Реплика.
«Стихи. Они думают, что это «витиевато». Со времен Б. Ахмадулиной это не возбраняется. А на самом деле это косноязычно».
Мещанская среда.
Творчество и «мещанская среда» - условно говоря.
Авторы. Они вляпаны в разной степени в эту среду. Вляпаны, впаяны, живут в ней, как живут в воздухе. Живут, стараясь не замечать. Живут в своем идеальном мире. Живут по-шпионски, как в чужой стране, стараясь себя особенно не выдавать. Чтобы не обидеть аборигенов. Чтобы те не сняли их с довольствия, которое они, может быть, и отрабатывают, но ведь – шпионы, другая порода, раса, кто их знает, что удумают…
Редко кому удается встать на их точку зрения, взглянуть на мир их глазами. Они загадочные существа. Понимал ли их М.Зощенко, к примеру, или всё это сатирические домыслы?
В авторы.
С выдающимися способностями в беллетристические авторы не идут. Общее во всех авторах: всегда – какая-то недоделанность. В чем-то. Без неё в авторы не идут. «Нормальные» ребята занимаются другим делом.
Умение.
Это не простое умение «рассказывать». Это умение видеть не одни только сплошные будни и обыкновенность. Умение видеть «несплошность» буден. В этом смысле только у авторов «нормальное» зрение. Остальные – дальтоники. Все у них сливается в одно сплошное беспросветное пятно.
Гении.
Они ускользают. Они не могут оставаться со всеми. Они неуловимы. Их никогда не поймать.
А остальные? Что-то находят и потом сидят в этом всю жизнь как в крепости. Обороняются. Защищаются. Вербуют с пафосом себе сторонников.
Галя.
Галя - дворник и поэт. Присела, прислонила к скамейке метлу. Задумчивая. Смотрит в пространство перед собой. Сигарета. Копошение стихотворных слов в голове...
Ника Турбина.
Как она все испортила! Может быть, первое, что надо внушать авторам ещё в самом начале, - не портить, постараться не испортить своей жизнью те прекрасные создания, которые явились в мир через них. Авторско-жизненная игра не должна повредить тому, что уже появилось на свет. Это их дети. Теперь уже нельзя жить как раньше, надо делать поправку на «детей», в каждой ситуации стараясь предугадать, как это отразится на них.
Сколько таких – не выдержавших испытание, увлекшихся своим, забывшим о своих чадах!
Три автора.
Лев Николаевич, Федор Михайлович, Николай Васильевич свернули под конец жизни к публицистике, часто воспринимавшейся современниками, не говоря уже о «продвинутых», резко поумневших потомках, как что-то реакционное, «охраняющее устои». Так оно и есть. И реакционное, и «охраняющее устои», и много ещё чего.
А ведь это всего лишь проявление в художнике и в просто нормальном человеке стремления к положительному, созидательному, пусть даже на основе того скудного материала, который давала действительность, объяснению этого мира. Конечно, это самообман, иллюзия. И всегда будет тем же. Но как понятно это нетерпение в человеке, особенно к концу жизни, дать во что бы то ни стало положительную теорию, найти твердую почву среди хаоса отрицания, ненависти, разрушения.
Годы и усталость. Это и у Л.Н.., и у Ф.М., и у Н.В., с их страстью, с их желанием обнять весь мир, всю землю, с их стремлением ворочать пластами истории, судьбами народов, с их объективностью создателей, а не просто наблюдателей, созерцателей. Беллетристов.
Молодняк.
Этот юношеский транс. Ничего не принимают в расчет, кроме своего озабоченного собой сознания - строящегося, вспучивающегося на дрожжах жизни. Они не держат этот мир на плечах. Как и положено молодым. Они только добавляют проблем старшим. Самоутверждаются. Но только в каком-то своем внутреннем мире. Потом только в них начинает просачиваться реальность.
То, что они пишут… В жизни все так изменчиво, что нельзя сказать, кто из них останется, а кто не перейдет эту черту от транса к пониманию, к боли, к непрекращающемуся беспокойству, к горечи, к сомнениям, к страху…
Проблемы.
Они бодры. У них есть время на все. На книги, на писания, на сон. В этом их состоянии у них совсем другие проблемы. Они живут этими проблемами. Эти проблемы не обременительны, стильны, легкобросаемы, легко заменяемы…
Это особая порода.
В теплых южных морях есть коралловые рифы. С их разнообразной, красивой, привязанной исключительно к прихотливым внешним условиям флоро-фауной. У них и проблемы «коралловые».
А есть ещё мутные, мрачные водоемы северных широт… И лужи.
Устройство мира.
Автор. Он пытается копнуть, а там под тонким слоем мягкого и живого – стальное железо, твердое и скользкое. И, может быть, в устройстве этого мира так и задумано: невозможность проникновения под капот этого мира. А то ведь разберут, а собрать не смогут.
Только что-то плоское и неглубокое. Что мы и имеем. Несмотря на важничанье.
Иллюзии.
Бергман, Тарковский… Всегда дразнили. Всегда порождали иллюзии… Равно как и литературные авторы. Вели как на веревочке.
Интеллигенция.
*
«Творческая» интеллигенция.
Ее в большинстве случаев если и волнует что-то по жизни, то как-то общё, общепоэтически. Они по своей природе всегда с претензией, с жалобой, с общим неудовольствием. Всегда кто-то что-то им не додал, не доорганизовал, не достроил и не подал на блюдечке с каемочкой. Впрягаться в жизнь они не хотят – это не их дело. У них «узкая специализация». И у них все хорошо: книги в ряд, все ноты взяты правильно…
Может быть они – жизненный фермент, жизненные дрожжи? Их пользу трудно сформулировать в раздраженном состоянии.
*
Сочинение на тему «интеллигенции». "Идейность и безответственность"... Функция или каста... Некая в марксистско-ленинском смысле прослойка. Нечто не улавливаемое, не формализуемое.
У Чехова - уклон в этику. Интеллигентное поведение, интеллигентный вид... Набор качеств, позволяющий идентефицировать кого-либо в качестве интеллигента. Умение и потребность в соблюдении некого этикета.
Кажется у Л.Т. есть высказывания против этого понятия. У Л.Т. со слов Льва Гумилева! То, что со времен Чехова и по сейчас стали называть интеллигентностью, раньше описывали проще и трансцендентно понятней: порядочный или не порядочный человек. Без перечисления набора качеств.
Многие вещи выглядят смешными, если их не принимать и их не придерживаться.
*
ТВ. «Интеллигенция?» Е. Бонэр ответила, что не знает. Затянулась табачным дымом, помолчала, помедлила и сказала, что не знает.
В этом сущность интеллигенции: она не знает. Знают все вокруг: знают политики, пресса (раньше всех, и наперед), знают патриоты, знают, конечно, начальники. Они обязаны знать. А интеллигенции положено не знать. Они не знают, как правильно решать те или иные проблемы, не знают, что выбрать из двух зол. Эта черта, сущностная черта, всегда раздражала всех остальных. Это так понятно. Во множестве реальных ситуаций.
*
«Моду взяли! Поучать этот мир. Схоластики! Ничего же не знают, кроме своих прописных истин! Никогда ничего не умели! Но в своем самомнении считают себя интеллектом нации!
Никак не найти им место в этой жизни. И чтобы польза какая-то была, и чтобы не морочили голову».
*
«Долго не понимали, почему так яростно противостоят Солженицыну и другим разоблачителям сталинских репрессий. А потому, что это болото разоблачителей наползло на Россию, завиноватило ее вконец, исказило историю, извратило понимание.
Всему разоблачительному должно быть отведено определенное место. Все эти либерастские, антисоветские стенания не должны мешать жизни России, не должны связывать ее по рукам и ногам. Либеральная критика социализма, привязанного к репрессиям, не должна мешать понимать простые социально направленные идеи, которых, несомненно, должно придерживаться государство.
И ведь, если бы это было по искреннему заблуждению, а то ведь это часто сознательная запроданность вековечным врагам России! Те четко понимают какие идеи поддерживать и продвигать. Те идей - в основе которых убеждение, что Россия ни на что не способна без перехода к либеральным ценностям.
Чаще всего на всяких шоу слышишь от либерастов призыв заниматься коррупцией, бедностью, плохим управлением, а не лезть в глобальные проблемы. Это именно потому, что либерастам важно расковырять наши болячки. Но не для их лечения, а чтобы показать, что лечение невозможно.
Все-таки «прослойка» - она и есть «прослойка». Она может гадить при случае, но все-таки жизнью управляют не они, а те, что относятся к производительным силам – в широком понимании. Те, что больше делом занимаются, чем самокопанием».
Облегчение.
Встречаются иногда книги, прочитав которые, думаешь облегчением, что сам-то ты, слава Богу, не писатель:
И будто избегнул некой опасности. Идешь себе по улице среди прохожих – среди таких же неповинных в грехе писательства людей - и радуешься.
Власть над этим миром.
Автор поднимает голову, видит окна домов, желтые обшарпанные стены, дымовые трубы, ещё выше - серенькое небо. Ничего особенного. Но автору кажется, что у него власть над этим миром.
Афиши.
У них работа, им надо успеть, с них спросится… Беллетризм и прочие каторги. Смотрят с афишных плакатов. Им надо жестко стараться.
Приговор.
Его беллетристический «Сборник» вымазали недоумением. И он не знает продолжать или не продолжать его исправление? Вроде как ни к чему. И вообще всё это «сборниковое» творчество кажется чем-то устарелым. «Так писали…» - он даже не знает, кого оскорбить такими писаниями.
То, что в них есть, так сильно закопано. Кто ж будет выискивать? Роясь. Ведь ничто не стоит на месте. И жизнь спешит. И эти простые пешеходы из рассказов «Сборника». Им самим это было бы неинтересно. Куда уж с этим? Ничего нового не сказал. Ничего несомненного. Про старость, про потерянность, про неизвестность, про быстротечность, про проскальзывание во времени, про странные разновидности чувств… Такое ощущение, что Господу Богу больше не нужны такие жалкие людские самооправдания. И его доверие к словам уже утрачено. В этом главный приговор литературе. Дело не в том, что читатель не тот, автор захудалый, что время не подходящее… Не для кого писать. Бог устал от нашего трепа. Он еще раздумывает, что с нами делать, ходит по кабинету, заложив за спину руки, и думает. Как судья перед вынесением приговора. Слушания по делу уже закончены, прения сторон завершены, все свидетели выступили… Остался приговор.
Некоторые авторы.
Не ставили цель изменить этот мир. Не ставили таких примитивно нелепых в своей обобщенности целей в своем творчестве. Реагировали на мир. Правильно реагировали – так, как и должен реагировать умный порядочный художник. Правильная реакция. Своим искусством, своим поведением. И это всё.
Положительный пример.
«Восторженная интонация», - думаешь, что в нем не так в этом юбилейном поэте? До семидесяти - восторженная интонация, «положительность» жизненной позиции. Он как ветеран - просто обязан воспитывать подрастающее поколение на своем бодром примере, на своем положительном опыте, на своей неунываемости.
И все это, конечно, по большей части рифмоплетство.
Авторский подход.
Авторски смотришь на всё. Совсем другой жизненный интерес. Будто сопричастен Божьему замыслу. У Него не получается – автор тоже виноват. Это ведь он не может придумывать за людей выходы из жизненных ситуаций, не может объяснить, как устроить мир, чтобы в нем жилось более-менее сносно.
Процесс.
Пишет, отрываясь от себя… Пишет, с трудом отрываясь от себя… Пишет, далеко отрываясь от себя… Пишет, с трудом далеко отрываясь от себя…
Поэты.
*
Ему не надо – все сначала. Или как-то не так, по-другому. Ему вообще плевать.
Жизнь будто привязчивая бродяжка поджидает его у каждой забегаловки, у каждого дома, куда его заносит нелегкая в течение дня. Жизнь поджидает его. Они идут, как приятели, дальше по улицам. Ни о чем не говорят. Он на нее не обращает внимания. Она и так всегда под рукой. Привыкла к своему униженному положению. Собачонки. Он поэт. А она кто? Просто жизнь.
*
У них все на свете заменяет эта способность - писать стихи. Это очень удобно!
*
«А я любил изодранную в клочья, исхлестанную ветром темноту...»
Тайнопись поэзии. Приблизительные – «поэтические» - смыслы и откровения. За которыми только угадывается реальность. Которую надо опять и опять угадывать.
Посвятили жизнь переложению в стихи своих переживаний.
Вот занятие!
И это им дозволено! И они гордятся этим! Считают себя избранными! Особыми!
В данном конкретном случае не имеешь ничего против.
Записывание.
*
Этот автор не знает, зачем пишет. Мир обходился и обойдется без воспроизведения на бумаге его неудивительных мыслей. Мир переживет его молчание. Как он переживает молчание миллионов других, которые и не подозревают, что можно что-то записывать.
У них всё в порядке. С головой, в том числе.
Это в голове, и в других органах. Как электроны в проводах. Бегают, дают команды различным механо-электрическим органам. Устройство работает. Зачем ему еще и рассказывать кому-то, как именно это происходит?
И деревья ничего не рассказывают. И трава. Дома, небо…
Мир живёт себе тихонько, никого не беспокоит. И только этот автор ходит по душным улицам, среди летящего тополиного пуха и что-то периодически царапает карандашом в блокнотике.
*
Один из способов о чем-то подумать – начать об этом писать. Иногда полезно просто фиксировать то, как происходит процесс обдумывания. Это само по себе уже интересно - следить, как все выстраивается в тексте, отливается в слова, фразы, предложения...
Логика языка, синтаксис, работа со словом делают невероятные вещи с первоначальным мыслительным импульсом. Нельзя заранее даже представить, куда может завести эта работа по отображению мысли на бумаге или на экране монитора.
И бывает, что результат такой словесной работы интереснее того, что в самом начале мелькнуло в сознании и подтолкнуло к формулированию и записыванию.
Остается, правда, невыясненным вопрос «а зачем?»
Может быть, таким вот словесно-текстовым способом человек цепляется за ускользающее время?
Мысли приходят к человеку, и бывает жалко их бесследности? «Было - и в небыль»!
Книги, тексты - как самые очевидные доказательства бытия мысли.
И находятся такие, которые будто не замечают ядовитого «а зачем?» Такие, которые считают, что мысли, зависающие в пугающе необозримом пространстве сознания, ну или просто в воздухе прокуренной кухни, нужно пробовать приземлять на бумагу. «Просто так. Низачем!»
*
Потребность осознания себя, своего положения как разумного существа в этом мире, в котором человек появляется на какое-то время перед тем как исчезнуть навсегда.
Это главное у автора во взаимоотношениях с миром. Это отличает автора от не-автора.
А кроме того - потребность запечатлевать, закреплять в чем-то материальном – на «материальном носителе» - свои мысли, чувства, ощущения...
Странная, конечно, потребность.
Кляча.
Загнал свою литературную клячу. Надо бы бросить поводья и спешиться, но… Страшно отстать от «своих», оказаться в «пехоте».
Роман.
Треплют героев, как тряпичные куклы. Делают с ними, что хотят. Роман в два пальца толщиной, и на всем протяжении этой толщины с героями делают самые невероятные вещи. Ковыряются в них, бросают, волочат, сгибаю, скручивают, растягивают, сжимают в комок, полощут в воде, одевают и раздевают…
Как они только терпят!
Сомнения.
«Разоблачать этот мир? Добавлять в него своего яду?!»
Писательница.
Она, как всякая женщина, всегда знала о жизни много подробностей. Следование за этими подробностями в её книге – всё равно, что стоять, уткнувшись носом в картину какого-нибудь импрессиониста. Разноцветные мазки, красочные пласты – вот и всё.
Ей жалко все эти подробности. Она не может преодолеть в себе этой доскональности.
То, что она ощущает, то, что заставляет её писать, она может выразить только при помощи этого подробнейшего воспроизведение. Если выпадет хотя бы один винтик, открутится одна гаечка, вся конструкция разъедется в прах.
Эти её подробности не раз проговаривались в разговорах. Ну, как без них? Её не поймут без них…
Можно без конца так писать, писать, говорить, говорить… Ни о чём. Так цветы растут. Ни для чего. Ни о чём. У них функция такая – расти. Они и растут. Пока живы – растут, тянутся, расправляют листики…
Ей предстоит долгая скучная жизнь писательницы. Она будет писать, писать… А под конец соберет всё в коробку и сожжёт на поляне перед загородным домом. И у неё после этого будет странная улыбка.
Стихи.
Он то на гитаре учил аккорды, то на балалайке бренчал…
А то захотелось ему вдруг версификаторства.
Будто это особое дыхание. Все сцеплено, ладно, беспрерывно…
И будто бы все спасение в словах, в их потоке, в их смысловой связанности. Потянуть за ниточку слов. А на другом конце, как рыбка, - что-то осеняющее, заставляющее верить, понимать, соглашаться, смиряться, видеть мир, не вызывающим недоумение, страх, отчаяние.
Вера.
*
Веришь в слова, в «сочетания слов», в поэтический – дополнительный - смысл, появляющийся в результате словесной работы, веришь в возможность понимания с помощью того или иного сочетания слов…
Веришь, как автор, в возможность и смысл такой работы. Это часть авторской веры.
*
Он автор другой литературной веры.
Литературный призыв.
Талантливые дети идут в авторы. Будто это физика. Талантливые молодые люди. Умные, энергичные, бойкие, образованные… Что-то схватывают. Но все остальное дают годы. Тягучие, напрасные, бестолковые…
Молодых, талантливых призывают в литературу, ставят под литературное ружье.
Ау!
Они вряд ли умеют претерпевать пустоту. Надо еще знать, что ее надо претерпевать, пережидать, как пыльную бурю или грозу.
Они практикуют литературу. Как йогу. Дружно, подбадривая друг друга. «Чтоб не пропасть поодиночке». Они аукаются в лесу. Может быть, им известны грибные места? «Ау!»
Будто кто спрашивает.
«Секрет авторской работы? Терпение и отдача.
Терпение – в противоположность нетерпеливой халтуре. Это когда не ждут, пока что-то дастся, что-то вырастет в огороде авторской души, когда занимаются бездушными, бессмысленными словами.
А отдача? Надо находиться в этом. Целиком. Не соблазняться ничем другим в этом мире».
Авторский тип.
Изначально - вот это прокладывание, прорубание дороги сквозь что-то дремуче-непроходимое. В поисках понимания. Это самое главное. Совсем не предполагался выпуск продукции. Изделия появились позже. Как запечатывание писем в бутылке и отправление этого послания в неизвестность.
Такой авторский тип.
Психологический, интеллектуальный эксперимент. Поиск. Лихорадка поиска. Нескончаемая.
Авторские миры.
*
Интерес к другим авторским мирам. Из любопытства. А как у них? Открывание книг, иногда, только для этого. Услышать голос, проследить за изгибом мысли, поразиться неожиданности мнения.
Новое качество чтения.
*
Внутренний мир автора. Они внутри такие, как их персонажи. Хотя бы в некоторой степени. Воспроизводят свой мир. Любят свой мир, как часть самих себя, какой бы он, это мир, ни был гадкий. Они не могут держать свой мир при себе. Им надо его демонстрировать.
*
Авторюга ее пугает. Он живет в выдуманном мире и затаскивает в него живых людей!
Разговор с автором.
«На чем это авторское держится, за что цепляется в человеке?
Есть что-то, какие-то кусочки жизни, которые никак не «достать» текстами, словами. Их из подсознания и сознания не выцарапать, не выскрести. Но пробуешь.
Это что-то – волны чувств. Как волны запахов, например. Или ощущений прошлого… Будто там - на дне временного колодца - все еще по-прежнему продолжается, будто там все еще живо.
И что-то другое - разбросанное там и сям по жизни. За это тоже цепляешься. В этом интерес к словесности. У всех это по-разному.
Как же можно отменить словесность?! Если есть такое в человеке. Как родник под нагромождением камней. Живое чувство. Требующее какого-то проявления во вне».
Что-то еще.
Авторы. Они не знают, чем все это должно быть закончено. Как и в жизни. Будто бы не знают. Будто бы не знают, чем все это кончается.
Кончается всё известно чем и как. Если убран пафос. В хорошем, положительном, полезном смысле слова.
Без пафоса эта жизнь - полуживотная. И конец такой же.
Проблема «окончаний» в литературных текстах.
Физически, материалистически все и так ясно. Но от текста ждут еще чего-то. Какого-то добавочного смысла. Морали. Пафоса. Особой интонации – на худой конец.
Сказочник.
Красивые истории сочиняет. Думает улучшить этим мир.
Газетчик. Тот же тон простачка, подделывающегося под массового читателя.
Это иногда вызывает бешенство.
Ощущение.
Время в напряжении гудит. Вот-вот у мира перегорят пробки.
А они пописывают в сторонке, пользуются своим маленьким уютным мирком.
Рассказывают о тонкой духовной организации человека. Его отдельных представителей.
Грустные мысли.
Не нажили они чего-то такого, что бы подняло их на настоящую высоту. Не умудрились.
Ступеньки. Они вели, вели, но так и не привели на вершины. И они всё стараются, стараются… Окучивают себя, свои полудостижения.
Про остальных и говорить нечего. Маститые, выдающиеся, популярные, известные…
И все это знают, все это видят!
Они не доходят. Никуда не дойти с ними. В этом все дело.
Религиозный» подход.
*
Никаких «секретов успеха» для него не существует. Никакого изменения в работе в стремлении поиметь «успех» он не потерпит. Что бы там ни было! Это уже нарушение внутренних установок, которые только и важны. Как бы там ни было «снаружи».
Это одно из проявлений общего отношения к миру. Как бы там ни было на самом деле с этим миром, надо продолжать понимать его так, а не иначе!
Почти манифест.
Это, в общем-то, «религиозное» отношение к миру. Для «религиозного» мировоззрения неважно, как там на самом деле. Для него важно его понимание, его отношение к миру. Вера в то, что мир такой, а не другой. И пусть хоть что! И слушать не станет.
Желание жить в том мире, который принимаешь, в котором желаешь жить. И в другом мире жить не желаешь!
Такое вот понимание и в авторских, внешнелитературных, делах. Желание иметь дело только с тем пониманием литературы, которое приемлемо. И пусть хоть что!
*
Если прикинуть, то этот его подход ко всему можно назвать религиозным. Подход ко всему сущему: к людям, к жизни, к авторской работе... Он живет в мире своих представлений. Идет не от реальности, а от необходимости своих представлений о реальности. Как идут все религиозно уверенные в чем-то люди. Мир должен быть таким! И точка.
По сути, это не совсем вера. Это орден, это партия, это сообщество людей, желающих, чтобы мир был таким, а не каким-то другим. Мир без буржуев, к примеру, мир без иноверцев... Или, допустим, мир полной, ничем не ограниченной свободы.
Церковная религиозная вера собирает под свои знамена и тех, кто верит, что реальность соответствует его религиозным представлениям, и тех, кто считает, что такую реальность можно организовать, следуя религиозным представлениям. Так же дело обстоит и с коммунистической верой, и с расисткой, и с фашистской...
И у этого автора индивидуальные, как бы религиозные - по внешним проявлениям - представления. И у него тот же подход: мир должен быть таким! И баста! А реальность... реальность подождет.
Может быть, поэтому все так непонятно и сложно для него в подлинной реальности.
Мерзость.
Можно мир изобразить мерзее мерзкого. Экранизировать, к примеру, милицейскую хронику. И ничего человеческого туда не пускать.
Вот так же и у этого автора мир искусственно – по воле автора – мерзок. Авторская мерзость накидывается как саван на этот мир.
Мастерство.
Как можно специализироваться на литературном мастерстве! Что-то там оттачивать, повышать уровень... Это возможно и необходимо в музыке, в живописи… Там существует понятие тренинга. Но, в конце концов, и там наступает момент, когда надо шагнуть куда-то во вне. Оторваться от рутины мастерства, привычности, утилитарности… Шагнуть к тем непостижимым загадкам, которые стоят перед человеком в этом мире. Перед человеком в первую очередь, а потом уже перед кем-то специальным, с какими-то навыками автором.
Достижение.
«Все-таки это большое достижение - продержаться в авторах до такого недетского возраста! Продержаться в авторской наивности. Не разочароваться в этой призрачной погоне за словом, чувством, мыслью, смыслом, пониманием... Может быть, эта настойчивость достойна было бы лучшего применения. Эта составляющая жизни оказалась главной».
Достоверное.
«Добывание - по крохам - достоверного» - формулирование сути авторского занятия.
Эта достоверность, может быть, сиюсекундная, но она именно достоверность! Без ощущения этой достоверности в текст ничего не попадает. И это напряженная работа.
На поверку, может быть, результат очень незначительный. Но уж что и как есть. Другого не будет. Это принимаешь. спокойно и с достоинством.
Умение находить возможность относиться к этому миру, не теряя достоинства.
И с достоинством наблюдать за ускользающим временем. Понимая главную задачу в этой авторской жизни: добывание достоверного. Сколько и как получится.
Личная, субъективная достоверность сиюминутного».
Авторские сны.
Часть человеческой потребности в сне авторы тратят на свои писания.
Биографии авторов.
*
Сборник биографий.
Проскакивают поэт за поэтом. Обзорно. Лирически.
Напрасность словесная. Поэтическо-стиховое говорение, говорение... Горение, горение...
Какая-то напрасность проглядывает в этом обзоре на десяток страниц творческий и просто биографий.
От молодости, от первых опытов - к свершениям, заслугам и закономерному для живого человека трагическому концу.
Все как у людей, только обычные люди - как животные - почти бессловесны, умирают беззвучно, трагедии их никому не видны и не слышны, а у авторов совсем другое. Они озвучивают человечество.
Отговорили. И тишина. Библиотечно-кладбищенская.
*
В обычных биографических очерках все они оказываются не какими-то посланцами высших сфер, избранными для чего-то сверхнеобходимого в земном мире.
Они жили, отправляя свое ремесло литератора. Только и всего.
А казалось бы, каждый их шаг по судьбе должен быть исполнен эпического смысла. Во всяком случае, в их земной жизни должно было бы быть что-то как-то соотносящееся с их творениями. Ничего этого нет и в помине. Их жизнь ничем не отличается от жизни всех остальных граждан - граждан других профессий, другого рукомесла. Их жизнь, так же как и все другие жизни, состояла из поисков средств к существованию, из бытовых взаимоотношений, болезней, потерь, несчастий, мелких и жалких происшествий... Короче, жалкое зрелище! Может быть, даже более жалкое, чем у всех остальных граждан, так как литература всегда плохо кормила, и они вынуждены были всю жизнь влачить жалкое, унизительное существование, только бы принадлежать к «избранным» - «счастливцам праздным, единого прекрасного жрецам».