Февраля 2009 года, пятница 7 глава

Являться в три часа ночи без приглашения несколько невежливо. Хозяйка открыла дверь на первый стук. Удивляться не стала, улыбаться тоже. – Проходи. Сама стояла в жакете, в мокрых ботинках: вернулась недавно. – Пешком шла? Она пожала плечами – зачем такси брать, предосторожность, конспирация. Сейчас был нужен не азарт, а терпение и выдержка, самые филерские навыки. У обоих этого добра имелось с лихвой, спасибо несладкому опыту всех прошлых жизней. Она молчала, он тоже молчал – словно в квартире кто-то спал, а они боялись разбудить. – Чай с сахаром, без? Афанасий подумал, что нынешние девчонки в такой ситуации обычно сорт уточняют: зеленый, черный или еще какой пуэр. В пакетиках заваривать или по-человечески? – Сделай как себе. – А я кофе пить буду. Он пристроил куртку на спинку стула, стукнул тяжелым карманом по дюралевой ножке. Оба повернулись на металлический звук: – Там у тебя кто? – «Зиг-зауэр»^[7]. – Рабочий? – Все думают, что пневма. – Почему? – Сейчас похожие выпускают, «глетчер»^[8]. Издали не отличишь. Показать? – Зачем? – Она поставила на стол кружки, уселась напротив, словно они были в кафе, при свидетелях. А тут хоть и казенный, но дом. Чайник, тарелки, ложки – все служебное. Разве что без инвентарных номеров. А занавески легкомысленные, с полупрозрачным узором. – Это хозяйские, – она перехватила взгляд. Потом сняла с подоконника пепельницу, разместила строго между кружками. На донце сверкал оранжевый бумажный клочок – след от содранного ценника. Афанасий не хотел дымить, но полез за пачкой. Она дождалась щелчка зажигалки, заговорила ровно, словно возвращалась в рассказ после случайной паузы: – В детской спал ребенок. Я начала с кухни, там инструменты. Контейнер с мелким добром, квадратные корни, настойка кошачьих слезок, свечи с тремя тенями, одна начатая, три целые. Был экстракт мышиного хвоста, забей-трава, немного чепухи – не молотой, в зернах. По запаху импортная. Я не вскрывала. – Нашла что-нибудь? – Эксперт сказал бы точно, а навскидку обычный инструментарий, ничего личного… То есть лишнего. Афанасий кивнул: – По комнатам? – Спальню отсмотрела, кабинет нет. Муж глухой, но запахи чует. Мог проснуться. – Не проснулся? – На кухне были сны, домашнего помола. Они могли рассыпаться. Случайно. Она собой гордилась, но сдержанно. Как настоящая отличница боевой и прочей политической подготовки. Афанасий знал, с чем сравнить. – Соображаешь. – Кухня совмещена со столовой, там есть возможность поставить тайник. Надо уточнить. – Уточню, – пообещал Афанасий. – А детская? – Только навскидку, ребенок же спал. Мог увидеть. – Опять в ворону перекинулась? – Я кошачьим шагом ходила. Она спала в наушниках, с ноутбуком, при свете торшера, было удобно искать. Там много всего, эмоции захлестывают. – Девочкины? – Разные. Вперемешку. Скорее всего, она ведет дневник. Сам знаешь, как они вытягивают. Или не знаешь? – и смутилась слегка. – Знаю, – ответил Афанасий. Был у него личный дневник, не без этого. Сто лет назад, в Пажеском корпусе. Пока кокаинить не начал, каждый день туда изливался, осмысливал несовершенство земного бытия. Забавно было бы перечесть на досуге, да где теперь эти тетради отыщешь… – Очень смущает шкаф, но не пойму, почему именно. Буду писать отчет, может быть, разберусь. По детской все. Теперь комната… Она замедлила речь, посмотрела в упор. Афанасий не вздрагивал, зубами не скрипел и от стыда сгорать не собирался. – Теперь комната хозяйки. Там много инструментов, по ощущениям, они не все принадлежат Евдокии, есть чужие… – Доркино наследство, – напомнил Афанасий. – Мы на всех тогда делили. – Ты говорил. Там есть предметы, сменившие, как минимум, трех-четырех владельцев. Первичный осмотр точных результатов не дает. – Она выпрямилась, поправила сперва прядь, потом воротник. На жакете разве что не заискрились погоны. – Спасибо. Я с Дус… с Евдокией завтра утром поговорю. Уточню про инструменты. – Афанасий потянулся к своей кружке. Рисунок на них все-таки был. На одной – логотип банка, на второй – новогоднее поздравление от страховой компании. – Ну, за удачу! – Фоня протянул руку, легонько стукнулся. – Давай… – тихо и торжественно ответила она. Кофе не помогал – глаза начали слипаться. Афанасий нащупал в кармане яблочное зернышко. Зажал его в кулаке, сверху накрыл ладонью. Попытался представить в подробностях молодильную яблоню – любую, хоть с подмосковной дачи, хоть с картинки в старом справочнике. А вместо этого метнулось белыми лепестками затертое воспоминание. Запахло весенним дождем: не нынешним, шуршавшим в унисон с чайником, а другим, первым послевоенным. Благополучно забытым. Пальцы обожгло – как искрами бенгальского огня. Под ладонями вздрогнула тугая плотная кожура. Афанасий глянул на золотистый яблочный бок: – Ренет Симиренко. Это вместо чая хорошо. – А если анисовка получается, то оно, как кофеин, тонизирует. Савва Севастьянович яблоки недавно делал. – Учил, да? – Напоминал, – поправила она. Потом фыркнула: – Ну учил, конечно. Как на лекции. А ты кофейное яблоко хотел? – Без разницы, если честно. Хочешь половину? – Хочу, – она отозвалась сразу, не задумываясь. – Ножик дать? – А надо? – Афанасий потер яблоко о рукав, отполировал и без того лакированные бока. – Не надо… – согласилась она. И откусила первая. 3 апреля 2009 года, пятница