Есть большие политические, нравственные, исторические, философские и так далее идеи. А тут - что-то ничтожное с мелодраматическим уклоном.
Хотя может быть, это не совсем тот самый мелодраматический уклон.
Может быть, это поиски человеком самого себя. А мелодраматические моменты... Что же... Они случаются. Моментами. Куда без них!
Рабочее состояние.
Состояние легкой тревоги, неясной и тоже какой-то почти не уловимой сознательно тоски.
Это самое что ни на есть рабочее состояние. Будто только так можешь чувствовать этот мир, его невидимые связи, напряжения, зависимости, непреодолимые стены...
Ощущаешь мир как что-то на самом деле объективное, реальное, живущее своей огромной, не поддающейся разумению жизнью.
Мир куда-то движущийся, увлекающий человека в это движение.
Работа на каждый день.
*
«Синтетический» текст. Синтезирование текста.
Надо писать долго. Каждый день возвращаться к мыслям о том, что уже появилось в тексте, думать, добавлять, сокращать, заменять... В этом есть особый смысл, неведомый тем, кто пишет в один присест, с колес.
Здесь дело уже не в литературном мастерстве «художника слова». Что-то другое открывается в этом занятии.
*
Тексты, которые долго пишутся, постепенно приобретают необычные качества, которые в «быстрых» текстах быть не может. Никакой Тригорин такого не напишет. При долгом писании начинается какая-то алхимия текста. В него попадают элементы, «ингредиенты» совершенно неожиданные. Из разных сфер жизни, из разных областей знаний, из разнесенных по времени вкраплений сиюминутного. Текст по пути набирается всякого, что не сфантазируешь заранее.
И прекращаешь работу, когда чувствуешь перенасыщение «раствора». Когда уже ничего не добавляется. И когда механическим добавлением нового только вредишь.
*
Какой бы вторичной, несамостоятельной, мелодраматической ни была первоначальная задача, в процессе писаний тексты выправляются в что-то совсем другое.
И у этих текстов больше достоинств, чем у автора. Если у последнего хватает авторско-художественного чувства не впасть в что-то совсем уж мелодраматическое.
Это получается как-то само собой при достаточно долгой работе над текстами.
Истории.
*
Не записываешь историю, не уточняешь ее нюансы, а будто готовишь какое-то блюда, импровизируя на ходу. Меняешь рецептурный состав, приправы, способы и приемы обработки...
*
Смял старую историю как нечто пластилиновое и начал лепить новую.
*
Фабульное оформление чужой жизни. В меру мелодраматической. Пока удается избегать чего-то убийственно чернушного.
Самая простая, если не сказать «примитивная» человеческая жизнь. Плоская, гомофонная... С подлыми нюансами.
Из этого, конечно, нужно будет как-то диалектически вывернуть.
Вернуть реальности ее неопределенность.
Понимание.
Цель? Совсем ничего внешнего. Только понимание. Одного, другого... Всегда находилось то, что нужно было понять в конкретном тексте. Нужно и можно было понять. Хотя бы попытаться.
Текст – развертывание этого понимания.
Его чаще всего невозможно выразить как-то с лёту, несколькими остроумно подобранными фразами.
Понимание обозначается, обносится со всех сторон, обвешивается словесным материалом, чтобы его стало видно. Совсем так, как становился виден человек-невидимка из какого-то ненаучно-фантастического кино, когда этого невидимку одевали, а на лицо и руки наносили грим.
Понимание, его контуры, нащупываются вслепую.
«Темная материя» понимания - в развитие мысли о невидимке.
«Создатель».
*
Персонажи живут свободно в предложенных им фабульных обстоятельствах.
Это, может быть, повторяет модель отношений «Создатель – человек».
От ГБ – фабульные граничные, начальные условия, а все остальное - за человеком.
Так же и этот мини-Создатель – автор и его создания – персонажи. Помещает их в фабульную выдумку, а они в ней - уж почти самостоятельно.
А потом еще удивляется своеволию персонажей!
*
Выдуманный мир. В любой работе. Все прорастает непонятно откуда. Многое из снов.
Наверное еще никто научно не анализировал беллетристику с точки зрения того, что откуда берется.
Даже и такую как у ФМ. Какие-то детали берут у реальности один в один, но что-то возникает на пустом месте.
Или это только кажется?
Может, это вообще не объяснить. Как с сочинением музыки.
Поприще.
*
В авторской работе всегда всё было не так, как воображалось в самом начале этого поприща. И все равно за «непреуспеяние» в этом деле ничем не оправдаться. Тем более перед лицом литературной вечности, для которой все эти объективные трудности и обстоятельства ничего не стоят.
«Достоинство!» Это объяснение утешительное, но, опять же, только внутри самого себя. Можно и дальше спокойно ко всему этакому относиться. Справедливо считая, что есть вещи поважнее «внешнелитературного» преуспеяния. Но от упреков в недостаточной старательности все равно не уйти при помощи любых спекуляций.
А вообще «достоинство» - это некое условие осуществления и того, что есть. Это одна из главных составляющих личных «граничных условий» существования в этом роде деятельности.
Выдумывание все более строгих и непреодолимых граничных условий.
В какой-то сказке была похожая ситуация. Там нельзя было ничего никому говорить. Все должно было решиться как-то само собой. Если на то будет некая «сказочная» воля.
Ну так то ж в сказке!
*
Работа, если это можно, конечно, называть работой, сколько это будет возможно.
Движение. Или стояние. Или топтание. Или бег на месте. Или движение по кругу. Много вариантов…
Хорошо, конечно, окунуться в фабульную вещь. Ощущения от «фабульной» вещи ни с чем не сравнить. Но это не часто случается…
Просто работа. Как и раньше – без определенной внешней цели.
Да, так было всегда. Этому учиться не надо.
*
Авторство, как некая духовная работа, труд. А не просто ремесло. Не рукомесло.
Нечто духовное, или, по крайней мере, что-то что называют «чистым искусством», нечто формально-словесное, языковое, самодостаточное, не нуждающееся в зрительском потреблении...
«Теоретические» поиски в этом направлении...
Очищение этого занятия от того, что к нему налипло от бытовой жизни.
*
Что-то же заставляло Александра Сергеевича ничем другим не заниматься, кроме стихов. Это что-то внутреннее. То, чего нет у прочих граждан.
Бывали и такие, вроде Тютчева, Фета и других, которые еще чем-то, помимо поэзии, занимались.
А есть вообще просто «авторы»! Те, которые убивают жизнь на казенной службе, почти не высовывая носа.
А вот Александр Сергеевич из другой породы. К тому же еще – дворянин, аристократ! Которому стихотворство должно было бы быть просто забавой, а не смыслом жизни. А у него как раз наоборот - к этому серьезнейшее отношение. Не просто как к стихотворству, а как к поискам понимания мира, жизни, истории, человека... Потребность ко всему этому подступаться со словесностью и считать это главным делом жизни.
И где-то там, если поискать в бескрайнем литературном пространстве, если сильно постараться, конечно, можно обнаружить одного, двух, может, больше неприметных, ни на что не претендующих –ишек, -очков, который, вслед за Александром Сергеевичем, тоже считают это главным делом. А все остальное – только чтобы им дали хоть маленькую возможность заниматься этим.
Чего только не бывает на свете! И без всякого принуждения!
Мотивы.
«Литература мотивов», - так обо всем этом думаешь. Так самоуверенно, ни с чем не считаясь!
«Полотно» пишется по собственным «мотивам», которым требуется реализация. Мотив укрупняется в тему. Потом это все срастается в что-то целое. Реализация – по степени одаренности и по трудолюбию.
Это вынесено из реальных авторских трудностей и проблем.
На стадии мотивов – что угодно и сколько угодно! А дальше?
Правила.
*
Точность детали. Точность детали нужна, потому что мы не можем всего знать, не можем всего предусмотреть. Мы должны переносить деталь из реальности максимально точно. Неточная деталь может взорвать, разрушить текст. То, что мы не знаем, надо списывать у природы один к одному.
*
«Не может автор думать, что попало! Чтобы не впасть в пессимизм».
*
Главная забота в писаниях – не допускать очевидных банальностей.
Это так просто, оказывается, сформулировать! Чуть ли ни главный критерий ценности.
А еще бездарней – пафосные банальности.
Пустота.
*
Этот постоянный перенос внутреннего на бумагу – в тетради. Это приводит к тому, что обычное внутреннее состояние – пустота. Ничего нет внутри. Все перемещено в тетрадные записи.
Поэтому не можешь писать с колес. Нужно все время пользоваться заготовками для писаний из тетрадей, чтобы вспомнить различные состояния, не говоря уже о мыслях и чувствах.
Часть то ли сознания, то ли подсознания перемещена на «внешний носитель».
*
Пустота. Ничего же нет. Звонкая пустота. Нечем поразить. Нечего показать. Сказать даже нечего. И только когда случаются вдруг чуть ли не фантастические «подключения»… К чему? или к кому? – неясно. Только тогда что-то появляется в виде слов.
Но если стереть все это, то не доказать будет даже самому себе, что что-то было помимо пустоты…
А может быть, в слова все и уходит, со словами все и уходит? Освобождаешься словоизвержением. Поэтому так пусто. Сиюминутно пусто. Все уходит в эту работу. Беззаконную, непредставимую, недоказуемую…
Нет доказательств этой жизни (не считая, конечно, некой суеты в Инт.). Психологически она недостоверна. Вдруг, вознамерившись, ее можно не обнаружить. В наличии.
Авторы в этом смысле самый пустой народ.
*
Надо «накопить» себя.
А если начать писать, еще не успев себя накопить?
Эти, к примеру, умудряются пренебрегать этим правилом – «накоплением себя».
И умудряются лепить свои опусы на раз-два! В один присест!
Или их внутри так много?
Моцарты пера!
Никогда не понять. Не дано.
Писать и править.
*
Совершенно разные состояния нужны для того, чтобы писать и чтобы править. Запросто не переключиться. Писания - раскрытие, расслабление, распахнутость, сбор словесного материала навалом, как и где придется...
Правка - сосредоточение на неком одном настроении, перекладывание уже собранного, задачи композиции, единство ощущения, следование за ощущением, созерцание...
Всегда трудно переходить от одного занятия к другому.
Писать психологически опасней. Тут - открытость, незащищенность... При правке, наоборот, пытаешься спрятаться, как бы ожидаешь сложностей и защищаешься от них как можешь...
*
Правка. Относительная легкость в сравнении с писаниями. Объяснимо. Критиковать, даже и soi-même, легче, чем писать. Поиск недочетов, некое распрямление деформаций, искажений. Не шлифовкой с полировкой. Что-то другое. Перетряска. Так пассажиры, с трудом заполнившие автобус, через несколько минут и колдобин на дороге утрясаются, находят каждый свое место и уже вроде как не особенно и тесно.
Возможности.
Эти крепко сколоченные боевики... В которых все возможно и ничего не удивительно.
На какое-то время берешь из них этот дух всё-возможности. Ненадолго. Побаловаться.
Как берут в руки при случае пистолет. Подержать за рукоятку. Потом руки пахнут ружейным маслом. Или даже, может быть, только кажется, что пахнут.
Так же эфемерно и это ощущение безграничных возможностей. Внушенное. Ничего, на самом деле, нет. Никаких возможностей, тем более, безграничных.
«Налево берешь и направо…» На время. Подержать в руках. А потом уходишь при своем. Искать то, что не потерял. Искать то, что никто не догадывается искать.
Опять в ночь, с неопределенным будущим… Ну совсем как тот герой боевика. Неопределенность – для возможности снять когда-нибудь продолжение.
В самом деле, много сходства. Неизвестное будущее. Надо затаиться, сберечь себя для какого-то будущего возможного воплощения. Может быть, что-то удастся. Будущее неопределенно. Его еще нет. В этом его всё-возможность.
Задача.
- Все скорее отчаянно. Но писать об этом – дурной тон.
- Так не пиши!
- Через это надо протащиться. Для чего-то другого, следующего. Которое, несомненно, есть.
- Задача! Сказать, не говоря!
- Именно!
О интонации.
*
Прикидываешь, годится та или иная интонация для того или для иного.
Проза начинается с интонации. Как стихи с ритма.
Надо услышать свой голос с нужной интонацией в этом тексте.
*
Искать в музыке интонационную фабулу. На фоне музыки фабульные сложности, кажется, исчезают.
Музыкальное построение. Старая мечта. Интонации, мотивы, темы… молекулы текста. Что-то, что создано для оценивания и переживания как переживают музыку.
Волны ощущений. Вариации. Щемящие, слезные настроения. Нахлынут и исчезнут, сгладятся без следа - не поймать…
А мысль… Она обманчива. За ней пойдешь, и она обманет, она разочарует.
*
Григорий Померанц:
«Можно, пожалуй, сказать, что все проблемы сводятся к одной — к восстановлению равновесия. И во внутреннем строе личности, и в развитии цивилизации».
Это кажется о том же - о интерпретация, о интонация.
Поиск вмещающей, всеохватной интонации. Вместо чего-то вещественного, материального, объективно существующего – поиски интонации. И это кажется самым важным. Это направление литературных поисков кажется чуть ли не открытием. Вместо субъективного, всегда ограниченного, конечного… выбора «объектов» - то, что скрепляет невидимыми силовыми полями весь сущий мир. Ненужность выбора – отрицающего через ограничение, предпочтение - изменчивое, временное, подверженное сиюминутности. Все, в конце концов, сводится к интерпретации. Ничего нового не прибавляется, а просто вытягивается из наличного, существующего...
Найти и затвердить онтологически верную интонацию. Звучит как лозунг. Но это то, что можно сказать в дополнение к уже сказанному. Интонация скрепляет, оправдывает любую информацию об этом мире. Мир не хорош и не плох. Мир не нуждается в нашей оценке. Мир можно пропеть. Проинтонировать. Такой музыкальный подход наиболее верен, так как он берет мир в его цельности, не разлагая анализом…
Г.П. укрепляет в собственных мыслях…
Или это только кажется, что он о том же? «Восстановление равновесия», «внутренний строй личности»... Поиски в глубине человеческого духа.
«Мы снова, как 2000 лет тому назад, в тупике цивилизации, из которого выход только внутрь, в тот внутренний мир, где рождаются новые смыслы, в царство духа…»
У Г.П., конечно, в тексте другие задачи, он не останавливается на интерпретации, указывает только, что все - в нас самих, в строе наших мыслей.
Это и отсылка к ЛН, у которого улучшение жизни должно начинать с себя, с организации своей собственной духовной жизни.
Мир таков, каким мы его мыслим, каким выстраиваем его в своем понимании. Мы творцы этого мира. Тут уж один шаг до Беркли. Но ведь мысль, одушевленность – это та реальность, которую еще только осваивают, о возможностях и предназначении которых только догадываются.
Найти интонацию, найти нужный строй мыслей, втянуть человеческий мир в это понимание...
Так в истории все и идет. В соответствии с интерпретацией.
Найти нужную интерпретацию…
Или сначала только интонацию. Интерпретация это уже следующий этап – более осмысленный. А начинать можно с интонации.
*
Интонационный подход к миропониманию.
Какие-то психологические особенности автора проецируются на реальность. Эта проекция выдается за подлинную реальность. Убеждают, что реагировать на мир надо именно так. Эта реакция выражается интонационно. Освоил нужную интонацию и мир теперь понимается определенным образом. Фильтруется интонацией. Те самые розовые очки.
«Третий вагон, первая дверь».
Это, несомненно беллетристическое влияние провозвестницы легкой иронической прозы современных женских авторов.
В.Токарева. Пустяки. Она убеждает своими легкими разговорными интонациями, что и весь мир таков, и с этим ничего не надо делать. Надо только чтобы повезло.
И Т. Толстая в той же компании.
Границы писаний.
*
«Мир...» И не только. Что можно было написать, написано. Осталось только то, что не будет написано. То, что написать нельзя. Есть какие-то границы писаний.
Или нет?
Вопросы - в связи с мемуаром Гиппиус о Розанове, который позволял себе многое.
И в связи с мерзостями из книги Вл.Исаак. Соловьева о Бродском.
Вот уж точно за сто лет литература нон-фикшн шагнула так далеко, что дальше некуда.
*
Правильно или неправильно? Не замечать, опускать, относиться как к объектам, которые надо учитывать, как учитывают фонарные столбы, которые полезнее обходить. Пусть они, как знают, пусть с ними хоть что… Но, все-таки, правильно это или неправильно?
*
То, что довольно часто приходит в голову при столкновении с жизненными реалиями, но к чему никак не подступиться и что не удается переработать пониманием.
Вот оно почти точно сформулировано:
«В современном чувстве жизни будущее – свалка. Что такое свалка – физическая? Это то, чего как бы нет. Мы убираем в доме, а всякую ненужную дрянь выкидываем на большую мусорную свалку. Мы, гламурные чистюли, не замечаем, не хотим знать об их существовании. Их для нас как бы нет. То есть они где-то там есть, но психологически их нет. Их нет в нашей нынешней картине мира».
(ЛГ, № 1-2, 2014. Воеводина Татьяна).
Это про вычеркивание из сознания всего непонятного, враждебно-непонятного, того, с чем не знаешь, что делать, как безболезненно и «интеллигентски» приемлемо встроить в представления о мире.
Это про выбор, отбор того, что годится в литературу, что может быть освоено словесностью, а что никак и никогда.
Это неразрешимые мысли о том, что делать с жизненным уродством. Что надлежит учитывать в картине мира, а что можно выбросить на помойку или вообще не замечать.
*
А есть те, что ничего не говорят о том, как именно им удалось отгородиться от всего неугодного в мире.
Это умение не замечать ненужное… Не замечать «обслуги», «быть выше». Белоручки, «мечтатели и романтики»…
«Благородные классы». Это привычка, не успевшая исчезнуть. Привычка быть «чистой публикой».
Раньше это просто не нравилось, теперь понимаешь, что это мировоззренческий дефект.
И литература заражена этим.
Повседневное.
Придумать историю наподобие «Кондитерской». И придумываешь. В общем-то, все где-то примерно там и находится. Большая часть фантазий сходится на «другой жизни».
Здесь некое равновесие реальности и выдумки. От реальности не отрываешься и знаешь опасность такого отрыва. Да этот отрыв и не интересен был никогда. Интересней вот так – по мотивам подлинной реальности и в то же время что-то другое.
Что-то же надо из наличной жизни делать.
И это такая форма вырождения литературного творчества. Замкнутость на чем-то узко специфическом, личном, повседневном. Из этого материала пытаешься строить что-то имеющее человеческий, жизненный и немного литературный смысл. Пользуешься soi-même именно для чего-то такого.
И не готов к чему-то более обширному, масштабному, публичному, с какими-то большими, общественно значимыми задачами. Только что-то потаенное, не выходящее из повседневности ни в историю, ни в политику, ни в идеологию и пр. Это такие граничные условия для писаний.
И это кажется наиболее достойно авторской работы.
Все остальные проблемы... С ними в первом приближении все более-менее ясно. Что об этом писать! В это пускаются, когда хотят кого-то в чем-то убедить или переубедить.
Но есть области человеческой жизни, где все по-прежнему неясно. И безнадежно неясно. И никогда не будет ясно. Вот этим пытаешься заниматься по мере сил. Это то, что никому не удавалось понять, освоить. В общем – напрасный, конечно, труд. Но только он кажется наиболее достойным.
б1
Ботанический сад.
Весенний наблюдатель.
*
Весной, когда шарфики становятся колючими, а пальто тяжелыми…
*
В конце теплого марта вдруг бросятся в глаза почки на голых ветках. Вроде им еще рано. В их появлении что-то необычное. Рано? Или не рано? Раз теплая весна. Ну, не до такой же степени! Сомнениям нет конца.
*
Неуловимый как счастье миг весны. Пока прозрачны деревья.
*
Парк тихий и аккуратный. Деревья уже приготовились к весне. Появилась какая-то прозрачность, строгость.
*
«Какие они смешные - эти деревья! Когда хотят распуститься. Весной. Торопятся. Солнышко пригрело, и они с готовностью, соревнуясь друг с другом, показывают свои первые весенние украшения, пушистые почки, сережки, свежую нежную зелень… Наивные и простые».
*
Деревья в кладбищенском парке ждут тепла, волнуются. Уже и птицы поют, и светло с половины ночи, а боженька все не дает им отогреться для весны, не дает тепла. Распускающего.
*
«Вот и март уже потратили! И апрель пошел в расход! Куда мы катимся!»
*
Бедные скворцы! Прилетели, а им никак весны не начинают. Начало апреля со снегом!
*
Весеннее брожение природы. Что-то происходит.
Зимой ничего не происходло - дремотное ожидание.
Лето - томление, как у нарядившейся женщины. Ну, нарядилась, чего-то ждет. Потом уже не ждет, в окно смотрит. Вот и первые дожди осени. Пора снимать свой зеленый наряд и обряжаться в лохмотья.
Только весна деятельна, торжественна, тороплива. Использует каждый теплый денек.
*
«За этими почками глаз да глаз нужен. Раз! – и распустились!»
*
Первая зелень. Тепло и беспокойно.
Как у бритоголового, то ли тифозника, то ли бывшего заключенного, на голом черепе Земли показался свежий зеленый ежик травы.
Только выпустили. Из больницы или из тюрьмы.
*
Весенние изменения. Зелень гуще и зеленее. Мать-и-мачеху на газонах сменили одуванчики и сурепка. Черемуха в полном цвету и благоухании. Готовится к цветению сирень. Ежедневно все на улице меняется. Весна идет. Весна, можно сказать, проходит.
В этом неостановимом накатывании закономерных природных явлений есть что-то внушающее легкую панику. Так же накатывает время, наваливается, наползает как ледник и поглощает все, что попадается на пути. Погребает в своей толще.
*
Сила, непреодолимая мощь природы. Очевидное проявление - утреннее пенье птиц. Если конкретнее – соловьев по этим дикорастущим кустам «промзоны».
Природа отдыхала зимой, дремала. И вот теперь она проснулась под пенье птиц. В рост пошло разнотравье вдоль дорог. Так и прет! Мир выспался, гудит своей жизненной силой. И птицы в этом природном хоре – запевалами. Свежо, чисто, с полной самоотдачей...
*
Слава Богу, благополучно кончается весна. Все вовремя и как надо распустилось и зацвело. Весна сдает лету хозяйство природы в полном порядке. Все в природе сбылось.
Цветы.
*
Доверчивость и открытость цветов. Такова их природа. Наивная пыльца, бархатец лепестков, насыщенность красок. Без колебаний распускаются, как только пригреет солнце. Бесстрашно, в полную силу, ничего не оставляя про запас. Они все здесь. На виду.
*
Цветы предназначены быть погубленными. Думаешь об этом, вкладывая маленькую веточку сирени в книгу. Долго вертел веточку пальцами. Потом вложил ее, замученную, истрепанную, занюханную, в середину книги. Она там сплющится, потеряет аромат, засохнет. Цветы вырастают для чего-то подобного. Тем или иным способом их губят. Недолгое цветение, аромат, у кого он есть. И смерть в помоечном ведре. Будто это уже не те цветы, которые несколько дней назад осторожно, бережно нес Ей. Её лицо сияло. Она льнула к букету. Она не могла удержать улыбку. Потом цветы умерли. Их немилосердно скомкали, сломали несколько раз длинные стебли, чтобы они не торчали из помойного ведра и унесли в компании с мусором. Жестокое обращение с цветами. Может быть, они должны умирать на воле, выброшенные на землю какого-нибудь газона. Это им ближе. Земля, из которой они вышли. Они засыпают на ней. С тихой грустной улыбкой, как у старушек. С улыбкой спрятанной в морщинах старого лица.
Тополя.
Вырубают тополя. Отпиливают сначала верхние ветки, потом ствол укорачивают сверху вниз до пня. Кто его знает, почему это делается. Может быть, тополиный пух не нравится. Раньше сажали тополя чаще других деревьев - быстро растут, улицы скорее озеленяются в соответствии с планами архитекторов и администрации. Тополя из одного ряда, в этом смысле, с хрущебами: быстро, массово, чтобы успеть к полному построению коммунизма.
«Просто свое уже отжили»,- ответил перекуривавший рубщик сучьев.
Ветер.
Ветер всю ночь старался. Надувал город морозным воздухом. Но днем пригрело мартовское солнце (есть что-то навсегда одвусмысленное в словосочетаниях с прилагательным «мартовский») и все старания ветра кончились ничем. А ветер так старался. Пружинил оконные стекла, тряс шпингалетами, скрипел рамами, гремел железом на крыше, завывал в щелях, хлопал форточками, бухал дверями, выламывал ветки деревьев, толкал в спину и в бока сонные дома, заставляя их подрагивать как самолеты на взлетной полосе... Ветер трудился в поте лица, старался на совесть, неутомимо, честно. И делал это не по злобе, не потому, что он такой мрачный тип и хочется ему показать, кто в доме хозяин, а просто работа у него такая.
Лки.
*
На купленную нами худенькую, с испуганно прижатыми ломкими ветками полутораметровую ёлочку прохожие смотрели по-разному. Те, что цокали языками и хвалили, - наверное, жители малогабаритных брежневок и хрущоб. В нормальной же, полновесной сталинке этот ёлочный подросток будет теряться, жаться по углам, посмотреть на него весёлые, упитанные дети с руками полными подарков будут приходить только на минутку, как приходят посмотреть на неинтересную девочку, дочку какой-нибудь маминой приятельницы или дальней родственницы из деревни.
*
Девочка-елочка. Метр семьдесят. Не очень пушистая, не очень нарядная, но милая. В широком внизу платье до пола. Стройная, худенькая.
Природа.
Природа - большой ребенок. Детская душа природы. Простодушие детское и природное.
Осень.
*
Поникшие листья. Деревья потрепанные, взъерошенные, как курицы, с которых только что слез петух.
А люди смотрят на всё это и утешаются мыслями об урожае.
*
Эти листья побуреют от дождей, дворники сметут их в кучи. Больше у осени ничего не останется в запасе.
*
Разоренность бесснежной земли. Изрыто. Разоренные дачные голубятни с остовами парников. Голые деревья, прозрачные кусты. Все будто умерло. Будто отлив. Дно морское. Летом все тонет в зелени.
*
Осень.Вот уже и листья можно за кленом подбирать.
Зима.
«Опять нападало!» - о зиме. Так уныло, раздраженно. Выходя утром из парадной.
Об этом есть примечательное место из Чехова:
«Выпал первый снег, за ним второй, третий, и затянулась надолго зима со своими трескучими морозами, сугробами и сосульками. Не люблю я зимы и не верю тому, кто говорит, что любит ее. Холодно на улице, дымно в комнатах, мокро в калошах. То суровая, как свекровь, то плаксивая, как старая дева, со своими волшебными лунными ночами, тройками, охотой, концертами и балами, зима надоедает очень быстро и слишком долго тянется, для того чтобы отравить не одну бесприютную, чахоточную жизнь».
Охлаждение.
«У погоды к нам охлаждение…» - будто погода существует для нас. Именно: «у природы нет плохой погоды». Нет ни плохой, ни хорошей погоды. Вообще у природы нет погоды. Чего ещё у неё нет? Что ещё придумал под свой обывательский нрав человек?
«Березовые ситцы».
Во время прогулки N. заехал с коляской под березу на берегу пруда. Прозрачная, нежно-зеленая, как узор на ситце, листва. Листики с ноготок и серёжки. Всё это свежо и ярко на фоне голубого неба. Д. всё задирал голову и щурился. N. сорвал веточку с листиками и серёжкой. Д., естественно, зажевал эту красоту, хитро улыбаясь.
Природа.
«…и равнодушная природа...» Растут деревья, лежат камни, надо всем этим – холодное небо, тающие дымки. Бесшумно течет река, ветки деревьев бьются друг о друга. Ночами сияют недоступные звезды. Садится и восходит солнце.
Гром.
Прокатился по небу гром. Будто у соседей сверху по старому паркету провезли пианино.
Деревья.
Деревья в парке. Хорошо, что хоть с ними всё в порядке. Растут себе. Ничего с ними не делается…
Если мы все друг друга изничтожим, то останутся всё же и эти деревья, и эта река… Звезды… Голубая река и свежесть зелени… Это утешает… Вспоминаешь об этом, глядя в окно троллейбуса, проезжающего по пыльной, однообразной, заставленной длинными заборами промышленных предприятий улице Седова…
Нелепые занятия людей… Не столько занятия сами по себе (в них есть какой-то резон), сколько то, как люди обставляют эти занятия. Сколько нелепостей, ненужных препятствий, бессмысленности в этом. Как они погружены, азартно увлечены этими нелепостями…
Не будет этих двуногих, с каким облегчением задышит природа. Они не будут гадить, отравлять воздух, воду…
«Только музыки жалко», - поправил бы Лев Николаевич.
Пришкольный участок.
Фруктовые деревья, невысокие, с кривыми стволами. Предназначенные плодоносить. Они погружены в эту свою природную заботу. Им не до внешней красоты. К ним испытываешь нежность. И вообще от этого вида веет уютом старых учебников, в которых встречались картинки про пионеров работающих на пришкольных участках. Правильный, спокойный, уютный мир.
Ботанический сад.
*
Из своей полунищей бедности – в общедоступность ботанического сада. Погулять. Узнаем себя во встречных. Как в зеркале.
*
Ничего не знаем… Дуб черешчатый, «клен осиротелый», черемуха душистая… Жимолость… Не нашей памяти, не нашей повседневной глупистики дело…
*
«В Ботанический. С прежней тоской. Откликаешься на что-то. Волнением. Будто где-то здесь прячется и подстерегает кто-то из того времени. Вдруг увидишь за очередным поворотом садовой дорожки!
Ради этого волнения и ходишь сюда».
*
«Это похоже на очередной отчет о посещении. Не можешь не попытаться сказать что-то еще к тому, что уже было сказано.
Все по-старому. Волнами прибиваются ощущения чего-то очень близкого, щемяще родного. Но это ощущение не схватить. Думаешь только, что опять и опять можно будет сюда приходить. Погружаться в этот мир, в эти ощущения, не поддающиеся словесному определению.
Сад портят, без конца перестраивают, “улучшают”... Но вот же что-то не меняется, сохраняется, раз не можешь не волноваться, приходя сюда. Для повторения пройденного, повторения Б.С.».
*
Люди здесь кажутся неловкими, слегка растерянными, попавшими в непривычную для них среду. Из каменных лабиринтов… Здесь можно отпустить себя, не надо толкаться и наступать друг на друга.
Хотя такое и случается на тесных дорожках экскурсионных маршрутов по тропической и субтропической оранжереям.
*
Сирени и барбарисы уже потрачены этим годом.
Смирение.
Садовник. Или просто садовый рабочий. Смиренность, терпение - монашеские. Цветы, кустарники… Вся эта латинская премудрость. Тишина. Жизнь этим, в этом… И не думать ни о чем другом. Этому надо учиться.
В поисках смирения.
Не замечая жизни.
Умение довольствоваться тем, что дается, тем, что есть.
Может быть, это только безосновательное впечатление. Когда ищешь. Возможности смирения.
Май.
Еще чуть-чуть густоты прибавит зелень, и запоют соловьи на Волковском литературном кладбище. А пока они стесняются.
Сирень.
Она не трепещет от ужаса из-за того, что ее время проходит.
Как музыкант, она сыграет свою партию. Или даже всего одну ноту. И умолкнет. И потеряется во времени.
Красотка.
Неряшливая осень. Поразбрасывала свои яркие одежды. Красотка. Теперь вот, голая, ждет, пока за ней приберут и укроют белым снегом.
Чайки.
Что чайки делают зимой? Где ищут волны, на которых можно качаться и над которыми можно летать?
«И о погоде...»
*
Снег и дождь.
Дождь – занудный, дотошный, всепроникающий заместитель снега.
Снег – широкая натура, откровенная. Такими бывают некоторые политики. Он весь вот тут! И ничего не скрывает!
Нападал в ночь, а потом стаял днем. Без следа.
А дождь будет капать, капать, нудить, нудить...
*
«Дождь зачем-то пошел!»
*
- Вдруг опять дождь с градом! С голубиное яйцо!
- Где же ГБ взять столько голубиных яиц!
*
«Дождь с ветром. Он старушку с таким зонтом обязательно замочит».
*
Дождь оптом.
*
«Что-то лужи мокрые, наверное дождь был».
*
Парное молоко апрельской погоды.
*
Дождь на реке.
Река, гроза, дождь, ветер фиолетовые тучи... Божий мир. Планета Земля.
Почему-то этот мир под дождем, это пространство между небом и землей, с проблесками молнии, с громом заставляют посмотреть на все как на чудное творение Вселенной, Бога, Природы... Именно вот так и именно здесь - на безлюдном берегу реки, а не где-то в городе с домами, асфальтом, автомобилями...
*
Лирически и погоде.
- Морозный холодок. И ветер восточный.
- И лед на лужах.
- Не подсказывай!
*
«Вонючий туман». Обыкновенный, природный, оттепельный туман, настоянный на промышленных запахах.
*
В Питере неба не замечаешь. Как серый высокий потолок в узких коридорах. С неба привычно течет или капает как с чердака.
*
Хорошая погода. Это поливалка замочила улицы.
*
Питерский прогноз. “И о погоде... Бла-бла!... «Черника-Форте», «Гипотрин», «Стопдиар»...”
Ну и дождь в сухом остатке.
*
Питерские. Смиренный народ. Наверное благодаря климату. Дожди, дожди... Не знаешь, что ждать. Каждое утро. И надеяться глупо. Только смирение. Всепогодное. Его достают как зонтик из сумки или портфеля.
Деревом.
- Спокойная жизнь у дерева в лесу! Стоишь себе! Растешь! Сто и больше лет!
- Лучше в парке.
- Почему?
- Там больше ухода. Там деревья лечат. Следят за ними...
- И дровосек не придет!
- Да! А еще хорошо, если бы тебя посадило какая-нибудь знаменитость!
- Пушкин!
- Хорошо! Он и посадил где-то дуб.
- Дубом еще лучше! Они живут тысячу лет.
- И руками Пушкина!
- В парке, дубом и Пушкиным!
- Договорились!
*
Всякий раз удивляет, что природа к Вербному Воскресенью поспевает, подгадывает эти веточки с пушистыми почками.
Полевые цветы.
Он подарил ей букет полевых цветов.
Букет сурепки, пастушьей сумки, яснотки белой, цикория, иван-чая...
в1
Время.
Внутренняя жизнь.
Жизнь внутренней жизнью. Это так очевидно, особенно, когда оглянешься назад и увидишь временной отрезок величиной в двадцать лет. Никаких почти внешних событий, будто прошло не двадцать лет, а год. Навер