А если нет этого понимания?
Понимать или делать вид, что понимаешь?
Или убедить себя, что понимаешь?
Просыпаться и дрожать от ужаса непонимания.
*
Вкрапление реальности. Описание какого-то подробного факта. Когда встречаешь это в своем тексте, становится весело приятно. Радость фотографа, который «схватил» момент. Украл его у сплошных, как стена или как бетонный забор, будней. Щеколдин в прозе. Это тоже годится - в «теорию кубизма».
*
Кажется, можешь уловить какие-то нюансы в повседневности.
В повседневности - в этой главной человеческой жизни.
И эти «нюансы» и есть самое важное. Они выражают суть, которая вот-вот, тут, там… И не поймать!
*
Обретение смысла. Писать о самом важном. О мимолетном.
*
О Картье-Брессоне: «Формальных приемов никогда не найти в его работах. Но какая-то тайна жизни, стилистическая её красота и загадка, они присутствуют...» Не формулируемые вещи. Обходятся такими общими словами. И с этим ничего не поделать. Если бы можно было «научно» рассказать, то не нужно было бы фотографировать, писать романы, живописать…
«Тайна жизни». Немного выспренне. Но ближе можно ли подойти в формулировании? Выискивание по крохам сведений о подобных вещах.
*
Фотографическое отношение. Ко всем одинаковое. Объекты. Равноинтересны. И молодые и старые, красивые и не очень, «добрые и, должно быть, злые». Художественное отношение. Отношение творца к своим чадам.
*
Напряженная мысль. Да. Но и расслабление. Расслабленные размышления. Улавливание, видение, интерпретирование, нахождение этому места в том зазеркалье, почти навязывание миру своего видения. Да, почти фотография в «Мире…» и буквально, физически фотография в «Blow up». Но при всей кажущейся объективности процессов фотографирования и писания с натуры - это интерпретация, выхватывание, преувеличение, навязывание…
*
Продолжение тех же мыслей. Вдруг понимаешь, что думаешь о том же. Хоть и предмет мыслей другой и обстоятельства другие… «Вновь я посетил...» Поэтическая мысль. Необходимость понимать реальность. Хоть как-то. Но понимать. Фантастика, чернуха, лирика... Это разные способы видеть и понимать реальность. К этому ещё добавляются условности ремесла. Навык существования в разных реальностях. Как переключение ТВ-каналов. На выбор. Актерство своего рода. И есть, конечно, как амплуа, пристрастия к тому или иному способу понимания реальности.
*
Размышления над «Миром…», вспоминание его поминутно… То, что в нем, все же не увидеть на снимке, на кинопленке. Это просто можно не уловить, не зафиксировать. Даже если попытаться, наверняка что-то пропадет при переводе реальности в фото- или кино- образ. Техника бессильна. «Это» можно дорисовать словами. Вот зачем нужны слова. Лучше один раз хорошо и правильно рассказать, чем в сотый раз ничего не увидеть.
*
Сон. Экранизация метафоры. «Жизнь в черном свете». В самом деле, все видится как через тонированное стекло. Но не просто видишь, но и чувствуешь, до отчаяния, мрачную беспросветность жизни. Утешает шум прибоя, море, накатывающее волны на пустой берег. Идешь и понимаешь, что не в силах превозмочь такое восприятие мира.
*
Единство настроения. Не должно быть легко, легкоэлегично. Мир «наползает», давит, его преодолеваешь, ему противостоишь, его превозмогаешь, с ним, в бессилии, миришься. Он неизбежен.
*
И нельзя говорить, что все плохо. Такой уговор. Все плохо и хорошо одновременно. «Тревожно и радостно».
У Тарковского про это же: «...жизнь тревожна и светла...»
*
Отбор реальности. Некоторые вещи будто и не существуют для N.
Ах, да, N. - это такой лирический герой. На букву N.
*
Становящееся литературой. Из жизни. Литература вдруг «допускает» что-то. Увидеть литературу там, где её вроде бы не было прежде…
*
Увидеть что-то. Первому. Увидеть и сказать как Творец: «и это хорошо».
*
Куда-то идешь дорогой «Мира…»?
*
У Акутагавы есть новелла, где автор говорит, что хотел бы написать «роман из тридцати с лишним новелл ». И не написал. Из-за зубчатых колес в правом глазу. Проговоренный замысел чаще всего остается не реализованным. Появляется какое-то необъяснимое препятствие в самом себе…
Но что же тогда «Жизнь идиота», как не «роман из тридцати с лишним новелл »! То же можно сказать в отношении «Из слов пигмея».
Нечто, что спряталось в не осознаваемой памяти и потом вышло как ни в чем не бывало в пору «Мира...»
Акутагаву, кажется, никто не упоминал в перечне главных «малопрозаиков» прошлого. Но для автора «Мира...» он появился задолго до первых подступов к «Миру...» Вот, кто зацепил и сориентировал. Уж раньше Розанова. И теперь понятно, что Розанов вообще ни при чем. У него совершенно другое.
*
И Сэй-Сёнагон за 900 лет до него. Фрагментарная проза. Роман из тысячи осколков. Точнее ровно из 306 осколков.
Может быть, еще не хватало раскованности фантазии для обычного романа?
Фабульные осколки. Разбросанные без всякой системы. Не научились еще авторы беллетристическим хитростям, не пытаются еще имитировать реальности, выдумывая события, разговоры, мысли… Все еще только начинается. Эскизами к полотну.
Отдельные понимания и никакой общей пригодной для романа теории.
*
Это и есть «Мир…» И похоже, другое не дастся. Никакого беллетризма.
*
Тексты. Окончательные. Доведенные до литературных первокирпичиков. Что-то уловленное, схваченное словом. Попалось. Как муравей в янтарной капле. Может быть, даже только оттенки смыслов или интонаций. И этого достаточно. Устаешь, раздражаешься от чего-то многословного, случайного, нахального, механического...
*
Стараешься не размещать текст без определенной «лирической» законченности. Послания.
*
Усвоение А.Р. «Клинок под лохмотьями». Достаточно острая, прошивающая всё насквозь мысль или пронизывающее весь текст ощущение… Спрятанные – без этого уж никак нельзя – в словесный мусор. То, что есть у А.Р. в каждой вещи. Стержень. Не всегда очевидный. И уж сразу не бросающийся в глаза. Он вдруг показывается, выхватывается. Без этого ничего нет.
*
Достраивание «идеи» «Мира…».
*
Даже не в форме дело. А в чем-то более существенном… В принципе передачи ощущений…
*
Жизнь доведет до этого, до таких ощущений, мыслей, состояний… И тогда только может начаться что-то, к чему отнесешься с доверием и уважением. А раньше – ни-ни. Пробка! Плавает себе на поверхности и не тонет.
*
Некоторое уже как бы и не «фиксируешь». Понимаешь, что это безнадежное занятие. Очень «тонкое», мимолетное… То, что не поймать в слова...
*
И вдруг покажется, что многое возможно. Это похоже на обновление мира. Этот обновленный мир. И вот этому миру уже потребовались все те накопленные запасы фраз, мыслей, разговоров...
*
Кропотливая разработка, ощупывание в созерцательном экстазе. И будто находишь точку безболезненного проникновения в понимание. Понимание находится под некой оболочкой. У понимания есть граница, отделяющая понимание от непонимания.
*
Отношение. Выработка отношения. Поэтического. Литературного. Это работа кажется чуть ли не единственно важной, единственно достойной траты времени. Мало отпущеного.
*
Воображать всё это стихами... Нахально. Сравнивать поэтический эффект…
«Может быть, это ещё и поэзия!»
*
Все-таки эти тексты сочиняются как стихи. Не с таким трудом, не с такими техническими трудностями. Но все же. В них законченность стиховая. Ведь у поэтов не спрашивают, почему у них стихи в одну-две строфы. А то и на строчки счет идет. И этого более чем достаточно. Стиховая техника заставляет больше сидеть - работать - над текстом. Это такая полезная для литературы особенность стихов. Может быть, ни для чего другого это не нужно. Для чеканности, для сверхпродуманности и законченности.
А короткие прозаические тексты? Это лучше или хуже? Это не так изящно. Это более уязвимо. Но и более естественно. И более честно в некоторых случаях.
*
Мир открывается. Чудо открытия чужой жизни.
*
Рильке. «Картины». Этого же. Поэтически этого же. К этому всегда пытаешься приблизиться. Удачно или не очень. Это то, что дает надежду. Увидеть мир таким. Написать его таким. Литературе всегда не хватало именно этой глубины. Она вынуждена была скользить по поверхности фабульного понимания мира.
И вот Р.М.Р. Всегда ищешь такое - что-то сходное по ощущению глубины. Ох, как это трудно автору! Эта отрешенность от всех обычных пустяков словесности и быта. Это ощущение чуда, украденной у Г.Б. тайны. К этому надо идти и идти. К ощущению несомненности. Не просто «навеянное» - природой, временем суток, сезоном... - а что-то едкое, проникающее в суть вещей.
*
Услышанное у Рильке. Что-то важное. «Серьёзная ирония». Проникновение. В мир, в котором остановилось время. Игра всерьёз. Но внешне это никак не проявляется. Книги скромно стоят на отведенной им полке. Неприметная в суете мира жизнь. Будто ходишь по городу со своими мыслями.
*
Фигурки «героев» «Мира…». Фарфоровые статуэтки. О некоторых уже давно написано, но их чуть ни каждый день встречаешь опять. Странное к ним чувство. Они не знают о своем авторе. Неискаженное присутствие. Не подозревающие ни о чем мирные граждане. Главное правило – не брать интервью. Не возмущать «зеркальные воды реальности». Неискажающее присутствие автора в мире.
*
Часы за работой. Все-таки странные занятия. Улавливание. Вспоминание. Объяснение. Ещё много другого. Что ждешь от себя или от Г.Б? И лучше не бывает, когда что-то угадывается, понимается, объясняется... И хуже не бывает, когда ничего не дается. Стыдно. Чувствовать свое бессилие. Недопущенность.
*
Какой уж тут «холод творения»! При таком разнообразии творческих настроений.
*
Тень Сальери. Это когда кажется, что из однообразия приземленных плоских мыслей не выбраться. И сам не можешь выбраться и в себя не пускаешь что-то другое.
*
Ощущение катастрофы. Время ушло. И ничего не сделано. Не распрямилось что-то. Накрученное, заваленное бытовой жизнью. Надо всегда «дописаться» до ощущения почти счастливого облегчения. Откуда что берется, трудно понять. Загоняешь душу в это. Как овцу в загон. Словами, поворотами, зигзагами мысли, сменами настроений… Часто «защищаешься» как и чем придется. В том числе и любыми текстами.
*
Мир открыт всем. И всюду. Вот он. Перед глазами. Его не спрячешь. Он большой. Он во всей красе.
*
Чтó же этот кусочек мира? Ответа добиваешься. Вопрос не снимается. Идешь на приступ каждый день.
*
Мир, увиденный глазами N.
Мы помещаем себя в осиленный нашими мозгами, умопостигнутый нами мир. Мы живем в этом нашем мире. Мир через наше личное понимание. Никогда - реальный мир. Всегда мир - это коробочка нашего миропонимания. Стенки коробочки подвижны, у каждого размеры - свои. Коробочка, чемодан, шкаф, комната... вселенная. Трехмерные МХАТ-овские конструкции. Но можно уйти сквозь стену в какую-то сторону. Так многие делают.
*
Это, конечно, не воспроизведение реальности, это воссоздание приемлемого мира.
Мира такого вот понимания.
*
«Праздник, который всегда с тобой». Какой это только праздник?
Не то чтобы праздник, но некий подъем духа. Вне зависимости от обстоятельств внешней жизни. Там, где живет этот праздник, всегда хорошая погода. Как на морском дне... Обман? Обманчивое состояние? Как и все остальное. Не больше и не меньше.
*
А чего же ещё другого? Разгадывание реальности. Не анализ, а именно разгадывание. Угадывание. И по угаданному - воспроизведение.
Вдумывание, вчувствывание в реальность. Верно или неверно угаданная реальность...
Вот и Ф.М. в «Дневнике писателя» 1873 года: «Я люблю, бродя по улицам, присматриваться к иным, совсем незнакомым прохожим, изучать их лица и угадывать, кто они, как живут, чем занимаются и что особенно их в эту минуту интересует…»
*
То бежишь взглядом по строчкам, то пробираешься, напрягая внимание, все душевные способности, чтобы не пропустить некий всегда ожидаемый момент. Что-то будто как обломится. Смыслом, ощущением... Вспышкой, лёгким уколом, холодком. Понимания. Ждешь. Не знаешь заранее, что это будет, к чему все эти первоначальные слова, предшествующие тем, что еще только возможно придут вслед за ними.
Или не придут. Пока не разбираешь слов, пока все равно, какие слова.
Улавливание. Всего подряд. И конечно, глупо ждать сразу чего-то цельного.
*
Для начала все можно проборматывать. Начать с бормотания. Но, конечно, это не должна быть ровнотекучая нерасчлененная масса. Не заклинания, не вязкое месиво. Как у некоторых нелюбимых авторов.
*
«Высказывания». «Обо всем». Разнородные тексты. Одни из них, действительно, - «ненаписанные» рассказы, но другие – скорее «высказывания» по поводу и без повода. Можно сказать (говорить, высказываться…) обо всем, даже если никто не интересуется твоим мнением. Разматывание мнения. Голос маленького человека.
«Почему вы высказываетесь, вы же не член худсовета?» - можно спросит ь.
*
И ещё один вариант писания. Почти случайный набор. С абзацами. И надо будет мучительно искать связь одного с другим. «Мир вперемешку». Брезжащее целое. Целое из случайного. Хочется, чтобы был не склад вещей, а что-то единое, связанное изнутри, увязанное.
И ах, какое удовольствие никому ничего не объяснять! Как музыку не объясняют. Никакого ведущего-автора! Закадрового объяснятеля. От одной мысли о такой глупости в дрожь бросает. Никакого рассказывания! Кухонного вещания перед публикой. Никакого охватывающего автора! Куда-то ведущего. Начинающего, ведущего и приводящего к концу.
Законченность вещи. Она ещё только началась, а уже думаешь о том, что она скоро кончится. В ушах голоса этих неторопливых рассказчиков-ведущих. Окончательно знающих. В чём-то убеждающих. Втягивающих в своё.
И ещё. Другое. Никакой самоупоённой мемуаристики. Когда начинают собирать по крохам собственную жизнь. Скрупулёзно. Мемориально. Будто в этом есть смысл.
*
Эта самая цельность. Мыслимая. Предполагаемая. В неё можно только верить. Её не ухватить. Текучесть музыки. Может быть, ритм. Объединение ритмом. «Темпоритм восприятия мира», - так по-научному. Ритм. Напряжение ритма. Музыка. Нарастание. Спад. Музыкальные формы. Темы и вариации. Разработка темы. Тематический материал. Вариации на тему. Развитие темы. Тема рока. Тема судьбы… И так далее.
*
Это навязчивая идея. Попытаться сделать что-то непрерывное. Текучее. Перетекающее из одного отрывка в другой. Думая о текучести, забываешь о том, что представляет собой уже написанное. Думаешь уже о другом. О другом материале.
*
Выстраивание «Мира…». Вариации. Опять хочется чего-то музыкального. Утоляющего жажду. Хочется уже месить эту массу. Толкать ее, скатывать. Чего-то от неё добиваться, а не просто готовиться к ней.
*
Одна большая, развернутая в бесконечность мысль...
*
В конце концов, начинает-таки казаться, что в «Мире…» есть что-то цельное. И все истории как одна семья. Может быть пчелиная семья. И отдавать их в какой-то другой текст – значит отдавать будто бы лишних детей в чужие семьи. Не будет им там хорошо. Они из этой пчелиной семьи. Каждый сам по себе, но все же из одного дома.
*
Может быть, с самого начала надо было тщательней, глубже работать над «Миром…». Все-таки больше оказалось «попутных заметок», чем чего-то литературного... «Мир…» не «решен». Должно это быть просто «объяснением» или чем-то большим?
Большее - это вот что: «Брак»:
«На другой день после свадьбы он выговаривал жене: «Не следовало делать бесполезных расходов!» Но выговор исходил не столько от него, сколько от тетушки, которая велела: «Скажи ей!» Жена извинилась не только перед ним - это само собой, - но и перед тетушкой. Извинилась возле купленного для него вазона с бледно-желтыми нарциссами...» (А.Р.)
А спроси, почему это? - не ответить.
*
Это может напоминать коллажи и аппликации Ковалова-старшего. Что-то изначально несвязанное - связывать. Нанизывать на одну нить то, что по своей природе, по происхождению разное.
*
Иногда будто не рассказывание, а запутывание. Но проще не скажешь. О многом даже и так – запутанно - не рассказать. Нужны сильные средства. Может быть даже, поэтические средства. Поэзия, как известно, появилась специально для этого - для невыразимого другими средствами.
*
Иногда что-то давно понятное становится вдруг особенно понятным.
*
Жизнь перебивается снами. В том числе и «творческими». Без снов в жизни остается мало утешительного.
*
Добавлены названия. «Для дополнительной интриги», - так сам себе формулируешь.
О заголовки будешь спотыкаться. Четыре-пять строк и опять новый заголовок. Кому это понравится! А с другой стороны, заголовок - это как паспорт. Он узаконивает текст. Заголовок требует законченности. Его можно написать и забыть о нем. Он будет жить сам по себе. Можно пробовать и так и не так.
*
С удовольствием понимаешь что-то спасительное для этого мира.
А если наоборот, то… То считаешь, что просто не выспался, что была трудная неделя, «что болен и устал»… Что не хватает мозгов, мудрости, доброты, терпения, мужества, изобретательности… Считаешь, что опять ничего не понимаешь в этой жизни.
Относишь все плохое, безнадежное на счет собственного несовершенства. Временного или природного.
Неколебимая, почти маниакально, уверенность в Богоданной чудесности этого мира.
*
И других тянешь в это же. Проповеднические мысли. Уберечь, предостеречь, рассказать, что все если и не правильно, то преодолимо, оборимо, проживаемо…
Какое они к этому имеют отношение? Такое вот. Они есть. Их нельзя не учитывать. Неучитывание «их» так же относишь к своему временному или патологическому несовершенству. Или всё вместе, или никак. Конечно, и в мыслях нет - набиваться в спасатели…
Всего этого - такого вот отношения к жизни - тонкий слой. Чуть возьмешь глубже, и ничего уже не найдешь. Знаешь это. Опытным путем. Знаешь, что нужно вовремя остановиться.
*
Их надо не то что спасти, а как-то перетрясти. И себя с ними вместе. Чтобы почувствовать взаимосвязи всего со всем, чтобы понять хоть на миг, что это один мир. Услышать его нестройный голос.
«Ощутить то, куда зовет этот мир неумолимый рок».
*
«У меня не выяснены счеты...» со счастьем, с глупостью, любовью, верой, красотой, воспитанием, старостью...
Темы для «Мира...» Весь набор.
Выясняются счеты.
*
«Мир…» – как набор контейнеров для размещения разнородных отходов. Для каждого вида – свой.
Вот и «Политические разговоры»... Туда сбрасываешь самое обезнадеживающее, неперевариваемое, давящее, беспокоящее… Можно было бы даже и без названий – навалом, подряд. Лишь бы «разместить» этот вид отходов жизнедеятельности и на время забыть о нем.
*
Объясняешь, как надо писать «Город».
Не предвзято, не из утомленного и раздраженного сознания… Впрочем - как получится. Автор, конечно, должен как бы парить над этим, не быть замешанным в эту жизнь, но...
Ничего нельзя писать просто так - без особого чувства. Иначе наврешь.
И ничего не менять в увиденном мире? Так не бывает.
Меняешь! Хоть на одно только неуловимое чувство.
*
«Книга разговоров». Тут неожиданно находишь сочувствие, понимание и даже помощь в теоретическом обосновании ценности начинания. Которое, оказывается, и не начинание, а давно уже известная вещь.
Р.М. Фрумкина. «Психолингвистика»:
«Нередко, однако, изучая речь, мы записываем ее в естественных условиях. (…) В результате на пленку записываются тексты, составляющие материал для изучения разговорной речи (вы увидите, что самые обычные разговоры представляют собой захватывающее чтение…»).
(Ревекка Марковна Фрумкина — московский лингвист, психолог, эссеист, автор более двухсот научных трудов).
*
Разговоры. Разнообразные. В том числе полусумасшедшие. Когда кажется, некому все это говорить.
Как-то слишком многое сносит в эту – разговорную – сторону.
«Книга разговоров», «Политические разговоры», «Детские разговоры», «Беседы с Ангелом»...
Диалоги. В традициях древнеримских греков.
Без этой формы выражения, бывает, ничего не сказать. Не объяснить.
И не понять.
Именно диалоги. Театральные. С определенными, разными - по ситуации - персонажами.
Или с зеркалом. То есть «avec soi-même», но с каким-то раздвоенным. Не тождественным себе.
*
Улица: «Вообще, золото старинное, с противовоспалительным действием...»
Сказка о потерянных словах. Им не жалко слов. Они тратят их, не задумываясь, на разговоры. А тут неприметный гражданин с блокнотиком ходит за ними или мимо них, подбирает слова, фразы, диалоги, запоминает неповторимые интонации и записывает, записывает...
Совсем как те персонажи из детской сказки о потерянном времени.
*
«Старость». Отстраненный взгляд.
Это то, во что никак не можешь вдуматься.
Может быть, таким приемом - многоразовыми, с разных сторон, быстрыми, покадровыми, эпизодными взглядываниями - можно достичь какого-то подобия понимания.
Мысли опять приходят к фотографии.
*
И не только это. Почти ничего нельзя понять с одного раза. Можно собрать какое-то понимание по частям. Многозаходно. Известное, в общем-то, дело. По слабости мыслительного аппарата. Не могут схватить все сразу, не могут с уверенностью оценить многие вещи. Вот и пользуются таким инвалидным способом понимания.
*
И реальность как будто подгоняется под особенности человеческого аналитического мышления. Понять что-то и потом продолжать стойко держаться этого понимания - человеку проще частями.
Реальность разбирается на умопостигаемые элементы.
Может быть даже, человек способен что-то понимать в этом мире только в результате серии упрощенных приближений в тому, что и как происходит в реальности.
*
Совершенно отчетливая мысль, разрешающая все сомнения: пишешь «pour soi-même». Этот довольно нелепый девиз помогал всегда сохранять интерес к работе и, значит, поддерживал способность к этой работе.
*
Не отступать от принципа: «для самого себя»! Поэтому «Окна…»
Поэтому и «Имена» должны быть в «Мире…». «Для самого себя». Может быть, ни для кого больше. Для возможности мгновенно восстанавливать в памяти впечатления от авторов.
*
Поражающая «чужая жизнь». Когда она вдруг проглянет сквозь обычную непроницаемость обычного бытия. В случайных словах, в лицах... Когда понимаешь вдруг в общем-то очевидное - то, что они переживают свою жизнь, свою, не похожую ни на какую другую жизнь.
*
«Чужая жизнь», «литературная реальность» – фразы из Битова.
*
Утренние лица. Успеть еще и еще рассказать о них. Выдуманными историями. Больше, может быть, некому. Уловить их случайные жизни в какое-то понимание.
*
Зачем эти чужие истории? Не потому, что надеешься развлечь публику... А потому, что там есть что-то не сводимое только к фабуле рассказа. Что-то инвариантное вообще всем историям.
Что-то такое увидеть в жизни. Ощутить многомерность мира через ощущение другого – «не-Я».
Полнота мира. Мир из кого-то ещё, из многих. Мир твой и чужой одновременно.
*
Неузнанные... Это похоже на перебирание чужих фотографий, купленных в антикварной лавке.
Или подобранных на помойке.
«Чужая жизнь». В не чужой жизни так и такое не увидишь. Свидетельства их незаметной, никому, кроме них не интересной жизни исчезают на Южной свалке. По соседству с ними. Они сами - на Южном, а то, что ещё на какое-то время остается после них - на Южной. Рядышком. Это так издевательски откровенно и очевидно! В Северной Пальмире.
*
У Бунина («Арсеньев») этот мотив:
«Случалось бывало, в каком-нибудь чужом доме взять в руки старый фотографический альбом…» «… повышенная острота ощущения их самих и их времени. Что это за существа, эти лица? Это все люди когда-то и где-то жившие, каждый по-своему, разными судьбами и разными эпохами…» «Сказка, легенда все эти лица, их жизни и эпохи!»
*
«Бунинские» мотивы. Или «розановские»... А что возразить!
Розанов. «Уединенное». На первой же странице:
«Шумит ветер в полночь и несёт листы… Так и жизнь в быстротечном времени срывает с души нашей восклицания, вздохи, полумысли, получувства…»
Все уже было. В том числе и «философские вздохи».
*
Не всегда удаётся добираться до понимания. До более-менее глубокого понимания.
Состояние понимания. Можно в это состояние входить, но потом тебя, как гостя, выпроваживают. Нельзя понимать постоянно.
*
Смысл писаний. Зацепиться с помощью слов за понимание. Всего, что угодно. Даже любой мелочи.
Понимаешь чаще всего именно мелочи. И всё же… Мысль вдруг как прошьет насквозь какой-то пустяк, увиденный на улице. Зачем это пустячное понимание? Кто знает! Может быть, это утешает? Обретением смысла.
Оказывается, в конце концов, что на этом кончается вся литература. Никакого библиотечного, публичного смысла она не предполагает. Только это пронизывающее, короткое, озаряющее яркое понимание. Пустяка.
И за то спасибо, Г.Б!
*
«Что Г.Б. дает, что Г.Б. позволяет открыть...» Так важно звучит. А на самом деле, что такого Г.Б. позволяет, что дает? Какие-такие тайны мироздания? Что можно было бы доверить человеку? Так... ерунда - лирические семечки.
*
А вдруг слишком близко подошел к тайнам мироздания!
*
«Сотворение мира» - балет Дариуса Мийо. Почти «лёгкий жанр», с саксофоном, с невнятными, почти джазовыми мелодиями.
Так и «Мир… на каждый день».
Пустяки под названием «Сотворение мира».
*
«Мелочи понимания». Мир надо понимать не только в целом, но и по частям, в мелочах.
Недоступное пониманию. Или «недоступные понимания».
Как недоступны дорогие предметы в элитном магазине. Нет денег. Не подступиться.
Понимаешь что-то по мелочам. Одалживаешь понимание. Разживаешься пониманием.
*
«Мелочи понимания». Так можно переобозвать весь «Мир…»
«Мир на каждый день, или мелочи понимания».
Здесь все – мелочи понимания. Понимание по мелочи. Пустяки понимания. Понимаешь сущие пустяки. Понимаешь какие-то бытовые ситуации. Через них будто бы понимаешь чужую жизнь. Не берёшься за понимание каких-то навороченных теорий, ничего тяжёлого, муторного… Только пустячки. Легковесность. Поверхностность.
*
Так с этой мелочью понимания можно и остаться. Эта мелочь не разменивается на какие-то крупные купюры.
Количество не переходит в качество.
*
Работа над «Миром...» Чего тут только нет! Все подряд. Даже кусочки мыслей. Малейшие движения мысли. Которые не лень записывать.
Наверное так и должно было быть. Вынужденно. Всё - под не самый выдающийся интеллектуальный аппарат.
*
«Переиздаешь» дополненный и, одновременно, сокращенный вариант «Мира…» Готовишься к этому. Ревниво. И, конечно, не можешь не убеждаться, что «все уже было».
«Сам Розанов прекрасно отдавал себе отчет в жанровой новизне своих «Опавших листьев». В этой изобретенной им форме он видел приговор традиционному роману, тот жанр, который должен сместить и заменить роман, всю предшествующую литературу: «Иногда кажется, что я преодолеваю всю литературу. И не оттого, что силен. Но “Господь со мной”. Это так. Так. Так» . Розанов не раз возвращался к мысли о конце прежней литературы, о том, что именно в его сочинениях и положен ей предел: «…иногда кажется, что во мне происходит разложение литературы, самого существа ее. И, может быть, это есть мое мировое “emploi” [призвание]… Явно во мне есть какое-то завершение литературы, литературности, её существа, — как потребности отразить и выразить. Больше что же ещё выражать? Паутины, вздохи, последнее уловимое».