

«Бывает день — уже с утра…»

 

 

Бывает день — уже с утра

Он радостью, как солнцем, налит, –

В нем неприглядного вчера

Вы никогда бы не узнали:

 

За каждым звуком тайный звон

И даже тень полна сиянья,

Как будто исполняет он

Все, все земные обещанья…

 

В закате он сгорит дотла,

Как дни, что до него сгорели,

Но радость все-таки была —

Она была на самом деле!

 

 

ПАМЯТИ Б. Л. ПАСТЕРНАКА

 

1. «В облетевшем лесу пустынно…»

 

 

В облетевшем лесу пустынно,

Лесу зябкие снятся сны.

На пригорке рдеет рябина:

Тесных ягод щитки грузны.

 

Снегири, как малые дети,

К ним прильнули, разинув рот,

И она им ягоды эти,

Словно грудь младенцу, дает.

 

Улыбаясь на трепет жадный

Чуть заметным движеньем век, —

Он — один в тайге неоглядной.

Он один в тайге — человек.

 

 

2. «Между небом (больше не взглянуть)…»

 

 

Между небом (больше не взглянуть)

И землею (не ступить с доверьем) —

Понесли Тебя в летейский путь

Горестно распахнутою дверью.

 

Листьями поспешно шевеля,

Что-то ветки вдаль передавали,

И вступились небо и земля

И Тебя себе на память взяли.

 

Словно жизнь, любимая сестра,

Отдает — как вечер жар полдневный —

Всё, чем Ты дышал еще вчера,

Каждый стих Твой, радостный и гневный, –

 

И на смертью заданный вопрос

Слышишь дивный перечень ответов:

Всех метелей, сумерек и гроз,

Соловьев, и ливней, и рассветов…

 

«Черный Данте в облетевшем скверике…»

 

 

Черный Данте в облетевшем скверике

Замышляет бронзовый сонет.

Поздний вечер наступил в Америке,

А в его Италии рассвет.

 

Ветер над равниною этрусскою

Розовые гонит облака,

И проходит улочкою узкою

Тень твоя, блаженна и легка.

 

Беатриче! Нет тебя желаннее…

Семь веков – как семь весенних дней!

И опять – любовь, стихи, изгнание,

Мокрый сквер и быстрый бег огней.

 

 

СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ

 

 

Словно кто-то, стоя за плечами,

Разбирает медленно хоралы, –

Белыми прозрачными лучами, –

Запинаясь, небо заиграло.

 

А потом – уверенней, стройнее, –

Наливаясь светом тихой бури,

Те лучи помчались, пламенея,

Словно пальцы по клавиатуре, –

 

И пылала тонко надо мною,

Радугой цвела и трепетала

Музыка, что стала тишиною,

Тишина, что музыкою стала.

 

 

«Вот моя лесная добыча…»

 

 

Вот моя лесная добыча —

Земляники легкой щепоть,

Голубое перышко птичье,

Шелковистого мха ломоть.

 

Вот синеющий гриб-кубышка,

А на шапочке три иглы,

И еще — еловая шишка

В беловатых блестках смолы.

 

Вынимаю, как горсть жемчужин,

Мой лесной, мой нелепый клад.

«И кому этот мусор нужен?» —

Удивленно мне говорят.

 

 

«Почему мне сладок дух древесный…»

 

 

Почему мне сладок дух древесный,

Настоящий?

Почему мне здесь, в лесу, не тесно

 

В самой чаще?

Почему зовут меня глубины Дробным стуком?

Или прежде я была рябиной?

Или буком?

 

Или дятлом, на стволе пахучем

Бьющим четко?

Или писком в норке бурундучьей

(Хвостик щеткой)?

 

Или звонким комаром, что реет

У болота,

А его, как я, убил на шее

Прежде кто-то?..

 

 

«Слепой ребенок на лугу…»

 

 

Слепой ребенок на лугу

Стоит, лицо подняв,

К нему летят, к нему бегут

Дыханья диких трав.

 

И шлет ему медовый вздох

Сквозь игол переплет

Сторожевой чертополох,

Что у межи цветет.

 

А ветер шевелит едва

Ресницы темных глаз

И шепчет мудрые слова,

Неслышные для нас.

 

 

«Люблю гулять с пустыми руками…»

 

 

Люблю гулять с пустыми руками —

Раздвинуть ивы свежие пряди

И, сев на прибрежный солнечный камень,

Озерную зыбь, как собаку, гладить.

 

И знать, что разлука еще не скоро.

Не скоро — но всё же разлука будет!

На то и стоят над озером горы,

А люди — приходят, уходят люди…

 

 

«Сух и желт и пылью серебрится…»

 

 

Сух и желт и пылью серебрится

Летний мир, заждавшийся дождя,

И гуляет беглая зарница,

И мутнеют тучи, уходя.

 

О, верни их медленную груду,

Что почти укрылась за горой,

Серую высокую запруду

Над землей запекшейся открой

 

И, потоки стройные обруша,

Этот мир бессильный оживи,

Так, как счастье насыщает душу

Грозным наводнением любви.

 

 

«Кто вылепил такие облака…»

 

 

Кто вылепил такие облака

Из мглы и белизны великолепной?

Чья легкая огромная рука

По ним скользила, медлила и крепла,

И вновь меняла облик, никогда

Таинственной не достигая цели?

…А время ветром гнало их стада

И нежно тени по земле летели.

 

 

«Вихрь без поклона…»

 

 

Вихрь без поклона

Спрыгнул, как вор,

Сбросил с балкона

Швабру во двор,

 

Щебет стекольный

И тарарам,

Стук недовольный

Спущенных рам.

 

Снова к постели –

В порванный сон:

Вдруг корабельной

Палубы склон,

 

Гавань и скалы

В дальней стране –

Той, что искала

Тщетно во сне!

 

 

«Ливень целился – и точно…»

 

 

Ливень целился – и точно

Рухнул в сумеречный сад,

И трубою водосточной

Рокотал, как водопад.

 

Пролетел – и всё безмолвно,

Просветлела веток вязь…

Я стою, над бочкой полной

Упоенно наклонясь:

 

Запах плесени, и хлеба

И, как будто, огурца,

И кружок родного неба

У склоненного лица.

 

Шлепну п о небу – и к свету

Прянет искрами вода.

Кто же знал, что в рамку эту

Не вернуться никогда?..

 

 

ПОТЕРЯННЫЙ МЯЧ

 

 

Как я домой пойду,

Как улыбаться буду?

Мяч мой в чужом саду

Лег среди незабудок.

 

Только что был со мной –

Пахнул живой резиной,

Крепкой морской волной

Или веселой псиной.

 

Вот, теперь поиграй!

И за чужим забором

Пялься в мячиный рай,

В щель одноглазым взором:

 

Может быть, мячик мой

Видит меня немножко?

Как я пойду домой

С этой пустой ладошкой!

 

 

СЕВАСТОПОЛЬ

 

1. «Мне только память о тебе – наследство…»

 

 

Мне только память о тебе – наследство,

Мой дальний город, белый в синеве,

Где и сейчас трещит кузнечик детства

В твоей го камня выжженной траве.

 

Пыль по шоссе лежит как россыпь мела,

Босой ноге так бархатно-жарка…

И вот навстречу море зашумело

И дегтем понесло издалека…

 

На берег мой ракушечный сошла бы,

Где створки раскрываются в тепле,

Где мокрые оливковые крабы

Топырятся на солнечной скале, –

 

А под скалой лежит еще, быть может,

Мое колечко – много тысяч дней:

Я обручилась им, совсем как дожи,

Российской Адриатике моей.

 

 

2. «Табачно выцветающий картон…»

 

 

Табачно выцветающий картон –

Девчурка у воды с арбузной «скибкой»

Съедает время каменистый склон

И блески на воде густой и зыбкой.

 

Но я-то помню, время, погоди –

Полынный ветер, солнце на лопатках,

Холодноватый крестик на груди,

Волну, идущую вспенено, шатко, –

 

И легкий взрыв, и тонкий детский крик,

И капельки на смуглой, теплой коже,

И – в воду головой! Блаженный миг –

Зеленый мир, на лунный мир похожий…

 

На берегу уже горяч песок,

Усталость мягкая в прохладном теле….

На красный расплясавшийся буек

Две чайки ярко-белые слетели.

 

А здесь, у ног, – вот розовым кружком

Тылок арбузный в деревянном соре,

Вот бурых ленточек огромный ком

Пригнало и расчесывает море…

 

И навсегда желтеющий картон

С безбровою девчуркой сохранили

Далеких склянок чистый перезвон

И влажный запах свежести и гнили.

 

 

3. «Люблю, как ящерица камень…»

 

 

Люблю, как ящерица камень,

Открытый морю и ветрам,

Недвижный горизонт с дымками,

Сегодня тот же, что вчера;

 

Хруст раковин в песке лучистом

И рыб у солнечного дна,

Смолисто пахнущую пристань

И пятна нефти на волнах,

 

И пароход звонкоголосый,

Что режа масляный атлас,

Швырнет на сушу толстым тросом

Охрипший океанский бас.

 

«Дети мелом чертили“классы”…»

 

 

Дети мелом чертили «классы»

На усталых камнях Стамбула.

– В мире тлели иконостасы,

В мире смрадом убийства дуло,

 

Но, кивая бантом крылатым,

Скачет девочка так умело,

Что, по всем проскакав квадратам,

Меловой черты не задела.

 

 

ПРИВАЛЫУ ЧУЖИХ ДОРОГ

 

По Словении

 

 

Из ночи тряской и кромешной

Раскрылось утро надо мной

Такой улыбчивой, утешной,

Зелено-светлой тишиной.

 

К окну. В прохладном раннем свете –

Лесистых круглых гор кольцо…

И жжет и плещет дымный ветер,

Бросает волосы в лицо.

 

Гудит в ногах. На платье копоть,

А там — прозрачность, благодать:

Там в зелени змеятся тропы —

И каждой хочется взбежать.

 

Вот полустанок. Дрогнув туго,

Остановились. Ветер спал.

Как пахнет свежим медом луга

И солнцем от нагретых шпал.

 

И снова лязг и ветер с дымом,

В глазу колючий уголек, —

И нежность к ним, к неповторимым

Привалам у чужих дорог.

 

 

Бохинь

 

 

То леском, то зеленой поляною —

Быстрый воздух так весело синь:

Налетел тишиной первозданною

Спящий в каменной чаше Бохинь.

 

Горы хмуро и тяжко придвинулись

Тихой влагой озерной дышать —

И нежданно-легко опрокинулись

В темно-сизую льдистую гладь.

 

А от свежего луга с избушками,

С их сухим деревянным мирком,

Пахнет мятой, еловыми стружками,

Деревенским парным молоком.

 

 

Цикламен

 

 

В лесной темнеющий покой

Ведут берез далеких вешки.

Так влажно-крепки под рукой

Сиреневые сыроежки:

 

Здесь в папоротник забрели,

А вот у пня укрылись двое —

Во мшистый холодок земли

Под настом розоватой хвои.

 

О жизнь! Что можешь дать взамен

Душе и ласковой и жадной

За первый хрупкий цикламен

Чуть лиловатый и прохладный,

 

И за вершин струистый звон,

Плывущий высоко над нами,

В прозрачно-голубой затон

С недвижимыми облаками!..

 

 

На Адриатике

 

 

На молу и ветрено и ярко,

Пеной стынет моря влажный пыл.

В давний день здесь лев святого Марка

Омочил концы державных крыл.

 

С той поры плывут волнами годы,

Трепет волн всё так же чист и синь,

Так же о дарах святой свободы

Возвещает стройная латынь.

 

Этот звон — и этот камень серый…

Если ж взгляд на Локрум подниму –

Вижу в дымке царственной галеры

Плавно уходящую корму.

 

 

Дубровник

 

 

На старинный светлый камень,

Утомленный солнцем и веками,

Лег вечерний розовый покой.

Дышит море матово и сине,

От хвои пушисто-ярких пиний

Веет сонной теплотой.

И над путаницей линий

Разлилось оранжевой пустыней

Небо. В нем покойно вознесен

Башни вырезной прямоугольник,

И в проеме легком колокольни –

Черный колокол времен.

 

«На склоне лес крутой и стройный…»

 

 

На склоне лес крутой и стройный

Еще стоит, еще живой,

Верхушки шепчутся покойно

Бегущей по ветру листвой.

 

И бестревожен щебет птичий,

И гнезда кр е пки и теплы…

Но тронул краскою лесничий

Приговоренные стволы.

 

 

«Так в первый день — последнего мы ждем…»

 

 

Так в первый день — последнего мы ждем:

Он не обрушится лавиной снежной, —

Он вызревает медленным плодом,

Что в должный час сорвется неизбежно

 

И в смертное паденье увлечет

Весь трепет темного земного вдохновенья,

Всю теплоту любви, всю тишину прозренья, –

И будет боль. И эта боль пройдет.

 

 

«Бессильны легонькие весла…»

 

 

Бессильны легонькие весла

И лодка вдруг побеждена,

По берегам помчались ветлы

И громом стала тишина,

 

И белой пылью водопадной

Клубится гибель впереди, —

И знаешь: это беспощадно,

И шепчешь: «Боже, пощади!»

 

 

«Запах сырости и воска…»

 

 

Запах сырости и воска,

В крестном знаменьи рука.

Плач ребенка, гнев подростка,

Взрослых смирная тоска.

 

Вьется ладан серовато,

Узко вечности окно.

Всё бессмысленно и свято,

Всё — не нами решено.

 

 

«Так трудится над тайной кулака…»

 

 

Так трудится над тайной кулака

Мальчонка, пальцы крестного считая,

И вот — разжал, и вот — ладонь пустая

И пустоты смущается рука.

 

Но ты напрасно шепчешь мне: «Не тронь», –

Я старше, я добрей и осторожней;

Чтоб не найти руки твоей порожней,

Я в бедную не загляну ладонь.

 

 

«Как тень горы, упала тень разлуки»

 

 

Как тень горы, упала тень разлуки

На светлый луг — и он померкнул весь.

В траву напрасно зарываю руки, —

Я здесь еще — и я уже не здесь.

 

А за горой, над самой острой гранью

Висит заката розовая прядь:

Я уложу ее в воспоминанье,

Прикрыв глаза, чтоб складок не измять.

 

 

«Ну и пусть — глупые, ну и пусть — злые…»

 

 

Ну и пусть — глупые, ну и пусть — злые, –

Но мы так одиноки, Господи!

Такая огромная черная ночь стоит над нами.

Прости нам наши жестокие игры земные,

Мы как дети, что спать боятся,

Из добрых рук вырываются

И с игрушкой в руках — засыпают.

Не отнимай у нас игрушек наших, Господи!

Если возьмешь их —

За что схватимся,

Что прижмем к сердцу,

Зажмурясь и падая-падая-падая

Из ночи в ночь?..

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-02 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: