Мир
на каждый день
С-Петербург
2019 г.
Оглавление
«Теория кубизма».
Авторы.
Авторская работа.
Ботанический сад.
Время.
Город.
Деревня.
Жизнь начерно.
Кажущиеся явления.
Кино.
Книга разговоров.
Круг чтения.
Литературная реальность.
Мелочи понимания.
Место в человеке.
Мир на фоне музыки.
Ненаписанное.
Окна на последнем этаже.
Политические разговоры.
Происхождение вещей.
Профессии.
Свидание с женщиной.
Словарь.
Словесность.
Смерть бабочки.
Сны о любви.
Собаки и несколько кошек.
Старость.
Теория детства.
Философские вздохи.
Чужая жизнь.
«Теория кубизма».
*
«Мир». Или: «Мир на каждый день». Все равно «Мир…» Ни много, ни мало. Описание мира. Созерцательное описание мира. Не то обыкновенное рисование как бы с натуры, а созерцательное описание.
Смотришь уже не в мир, а в то созерцательное отражение мира в тебе. Выбор объектов наблюдения-созерцания отдан подсознанию. Работа с уже отображенным.
*
«Мир…» Ощущение простора, вневременности, почти восторженного понимания…
*
После нескольких часов погруженности в работу, уже оторвавшись от неё, ещё какое-то время проживаешь со счастливым ощущением авторского ненасыщаемого всесилия. Весь встречный мир кажется понятней, в нём очевидна художественная логика. Он переводим в какие-то формы словесной определенности. Вот тогда-то и замечается всё. И всему придается значение. И всё обретает значение. Всё будто бы случайное, внешнее, чему становишься свидетелем. Взгляды, оброненные слова, улыбки, разнообразие лиц… говорящие о чужой проходящей сию минуту жизни.
*
Пройтись по улицам, позамечать...
*
Жизнь нельзя рассказать. Можно многозаходно, через серию попыток, повторяясь, испытывая, опробывая те или иные слова, интонации, краски… что-то уловить в жизни, какие-то отдельные черточки, особенности…
|
|
Так грибники ходят по лесу.
*
«Хорошо, что я знаю, что нельзя ожесточаться», - будто делаешь открытие.
Может быть, это впечатление от музыки Р. Штрауса. «Домашняя симфония». В.Фуртвенглер.
Музыкальное ощущение от этой затеи. То, что не объяснить логикой, притчами, историями, - музыка может объяснять.
Хочется попробовать нечто подобное.
Ощущения от проходящего времени, от лиц и слов прохожих, от мелочей жизни… Может ли всё это звучать? Музыкой.
Это увлекает необозримостью.
И тем, что уходишь от традиционных писаний, которые не всегда приносят облегчение.
*
И это не всегда будет приносить облегчение, но с помощью того, что должно получиться в результате, можно будет перекрыть ещё какой-то участок в душевном опустошении, которым страдает человек время от времени.
Иллюзия? Которая закончится вместе с музыкой? Может быть.
Иллюзия возможности сближения слова и музыки. Подмены. Неразличимой.
*
«Задача: «собрать этот мир». Вспоминается иногда. Понимается. Как задача. Как некая необходимость. Нешуточная. Но выглядящая, может быть, смешно, так как всё это, и другое, и всякое - всегда происходит на фоне Льва Николаевича. Положим.
Миссийность. Мобилизованность. И «призванность». Некому больше - думаешь. И защитить. И предостеречь. И свидетельствовать. И пытаться что-то внушить.
Удержать, по крайности. Схватить за рукав. Отвлечь внимание хоть на минуту. Перед чем-то непоправимо опасным. Собрать заново этот мир.
|
|
Он собирается на какие-то мгновения, а потом опять разваливается. Как его собирать всякий раз? - неизвестно. Но надо «пойти» и попробовать. Пока ещё можно. Пока ещё остался этот мир. Это громоздкое, но, к сожалению, обязательное, не разъемное, как продуктовый набор, приложение к музыке». /«Авт./
*
«Собирание» мира. Несмотря на безнадежность этой затеи. Такое, на выспавшуюся голову, смешное, безумное, чувствительное отношение к миру. Кажется, что если его прочувствовать поэтически, литературно, философски… то он будет не так страшен. И будто это может кому-то помочь...» /«Авт./
*
Собрать на время этот мир в рамках литературного текста. Протянуть нити связей от одних вещей к другим. Связать, соединить их. И в результате соединения что-то может вдруг открыться. Воображаешь.
Как-то исхитриться. Ставя задачи нелитературного предназначения и происхождения.
*
«Мир...» В самом деле, что-то точечное, отдельными мазками почти не смешиваемых выдумкой красок. И между собой всё это связано только единством интонации, единым подходом к реальности, к миру.
Напряженная, почти никогда не ослабляемая интонация.
*
Расставить слова и фразы в неком, мыслительном, пространстве. Кажущаяся непосильной задача соединения, увязывания в сознании этих отдельных фраз и слов. Формально, словесно, письменно, даже мысленно - как угодно - их нельзя соединить друг с другом. Они соединяются уже потом. Как-то. Монтируются. Похоже на кино, но не совсем. В кино по-другому не скажешь, не покажешь. Логические цепочки. Здесь же логика ни при чем.
|
|
Или, может быть, она есть, но её не отслеживаешь. Здесь не надо бежать за фабулой. Все должно оставаться на месте. Разбитая проза. Осколочная проза. «Фрагментарная проза », - подсказывают.
*
Надо оправдаться. Изобрести «теорию кубизма».
Эту теорию придумывают для объяснения чего-то возникшего случайно, стихийно, незаконно, по прихоти, по неконтролируемому творческому импульсу.
Или, на худой конец, пристроиться к какой-нибудь чужой «теории». «Кубизма» или еще какого «-изма», высосанного из литературоведческого пальца.
И тогда только начинать серьёзные разговоры. О том, к примеру, что, «может быть, писания романов не идут на пользу словесности », что это «насилие над творческой мыслью», которую надо вывихивать только потому, что она должна украсить собой какое-то романное действие. И обязательно вспомнить Иванова, живописная новизна которого - в его набросках, зарисовках, эскизах к «Полотну». Они-то, мол, только и интересны в качестве живописи. И ещё много чего...
*
Опять и опять думаешь о том, чем и как оправдаться?
Вейдле говорил об «оправдании» романа. Проблема «оправдания» стоит перед любыми текстами.
*
Первое, что приходит в голову: надо продолжать попытки объясниться с миром, с Г.Б., с самим собой...
*
Свидетельства. Человеческие свидетельства. Нюансы... То, что поддергивает этот мир, заставляет его проявляться, показывать себя.
Как-то увлекаешься. Не останавливает даже то, что все это попадет в отвалы. Некому будет во всем этом разбираться.
*
Осколки, отражающие мир.
Эти отрывки, эти осколки. Они должны точить камень, падать куда надо. Что-то не совсем случайное, что-то имеющее предназначение.
*
Эскизы к полотну, до которого никак не дотянуться. «Иванов! “Тоже мне понимаешь!”»
*
Раньше и сейчас «Мир...» был неким духовным прибежищем, лабораторией понимания...
«Мир...» задумывался как нечто на полпути от рабочих тетрадей к «полотнам».
На первых порах он больше походил на «склад запчастей». Склад материалов, деталей, заготовок, болванок и прочего сырья для литературного производства.
Ну, еще предполагалось использовать в качестве утилизатора отходов этого самого производства.
В те времена у автора было больше иллюзий в отношении литературного будущего.
Но полноценное производство по разным причинам так и не состоялось. Материалы достали, цеха построили, станки завезли... Но потом что-то с производством «полотен» пошло не так. Не хватило организаторских и прочих способностей, административной воли, еще чего-то... Для большого литературного бизнеса.
Вот и решили открыть кустарную мастерскую по выпуску маленьких, удобных для потребления текстиков. Вместо «полотен».
*
Тот случай, когда что-то из рабочих тетрадей равно годятся и в «Полотно» и «Мир...».
Наверное не надо бояться таких как бы «повторов» - когда в «Мир...» попадает то, что потом вдруг потребуется для очередного «полотна». Не обращать на этот самозаимствование внимания! Исходя из того, что пока еще «Полотно» увидит свет, а «текстики» для «Мира...» могут появляться на свет тут же. «Каждый день» - если точнее.
И появляются. Не ждут, пока их употреблят в чем-то «грандиозном». Тем более, что они могут и не дождаться – как многое и многое из рабочих тетрадей.
В том, что некоторые записи годятся и туда и сюда, и даже одновременно, наверное не должно вызывать удивление.
Может быть, это лишнее подтверждение того, что автор пишет всю жизнь одну длинную книгу. Что бы ни писал.
*
Почему что-то относишь в «Мир…»?
«Вместо всего – улыбка. Во всех ролях. Магическая улыбка. Она заменяла ей всё. Никто так и не узнал, была ли она талантлива, было ли за этой улыбкой что-то. И роли её не мешали улыбке, они подбирались к улыбке. Она ею закрывалась от всего в жизни. Оберегающая такая у нее улыбка».
Это что-то случайно понятое. Если определить его в «Полотно», то придется доказывать сказанное фабульным действием. Но часто этого-то делать и не хочется. Доказывать, развивать, объяснять… Когда можно вот так – в две строки. И ничего уже не напутаешь, не наврёшь.
*
«Она еще не успела потратить молодость».
Пожалуй такое в «полотне» будет выглядеть несколько претенциозно. Самое место - «Мир...»
Хотя это почти по-платоновски – что называется, зрить в корень.
У Платонова такое на каждом шагу. Но то у Платонова!
*
И еще. Выбор между «Миром…» и «Полотном».
«Приснилось, что Варвара звонила. – Чего бы ей звонить? – Забыла. И не успела удивиться».
Помещаешь в «Мир…» Тут сохранится подлинность, реальность происхождения диалога. Не выдумка, а реальные старушки из Предтеченского садика. А в «Полотне» это будет казаться просто эксцентричной выдумкой.
*
«Мир...» и «полотна». Хоть какие. Разного рода тексты подходят к ним. В полотнах не может быть никаких красивостей, сверхпафоса, красноречия, афоризмов...
Вещи, не годящиеся для полотен - что-то сверхбытовое, надбытовое, не обыденное...
А в «Мире...» все это как-то приживается.
Вот это, к примеру, никак не представить в беллетристике:
«Если те «оккультные» невероятности – правда, то что же тогда музыка? Это было бы гарантией неисчезновения музыки. Этого было бы достаточно. Это было бы огромное облегчение в этой жизни. Пусть даже ничего другого и не будет. Только бы музыка. Вмещающая музыка. При всеобщем бессилии».
Разве что поручить озвучить это очень странному персонажу.
*
ОМ, «Шуба».
«…Шкловский, бывало, пойдет в этот лес и вернется с несметной добычей. Затрещит затопленный канцелярским валежником камин, а хозяин разбросает по глянцевитым ломберным елисеевским столам и на кровати, и на стульях, и чуть ли не на полу листочки с выписками из Розанова и начнет клеить свою удивительную теорию о том, что Розанов писал роман и основал новую литературную форму».
*
Может и это что-то романоподобное. Мозаика. Взорванный, рассыпанный роман...
Спросонья в этом усматриваешь что-то действительно имеющее какой-то смысл.
Хотя тут скорее «несобранный» роман. Это правильней. Чтобы что-то взорвать или рассыпать, надо это иметь в целом виде.
*
А что-то вообще можно рассказать только в «Мире...» и только в виде мозаичных, рассыпанных, разбросанных текстов. Больше никак.
Будто кто-то обронил. Случайно.
*
То новое качество в сравнении с другими текстами, которое пытаешься осознать в «Мире...» Это не сокращенный по необходимости, не ужатый по какому-то количественному критерию большой рассказ. Здесь должно быть так же просторно как в любом другом жанре - хоть в рассказе, хоть в романе. Здесь ничто формальное, не по делу, не должно стеснять... В общем-то есть два варианта понимания. 1. Это текст с таким масштабом видения. Если приглядеться, приблизиться, то это роман, повесть, эпопея - что угодно. 2. Это фрагмент целого. Такой фрагмент, опять же, свободный, не стесняющий полета, которого достаточно, чтобы ощутить полноту предполагаемого целого. Умение в рамках небольшого текста давать ощущение какого-то большого предполагаемого целого.
*
Это еще и самая естественная для некоторых типов авторов книга. Естественная для авторов, которым некогда писать, некогда составлять многоходовые, многоплановые, эпопейные романные композиции.
Ну и мозгов не хватает. Все вместе.
Самое ненасильственное авторское изделие. Только то, что далось. Пониманию.
*
Перетаскивание текстов. Некоторых из них. Они равно годятся для «полотен» и для «Мира…»
Не обращать на «Мир…» внимания? Черпать? Пока еще «полотно» увидит свет, а «текстики» появятся на свет вот-вот.
Казалось.
Появились. Не все и не сразу, но появились.
В том, что они годятся и туда и сюда, и даже одновременно, есть что-то удивительное. Может быть, это еще одно подтверждение того мнения, что пишут всегда одну длинную книгу. Что бы ни писали.
*
Повседневная ситуация. Жалеешь что-то для «Мира…» Чаще пишешь не для «Мира…», не специально для него. А иногда текст будто особым образом заканчиваешь как бы специально для «Мира…»
Эта особенность некоторых текстов - их законченность, когда текст подготовлен в «Мир…» Тогда-то и кажется, что всё это, помимо «Мира…», ни для чего не может пригодиться.
*
В «Мире…» есть «актерство». «Законченные» тексты иногда исходят от «лирического героя», иногда это авторский текст, а иногда будто представляют каких-то набранных со стороны персонажей. Притворяешься за всех.
*
Ну и еще одно обобщенное представление о «Мире…»: это как сборник новелл. То есть между текстами самый минимум связи. Связь есть – это сборник все-таки, но она почти неуловима.
Природа законченности текстов «Мира…» - «малопрозовская».
Вспоминаешь «фрагментарную прозу» из статьи Горалик.
«Стилистически фрагментарная проза отличается в первую очередь концентрированной образностью. Само понятие “фрагментарности” подразумевает: текст вырван из целого — и это целое постоянно в тексте присутствует, настолько сильно, что читатель как бы прозревает его сквозь осколки ситуаций, имен, описаний, мест, сюжетов. Лаконичность фрагмента — иногда почти афористическая — напоминает о традиционной малой прозе Японии и Китая, с её исключительной ставкой на образность и всеохватность в рамках одного, очень короткого, очень частного текста».
А на очереди и Розанов с его «Коробами». С ним надо тоже раскланяться…
*
А Цветаева! А Катаев! Шкловский, Козинцев, Олеша... Как без них!
Отдельный поклон, конечно, Козинцеву и его «рабочим тетрадям».
Надо раскланяться. Хотя бы находу.
*
И как особо не вспомнить грустного Юрия Карловича! Ведь он и раньше был на примете – еще до того, как к «малопрозовским» текстам появилось сознательное отношение.
«Прощание с миром». Перелицованная Б.Ямпольским старая книга «Ни дня без строчки».
«Современные прозаические вещи могут иметь соответствующую современной психике ценность только тогда, когда они написаны в один присест. Размышление или воспоминание в двадцать или тридцать строк - максимально, скажем, в сто строк - это и есть современный роман.
Эпопея не представляется мне не только нужной, но вообще возможной.
Книги читаются сейчас в перерывах - в метро, даже на его эскалаторах, - для чего ж тогда книге быть большой? Я не могу себе представить долгого читателя - на весь вечер. Во-первых - миллионы телевизоров, во-вторых - в колхозах - надо прочесть газеты. И так далее».
Довольно бесспорные вещи, и в то же время, по-всякому бывает.
И вот его книга - «собранные» за него в что-то целое тексты.
Олешу втиснула в это жизнь. Заставила в этом проявиться. Раз уж другое ему не подходило никак.
«Она смеялась, потому что я был мальчик, а она девочка, и между нами появился стыд.
Стыд был другом, а не врагом. Со стыдом было приятно быть вдвоем. Он многое рассказывал, многое делал такое, что, пожалуй, он был наиболее милым другом в те годы».
Там же, где и Катаев.
В Одессе.
Одесса, Олеша, Катаев...
«Пусть я пишу отрывки, не заканчиваю - но я все же нишу! Все же это какая-то литература - возможно, и единственная в своем смысле: может быть, такой психологический тип, как я, и в такое историческое время, как сейчас, иначе и не может писать - и если пишет, и до известной степени умеет писать, то пусть пишет хоть бы и так».
«Мир...» на этом построен. Это давно принято как аксиома.
Именно что «такой психологический тип»! Не отвертишься. И надо ли?
*
Будто пытаешься словесно вмешиваться в жизнь. Своими настойчивыми попытками понимания.
Одно простое – схоластическое - понимание распадается на множество.
Словесная работа будто усложняет мир. На самом деле это мир открывается в больших подробностях, в усложняющихся взаимосвязях. У простого кухонно-схоластического понимания оказывается - будто бы даже бесконечная - глубина.
*
Только схоластические мысли… Предпочтительно. Они только и поддаются фиксации в записях. Не научные, не аналитические, не синтезирующие… Только что-то случайное. Залетевшее в сознание. И пойманное. Иваном-дураком. За схоластический хвост.
*
Только лирическая схоластика. По преимуществу. Это наиболее точное определение сути этой работы. Для остального нужны другие мозги.
*
Схоластические впечатления. Иногда это чувствуется как все перечеркивающий недостаток. Неисправимый недостаток. Можно только все порвать, сжечь, выбросить... Как что-то бесполезное, замусоривающее реальность, «пудрящее мозги».
*
К вопросу о других названиях для «Мира...»: «Схоластические заметки».
*
Смысл – за словами, вместе со словами. Иногда поспевает за словами, иногда нет. Подбираются слова, и в них уже угадывается смысл.
Словесная алхимия.
*
Словесный подход к реальности. С помощью слов – проникновение в суть. Вроде – а как же иначе! Но и что-то еще. Пока ключик словесный не подберется, замочек смысла не открывается. Может быть, нюанса этого смысла, какого-то поворота, ракурса этого смысла...
*
Бесчисленные попытки словесной интерпретации. Мысли о реальности – сквозь, через словесную завесу, нагромождения, завалы... Пока не найден словесный эквивалент предмета мысли, ничего и нет. Нет самой мысли. А не так как принято считать: «мысль изреченная есть ложь». Нет никакой мысли. Нечему превращаться в ложь. Уже обретши словесную плоть, мысль, то есть ее словесный эквивалент, может, конечно, быть чем угодно, хоть и ложью. Но до этого еще дожить надо. К мысли еще надо протолкаться через слова!
*
О мире ничего нельзя сказать сразу, одним махом, в лоб… Его можно только выедать, протравливать текстами, чтобы он под их влиянием проявлял себя сам.
*
Попытки «обдумывания» формы. Вернее, обдумывания того ожидаемого нового качества содержания, порождаемого этой именно формой. Упрямо тянешь эту форму. Упрямо, напряженно, почти уверенно. Будто, в самом деле, ждешь какого-то света в конце туннеля. Должно же это привести куда-то.
*
«Мир россыпью». Это можно посчитать за еще одно – запасное – название.
Калейдоскоп чужих жизней, проходящих мимо. Со своими мыслями, словами, отношениями, понятиями...
Какие-то переклички между текстами из разных мест «Мира...» можно при желании отыскать, но все равно мир, если, конечно, снисходительно согласиться, это он и есть, в самом деле, представлен как будто в рассыпанном, разобранном на части виде.
И его отдельные элементы лежат на полочках как на складе. Уж не сказать так сразу чего.
*
Склад литературных запчастей для какого-нибудь романного детища? Изначально и было складом. Может быть, таковым и останется.
*
И все-таки что предпочтительней: «Мир…» - то есть нечто из осколков рассыпанной, разобранной на части реальности - или то - привычное, сотканное, собранное по случаю, большое, населенное, фабулизированное, теплое, длинное - притворившееся - сладчайше - реальностью?
Наверное выбор всегда есть.
Как у Иван-царевича на распутье.
*
«Фрагментарная» или «фабульная» проза? А если так: «фрагментарно-фабульная»?
*
Душу ласкают воспоминания о простых, в общем-то, вещах. О простых и глубоких. Хочется назвать несколько имен, но не разрешаешь себе. Ни к чему это сейчас.
Может быть, это есть главное «оправдание».
Воспоминания о неперебиваемых впечатлениях. С этим живёшь жизнь. Это всегда остается последним утешением. Будто это принадлежит тебе. Будто это каким-то образом стало частью тебя.
Будто это возможно - стать по нашему желанию частью того мира, который начинается справа или слева от серого «распутного» камня.
*
С этим – чужим, но уже укорененным в душе, принятым с благодарностью как свое – живешь.
Как отрываться от этого для собственного, бездорожного, на удачу, движения, куда глаза глядят! Страшно!
Как променять это укрепляющее и утепляющее существование в мире несомненного на «Мир…»! С его прерывистостью, неизвестностью, сомнениями, отчаянием…
И все-таки идешь в «Мир…» Куда ж еще?
Что-то толкает. Из теплого, гостеприимного, но чужого дома на улицу. В неизвестность.
*
Возможности «Мира...» Это же практически ничем не ограниченное пространство! Вместилище! Что-то нон-фикшн может соседствовать здесь с чем-то любой степени художественности. Все можно! И никто не указ! И все к месту!
*
Не остановиться. В этом нанизывании коротких историй. Не наступает насыщение, будто собираешься переписать весь крещёный и некрещёный мир. Истории быстротечны и скоротечны. Они моделируют ощущение от скоротечности жизни. Не помнишь все слова, мысли, чувства. Только что-то. Этого хватает на короткий текст.
*
Может быть, главное достоинство этих историй в их краткости. Отрываешься от краткости, и теряется главное. Смысл, ощущение, идея, интонация... тонут в словесной массе.
*
«Мир...» Коротко? Да, коротко. «А вдруг не дослушают! - не оставляют опасения. - Вдруг у них не хватит терпения!»
*
Еще одно название вместо «Мира…» Если таковое понадобится. Если никакого «Мира» не «соберётся».
Название: «Ненаписанные рассказы». Или совсем проще: «Ненаписанное».
*
Темы для ненаписанных рассказов. Или кратко записанных рассказов. Выпаренных рассказов.
«Сухие», как бывает сухим молоко. Можно развести водой. Но почему-то не хочется. Может быть, это придет когда-нибудь. Такая потребность - разводить на воде. Во всяком случае, этого бывает достаточно, чтобы начать что-то более обширное и традиционное. Да так иногда и случается.
*
А ещё лучше - конспекты рассказов, которые не стал бы писать. И именно потому, что в этом нет смысла. Они «самодостаточны». Для чего же им быть большими, чем есть? - «Для внелитературных целей»?
*
Конспекты рассказов. Не написанные, а только кратко, конспективно схваченные в виде неких «заявок», рассказы. Потому как писать много и подробно никогда не было охоты. После того, как уже втиснул все самое важное, существенное в текст. Все необходимые подробности. Теперь всё, вроде как, и так понятно. Без лишних слов.
*
«Обо всем переговорено, - как сказал один киноперсонаж. - Все, в общем-то, известно. Устаешь от слов».
*
«Сокращая рассказ ещё более, приходим к повествовательному эпизоду - конспекту рассказика, прямому подобию дневниковой записи, каковые очень часто встречались у прозаиков прежних времен. Однако чаще всего такие фрагменты вполне самодостаточны, они вовсе не предполагают развёртывания не только в «Анну Каренину», но даже в рассказик Нилина. Например, как это происходит в потерявших заглавие миниатюрах С.К.: «Белобрысый мальчик...»
*
И при этом предполагаешь «Мир…» как нечто цельное. И его надо писать, его надо разрабатывать… «Петь этот мир». Пропевать. Как акын. На это нужен, может быть, ещё больший подъем духа.
*
Это не описание. Это воссоздание мира. Приемлемого. Не вызывающего рвотного чувства. Мира, в котором хочется жить.
Условность. Воображенного мира.
Воображаешь все-таки не какой-то особый мир, воображаешь в себе самом некого «автора» некого «приемлемого» мира.
Мира на каждый день.
Он, этот автор, пишет о том, о сём… О прохожих, о домах, о своих ощущениях, мыслях, о случаях… Ну как обычно. И всё на своих местах. И ни в каком не розовом свете, а в обычном, природном.
Не экзотика. Не сказка. С «мостом от Ванькина крыльца до царского дворца».
Этот мир не воображаешь, не фантазируешь его, закрыв глаза. Забывшись. Что-то другое.
Нахождение в том, что есть, в этой, что ни на есть, нашей, без изъятий, в нервной и злой, в несправедливой и неправедной, в бестолковой, абсурдной жизни некой бытийной сердцевины.
Нахождение опор и для писаний, и просто для жизни каждый день. В этом мире. В мире на каждый день.
*
Углубление в разработку «теории кубизма».
Это те желтые носки с подвязками накрест.
Воображение работает. Из пустяков, вскользь брошенных однажды, выращивается «теория».
*
Понимание вещей. Пытаешься определить для себя, в чем смысл этих «заметок», этих «выхватываний»?
В понимании. «Зрелища красоты и уродства». Уродства и все же - красоты.
*
И это надо понять. И это. Многое. Но и это.
*
Понимание, полупонимание, угадывание.
*
Соблазн «Мира...» Что-то схватить! Не вдаваясь в подробности – почти на интуиции. Именно, что «схватить»! И выдать за подлинность.
*
Продолжение. «Мира…» ли, ещё чего-то… Продолжение этих мыслей, этих попыток куда-то прорваться, в что-то въехать.
*
Успеть что-то понять… Раньше в этом намерении мало что смущало. Что такого!
Прошелестит. Легким, плохо осознаваемым словесным ветерком. Будто бы понимание.
Теперь этой легкости не доверяешь. Все это, может быть, только самообман, иллюзия... Иллюзия понимания. А заодно иллюзия деятельности, имеющей ценность и цель.
Мысль пытается обмануть природу, обстоятельства, наклонности, способности, возраст, даже время суток. Обмануть и пролезть туда, куда ее никто не звал, где ее не ждут.
*
Впечатления не от «слововыражений», а от какого-то нового, добавочного понимания, которое посетило. Вдруг. Понимание – как реакция на информацию, на события, на проявления этого мира… Удалось это новое подумать.
А потом уже следует – «удалось так подумать!» В общем, вовсе не для красного словца все это.
*
Попытки понимать кажущуюся простоту повседневного мира.
*
Часто вместо полновесного, похожего на озарение понимания – его накапливание – словесное, построчное… Это и становится неким результатом. Внутренним.
*
Понимание должно как бы происходить в процессе писаний. Ничего заочно понять нельзя. Как нельзя рассказать некоторые вещи в двух словах.
*
Никогда нет ничего в запасе. Только пришедшая непонятно как, принятая со временем за опыт - терпеливая готовность дожидаться прихода таких состояний. Как это? и что это? – чувствуешь, только когда это уже произошло.
*
Эта наивная торжественность: понять! Скорее всего, так на полумысли-полуслове все и останется. Это не закажешь. К этому не подготовишься.
Подгоняешь себя тем, что будто бы другим – уверенным, захлебывающимся текстами, потоками слов - это дано. Со стороны так иногда кажется. Они будто знают, и им не хватает только времени, чтобы все расставить по своим местам.
*
Реальность. Её надо воспроизводить в подробностях. Понимая.