Для него, по большому счету, неважно, удастся ему убедить кого-то в чем-то, с переводом в свою веру, или нет. Важна собственная уверенность в правильном понимании.
И будто бы «для судеб мира» этого достаточно.
«Правильное понимание должно быть найдено, а остальное – дело десятое».
Это, в самом деле, сделалось у него привычкой: не настаивать. При любых обстоятельствах.
Доходит, конечно, иногда до смешного. И до не очень смешного тоже доходит. Но что делать! – привычка!
Этакая роскошь!
Апология зыбкости, расплывчатости, нестрогости разделения «правильного» и «неправильного». Именно в таких выражениях! Так как понятие «истина» слишком серьезное и неподъемное.
«И нельзя ломать какие-то убеждения других людей, - считает он. - Это и невозможно сделать с помощью внешнего воздействия. Процессы в самом человеке должны сделать нужную работу. Если человек открыт этому. Новое, более правильное понимание должно прорасти в человеке, пустить корни, расцвести, дать плоды».
О временах.
Полная беспомощность, наползающая на людей. Приходит такое время. Это так же неизбежно, как и то, главное неизбежное из неизбежных.
Жизнь с наказанием в конце.
Жизнь наказуема.
Полеты.
Он жил до какого-то возраста постоянно на подъеме влюбленности. Теперь забылось, когда это прекратилось с ним.
А так-то - сплошной полет, а не жизнь! На крыльях влюбленности. Полеты, что называется, «во сне и наяву».
И вот полеты прекратились. А он превратился в диспетчера. Или дежурного по аэродрому.
Самое-самое.
Середина самого безоблачного и счастливого времени. Как понимается по прошествии большого количества лет.
Они гуляли у пруда в парке рядом с «Ленфильмом». Заходили в магазины, покупали не очень нужные, но милые вещи...
Не было неразрешимых проблем, заботы были несерьезными.
Весь мир был вот здесь - рядом с ними, недалеко...
И еще была весна. И теплый с солнцем в дымке ленинградский денек.
В учреждении.
- Вы по какому вопросу?
- По вопросу несправедливости жизни.
- Проходите, пожалуйста!
Авантюризм.
«В молодости было больше всего неосторожного – встреч, поступков, опасных случаев, просто неловкостей...
Может быть, с возрастом, постепенно все учатся уходить от такого, обходиться без этого, исключать возможность возникновения ситуаций.
Нельзя, конечно, зарекаться!
«Господи, как скучно мы живем! В нас пропал дух авантюризма!» - говорил герой Яковлева в фильме про баню.
Не приключается что-то».
Странные мысли.
Вернее сказать - мысли о странности. Всего подряд. Удивляешься вдруг самым простым вещам, будто начинаешь их по очереди впервые видеть. Присматриваешься к тому, к другому...
Ритуалы общения... С совершенно отдельными людьми.
Они все как случайные попутчики.
И поезд должен когда-нибудь приехать на некую станцию, на которой придется сойти. А поезд этот – именно этот поезд - поедет дальше.
Эти коридоры, ванная, кухня, туалет, парадная, выход на две улицы со двора... И так далее.
Правильность.
«...Мне не смешно, когда фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигьери.
Пошел, старик.
Моцарт
Постой же: вот тебе,
Пей за мое здоровье».
Это такое отношение к жизни. Есть «правильное» отношение – у Сальери, и есть какое-то такое, как у Моцарта, – человеческое, обычное, не сверхчеловеческое, не сверхправильное. Не мелочное!
И при этом, в главном Моцарт – это Моцарт. Он не станет никого травить. А «правильный» Сальери убил, предал. Есть главные вещи и не главные.
Рукописный чемодан.
*
Помоечные письма. Наследие некого гражданина 31-го года рождения. Следы пребывания.
Мало собственных ужасов быстролетной жизни! Подбирает еще и чужое.
Ужас окончательно прожитой жизни.
*
Серьезный вопрос. Старики к нему всегда относились серьезно. Тоскливая тема, конечно. При той разобщенности и неприобщенности друг к другу разных поколений. Тема бесследности.
Есть один более-менее непомоечный вариант. Поступить как Крис Кельвин у Тарковского в «Солярисе».
Тоже ведь собирался в путешествие навсегда.
*
А в самом деле! Как быть? С «рукописным наследством». С этим чемоданом, доверху заполненным еще в докомпьютерную эпоху. Что с ним будет в случае чего? Его не гарантированная ничем ценность.
И он может однажды оказаться на помойке. Мысли об этом постоянно приходят во время «оцифровки» некоторых нужных тетрадей. В этом занятии есть какой-то смысл: цифровая относительная вечность.
Ведь оцифрованные рукописи не горят.
*
Запись в старой тетради:
«Всегда удивляло то, как ловко некоторые старики философствуют, как интересно мыслят! Кажется им это ничего не стоит. Их ум, память – как старая квартира, полная интересных вещей. Десятилетиями, незаметно скапливаются они, чтобы потом вдруг никому не быть нужными».
О ком-то отвлеченном писано. Но как это актуально теперь для одного конкретного старичка!
Столько понаписал уже, что он сам не может разгрести. Кому это нужно будет! В случае чего.
Раньше, когда старички для него были отвлеченными понятиями, и в мыслях не было заботился ни о чем подобном.
«Скромник».
Не допускал вольностей. И потом медленно этому учился. Очень медленно, с оглядкой и сомнениями.
Атомы.
Физики утешают. «Распадемся на атомы. Что ж такого! Наши атомы долетят до звезд!»
Это понятное, достоверное, честное утешение. Оно даже немного утешает. Хоть как-то.
Зимнее утро.
«Что за жизнь!» - думают люди, расходясь утром по своим конторам. С омерзением шагая по жиже недотаявшего снега. Сыро-мокро! Темно! Спать хочется! Вернее, спрятаться бы куда в тепло, да поспать еще! Но надо брести с мокрыми ногами на службу. И там что-то делать. А иначе «дядя-начальник денежков не даст».
Это и есть то, что называется «в сторону бытописательства». Или как там еще: «заметки по ходу жизни».
Важные вопросы.
Любая судьба – как очередная попытка разгадки тайны мироздания.
Всё положенное по жизни с каждым случается в свое время.
Неминуемо весь ужас жизни подкатывает к каждому.
И каждый переживает это по-своему и как-то решается жить до самого конца.
Ответив себе на какие-то важнейшие в этой жизни вопросы. Или не ответив, а просто закрыв от ужаса глаза.
Что-то все же наверное открывается в конце концов.
Вот и Л.Н. сфантазировал на эту тему, описывая умирание князя Болконского в убеждении, что не может быть все просто так вот! Без тайны! Без тайн мироздания.
"To by or not to by?"
Мыслям о будущем человеке только два дня. Может быть, его и не будет. Но если будет, то он начнется из этих двух дней.
Начало человека. "To by or not to by?" В этом смысле. Постыдном для человека, которому Г.Б. дал выбор.
Прокофьев "распрямляет" душу, укрепляет.
Музыка. Стихия, не зависимая от маленького слабого человека. Она ему не принадлежит. Он ей служит, поддерживает в ней жизнь.
Человек имеет к ней отношение. Он стоит рядом. Так же как он стоит рядом с горами, рядом с средневековыми соборами.
У человека своя жизнь. Сопение мышки в теплой темноте: "To by or not to by?"
Поиски.
- Как же все-таки это происходит?
- Может быть, должно стать достаточно противно? От всего. В том числе и от самого себя.
- Думаешь?
- Тогда, может быть, все как-то облегчается? Прячет человек сам себя от лица этого мира.
- Поживем, увидим.
- Доживем – увидим.
Судьба.
«Казалось всегда, что жизнь должна строиться по некой расписанной на небесах фабуле, именуемой судьбой.
А что на самом деле имеем? Не договорили, не дослушали…
Нет композиционной законченности».
Вопросы.
Выяснить один вопрос для самоуспокоения.
Схоластические вопросы – это только для отживших стариков? Или эти - молодые, веселые, мобильные, легкие – тоже не минуют этого?
Этот мир – предполагаешь – вдруг да радикально поменяется, и не останется ничего от трудных вопросов! Они отомрут вместе с последними стариками. Наступит эра безграничной бескомплексной молодости! На все времена!
Старые тетради.
Это кажется невероятным. Эта обыкновенность. Жили не задумываясь. Росли дети, во дворе играли в домино, лаяли собаки под окнами. Весь мир был какой-то маленький, тесный.
Мир детства. В том кино – «Когда деревья были большими». А тут еще радикальнее – «когда мир был без деревьев».
Мир без деревьев.
Мир, в котором деревья еще не посажены. Или они еще очень маленькие, и они не замечаются в пейзаже. Это более правильно. А «большие деревья»… Что-то надуманное. Если, конечно, не поверить на слово Инне Гулая.
Все равно.
«Все будет только так! И никак иначе!»
«Или вообще никак!»
Это всегда есть. Запасной – универсальный - вариант: «или никак!». Самоубийственный, по сути, вариант.
С этим человеческим обретением никто ничего не сможет сделать. Его не отнять. Он вшит намертво в природу человека на этой именно земле.
Витамин.
Этот его обычный, моментальный, наивный, безоглядный отклик на чужое внимание!
Чего-то такого не дополучил в свое время.
Витамина В.
Другие.
Молодые. С ними бывает такая возрастная разница, что возникает ощущение жизни в разных измерениях. Всё, вроде, одно на всех – небо, солнце, архитектура, город, страна, планета – и всё для них уже другое, понимается и проживается ими по-другому, хоть чуть-чуть, но с неким сдвигом в сравнении с всякими старичками. И чем больше возрастная разница, тем этот сдвиг очевидней.
Напряжение.
Каково было бы жить без этого непрекращающегося напряжения? На какой-нибудь совершенно курортной должности. Старшим дворником, сторожем... Или электриком в деревне. Который имеет дело с напряжением только электрического вида.
А может быть, у человека всегда находятся причины напрягаться? И напряжение всегда находит человека.
Наполняет пустоту в человеке, предназначенную именно для чего-то подобного.
Улицы.
Начинают свои новые жизни. Не подозревая о тех, кто прошел уже вдоль и поперек эти улицы, набережные, скверы, эти дворы и парадные...
Право и лево.
Прошла молодость. И как бы потеряно право писать об этом.
Разве что с налетом умудренного опытом скептицизма, устало, грустно...
Работа.
Каждый прожитый день завертывается в словесную упаковку.
Закладываются как в силосную яму – впечатления, мысли, события…
Заготовки? Для чего?
Или просто вешки на пути. Будто так уж важны все эти повороты. «Дороги не скажу куда».
Все бросить...
- Бросил бы все и писал!
- Зачем?
- Как Чехов. Наплевал бы на всякие там «зачем?»
- И что?
- Тогда бы понял «что?» А так ничего не поймешь! В том числе не поймешь, что из тебя могло бы получиться.
- А могло бы?
- Могло!
- Что? Шопенгауэр? Второй Достоевский?
Объяснения.
Объяснить, конечно, можно. Но что дальше делать с этим!
По молодости как рванешь к объяснениям, так все хорошо наобъясняешь! Столько слов наворочаешь!
С годами понимаешь, что объяснения и слова повторяются.
И просто надо набираться терпением, чтобы преодолевать эту жизнь дальше. С объяснениями или без объяснений.
Проснуться.
Словно очередной раз проснулся в этом мире. И на этот раз в этом мире все не так.
Это похоже на черно-белую жизнь в фильме Кончаловского «Романс о влюбленных».
Реальнейшая вещь! Не галлюцинация. То ли истинное лицо этого мира, то ли мир, в самом деле, лишился всех своих красок, музыки, красоты...
Это свойство некоторых людей делать мир вокруг себя таким. Попадаешь в круг их влияния, и вот!
Эти летние вечера.
Невский, Канал Грибоедова, Михайловский, Фонтанка...
Выходные. Теплый летний вечер.
Толпы людей, сэлфи, матрешки, уличные музыканты...
Молодые, по преимуществу, веселые, беззаботные, шумные...
Как окунешься в людское благополучие, довольство, молодость...
Середина.
Уют середины жизни. Человек будто упрятан в этой середине от вечности. Чувство защищенности дает этот толстый - как, сильно не задумываясь, ощущает человек - слой лет до окончательности.
«Когда это еще будет!»
Доверие.
Раушенбах с «векторной» Троицей, лексические откровения Короткова-Вашкевича, что-то ещё и ещё...
Входишь в мир то ли интеллектуальных игр, то ли подлинных основ мироздания.
А сколько подобного еще встречаешь на просторах Интернета! И все претендуют на безусловную истинность.
Тайное знание, готовое открыться любому ищущему понимания устройства этого мира индивиду.
Но вот не хватает доверия, чтобы стать под знамена хоть одной из этих интеллектуальных конструкций. Не оспариваешь, даже где-то допускаешь, что так оно и есть, но не входишь в это весь без остатка. Остаешься в рамках обывательских, традиционных представлений о мире.
Чего-то не хватает. Доверия. Это такая вещь... Его не на все хватает.
Портреты.
Две одновременные выставки. «Петрова-Водкин и его ученики». «Выставка автопортретов».
Те, кто на картинах, и, конечно, сами художники захотели, чтобы запечатлелся надолго в художественной вечности какой-то миг жизни, изображенный на картине. Они хотели остаться.
И те, что на автопортретах тоже.
Не странная, но, конечно, простодушно-наивная затея. Глядят на публику с портретов. Глаза в глаза. Остались как-то.
Публика пришла на свидание. Как в тюрьму. Портреты вытащили из запасников, как из камер. Из подвалов. Из казематов.
Показать запечатленные мгновения.
Выходы.
Может быть, важно иметь запасной вариант для всего на свете.
Способность выходить любым – даже самым диким и чернушным – способом из жизненных ситуаций.
Впрочем, может быть, это не какая-то особенная способность, а просто по-другому в жизни не бывает – если выход «любой». Надо только понять, что это именно «выход». Пусть и в никуда.
Еще это называется «смирением».
На диване.
Попытки заснуть. На правом боку. И в полузабытьи – представление, как это выглядит откуда-нибудь из космоса.
Голубая планета, точка на ее поверхности, город, улица, дом, квартира, диван. На диване – фигура человека, лежащего, уткнувшись в подушку.
Человек спит на земном шаре. Именно на земном шаре! А не на диване.
Лег отдохнуть – снять напряжение, убрать ломоту в глазах при помощи этих кратких мгновений полузабытья.
Чувство.
Было время, когда потребность находиться внутри чувства была главной в жизни. Эта потребность то ослаблялась, то усиливалась, иногда едва теплилась, но не пропадала, была постоянной. Без малейшего зазора и паузы. Один объект чувств сменял другой. А иногда они перекрывали друг друга. И всему находилось место и время.
Потом это как-то ушло. Незаметно и бесследно.
Это как уехать куда-то далеко и, доехав, вдруг не обнаружить какой-то важной вещи, которую неизвестно где, когда и как потерял в пути.
Отмеривание.
«Земную жизнь пройдя до половины...»
«... как веселья последнюю треть».
Прикидывают. Оптимисты!
Каждому.
Может быть, все уже отмерено и будет отвешено поровну. Всякого. Хорошего и плохого.
Войти в понимание этого, чтобы быть готовым! Все по прейскуранту. В том числе трагедий, мучений, горя, ужаса...
Должно только прийти время.
Инопланетяне.
Может быть, когда-нибудь ему приведется понять и это.
Наивный уфолог – все ждет и надеется. На своих инопланетян. Они прилетят и спасут его. Удивятся на его удивительную безвестную планету и... Ну и что-то такое сделают. Он и сам не знает – что.
«Если бы знать! Если бы знать!»
*
Никто не предупреждал, что те первые чувства, те первые встречи, поцелуи, объятия и пр. – это и есть то самое, о чем пишут в романах, вспоминают в мемуарах... Полновесная жизнь без предупреждения.
*
Неповторимость каждого мгновения этой жизни. Какие-то пережитые когда-то минуты, может быть, часы... Вспоминаемые через тысячу лет как какие-то особенные. По-разному, но особенные. И нежные чувства, и ошеломление перед чем-то грандиозным в этом мире... Сколько такого наберется хоть у кого!
И все это никак не понималось как что-то сверхценное и неповторимое. Вся будущая жизнь из тех мгновений с несомненностью представлялась как что-то того же качества по полноте, первозданности, значительности...
И только то, что все эти счётные мгновения будут такими, как они вспоминаются, – какими-то оазисами в пустыне остального времени жизни - никак не могло прийти в голову.
*
Может быть, жизнь всем дает эту полноту и свежесть первых впечатлений бытия, но не у всех хватает ума и решимости, чтобы понять, что это то самое – несомненное и неповторимое - и другого не будет.
Они смиренно идут по жизни дальше, еще не зная, что все дальнейшее уже по большей части наполовину бессмысленно.
То, что замечалось не один раз: качество впечатлений от жизни – в любой сфере: в чувствах, в дружбе, в музыке, в литературе, в понимании – со временем притупляется. Не раскачать уже себя на прежнее – молодое – восприятие этого мира. Стареет тело, стареет и душа.
Травмпункт.
«А что было бы, если бы он жил в глухой деревне и упал с воза с сеном?»
Обрывки соответствующих месту (районной поликлинике для взрослых, что на Кабинетной улице) разговоров.
И начинаешь отвечать на чужой вопрос. Просто так, от нечего делать:
«В кинодеревне ничего не было бы. А в реальной чернушной жизни с жуткими “кладбищенскими” историями - всякое могло бы последовать».
Жизнь поворачивается к лесу передом, а к какому-то очередному невезучему дяде Васе - задом. Вдруг. Однажды.
Помимо воли начинаешь проникаться, пропитываться подобными размышлениями, сидя перед кабинетом врача в унылом ожидании своей очереди. Насмотревшись и наслушавшись. Всякого.
В том числе про то, что в этой жизни все может быть еще радикальней! Не сразу и сообразишь, что это именно оно, то самое. «Раз - и нету!»
И приходят родственники закрывать больничный умершего больного.
В первый момент, услышав о таком, будто удивляешься. Не подавая вида. И начинаешь объяснять себе совсем простые вещи. Например, то, что в жизни бывают такие особые узловые моменты повышенной странности. «Стыковые», можно сказать, моменты.
- Следующий! – приглашает медсестра, приоткрыв дверь кабинета врача.
Чувственность.
Ощущение жизни, в которой вдруг ожила полузабытая чувственность... И проявления этого - буквально на каждом шагу! Мир будто преображается. Старый, привычный, бытовой мир делается праздничным, полным бесчисленных проявлений высокого смысла, наполняется новой жизнью. Все замечается, всему находится объяснение, возвышающее эту жизнь, а не отвращающее от нее.
Случившееся.
Простота, с какой в реальности случаются всякие-разные – плохие и хорошие - события, поражает! Вот оно как бывает! Непредполагаемо просто и неожиданно. К этому никогда не привыкнуть. Всякий раз будешь удивляться. Неожиданности и простоте.
И эта безвариантная, бесповоротная окончательность случившееся! Будто дух жизни вышел вон. Чего же проще чего-то обездушенного, окончательного, неживого... Трупа события.
Отбор.
Не возьмут его в ангелы. Его возмущение пустяками слишком бескомпромиссное и неадекватное: вплоть до расстрела! Так он всех перестреляет – продавщиц, которые его обманули, автомобилистов «стоп-хамовских», перегородивших тротуар... Всем не поздоровится!
Сериальное.
- Маруся, что ж ты натворила!
- Оставь ее в покое!
- Если бы она раскаялась, повинилась, расплакалась над своей глупостью...
- Тогда это была бы не реальная жизнь, а сериал.
- Может быть, но тогда всем стало бы легче.
- Напиши сценарную заявку!
Понимание.
Существуют в том понимании русской и всей остальной истории, которую им внушили или до какой они дошли в самообразовании. И дальше уже живут в этом пространстве освоенной, усвоенной истории. Все им теперь понятно. Они с этим проживают весь остаток жизни. Как в своей квартире.
Или как в тюрьме своего окончательного понимания.
Наверное это касается не только одной истории, но и вообще миропонимания. Не выйти из которого, как из камеры. Поэтому так часто – отчаяние, ужас, истерика...
«Мир такой, и другим быть не может!» - скольким подобная мысль испортила жизнь! Нервным, конечно. Которым все не в масть.
И есть те, кто доволен пока этим миром.
«Зимних сумерек тонкие краски
Удивительно дороги мне.
Сколько доброй, застенчивой ласки
В осветившемся первом окне!»
(К.Ваншенкин).
Такое еще, конечно, бывает от молодости.
Сухопутный моряк.
Старый мариман. Забросил все морские штучки из своей прошлой жизни. Иногда только проскакивает: «палуба» - вместо пола, «поручни» - вместо перил, «трап» - вместо лестницы...
«Разойтись левым галсом», - дает он себе установку, увидев издали, идущую навстречу девушку.
Жизнь на каждый день.
Только что-то самое необходимое.
Не привязанная к повседневной необходимости работа за письменным столом. С заглядыванием по мере возможности в понимание...
Ожидания, конечно. Непонятно, впрочем, чего. От этого занятия. Ждешь и не ждешь.
И есть стойкое, ясное понимание положения. В котором мало утешительного.
Твердые правила поведения и жизни...
Длинная дорога смыслов. Лихорадка записывания, изображения, обдумывания...
Радость удачного слова, нового понимания…
Повседневность.
Будто в самом деле у каждого есть предназначение. Работают, не замечая времени, стараются, что-то устраивают, будто впереди еще целая вечность.
Нет, не так! Будто не хотят замечать времени, не хотят думать о жизни и мире, в который они попали. Только бы не замечать, только бы не задумываться! Гонка! Но предмет этой гонки совершенно ничтожный в сравнении с жизнью человека.
Это то, что думалось в 2014 году о людях Донбасса. Которые вырвались наконец в своей жизни из полубессмысленного существования. Появилась в их жизни достойная цель.
Удивление.
Краткий миг полусна. Удивление: смерть, любовь, жизнь вот здесь, в этот миг, в этой комнате, «avec cette femme»…
Вот, где удивление, переходящее в холодок ужаса.
Неуловимо краткий миг.
Простейшее.
ТВ. Рассуждения мрачного профессора о конце цивилизации и наступлении эпохи варварства…
И тут же Ахматова. Перебивающая умные и страшные мысли чем-то совершенно простейшим:
«Цветов и неживых вещей приятен запах в этом доме…»
Жизнь идет. Плохо ли хорошо… Скорее плохо. Но как-то все же удается «перебивать» мрачности «простейшим».
Так устроен человек. Может быть даже, так устроено человечество.
Правило жизни.
- «Все принимать». Такое жизненное правило.
- И всё принимаешь?
- Всё, кроме самого неожиданного. Оказываешься не готов к неожиданному!
- Ну, на то оно и неожиданное!
- Что же остается тогда от правила!
- Ну, тогда я не знаю... А может, ну его – эти правила?
Дни.
Еще один «проходной» день. День «так себе». Ничем не выдающийся. Тягловый.
А ведь счетный! И можно когда-нибудь досчитаться!
Достоинство.
Ни на ком не виснул, локтями никого не расталкивал, по головам не ходил... Это что-то да значит!
Значит такое возможно! Значит можно и так! И ничего сверхтрудного. В такой жизни.
Перемены.
Ожидания перемен.
Перемены зреют. Совсем как плоды. Назревают. И вот они уже созрели, висят готовенькие.
Но падают все равно всегда неожиданно.
Фразы и жизнь.
Фразы, которые, можно сказать, «испортили» не одну жизнь. И авторскую, и просто повседневную - обывательскую, бытовую, человеческую, смертную.
Такие, например, фразы:
«И делаю себе карьеру тем, что не делаю ее».
«Нужно быть мертвым, чтобы предпочесть деньги».
«Радость не в том, что твоя работа пользуется успехом, радость - когда работаешь».
Легко можно продолжить.
Это были какие-то неоспоримые, несомненные жизненные ориентиры. Тут необъяснимая симпатия к такой идеализации действительности шла навстречу подобным мыслям у других. Это как водится.
И как результат - прожитое представляется как будто несколько бестолковым, несерьезным, глуповатым даже. То есть на лицо «испорченная» жизнь.
Приходится утешаться тем, что не первый и не последний в этом смысле с «испорченной» жизнью.
Вот и Бродский о том же:
«Лично меня — знаете, что больше всего устраивает? Вполне устраивает! Судьба античного автора, какого-нибудь Архилоха, от стихов которого остались одни крысиные хвостики, и больше ничего. Вот такой судьбе можно позавидовать.
Так и живешь. Укрепляясь в старой вере.
В ценности глупой жизни.
Глупой в том смысле, который вкладывала Раневская, сказавшая:
«У меня хватило ума прожить жизнь глупо».
Агротехническое.
Способность души порождать состояния влюбленности. Это, оказывается, никуда не уходит.
Всходы. Всхожесть. Почва дает всходы. Другое дело, что здесь уже поле, а не лес. Не положено расти ничему, кроме неприметных скромных полевых цветочков. Но ведь и не пустыня! Земля еще не умерла.
Все упростится.
*
Все как-то упростится. Это свойство человека. Все упрощается. Самое сложное, самое непроходимое для понимания.
*
Уход, вернее, смирение с неизбежным уходом тоже дано человеку в облегчение. «Ныне отпущаеши...»
С облегчением. По другим мотивам, чем у евангелиевского Симеона, но так же с облегчением. Всё уже посмотрел. Всё ли не всё, но увидел.
*
Может быть, человек устает от Вселенной, она его утомляет. Человек смиряется со своим непониманием.
Это как-то облегчает его. Он думает: «Бог с ней!»
Лимб.
Все жизненные неприятности - чтобы чувствовать эту самую жизнь. Обновлять чувство реальности. Открывать жизнь снова и снова.
От этого обновленного понимания, правда, становится грустно.
В «Божественной комедии» упоминается лимб.
«На входе Ада находится лимб. Там не мучаются, а просто грустят. Он предназначен для некрещеных младенцев и добродетельных нехристиан. Здесь автор встречает Аристотеля, Гомера, Платона».
Грусть начинается еще на земле.
Песня.
Поет Юрий Гуляев
«Надо, надо, надо нам, ребята, жизнь красивую прожить.
Надо что-то важное, ребята, в этой жизни совершить ».
Тот мир, в котором было место для таких слов, для подобных понятий, для таких желаний…
Еще немного времени пройдет, и вспоминать об этом с тоскливым чувством напрасности будет уже некому.
В этом тайна быстро меняющегося мира. Прошлое выбрасывается на помойку. Прошлое не пригождается.
Эти простые, даже, можно сказать, простодушные мысли... Конечно, они привязаны к неповторимости того времени. К тем людям.
То, о чем говорится в песне, возможно, как-то возродится в каком-нибудь новом поколении... Если для России все пойдет как надо. Но слова уже будут другие. И голоса, и мелодии...
Будет какая-то другая неповторимость другого времени.
«Это было недавно...»
*
Есть что-то трогательное в утренней бочке с молоком. В том, как стекаются в темноте на огонек люди с бидонами. Молоко, утро, дети.
*
Однообразно, «под народ», шутящие комсомольские деятели.
*
«Облади-облада». Запрещенная песня. С «матерными» словами.
*
К «Облади-облада» еще присовокупилась куриная лапка - знак пацифистов. Ни с того ни сего вдруг какие-то пацифистские лапки! Каким-то довеском – совершенно необязательным к полупионерской жизни. Матерные слова из песни это было понятно, но это… Отголосками атрибутов чужой, заграничной жизни.
Проживание.
«Куда уходит время жизни?»
Это как вести расходные книги. «Делать экономные покупки». Пробовали.
А так-то... своего и для себя времени – по остаточному принципу.
Ну, а тратить время только на себя или на то, на что сам пожелаешь... Конечно, так живут. С рациональным подходом. С аналитическим умом. Но сколько таких наберется!
А вдруг – много!
Эритроциты.
Ему объяснили, как именно алкоголь убивает эритроциты. И после этого объяснения глотать – хлобысть! – рюмки с водкой! Нет, только органолептически!
Он воображает эти эритроциты… Как они… Ну в общем…
«Нельзя же убивать эритроциты! Незя-а-а!»
Эволюция.
Дали посмотреть на этот мир, подумать о нем, попытаться что-то понять... Упиться разнообразием чувств... Что-то еще... Многое. Можно насобирать.
К этому подводится все. Без волшебства. Не погружаясь в бессознательное. Но и не так, как это рисовалось Ивану Карамазову.
Ничего в этом смысле не меняется. Возможно ли такое? Кажется, что возможно.
«Сон женщины».
Недопонимание многих вещей, с которыми люди живут, сколько себя помнят. Не дано. Природой, генами... Еще чем-то. По глупости, по легкомыслию...
«Кухара был поражен: из-за такого происшествия столь безупречная во всех отношениях девушка, как Харуко, понапрасну пожертвовала своей юностью».
Надо еще понимать, что юность имеет особую ценность в человеческой жизни. И что нельзя понапрасну ее тратить!
Надо обладать способностью к такому ясному, ценностному пониманию.
А если испытывать недоверие к таким, берущимся в готовом виде непонятно откуда представлениям, с которыми люди сживаются с первых шагов по жизни и не сомневаются в них уже никогда!
А если нет этого дара – понимать важные вещи! А если инерция жизни несет, не давая опомниться!
Какая там юность! И все остальное. Не остановиться! Не спохватиться!
Сп-я.
Эту деревню с ее ориентированием на желудочную жизнь никак не привязать к чему-то другому, существующему одновременно и независимо.
Поскольку это все происходит на одной планете и даже с некоторыми людьми одновременно и там и не там, то все-таки, может быть, существует какая-то высшая точка, с которой и то и другое как бы уравниваются в значении, совмещается, сливается...
Перемены.
Никаких катастроф! Ломается одно, строится другое. Время перемалывает реальность.
Сменяются декорации на житейском театре.
Так не осталось ничего от прежнего на Старой Деревне. Вообще никакой деревни. Только название. Мемориальная топонимическая табличка.
Как говорил Радзинский: стоны умолкнут, останется нечто основательное.
Это констатация. Безоценочная.
Конечно, обыкновенный одноразовый человек не может такое вынести. Поэтому и век ему отпущен щадящий для его слабых нервов.
Курьер ЮНЕСКО.
Грустно читать старые – 60-х, 70-х годов – номера журнала «Курьер ЮНЕСКО».
Проповеди о мире, о человеке, о детях… Сколько после этого было жестокости, тупости, скотства… А «Курьер» все тот же, все так же. Добропорядочный буржуа, либерал, прекраснодушный гуманист...
Ромашковый мир.
- Веришь и всегда верил, что есть такие места на земле...
- Какие?
- Ну, такие... С этими тонкими, узорчатыми переборами домры, с таким ромашковым полем... И ни души кругом. Птичьи голоса ото всюду...
- Размечтался!
Через сто лет.
Чеховский персонаж из «Скучной истории» мечтал хоть одним глазком глянуть на то, что будет через сто лет. У него, правда, речь шла о науке.
Но вот как-то не очень хочется это. Страшно. Тогда все уже произойдет, и останутся одни сожаления. Как у мистера Мак-Кинли.
И еще не хочется знать ничего о близких, которых уже не будет.
«Безответные» писания.
Можно представить, как они однажды сойдут на нет. Как что-то другое - такое же «безответное». Как некоторые другие столь же безответные занятия. Засохнут. Заглохнут. Ведь все происходит незаметно. Оглянешься, и нет никого ни позади, ни рядом.
Обстоятельства.
Встраиваешься в жизненные обстоятельства. Преодолеваешь, посильно, что-то уж совсем неприемлемое, а в остальном живешь как миленький. Этот учет обстоятельств, соизмерение собственной жизни с ними порождает уверенность в правильности выбора. То есть обстоятельства почти не оставляют никакого выбора. И правильность этого выбора получается почти автоматом.
Опыт.
Пока этого многолетнего, многословного опыта не было, все казалось, что его полезно приобрести.
Теперь понимаешь, что это и весь опыт. Другого не предвидится!
И если выразить суть этого опыта, то можно сказать, что это опыт «неприобретения опыта».
Это почти знаменитое: «Я знаю, что я ничего не знаю».
Строки.
Заморочили голову строки.
«Я делаю себе карьеру
тем, что не делаю ее!»
А еще из «Мартина Идена» эпизоды.
И из Дюма: Атос с его снаряжением, которое само должно было к нему прийти.
Литературой заморочил голову.
Вопросы.
Всяческое в жизни... То, что есть. Нажитое. То, чему поддался или оно было органично присуще...
И теперь вопросы.
Все это для того, чтобы избежать еще больших зол?
Или это просто подтверждение законности занимаемого места? Которым не погордишься.
Какая логика практикуется жизнью?
Или логики вообще нет?
Чудаки.
Книга Джеймса Глика. «Информация. История. Теория. Поток».
Математики-чудаки. Курт Гедель, Клод Шеннон, Алан Тьюринг...
Чудаки-физики, вроде Эйнштейна... Физики были все сплошь чудаками.
А у этого беллетристического автора М. чудаковатость - только бледная тень, только отголосок чудаковатости этих ученых мужей.
Чудаковатость выявляется при сравнении их образа жизни, жизненных приоритетов, целей и т.п. с тем же самым у обывателей.
В том, чем занимается беллетрист М, есть все внешние признаки той ученой чудаковатости. Все похоже, но на другой почве – на схоластической, а не на научной.
Чудаки-математики в телефильме «Однофамилец» с Жжёновым по сценарию Гранина, в фильме «Всем спасибо!» с Шакуровым и Соловей. Игра мотивов, романтический антураж отшельников не от мира сего. Живой пример – Перельман и его не взятый миллион.
<