Мир
на каждый день
С-Петербург
2019 г.
Оглавление
«Теория кубизма».
Авторы.
Авторская работа.
Ботанический сад.
Время.
Город.
Деревня.
Жизнь начерно.
Кажущиеся явления.
Кино.
Книга разговоров.
Круг чтения.
Литературная реальность.
Мелочи понимания.
Место в человеке.
Мир на фоне музыки.
Ненаписанное.
Окна на последнем этаже.
Политические разговоры.
Происхождение вещей.
Профессии.
Свидание с женщиной.
Словарь.
Словесность.
Смерть бабочки.
Сны о любви.
Собаки и несколько кошек.
Старость.
Теория детства.
Философские вздохи.
Чужая жизнь.
«Теория кубизма».
*
«Мир». Или: «Мир на каждый день». Все равно «Мир…» Ни много, ни мало. Описание мира. Созерцательное описание мира. Не то обыкновенное рисование как бы с натуры, а созерцательное описание.
Смотришь уже не в мир, а в то созерцательное отражение мира в тебе. Выбор объектов наблюдения-созерцания отдан подсознанию. Работа с уже отображенным.
*
«Мир…» Ощущение простора, вневременности, почти восторженного понимания…
*
После нескольких часов погруженности в работу, уже оторвавшись от неё, ещё какое-то время проживаешь со счастливым ощущением авторского ненасыщаемого всесилия. Весь встречный мир кажется понятней, в нём очевидна художественная логика. Он переводим в какие-то формы словесной определенности. Вот тогда-то и замечается всё. И всему придается значение. И всё обретает значение. Всё будто бы случайное, внешнее, чему становишься свидетелем. Взгляды, оброненные слова, улыбки, разнообразие лиц… говорящие о чужой проходящей сию минуту жизни.
*
Пройтись по улицам, позамечать...
*
Жизнь нельзя рассказать. Можно многозаходно, через серию попыток, повторяясь, испытывая, опробывая те или иные слова, интонации, краски… что-то уловить в жизни, какие-то отдельные черточки, особенности…
Так грибники ходят по лесу.
*
«Хорошо, что я знаю, что нельзя ожесточаться», - будто делаешь открытие.
Может быть, это впечатление от музыки Р. Штрауса. «Домашняя симфония». В.Фуртвенглер.
Музыкальное ощущение от этой затеи. То, что не объяснить логикой, притчами, историями, - музыка может объяснять.
Хочется попробовать нечто подобное.
Ощущения от проходящего времени, от лиц и слов прохожих, от мелочей жизни… Может ли всё это звучать? Музыкой.
Это увлекает необозримостью.
И тем, что уходишь от традиционных писаний, которые не всегда приносят облегчение.
*
И это не всегда будет приносить облегчение, но с помощью того, что должно получиться в результате, можно будет перекрыть ещё какой-то участок в душевном опустошении, которым страдает человек время от времени.
Иллюзия? Которая закончится вместе с музыкой? Может быть.
Иллюзия возможности сближения слова и музыки. Подмены. Неразличимой.
*
«Задача: «собрать этот мир». Вспоминается иногда. Понимается. Как задача. Как некая необходимость. Нешуточная. Но выглядящая, может быть, смешно, так как всё это, и другое, и всякое - всегда происходит на фоне Льва Николаевича. Положим.
Миссийность. Мобилизованность. И «призванность». Некому больше - думаешь. И защитить. И предостеречь. И свидетельствовать. И пытаться что-то внушить.
Удержать, по крайности. Схватить за рукав. Отвлечь внимание хоть на минуту. Перед чем-то непоправимо опасным. Собрать заново этот мир.
Он собирается на какие-то мгновения, а потом опять разваливается. Как его собирать всякий раз? - неизвестно. Но надо «пойти» и попробовать. Пока ещё можно. Пока ещё остался этот мир. Это громоздкое, но, к сожалению, обязательное, не разъемное, как продуктовый набор, приложение к музыке». /«Авт./
*
«Собирание» мира. Несмотря на безнадежность этой затеи. Такое, на выспавшуюся голову, смешное, безумное, чувствительное отношение к миру. Кажется, что если его прочувствовать поэтически, литературно, философски… то он будет не так страшен. И будто это может кому-то помочь...» /«Авт./
*
Собрать на время этот мир в рамках литературного текста. Протянуть нити связей от одних вещей к другим. Связать, соединить их. И в результате соединения что-то может вдруг открыться. Воображаешь.
Как-то исхитриться. Ставя задачи нелитературного предназначения и происхождения.
*
«Мир...» В самом деле, что-то точечное, отдельными мазками почти не смешиваемых выдумкой красок. И между собой всё это связано только единством интонации, единым подходом к реальности, к миру.
Напряженная, почти никогда не ослабляемая интонация.
*
Расставить слова и фразы в неком, мыслительном, пространстве. Кажущаяся непосильной задача соединения, увязывания в сознании этих отдельных фраз и слов. Формально, словесно, письменно, даже мысленно - как угодно - их нельзя соединить друг с другом. Они соединяются уже потом. Как-то. Монтируются. Похоже на кино, но не совсем. В кино по-другому не скажешь, не покажешь. Логические цепочки. Здесь же логика ни при чем.
Или, может быть, она есть, но её не отслеживаешь. Здесь не надо бежать за фабулой. Все должно оставаться на месте. Разбитая проза. Осколочная проза. «Фрагментарная проза », - подсказывают.
*
Надо оправдаться. Изобрести «теорию кубизма».
Эту теорию придумывают для объяснения чего-то возникшего случайно, стихийно, незаконно, по прихоти, по неконтролируемому творческому импульсу.
Или, на худой конец, пристроиться к какой-нибудь чужой «теории». «Кубизма» или еще какого «-изма», высосанного из литературоведческого пальца.
И тогда только начинать серьёзные разговоры. О том, к примеру, что, «может быть, писания романов не идут на пользу словесности », что это «насилие над творческой мыслью», которую надо вывихивать только потому, что она должна украсить собой какое-то романное действие. И обязательно вспомнить Иванова, живописная новизна которого - в его набросках, зарисовках, эскизах к «Полотну». Они-то, мол, только и интересны в качестве живописи. И ещё много чего...
*
Опять и опять думаешь о том, чем и как оправдаться?
Вейдле говорил об «оправдании» романа. Проблема «оправдания» стоит перед любыми текстами.
*
Первое, что приходит в голову: надо продолжать попытки объясниться с миром, с Г.Б., с самим собой...
*
Свидетельства. Человеческие свидетельства. Нюансы... То, что поддергивает этот мир, заставляет его проявляться, показывать себя.
Как-то увлекаешься. Не останавливает даже то, что все это попадет в отвалы. Некому будет во всем этом разбираться.
*
Осколки, отражающие мир.
Эти отрывки, эти осколки. Они должны точить камень, падать куда надо. Что-то не совсем случайное, что-то имеющее предназначение.
*
Эскизы к полотну, до которого никак не дотянуться. «Иванов! “Тоже мне понимаешь!”»
*
Раньше и сейчас «Мир...» был неким духовным прибежищем, лабораторией понимания...
«Мир...» задумывался как нечто на полпути от рабочих тетрадей к «полотнам».
На первых порах он больше походил на «склад запчастей». Склад материалов, деталей, заготовок, болванок и прочего сырья для литературного производства.
Ну, еще предполагалось использовать в качестве утилизатора отходов этого самого производства.
В те времена у автора было больше иллюзий в отношении литературного будущего.
Но полноценное производство по разным причинам так и не состоялось. Материалы достали, цеха построили, станки завезли... Но потом что-то с производством «полотен» пошло не так. Не хватило организаторских и прочих способностей, административной воли, еще чего-то... Для большого литературного бизнеса.
Вот и решили открыть кустарную мастерскую по выпуску маленьких, удобных для потребления текстиков. Вместо «полотен».
*
Тот случай, когда что-то из рабочих тетрадей равно годятся и в «Полотно» и «Мир...».
Наверное не надо бояться таких как бы «повторов» - когда в «Мир...» попадает то, что потом вдруг потребуется для очередного «полотна». Не обращать на этот самозаимствование внимания! Исходя из того, что пока еще «Полотно» увидит свет, а «текстики» для «Мира...» могут появляться на свет тут же. «Каждый день» - если точнее.
И появляются. Не ждут, пока их употреблят в чем-то «грандиозном». Тем более, что они могут и не дождаться – как многое и многое из рабочих тетрадей.
В том, что некоторые записи годятся и туда и сюда, и даже одновременно, наверное не должно вызывать удивление.
Может быть, это лишнее подтверждение того, что автор пишет всю жизнь одну длинную книгу. Что бы ни писал.
*
Почему что-то относишь в «Мир…»?
«Вместо всего – улыбка. Во всех ролях. Магическая улыбка. Она заменяла ей всё. Никто так и не узнал, была ли она талантлива, было ли за этой улыбкой что-то. И роли её не мешали улыбке, они подбирались к улыбке. Она ею закрывалась от всего в жизни. Оберегающая такая у нее улыбка».
Это что-то случайно понятое. Если определить его в «Полотно», то придется доказывать сказанное фабульным действием. Но часто этого-то делать и не хочется. Доказывать, развивать, объяснять… Когда можно вот так – в две строки. И ничего уже не напутаешь, не наврёшь.
*
«Она еще не успела потратить молодость».
Пожалуй такое в «полотне» будет выглядеть несколько претенциозно. Самое место - «Мир...»
Хотя это почти по-платоновски – что называется, зрить в корень.
У Платонова такое на каждом шагу. Но то у Платонова!
*
И еще. Выбор между «Миром…» и «Полотном».
«Приснилось, что Варвара звонила. – Чего бы ей звонить? – Забыла. И не успела удивиться».
Помещаешь в «Мир…» Тут сохранится подлинность, реальность происхождения диалога. Не выдумка, а реальные старушки из Предтеченского садика. А в «Полотне» это будет казаться просто эксцентричной выдумкой.
*
«Мир...» и «полотна». Хоть какие. Разного рода тексты подходят к ним. В полотнах не может быть никаких красивостей, сверхпафоса, красноречия, афоризмов...
Вещи, не годящиеся для полотен - что-то сверхбытовое, надбытовое, не обыденное...
А в «Мире...» все это как-то приживается.
Вот это, к примеру, никак не представить в беллетристике:
«Если те «оккультные» невероятности – правда, то что же тогда музыка? Это было бы гарантией неисчезновения музыки. Этого было бы достаточно. Это было бы огромное облегчение в этой жизни. Пусть даже ничего другого и не будет. Только бы музыка. Вмещающая музыка. При всеобщем бессилии».
Разве что поручить озвучить это очень странному персонажу.
*
ОМ, «Шуба».
«…Шкловский, бывало, пойдет в этот лес и вернется с несметной добычей. Затрещит затопленный канцелярским валежником камин, а хозяин разбросает по глянцевитым ломберным елисеевским столам и на кровати, и на стульях, и чуть ли не на полу листочки с выписками из Розанова и начнет клеить свою удивительную теорию о том, что Розанов писал роман и основал новую литературную форму».
*
Может и это что-то романоподобное. Мозаика. Взорванный, рассыпанный роман...
Спросонья в этом усматриваешь что-то действительно имеющее какой-то смысл.
Хотя тут скорее «несобранный» роман. Это правильней. Чтобы что-то взорвать или рассыпать, надо это иметь в целом виде.
*
А что-то вообще можно рассказать только в «Мире...» и только в виде мозаичных, рассыпанных, разбросанных текстов. Больше никак.
Будто кто-то обронил. Случайно.
*
То новое качество в сравнении с другими текстами, которое пытаешься осознать в «Мире...» Это не сокращенный по необходимости, не ужатый по какому-то количественному критерию большой рассказ. Здесь должно быть так же просторно как в любом другом жанре - хоть в рассказе, хоть в романе. Здесь ничто формальное, не по делу, не должно стеснять... В общем-то есть два варианта понимания. 1. Это текст с таким масштабом видения. Если приглядеться, приблизиться, то это роман, повесть, эпопея - что угодно. 2. Это фрагмент целого. Такой фрагмент, опять же, свободный, не стесняющий полета, которого достаточно, чтобы ощутить полноту предполагаемого целого. Умение в рамках небольшого текста давать ощущение какого-то большого предполагаемого целого.
*
Это еще и самая естественная для некоторых типов авторов книга. Естественная для авторов, которым некогда писать, некогда составлять многоходовые, многоплановые, эпопейные романные композиции.
Ну и мозгов не хватает. Все вместе.
Самое ненасильственное авторское изделие. Только то, что далось. Пониманию.
*
Перетаскивание текстов. Некоторых из них. Они равно годятся для «полотен» и для «Мира…»
Не обращать на «Мир…» внимания? Черпать? Пока еще «полотно» увидит свет, а «текстики» появятся на свет вот-вот.
Казалось.
Появились. Не все и не сразу, но появились.
В том, что они годятся и туда и сюда, и даже одновременно, есть что-то удивительное. Может быть, это еще одно подтверждение того мнения, что пишут всегда одну длинную книгу. Что бы ни писали.
*
Повседневная ситуация. Жалеешь что-то для «Мира…» Чаще пишешь не для «Мира…», не специально для него. А иногда текст будто особым образом заканчиваешь как бы специально для «Мира…»
Эта особенность некоторых текстов - их законченность, когда текст подготовлен в «Мир…» Тогда-то и кажется, что всё это, помимо «Мира…», ни для чего не может пригодиться.
*
В «Мире…» есть «актерство». «Законченные» тексты иногда исходят от «лирического героя», иногда это авторский текст, а иногда будто представляют каких-то набранных со стороны персонажей. Притворяешься за всех.
*
Ну и еще одно обобщенное представление о «Мире…»: это как сборник новелл. То есть между текстами самый минимум связи. Связь есть – это сборник все-таки, но она почти неуловима.
Природа законченности текстов «Мира…» - «малопрозовская».
Вспоминаешь «фрагментарную прозу» из статьи Горалик.
«Стилистически фрагментарная проза отличается в первую очередь концентрированной образностью. Само понятие “фрагментарности” подразумевает: текст вырван из целого — и это целое постоянно в тексте присутствует, настолько сильно, что читатель как бы прозревает его сквозь осколки ситуаций, имен, описаний, мест, сюжетов. Лаконичность фрагмента — иногда почти афористическая — напоминает о традиционной малой прозе Японии и Китая, с её исключительной ставкой на образность и всеохватность в рамках одного, очень короткого, очень частного текста».
А на очереди и Розанов с его «Коробами». С ним надо тоже раскланяться…
*
А Цветаева! А Катаев! Шкловский, Козинцев, Олеша... Как без них!
Отдельный поклон, конечно, Козинцеву и его «рабочим тетрадям».
Надо раскланяться. Хотя бы находу.
*
И как особо не вспомнить грустного Юрия Карловича! Ведь он и раньше был на примете – еще до того, как к «малопрозовским» текстам появилось сознательное отношение.
«Прощание с миром». Перелицованная Б.Ямпольским старая книга «Ни дня без строчки».
«Современные прозаические вещи могут иметь соответствующую современной психике ценность только тогда, когда они написаны в один присест. Размышление или воспоминание в двадцать или тридцать строк - максимально, скажем, в сто строк - это и есть современный роман.
Эпопея не представляется мне не только нужной, но вообще возможной.
Книги читаются сейчас в перерывах - в метро, даже на его эскалаторах, - для чего ж тогда книге быть большой? Я не могу себе представить долгого читателя - на весь вечер. Во-первых - миллионы телевизоров, во-вторых - в колхозах - надо прочесть газеты. И так далее».
Довольно бесспорные вещи, и в то же время, по-всякому бывает.
И вот его книга - «собранные» за него в что-то целое тексты.
Олешу втиснула в это жизнь. Заставила в этом проявиться. Раз уж другое ему не подходило никак.
«Она смеялась, потому что я был мальчик, а она девочка, и между нами появился стыд.
Стыд был другом, а не врагом. Со стыдом было приятно быть вдвоем. Он многое рассказывал, многое делал такое, что, пожалуй, он был наиболее милым другом в те годы».
Там же, где и Катаев.
В Одессе.
Одесса, Олеша, Катаев...
«Пусть я пишу отрывки, не заканчиваю - но я все же нишу! Все же это какая-то литература - возможно, и единственная в своем смысле: может быть, такой психологический тип, как я, и в такое историческое время, как сейчас, иначе и не может писать - и если пишет, и до известной степени умеет писать, то пусть пишет хоть бы и так».
«Мир...» на этом построен. Это давно принято как аксиома.
Именно что «такой психологический тип»! Не отвертишься. И надо ли?
*
Будто пытаешься словесно вмешиваться в жизнь. Своими настойчивыми попытками понимания.
Одно простое – схоластическое - понимание распадается на множество.
Словесная работа будто усложняет мир. На самом деле это мир открывается в больших подробностях, в усложняющихся взаимосвязях. У простого кухонно-схоластического понимания оказывается - будто бы даже бесконечная - глубина.
*
Только схоластические мысли… Предпочтительно. Они только и поддаются фиксации в записях. Не научные, не аналитические, не синтезирующие… Только что-то случайное. Залетевшее в сознание. И пойманное. Иваном-дураком. За схоластический хвост.
*
Только лирическая схоластика. По преимуществу. Это наиболее точное определение сути этой работы. Для остального нужны другие мозги.
*
Схоластические впечатления. Иногда это чувствуется как все перечеркивающий недостаток. Неисправимый недостаток. Можно только все порвать, сжечь, выбросить... Как что-то бесполезное, замусоривающее реальность, «пудрящее мозги».
*
К вопросу о других названиях для «Мира...»: «Схоластические заметки».
*
Смысл – за словами, вместе со словами. Иногда поспевает за словами, иногда нет. Подбираются слова, и в них уже угадывается смысл.
Словесная алхимия.
*
Словесный подход к реальности. С помощью слов – проникновение в суть. Вроде – а как же иначе! Но и что-то еще. Пока ключик словесный не подберется, замочек смысла не открывается. Может быть, нюанса этого смысла, какого-то поворота, ракурса этого смысла...
*
Бесчисленные попытки словесной интерпретации. Мысли о реальности – сквозь, через словесную завесу, нагромождения, завалы... Пока не найден словесный эквивалент предмета мысли, ничего и нет. Нет самой мысли. А не так как принято считать: «мысль изреченная есть ложь». Нет никакой мысли. Нечему превращаться в ложь. Уже обретши словесную плоть, мысль, то есть ее словесный эквивалент, может, конечно, быть чем угодно, хоть и ложью. Но до этого еще дожить надо. К мысли еще надо протолкаться через слова!
*
О мире ничего нельзя сказать сразу, одним махом, в лоб… Его можно только выедать, протравливать текстами, чтобы он под их влиянием проявлял себя сам.
*
Попытки «обдумывания» формы. Вернее, обдумывания того ожидаемого нового качества содержания, порождаемого этой именно формой. Упрямо тянешь эту форму. Упрямо, напряженно, почти уверенно. Будто, в самом деле, ждешь какого-то света в конце туннеля. Должно же это привести куда-то.
*
«Мир россыпью». Это можно посчитать за еще одно – запасное – название.
Калейдоскоп чужих жизней, проходящих мимо. Со своими мыслями, словами, отношениями, понятиями...
Какие-то переклички между текстами из разных мест «Мира...» можно при желании отыскать, но все равно мир, если, конечно, снисходительно согласиться, это он и есть, в самом деле, представлен как будто в рассыпанном, разобранном на части виде.
И его отдельные элементы лежат на полочках как на складе. Уж не сказать так сразу чего.
*
Склад литературных запчастей для какого-нибудь романного детища? Изначально и было складом. Может быть, таковым и останется.
*
И все-таки что предпочтительней: «Мир…» - то есть нечто из осколков рассыпанной, разобранной на части реальности - или то - привычное, сотканное, собранное по случаю, большое, населенное, фабулизированное, теплое, длинное - притворившееся - сладчайше - реальностью?
Наверное выбор всегда есть.
Как у Иван-царевича на распутье.
*
«Фрагментарная» или «фабульная» проза? А если так: «фрагментарно-фабульная»?
*
Душу ласкают воспоминания о простых, в общем-то, вещах. О простых и глубоких. Хочется назвать несколько имен, но не разрешаешь себе. Ни к чему это сейчас.
Может быть, это есть главное «оправдание».
Воспоминания о неперебиваемых впечатлениях. С этим живёшь жизнь. Это всегда остается последним утешением. Будто это принадлежит тебе. Будто это каким-то образом стало частью тебя.
Будто это возможно - стать по нашему желанию частью того мира, который начинается справа или слева от серого «распутного» камня.
*
С этим – чужим, но уже укорененным в душе, принятым с благодарностью как свое – живешь.
Как отрываться от этого для собственного, бездорожного, на удачу, движения, куда глаза глядят! Страшно!
Как променять это укрепляющее и утепляющее существование в мире несомненного на «Мир…»! С его прерывистостью, неизвестностью, сомнениями, отчаянием…
И все-таки идешь в «Мир…» Куда ж еще?
Что-то толкает. Из теплого, гостеприимного, но чужого дома на улицу. В неизвестность.
*
Возможности «Мира...» Это же практически ничем не ограниченное пространство! Вместилище! Что-то нон-фикшн может соседствовать здесь с чем-то любой степени художественности. Все можно! И никто не указ! И все к месту!
*
Не остановиться. В этом нанизывании коротких историй. Не наступает насыщение, будто собираешься переписать весь крещёный и некрещёный мир. Истории быстротечны и скоротечны. Они моделируют ощущение от скоротечности жизни. Не помнишь все слова, мысли, чувства. Только что-то. Этого хватает на короткий текст.
*
Может быть, главное достоинство этих историй в их краткости. Отрываешься от краткости, и теряется главное. Смысл, ощущение, идея, интонация... тонут в словесной массе.
*
«Мир...» Коротко? Да, коротко. «А вдруг не дослушают! - не оставляют опасения. - Вдруг у них не хватит терпения!»
*
Еще одно название вместо «Мира…» Если таковое понадобится. Если никакого «Мира» не «соберётся».
Название: «Ненаписанные рассказы». Или совсем проще: «Ненаписанное».
*
Темы для ненаписанных рассказов. Или кратко записанных рассказов. Выпаренных рассказов.
«Сухие», как бывает сухим молоко. Можно развести водой. Но почему-то не хочется. Может быть, это придет когда-нибудь. Такая потребность - разводить на воде. Во всяком случае, этого бывает достаточно, чтобы начать что-то более обширное и традиционное. Да так иногда и случается.
*
А ещё лучше - конспекты рассказов, которые не стал бы писать. И именно потому, что в этом нет смысла. Они «самодостаточны». Для чего же им быть большими, чем есть? - «Для внелитературных целей»?
*
Конспекты рассказов. Не написанные, а только кратко, конспективно схваченные в виде неких «заявок», рассказы. Потому как писать много и подробно никогда не было охоты. После того, как уже втиснул все самое важное, существенное в текст. Все необходимые подробности. Теперь всё, вроде как, и так понятно. Без лишних слов.
*
«Обо всем переговорено, - как сказал один киноперсонаж. - Все, в общем-то, известно. Устаешь от слов».
*
«Сокращая рассказ ещё более, приходим к повествовательному эпизоду - конспекту рассказика, прямому подобию дневниковой записи, каковые очень часто встречались у прозаиков прежних времен. Однако чаще всего такие фрагменты вполне самодостаточны, они вовсе не предполагают развёртывания не только в «Анну Каренину», но даже в рассказик Нилина. Например, как это происходит в потерявших заглавие миниатюрах С.К.: «Белобрысый мальчик...»
*
И при этом предполагаешь «Мир…» как нечто цельное. И его надо писать, его надо разрабатывать… «Петь этот мир». Пропевать. Как акын. На это нужен, может быть, ещё больший подъем духа.
*
Это не описание. Это воссоздание мира. Приемлемого. Не вызывающего рвотного чувства. Мира, в котором хочется жить.
Условность. Воображенного мира.
Воображаешь все-таки не какой-то особый мир, воображаешь в себе самом некого «автора» некого «приемлемого» мира.
Мира на каждый день.
Он, этот автор, пишет о том, о сём… О прохожих, о домах, о своих ощущениях, мыслях, о случаях… Ну как обычно. И всё на своих местах. И ни в каком не розовом свете, а в обычном, природном.
Не экзотика. Не сказка. С «мостом от Ванькина крыльца до царского дворца».
Этот мир не воображаешь, не фантазируешь его, закрыв глаза. Забывшись. Что-то другое.
Нахождение в том, что есть, в этой, что ни на есть, нашей, без изъятий, в нервной и злой, в несправедливой и неправедной, в бестолковой, абсурдной жизни некой бытийной сердцевины.
Нахождение опор и для писаний, и просто для жизни каждый день. В этом мире. В мире на каждый день.
*
Углубление в разработку «теории кубизма».
Это те желтые носки с подвязками накрест.
Воображение работает. Из пустяков, вскользь брошенных однажды, выращивается «теория».
*
Понимание вещей. Пытаешься определить для себя, в чем смысл этих «заметок», этих «выхватываний»?
В понимании. «Зрелища красоты и уродства». Уродства и все же - красоты.
*
И это надо понять. И это. Многое. Но и это.
*
Понимание, полупонимание, угадывание.
*
Соблазн «Мира...» Что-то схватить! Не вдаваясь в подробности – почти на интуиции. Именно, что «схватить»! И выдать за подлинность.
*
Продолжение. «Мира…» ли, ещё чего-то… Продолжение этих мыслей, этих попыток куда-то прорваться, в что-то въехать.
*
Успеть что-то понять… Раньше в этом намерении мало что смущало. Что такого!
Прошелестит. Легким, плохо осознаваемым словесным ветерком. Будто бы понимание.
Теперь этой легкости не доверяешь. Все это, может быть, только самообман, иллюзия... Иллюзия понимания. А заодно иллюзия деятельности, имеющей ценность и цель.
Мысль пытается обмануть природу, обстоятельства, наклонности, способности, возраст, даже время суток. Обмануть и пролезть туда, куда ее никто не звал, где ее не ждут.
*
Впечатления не от «слововыражений», а от какого-то нового, добавочного понимания, которое посетило. Вдруг. Понимание – как реакция на информацию, на события, на проявления этого мира… Удалось это новое подумать.
А потом уже следует – «удалось так подумать!» В общем, вовсе не для красного словца все это.
*
Попытки понимать кажущуюся простоту повседневного мира.
*
Часто вместо полновесного, похожего на озарение понимания – его накапливание – словесное, построчное… Это и становится неким результатом. Внутренним.
*
Понимание должно как бы происходить в процессе писаний. Ничего заочно понять нельзя. Как нельзя рассказать некоторые вещи в двух словах.
*
Никогда нет ничего в запасе. Только пришедшая непонятно как, принятая со временем за опыт - терпеливая готовность дожидаться прихода таких состояний. Как это? и что это? – чувствуешь, только когда это уже произошло.
*
Эта наивная торжественность: понять! Скорее всего, так на полумысли-полуслове все и останется. Это не закажешь. К этому не подготовишься.
Подгоняешь себя тем, что будто бы другим – уверенным, захлебывающимся текстами, потоками слов - это дано. Со стороны так иногда кажется. Они будто знают, и им не хватает только времени, чтобы все расставить по своим местам.
*
Реальность. Её надо воспроизводить в подробностях. Понимая.