Жизнь состоит из детства и предполагаемой, ожидаемой старости, до которой не всегда можно и дожить. Вся середина жизни - как дурной сон, всю её проели заботы, тревоги, суета, нужные и ненужные опасения, недовольство, судорожные попытки что-то сделать.
Главная человеческая жизнь: 35-45. Десять лет. Вот он молод, и всё у него ещё только начинается как следует. Дети маленькие, жена молодая, работу только что поменял, и определённо ничего ещё о жизни нельзя сказать. А прошло десять лет и всё вдруг стало казаться непоправимо происшедшим. Сыну скоро в армию, жена погрустнела, работу уже не поменяешь, даже если захочешь. И прожитые годы - как грязное белье, сваленное в углу ванной комнаты: все вперемешку, никому не интересно... «Ничего не сделано для вечности», - как сказал бы один теперь уже заграничный приятель.
Временность.
Всё временно. И учеба, и работа. И все жизненные трудности. Временно здоровье. И болезнь временна. И всё, всё, всё... Жить с постоянной мыслью об этом могут только сумасшедшие. Они решились на это. У них появилась решимость понимать всё окончательно и постоянно.
Диагноз.
Боль. Будто только что узнал диагноз. Так и есть. Простой диагноз: жизнь прошла.
Жизнь без нас.
*
Не уехать. Не уехать туда, откуда не возвращаются. Не уехать просто навсегда. Не уехать даже в командировку... Как их бросишь? Даже на день. Что с ними будет?
Они начнут жить свободно, раскованно, бестолково. Так как им нравится. Никто не будет регламентировать их жизнь, она покатится ни шатко ни валко. Жизнь утрясётся. Им будет грустно. Они будут думать, что всё это не очень удачно. Их понесёт, понесёт куда-то, как листья осенним ветром...
Кто сказал, что это так уж трудно, представить жизнь без нашего в ней присутствия? Всё очень даже представимо. «Легко».
*
Звуки этого дома.
Разговоры на кухне. Звон кухонной посуды. Невнятным фоном – телевизор...
Так же буднично наверное – как сейчас, как водилось всегда - будут проходить праздники и потом. Когда-нибудь.
Или выходные.
Никто выходные и праздники не отменит.
Спокойно, неторопливо, без напряга будет проживаться «не-будний» день. От утра к вечеру.
Когда-нибудь и потом.
Без некоторых.
Лабиринт.
«Короткие логические цепочки». Всё сокращается. Неожиданно. При смене первоначального звена, первоначального направления. Логика поведения, жизненная логика. Всё происходит само собой. Человек пошел по коридору. Жизненный лабиринт. Короткие тупиковые ветви. Длинные тупиковые ветви. Наверное, не-тупиковых ветвей не бывает. В этой жизни. Выхода ведь нет. Это самое смешное. Есть специалисты по длинным тупиковым ветвям лабиринта. Они учат, как надо жить. В этом смысл? - дольше бродить по коридорам жизни?
Душа.
Будто что-то счищаешь с души. Смываешь слезами. Сдираешь раскаянием и желанием всё исправить. Беспрестанное обновление. Перетряска. Нельзя спрятаться ни в одно из укрытий, ни в одной из оболочек, которые безуспешно придумывают себе люди. Не можешь укрыть её ни от чего. Душа должна быть чувствительна. Её нельзя закалять, тренировать на преодоление жизненных трудностей. Она должна постоянно быть не готова. Она должна изнемогать, кровоточить. Другое дело, что так не происходит. Обыденный человек, живущий в авторе, волей-неволей пытается колоть душой орехи обыденной жизни. Учится жесткости, бесчувственности, нечувствительности... Это вредно для работы.
Грустные истории.
Грустные истории. Кто-то вырастает и уезжает. Все расстаются. Старые умирают, молодые взрослеют. Всё меняются. Внешне и внутренне. Мир безнадежно изменяется. Стоят пустые дома, по улицам ходят новые незнакомые люди. И только дожди такие же, как в детстве. Льющиеся, утешающие… Мы с ними полузнакомы, и поэтому не вступаем в долгие разговоры. Из окна смотрим на то, как они работают по помывке улиц, по освежению зелени, по поливке газонов и клумб.
Пивные места.
Так скверно на душе, что матерная ругань в пивных местах не коробит, а даже как-то радует. Совпадение душевного настроя с лексической распущенностью граждан, проистекающей тоже, надо полагать, не от житейских радостей.
Только единожды.
«То, как почти всё в жизни – только «однажды» и «единожды». Не замечали? Думаешь, как хорошо в этом месте, приду-ка я ещё раз сюда. А потом прикинешь, что нет, не получится. Через неделю всё изменится. Дела помешают, уехать нужно будет, погода испортится, забудешь за суетой, а там и лето кончится, а потом это уже всё не таким будет, и надо будет идти в другое место. Как в том садике у Обводного. Через год уже можно будет ходить с И.С куда-то подальше, поинтересней, поздоровей, чем в этот садик у дымной дороги вдоль Обводного… Почти со всем так. Единожды. Ну, или счетное число раз».
Любовь к Гоголю.
«…особое впечатление, детское», - Д.Д.Ш. объясняет свою любовь к Гоголю.
Важная вещь – «особое впечатление», особенно «детское». С этого трудно, а может быть, и невозможно сойти. Человек краток, одноразов. Его трудно переучивать, перевоспитывать, обращать в другую веру…
Взрослый опыт.
*
Обновление жизни. Какие бы мерзости ни происходили в жизни родителей, дети начинают жизнь заново. Они видят прекрасный, радостный мир. Ужасы не накапливаются.
Но и не извлекаются уроки из ошибок.
*
Мир узнается заново. Не взять чужого. Надо прорываться через непонятое. Почувствовать мир заново.
*
Взрослая жизнь.
Молодой инженер, молодая девушка, молодой автор, молодой человек…
Одни и те же процессы. Утрата иллюзий? Как-то не совсем так.
Жизнь кажется неожиданной.
Она, оказывается, «взрослой» - утомительной, опасной, опутанной обязанностями, правилами, условностями, подчиненной каким-то сложнопостигаемым внутренним законам…
Дорастают до ее взрослости. Как дорастают до взрослых людей. Видят мир уже с этой взрослой высоты. И дальше у каждого свой выбор. Посчитать это утратой иллюзий или…
Первое означает что-то вроде разочарования, за которым может последовать что-то мерзкое.
Возможно и другое…
*
С какого-то времени дети иногда уже будто взрослее родителей. Рассудительней, серьезней, опытней, мудрее, образованней... Это чувствуется по их словам, суждениям, мыслям, силе характера... Отпочковались.
Серьезные дети. Взрослыми вдруг оказались. Строгими, даже слегка озлобленными. Будто бы сразу. Родители и не заметили, как это с ними случилось. Вдруг увидели уже в законченном виде. Такими.
*
Пробуждение.
Она будто проснулась во взрослой жизни от детского сна. Проснулась взрослой. Помнит детство как сон, счастливый радостный сон.
Она теперь работает в одной конторе. Когда она проснулась, это удивило ее больше всего.
Жизнь идет.
«Дядя!» - сначала не можешь сообразить, к кому это?
«Отец!» - рыночный торговец. Хочет проявить уважительность.
Удивляешься.
Как обманчиво самоощущение!
Необременённые.
Необременённые. Сулящие друг другу такую же необременённую, со свободными руками жизнь. Лирическая жизнь. Это такая условность. На какое-то время должно быть легко и приятно жить. Жизнь заманивает в свои сети. Добренькая, ласковая...
Очередь.
Три часа в очереди за билетами. Рядом. Нечаянные касания. Присутствие. Привыкание к присутствию. Привыкание к виду. Привыкание к привязанности, пусть и временной. Привязанность к какому-то делу, к месту, к времени. Всё это порождает отношения. Они возникают неизбежно. Конвиксия и консорция. Положительная комплиментарность... Полезные сведения из Л. Гумилева. Бывает, несколько раз в день проходишь мимо дома на Коломенской с его мемориальной доской… Установленной на средства Татарстана.
Наказание.
Наверное это просто наказание за что-то. За что? Трудно точно сказать, за что именно наказывают в этом мире. Об этом много противоречивых мнений. За мировоззренческий разврат? Просто наказание? Его нельзя отклонить, нельзя от него увернуться. Понять – за что? – в конце концов, можно. Догадаться. Но это и всё, что можно.
Рукой подать.
Наверное, всё мысли уже передуманы. Может быть, такое бывает. Кончились мысли. Ничего нового. Только то, что уже передумано. Мысли, которые знаешь наизусть. Может быть, и здесь всё очень близко. Рукой подать.
Преступные мысли.
Преступные мысли. Пойманные на месте преступления. Не отвертишься.
Отвертываешься. У преступных мыслей находится много адвокатов. Им только дай волю, только начни отправлять правосудие, а не просто, диктаторски, самовластно, самодержавно пресекай преступные мысли! Они приведут, куда угодно.
И только…
Мрачномыслие народонаселения. Разрушительное мрачномыслие. Готовность к разрушению, к «революции». Сковырнуть захребетников, казнокрадов, олигархов, издающих «Огонек»… А пока можно не самосовершенствоваться... С шуточками, компанейски, перекидывание смешными фразами… Только когда вспомнишь про детей, которым жить в этом несовершенном, порождающем ненависть и мрачномыслие мире, делается тоскливо и страшно.
В насмешку…
Ни ум, ни воля, ни опытность, ни неутомимость, ни везение, ни осторожность, ни «закаленность» в жизненных бурях, ни что-нибудь ещё - не могут гарантировать благополучие, правильность, разумность, довольство и так далее. Все неверно, зыбко, как бы в насмешку над самонадеянностью человека.
Этот мир.
Признать, наконец, этот мир? Принять его? И не уклоняться? Если нужен новый звукосниматель для проигрывателя, то надо ехать и искать его? Полгорода объехать в поисках более дешевых обоев и краски? Научиться быть благодарным? Уметь уговаривать? Купить машину и научиться её водить? Сидеть на банкетах до последней капли? Когда дают – брать, когда бьют – бежать?.. Что ещё?
После праздников.
Если утром после праздников тяжело идти на службу, то... В ход идут мысли об истине, о народной жизни... Ведь дворники давно уже хрустят льдом на улице. Лают выгуливаемые собаки. В утренних сумерках спешат на работу тени совслужащих. А рабочий класс в это время уже трудится. Вот тяжелое утро, вот народ, и где-то тут в недоспавшем мозгу брезжит тоскливая истина. Какой же ей ещё быть в такое морозное ноябрьское утро?
Утро.
Бытовой, понятный, умопостигаемый, утренний мир.
Трезвый, ясный, с деловыми весенними голосами птиц, гулом машин. Полудетский мир – потому что дети идут в школы или в садики, и для них мир не должен быть другим, он должен быть таким, как на картинах Левитана, Поленова, Саврасова. Им рано даже Тургенева читать, не то что Толстого с Достоевским.
Утренний мир. В нем ощущается подлинность, истинность. До вечера он поменяется. Не сам по себе, а в нас.
Жалобы.
Хочется как-то пожаловаться. Не так как было до этого. Не повторяться в жалобах. Литература жалоб, жалобных слов и фраз. Списки жалоб.
«Жалоба турка».
Пометки на полях.
Мы и в одной земной жизни проживаем несколько. И не помним наших прошедших земных жизней так же, как не помним «реинкарнационные». Это понимаешь, когда берешь в руки книгу, которую не читал уже лет пятнадцать-двадцать. Книга вся в подчеркиваниях, в галочках, встречаются какие-то словечки и фразы. И это всё ты, только пятнадцати-двадцатилетней давности. Как не ты, как не с тобой! Но тут есть вещественные доказательства: «глупые пометки на полях умной книги». Не отвертишься. Это был ты!
А вот при реинкарнациях доказательств нет никаких. Но может быть, стоит поверить. С помощью силлогизма.
Забываешь.
Сам себя забываешь. Себя в утреннем трамвае, пытающегося подняться над обыденностью серого занимающегося денька, над давкой в вагоне. Виснешь, зажатый со всех сторон, на поручне, смотришь через протертую рукой прогалину на запотевшем окне и… вспоминаешь одно за другим всё, что знаешь из А.Б., О.М., А.А…
Пробует.
Человек пробует жить. Как пробуют твердую почву ногой в топи. Идти надо, надо искать твердую почву, шаг за шагом. Надо пробовать жить.
Сетования.
«Спасительный анализ, упреждение, холодное понимание, железное, сияющее, незыблемое знание. Всего остального просто нет. Как ни тщись, как ни впадай в самообольщения. Всё обман.
«Прекрасный мой сон». Счастливый мой сон. Жалкий никчемный сон. Пустопорожность. Большой обман, разменянный на тысячи мелких самообманов, самообольщений.
Всего можно добиться, всё подогнать под ответ. Троечник. Как жить?
Жизнь, в которой всё должно доказываться, подтверждаться заново и каждый день, каждую минуту.
Мгновения, которые не могут заполнить всё пространство времени.
Плодим вещи, украшаем быт, обставляем пустоту, согреваем её своим ничтожным теплом.
«Спешил, молился, расточал слова…» Всё обман.
«В тетради шагом марш! И не рыпаться!»
Жизнь.
*
- Жизнь требует необывательского мужества. От обыкновенных обывателей… Мысли о том, что когда-то произойдет… С этими обывателями.
- Это тоже рискованно – жить слишком осторожно.
*
«Жизнь про любовь».
*
«Дальше жизнь была уже не интересной».
*
«Жизнь не получилась». – «А у таракана получилась?»
*
«Неэффективность» жизни. Она проходит зря, даром, напрасно, ни к чему, затратно, нерентабельно, с перерасходом жизненных сил, бессмысленно, неоправданно, неэкономно, неэкономично, бесполезно, ненужно, бесцельно, нецелесообразно…
*
Жизнь состоялась. Какая-то работа, какая-то квартира, какой-то муж, какие-то дети... Какая-то жизнь. Хоть какая-то.
*
То удивляются, что снег сошел, то – что сирень отцвела. И много еще других удивлений. Жизнь – удивительная штука!
*.
Жизнь как сказка, рассказанная самому себе. Под нее засыпаешь, в конце концов.
*
Течет живая бестолковая жизнь.
*
«Жизнь – это работа. Всякая и разная работа. Физическая, душевная, духовная, нравственная…»
*
Можно так и не узнать тайну собственной жизни. Никто не станет ее открывать, и сам не догадаешься. Так все и окончится – недоумением.
*
«И хотелось бы, может быть, чего-то другого, но бесчудесная жизнь – честнее, умнее, смелее, мужественнее, правдивее...»
*
- Жизнь – это работа. А то, как протекает работа, – в виде борьбы или сотрудничества – зависит от человека.
- Пошлые сентенции!
*
Жизнь как сон. Всем хочется доспать до утра, до самого что ни на есть рассвета.
Просыпаешься под утро и опять валишься на кровать: «Слава Богу, еще не пора!»
*
С тихим ужасом понимают, что они – такие как есть – такими и останутся, и что другой жизни уже не будет, и надо с той наличностью, какая есть, жить до конца!
*
Попытки вовлечься в «беллетристическую» жизнь. Наполовину напрасные.
Литературные аналогии. Беллетристика и проза.
Образ жизни. Беллетристический и прозаический.
*
«Жизнь как-то разом, одномоментно испортилась. По глупости, конечно, случайно, не закономерно - как обычно бывает.
Или глупость, случайность – это и есть главная закономерность этой жизни?»
*
«Что ни говори, а жизнь – это работа. Ее надо делать и, в конце концов, доделать до конца.
Как-то легче от таких рассуждений. Работа – это что-то привычное для человека в этой жизни.
Человек всю жизнь работает. Работа часто совсем заслоняет существо жизни».
*
Жизнь развертывается в молодости. И все с готовностью принимают это развертывание: учебы, семья, дети и все остальное, чем наполняется жизнь человека. Но потом это развертывание заканчивается. В один прекрасный момент все оказывается уже как будто развернутым. Нечему больше! И человек чувствует некую растерянность. А что же дальше?!
*
«Жизнь коротка. Не успеваешь глупости делать. Не все, по крайней мере. Или успеваешь? Ну, не все».
Изменения.
Меняются ощущения самого себя, ощущения жизни. Не становишься лучше. Устаешь. Делаешься равнодушным. Теряешь ориентиры. Смиряешься. Позволяешь себе...
Как книги.
Размышления о замкнутости. С людьми - как с книгами. Не можешь прочесть всего. В человека вмещается ограниченное число книг. И людей. Под вдохновение. Есть не «читаемые» годами люди. Хотя с ними живешь рядом, общаешься каждый день. Что-то сопротивляется большему сближению. Для автора это человеческое свойство вредно.
Перечисление.
Нераскрытые преступленья, невыметенные улицы, непроданные арбузы, недоваренная каша, немытая посуда, недопетые песни, недорисованные пейзажи, непрочитанные книги, невыясненные отношения, неумолимое время, несбывшиеся мечты…
Мелкие детали.
«Кажется, уже не хватает только каких-то мелких деталей, чтобы все окончательно решить в отношении этой бытовой жизни. Это не «Эврика!», не нобелевское, вулканом извергающееся открытие… Это тихий усталый понимающий взгляд на всё происходящее. И часто отводишь глаза. От ужаса, отвращения, скуки… И чтобы не впасть в грех уныния». /ЕЕ
Молодость.
*
Что-то хочешь. Что-то хочешь с молодости. Привычка что-то хотеть.
*
Молодость, игра... Как начало шахматной партии. Иллюзии слабого неопытного игрока. Кажется, что впереди всё будет так заманчиво интересно: «Они так, а я им так, они вот этак, а я им…»
«Ты так ходишь?! Ах, ты жулик!»
И всё так чудесно устроится, пешка превратится в ферзя…
Игра. Азарт.
Как будто в эту игру можно выиграть.
*
Сколько еще не истраченной молодости! Не прокуренной, не пропитой! Сколько еще впереди!
*
У них жизнь продолжается, у них жизнь в самом разгаре.
Так говорят о праздниках.
*
«Здесь в изобилии водилась молодежь».
*
Ее молодость, ее ряд дней... Летних и прочих. Складывающихся в годы. Которых еще хоть отбавляй.
Доверие.
Доверие к судьбе. Это непросто. Что делать с беспокойством? Особенно с беспричинным. Это как идти с закрытыми глазами по улице. Доверяя чему-то.
В конце.
Будет жалко всего этого. Сердечко забьется...
Эпитафии.
«Жил, барахтался в книгах и умер». «Жил, слушал музыку и умер». «Жил, ходил по улицам и умер». «Жил, смотрел на женщин и умер». «Жил, нюхал цветы и умер».
Но вот: «Жил, ходил в кино и умер», - это почему-то уже кажется снижением образа.
Совесть.
Может быть, совесть – это просто наше желание жить в том мире, в каком мы хотим жить. В мире, который нас не отвращает. Желание, чтобы мир был именно таким – миром по правилам, миром по законам, миром, ходящим «под Богом», ещё как-то. Мир, в котором присутствует разумность, доброта, справедливость…
И неважно, как этот мир устроен на самом деле. И пусть даже мир будет на самом деле «беззаконен», пусть он будет без Бога, пусть большинство живет «не по понятиям» и так далее. Для нас это ничего не меняет. Мы такие, другими быть не можем, другими быть не хотим. «Нравственный закон внутри нас » не позволяет. Мы своим желанием строим тот мир, который нас устраивает. Упрямо и вопреки всему.
Внешне, со стороны - глупое стремление. Зажить в нужном мире. Зажить сию минуту. И пока только с самим собой.
Ярость.
А тут иногда что-то вроде ярости подступает. Как у героев Чехова. Которым хотелось «играть в жизни значительную роль». «Дядя Ваня» об этом. О том, как ничтожны «свершения». И вопрос открыт. Может быть, навсегда. Пока мы не превратимся в роботов или инопланетян.
Пессимизм.
- Лет через тридцать, сорок… Новые поколения стариков и старух населят Россию, и всё будет, как уже было?
– А ты бы что хотел?
– Но это же какой-то пессимизм.
– Какой же это пессимизм? Все обыкновенно.
Оптимизм.
«Полжизни пролетело». - «Оптимист».
По кругу.
Включился писатель, выключился чей-то близкий родственник. Выключился писатель, включился конторщик 1 категории. И так далее.
Пожалел.
«Сколько красивых мест и теплых вечеров пропадает! По жизни».
Книги.
Уже пугает такое количество книг. Подавляет. Неодолимое количество.
Их оставляешь уже просто из «родственных» чувств. Все-таки столько лет вместе.
Тупик.
Такая неспешность. Остановился… Куда спешить? Выхода все равно нет.
Слова.
Как разоряет их жизнь. Как все рассыпается на глазах. Вот оно еще держится чем-то. Словами. Может быть, поэтому они так много и тщательно говорят. Строят словесные замки. Наполняют себя словами и привязанными к ним эмоциями.
Детская радость.
Какой-нибудь тридцатый или тридцать первый год. Им тогда было по три-пять лет. Шалунишки веселые. Взрослые радостно смотрели на них.
И потом прошли жизни. Тех радовавшихся взрослых давно нет на свете, а тем веселым детям осталось еще не так много.
«Напрасной была их детская радость?» - в этот вопрос проваливаешься, как проваливаешься куда-то в кошмарном сне.
По грибы.
Большая новая корзина. С ней стыдно в метро. А на станции «Удельной» уже все свои, как в бане.
Впечатление.
Все ремонт, ремонт… Будто семейная жизнь только начинается. И дети все маленькие, маленькие. И мебели нет, как у молодоженов.
Опыт.
Этот «опыт» не передать. Его не донести. Его не вынести. За проходную души. На «территории» – ешь от пуза, а выносить нельзя!
Тишина.
Истинность «такого». Его тишина, покой, гармония…
Его ограниченность. Его огражденность. Почти монашеская.
Космическая, баховская, природная, книжная тишина.
Конечно, это не мир таков. Мир всякий. Это смотришь на него, думаешь о нем, понимаешь его из «такого» мира. Из этой тишины и гармонии баховского, толстовского-ахматовского… мира.
А те мерзейшие нарушители «тишины»! С ними тоже приходится считаться. Платишь им дань. Иго.
Но хоть в молитвы они вмешаться не могут!
Из окон.
Окна на первом этаже. Из одного окна – шкворчание сковородки и рыбный запах, из другого – тупая попса.
Будущее.
Так вот истают без следа все свидетельства пребывания, упрячутся в чуланчики памяти кое-кого. Ненадолго.
Это будет похоже на эту утреннюю туманную дымку, которую ощущаешь на ходу, выйдя из метро. Останутся спешащие утренние прохожие. Какие-то другие. Смешанные с нынешними. С виду не поймешь, что другие.
Напасти.
Если и не действительные, то настроенческие. Конечно, так уже не однажды было. И продолжаешь жить. Тупеешь для нового прилива довольства этим продолжением. Как-то душевные раны зарастают. И просто уже не помнишь ни мыслей, ни ощущений. Плаваешь на поверхности. Пробкой.
Необязательное.
Читать что-то необязательное. Будто кончил курс, получил свидетельство на все времена и можно уже ни о чем не беспокоиться. Можно уже не по программе – что-то отсюда и из этого чуть-чуть.
Лидия Гинзбург. Воспоминания о 30-х. Смерть Кузмина. Вырисовываются фигуры. Ахматова, Пунин, Юркун…
Заглядывание в их время. И они заняты тем же – чем-то необязательным. Будто жизнь это просто какое-то ожидание. Просто проживание. Одно, другое, третье. Одно цепляется за другое. И ничего обязательного. Они проживают свои неспешные жизни. Неспешно. От случайного к случайному. У них еще уйма времени. Ничто не гонит их по жизни. Они терпеливо и даже как-то равнодушно ждут от жизни каких-то событий, встреч, мыслей. В жизни нет ничего обязательного, всенепременного. Вот эта необязательность вдруг поражает. Нет ничего обязательного. Никто не ждет ничего от людей. Они тащатся по жизни. Каждый со своим. Государство, политики, авторы, простые граждане… Ну, утро, ну, вечер, новый день… «Что дальше?» - как говорит один ребенок.
Утешение.
Лица. Некоторые. В утешение.
Значит плохо не «в принципе», а как-то так – временно, локально, у отдельных невыдержанных усталых личностей. Просто их черед пришел. Претерпевать. Но это же не навсегда! Раз не у всех.
Это большое облегчение – увидеть спокойные, с живым любопытством и интересом ко всему на свете лица.
Усталость.
Устал. И - мало того - не доволен международной обстановкой!
«Гости».
«Гости» из «Соляриса». Возобновление без конца. Воспроизводство. С тем же пафосом, почти с теми же глупостями и пошлостями. Таковы люди. Они даже не успевают вырасти из старых глупостей и пошлостей. Не успевают - жизнь кончается. И опять, и опять - как грибы после дождя - молодые, задорные, убежденно-страстные, все уже знающие.
Уходящие.
Моменты ухода. Не поспевают к новому времени, к разрешению новых проблем обновляющегося времени. Уходят, когда что-то только-только назревает, проклевывается. Дальше мир уже обходится без уходящих.
Мир будто разворачивающийся свиток. Выявляются неожиданные связи, опосредования, выявляется новая, будто только сейчас на наших глазах возникающая сложность этого мира.
И мы остаемся один на один с этими сложности. Должны расхлебывать эту сложность сами. Без помощи уходящих.
Зеркало.
«Каков я с такими мыслями? Именно в этот момент», - спросил он себя и глянул в зеркало.
Облегчение.
Усталость – наверное большое облегчение в этой жизни. Она с чем хочешь примирит.
Разница, конечно, существенная, но усталому человеку все равно – только ночь или вся вечность без остатка.
*
Уныло просыпаются по утрам старые материалисты.
Необходимость.
У них у всех есть жесткая необходимость умереть когда-нибудь. Что же делать! А что делать? Идти на работу. И потом с работы. И в магазин за кефиром, творожками, картошкой... Ужинать перед телевизором, проверять успеваемость... Что там еще? Все как положено.
Утро.
Гомункулус. Глядится в утреннее зеркало. Есть такие экспрессионистские картины. Нет, больше похоже на гиперреалистские.
И освещение такое – резкое, хирургическо-морговое.
И наползает утро трудовых будней.
Лабиринт.
Дойти, в конце концов, в этом запутанном жизненном лабиринте до самого конца, до самой последней комнаты и глянуть в этой последней комнате на стену в дальнем углу.
И осознать, что опять оказался в тупике. Убедиться, что ничего не понял в очередной – уже как бы последний – раз!
Хорошее утро.
Чего хорошего в этом будничном декабрьском утре? Что такого может быть в нем лучше, чем было вчера, лучше, чем обычно? Ничего не находишь.
Но будто какой-то надежды накапали, как облегчительной микстуры.
Вот они – циклы настроений!
Мягче мороз. Разве что. Интересные лица встречных прохожих. Попались... И только!
Нет, все равно не объяснить.
Только что-то независимое от повседневности, подчиненное каким-то внешним по отношению к сознанию циклам.
Находят умеренно оптимистические мысли. Утешаешься чем-то…
Мысли эти, конечно же, испарятся в течение дня без следа, но пока... Пока еще длится чем-то хорошее утро.
Странности.
N – человек со странностями. По жизни. Некоторые знакомые откровенно подсмеиваются над этими его странностями. Правильно делают. Странный тип! На них совсем не похожий. Большой оригинал.
Это если не считать его дураком.
Совет.
- Не знаю, как дальше жить.
- Живи потихоньку. Вот как эта облезлая старая собака, которую такой же старый хозяин ведет с прогулки на газоне.
Изменения.
Жизнь изменяется на глазах. Просыпаешься в другом городе, в другой стране, на другой планете.
Просыпаешься в другом человеке. Не узнаешь самого себя.
Жизнь торопится измениться! У изменений жизни каждую секунду появляются все новые и новые свежие силы. Они гребут, гребут в будущее.