– Совсем не из бедняков, – подхватил Дэвид. – За нее потребовали выкуп. И тело было погребено в лесу, а не выброшено. И девочку обезглавили.
– Она находилась в машине няни, – прошелестела Мелани, – на стоянке перед домом няниной матери. Возможно, тот район считался бедным.
– Да, район небогатый, – согласился Куинси, – но я бы не отнес его к обычным охотничьим угодьям Холмса. И потом, профиль жертвы не подходит. Меган была нарядно одета, ухожена. Сидела в хорошем автомобиле и играла с дорогими игрушками. Смышленая и разговорчивая. Если Холмс главным образом выплескивал наружу подсознательную потребность самоуничтожения, то в Меган Стоукс не было ничего, способного вызвать у него жажду крови. Не было ничего, что напомнило бы ему самого себя.
– Может, это была месть, – предположила Мелани. – Других детей он ненавидел, потому что они были такими же бедными, а Меган за богатство.
– Возможно, мисс Стоукс, но маловероятно. Налицо резкая смена мотивации, а подобное крайне редко происходит в патологии серийного убийцы. Иногда преступник выбирает другой тип жертвы, потому что желанная цель недоступна. Например, он предпочитает блондинок чуть старше двадцати, но когда жажда крови становится нестерпимой, способен напасть и на брюнетку за тридцать. Но даже в этом случае потребность истязать женщину, пусть и не вполне подходящую, по‑прежнему удовлетворяется. Однако для большинства профиль жертвы неразрывно связан с их почерком. Они стремятся причинить боль не просто женщинам. Им необходимо навредить особенным, к примеру, «распущенным» женщинам, так что убийца никогда не схватит вместо проститутки мать троих детей, даже если та подвернулась под руку. Подмена их не устраивает. Для этих людей найти правильную цель – все равно что влюбиться. Они неделями, месяцами, даже годами высматривают «правильную» жертву. Начинают с физического облика, в случае Холмса – юные, низкорослые, грязные и бедные. А потом вдруг встречают вожделенный объект. Того, кто сдвигает что‑то в голове. Того, кто заставляет потеть ладони. И понимают – вот она, цель. Рассел Ли Холмс как раз из таких, и, глядя на профиль его жертв, очень сомневаюсь, что в чистенькой, сияющей, богатой Меган Стоукс вдруг обнаружилось нечто, вызвавшее жажду крови у Рассела Ли Холмса. Проще говоря, она – не его тип.
|
|
– Есть и другие факторы, – вставил Дэвид, глядя на Мелани. – Например, как полуграмотный мужчина составил записку с требованием выкупа?
– Отличное замечание, агент, – одобрил Куинси. – Передо мной копия той записки. В полицейском рапорте 1972 года описано – грубая бумага, буквы вырезаны из газет, грамматические ошибки. Посыльный доставил послание в больницу, где работал Харпер Стоукс – талантливый врач, но скромного происхождения. Вроде бы записка подходит к образу Рассела Ли Холмса. Однако если ее повнимательнее изучить, все аргументы рассыпаются. Слова слишком точно подобраны для необразованного злобного молодого человека. Никаких потеков клея из‑под букв, что свидетельствует о необыкновенной аккуратности. Наконец нет ни отпечатков, ни почтового штемпеля, ни слюны по краям липкой полоски. Создатель записки явно терпеливый, умный и весьма подкованный в полицейских процедурах. То есть совершенно не соответствует нашим знаниям о Расселе Ли Холмсе.
|
|
Мелани встала и дрожащими руками набрала в стакан воды из‑под крана.
– Тогда почему я вижу Меган в хижине? Если ее похитил не Рассел Ли Холмс, почему она там?
– Не знаю, мисс Стоукс. Честно, меня крайне интересуют ваши «воспоминания» и что они могут означать для случая Меган Стоукс. Мое общее впечатление – некто сознательно подражал Холмсу, некто знакомый с его деяниями. И этот некто подделал манеру Рассела Ли вовсе не в состоянии психоэмоционального перевозбуждения, а из благоразумного желания скрыть свое собственное преступление. Когда Меган похитили, этот некто уже знал или подозревал, что еще живых детей держали в каком‑то уединенном месте, поэтому выбрал лачугу, чтобы его преступление по вещественным доказательствам максимально походило на модус операнди Холмса. В 1972 году такой уловки хватило, чтобы обмануть местную полицию и ФБР. Но как я уже говорил, профилирование выводит нас за рамки простой физической имитации преступления к основной мотивации и стилю поведения. Повторяю, Меган Стоукс никак не подходила Расселу Ли. Что подводит к последнему определяющему фактору, на мой взгляд, – избавлению от тела. Всех своих жертв Холмс раздевал донага и выбрасывал прочь. Кроме Меган Стоукс. Она тоже была найдена голой, но тело завернули в одеяло. И не выбросили, а старательно захоронили. К тому же ее изувечили – отрезали руки и голову. Что вы знаете об обезглавливании, агент Риггс?
– В смысле?
– Обезглавливание обычно происходит по двум причинам. Первая – рациональность. Умные преступники, как правило, хотя и психопаты, но активно ищут способы замести следы, поэтому удаляют голову жертвы, чтобы затруднить опознание тела. Иногда с той же целью отрезают и руки.
|
|
– Но мы уже установили, – подхватил Дэвид, – что Рассел Ли Холмс вовсе не умен и не рационален. А вторая причина?
– Эмоциональная. Иногда убийца чувствует вину перед жертвой, мучается угрызениями совести или стыдом, вот и отрезает голову или руки, чтобы обезличить преступление. Обезглавливание служит признаком того, что жертва была близка к убийце.
– О, Боже, – пролепетала Мелани, уже предчувствуя дальнейшее.
– В общем, – тихо подытожил Куинси, – тело укутал либо тот, кто очень осторожен, либо тот, кто страдал из‑за содеянного.
– Родители, – уточнил Давид, а затем почти свирепо добавил: – за деньги, не так ли? Миллион долларов.
– Что? – ошарашенно уставилась на него Мелани.
– Харпер и Патриция Стоукс имели страховой полис по миллиону долларов за жизнь каждого своего ребенка, – невозмутимо пояснил Куинси. – Хотя еще до признания Рассела Ли Холмса полиция активно изучала жизнь Харпера Стоукса. В семидесятые он переживал нелегкие времена. Потерял довольно много денег на различных спекулятивных сделках и без выплаты страховки, вполне возможно, был бы вынужден объявить себя банкротом.
– Никто не убивает собственного ребенка ради денег! – закричала Мелани. – Никто! Даже за миллион долларов! И если застраховали обоих, почему Меган? Почему не Брайан? О, Боже, почему не Брайан?
Мелани схватилась за голову, охваченная еще большим ужасом. Наверняка Брайан уже задавал себе подобный вопрос. Скорее всего, ее угрюмый брат провел большую часть последних двадцати пяти лет, гадая «почему не я?» И он вечно злился на отца, почти ненавидел. Что‑то знал? Подозревал? О, Брайан…
– Почему бы просто не подделать похищение? – воскликнула она. – Почему просто не имитировать исчезновение Меган, спрятать девочку в хижине, получить в банке или где‑то еще сумму на выкуп и оставить себе? Вполне правдоподобно…
– Не считая неизбежных вопросов по поводу неизвестно откуда свалившихся на голову Стоуксов ста тысяч долларов, – тихо заметил Дэвид. – Это подозрительно. А вот полученная страховка за гибель Меган не требует объяснений. Все правдоподобно?
– Кроме смерти дочери. Они на такое не способны. Я знаю их, Дэвид. Это мои родители, и клянусь, что они не способны на такую гнусность, как убийство своей четырехлетней дочери ради наживы.
– Мисс Стоукс, – мрачно вставил Куинси. – Понятно, что вам неприятно это слышать, но, основываясь на документах, полагаю, что Меган обезглавили из чувства вины. Похоронили из‑за угрызений совести. И любовно завернули в одеяло. Мисс Стоукс, мне известно только о трех других случаях, когда тело ребенка так тщательно запеленали и старательно похоронили. И во всех трех случаях убийцей оказалась мать.
– О, Боже.
– Серийные убийцы не испытывают потребности закутывать трупы своих жертв в мягкие одеяла. А вот защита ребенка, даже тогда, когда уже слишком поздно, даже из чувства вины – явно материнская черта. На данный момент, основываясь на изученном досье, я бы возобновил это дело, агент Риггс и мисс Стоукс. Следует повнимательнее присмотреться к родным Меган. Изучить мотивы каждого и обстановку в семье летом 1972 года. А так же проверить всех друзей и родственников. Лично я начал бы с Патриции Стоукс.
Глава 16
«Уолтхэм свит» оказался вполне приличным отелем. Две спальни в оттенках синего и лилового с якобы вишневого дерева мебелью – типичная обстановка для многих гостиниц Новой Англии. Одна комната наверху в мансарде, другая – внизу напротив кухни. Дэвид поставил свою сумку в ближайшей к выходу спальне, пока все еще ошарашенная Мелани бродила по гостиной.
В аптеке возле дома Дэвида были куплены основные туалетные принадлежности. Аптеки не торгуют одеждой, поэтому Мелани осталась в старой футболке и мешковатых спортивных штанах ФБРовца, выглядя еще более хрупкой, особенно сейчас, когда стояла у темного окна, обхватив себя руками и воззрившись в безлунную ночь. Снаружи по федеральной трассе мчались автомобили. Фары коротко хлестали по ее лицу, слепя глаза.
– Ладно, – наконец произнес Дэвид, – о чем думаешь?
– Все в порядке.
Он ждал продолжения, но девушка молчала. Дэвид не знал, что делать. После беседы с Куинси Мелани все глубже и глубже уходила в себя. Взгляд безжизненный, как у ветерана войны, губы сжаты в бескровную линию. «Ударилась в стену и теперь либо согнется, либо сломается». К сожалению, мыслей Риггс читать не умел, поэтому очень тревожился за притихшую подопечную.
Мелани включила телевизор. Ярко одетая ведущая, мрачно глядя в камеру, докладывала:
– Сегодня утром в центре Бостона раздались выстрелы.
Кадры окрестностей отеля заполнили экран. Люди таращились на дверь. Несколько туристов снимали. Мало что было известно, и десятисекундный репортаж закончился, ничего не прояснив.
Мелани выключила телевизор. Взяла журнал, полистала, отложила. Сдвинула пепельницу трясущимися руками. «Боже, какие же у нее тонкие пальчики. Невозможно представить ее запертой в одной хижине с таким психом, как Рассел Ли Холмс».
Дэвид поставил свой ноутбук на обеденный стол. Он планировал работать допоздна, перелопатить побольше документов, наверстывая упущенное. Ровно к семи утра их с Ченни вызвал к себе Леймор. Дискуссия начальника не удовлетворит. Леймору нравилось, когда расследование катилось как снежный ком, обрастая четкими и ясными уликами. Шефа точно не обрадует, что его агенты вместо распутывания махинаций в здравоохранении вдруг переключились на убийство двадцатипятилетней давности.
Дэвид вошел в кухню, глянул на пакеты овощей в морозилке и призадумался.
Дерьмо. Спина болела, и болела сильно.
Мало спал, к тому же попал в стрессовую ситуацию. Снова применил оружие, после чего всегда испытывал отвращение. Истина заключалась в том, что Бюро обошлось с ним правильно, поставив на преступления белых воротничков. Он больше не способен лихо гоняться по темным переулкам. Не способен прыжками взлетать по лестницам в небоскребах. У него серьезное заболевание, которое день ото дня прогрессирует.
Ночная жизнь теперь сводилась к трем вариантам интима: морковь, цветная капуста или брокколи?
Выбрал последнее и засунул два пакета сзади под пояс джинсов. Выходя из кухни, прекрасно понимал, что выглядит полным идиотом.
Мелани уже не сидела на диване. Снова стояла у окна, прижав пальцы к стеклу. Что‑то было в ее профиле, что‑то призрачное, застывшее и настолько безнадежное, что Дэвид содрогнулся.
Нахлынули мучительные картины прошлого. Ему девять, мама в конце концов вернулась домой из больницы умирать. Лежит на диване в гостиной, они все вокруг. Отец и брат натянуто улыбаются. Папа уже объяснил сыновьям, что мама умирает. Больше ничего нельзя сделать. Ради нее они должны стать сильными. Сильными насколько возможно.
Мама потрепала его по волосам. Погладила Стивена по щеке, словно он еще ребенок. Потом отвернулась, пряча твердый и понимающий взгляд, настолько заполненный болью, что у Дэвида вышибло воздух из легких.
Ради нее они только притворяются храбрыми, понял он в свои девять, тогда как мама на самом деле очень храбрая. Ради нее они только притворяются героями, а мама – уже героиня. О, Боже, мама была необыкновенной женщиной!
А через секунду рак забрал ее навсегда.
Дэвид оглядел гостиничный номер. Он уже давно взрослый человек, не ребенок. Замороженные овощи привязаны к спине. Привычная боль грызет поясницу.
Он хотел… мог бы стать подходящим мужчиной для Мелани Стоукс. Черт побери…
– Тебе надо поспать, – сухо проинспектировал Риггс.
– А ты что собираешься делать? – повернулась она с опустошенным видом.
– Работать. Завтра с утра встреча с боссом, потом свяжусь с Джаксом. День предстоит напряженный.
– А мне чем заняться? – нахмурилась Мелани.
– Не соваться домой, естественно. Расслабиться. Устроиться поудобнее и наслаждаться кофе.
– Устроиться поудобнее и наслаждаться кофе?
Мелани выгнула бровь, голос набирал обороты, щеки покраснели. Может, ему не стоило говорить так легкомысленно.
– Значит, устроиться поудобнее и наслаждаться кофе. Ну, разумеется. В последние два дня я узнала, что, вероятно, являюсь гребаным отродьем гребаного маньяка, удочеренной шайкой гребаных убийц ради сокрытия своего гребаного преступления. Безусловно, мне самое время провести безмятежный денек с чашечкой «Хуана Вальдеса». Звучит гребано восхитительно!
Дэвид откинулся на спинку стула, чувствуя, как закипает собственный нрав. Чего бы умного сказать? В конце концов он просто мужчина. Перегруженный работой, одинокий, сексуально неудовлетворенный мужчина.
– Я бы захватил тебя в офис, – холодно процедил Риггс, – но Бюро не детский сад.
От возмущения Мелани вытаращила глаза. Жилка на шее забилась. Пальцы схлопнулись в жесткие кулаки, отчаяние скрутило позвоночник мучительной судорогой.
От этой картины у Дэвида вдруг перехватило дыхание.
«Рвется в бой. Ей хочется вопить, визжать или сбежать». Шквал эмоций туманил прекрасные глаза.
Праведная Мелани. Милосердная Мелани. Идеальная дочь. Идеальная сестра. Впервые до него дошло. Все острые осколки – гнева, обид, страха – она держала в себе, потому что приемная дочь, а значит, не могла себе позволить причинять беспокойство домашним. Не могла себе позволить стать хуже Меган.
Дерьмо. Внезапно захотелось ее поцеловать. Захотелось перемахнуть пространство между ними, впиться в ее губы и впитать бушующие в ней эмоции. Буйная Мелани. Страдающая Мелани. Настоящая Мелани. Дьявол. Захотелось выложить ей все начистоту, но это стало бы самой большой ошибкой из всех.
– Хочу остаться одна, – выдохнула она.
– Заползти в свою раковину? Мило улыбаться и притворяться, будто все в порядке? – шагнул он к ней.
– Кто бы говорил, – фыркнула Мелани, вздернув подбородок.
Она старательно изображала невозмутимость, но Дэвид ясно видел, что ей не по себе. Лицо покраснело, глаза слишком блестят. «Красавица», – решил Риггс и сделал еще один шаг.
– Нет, – надломлено выпалила она, покачав головой. – Черт возьми, просто нет. Мне плевать на твою внешность и что от тебя пахнет «Олд Спайс». Плевать, что вот уже несколько месяцев не занималась сексом. Плевать, что трахнуться с тобой наверняка чертовски приятнее, чем размышлять о Расселе Ли Холмсе…
– Стало быть, ты об этом думала, – торжествующим и непростительно самодовольным тоном констатировал Дэвид.
– Конечно, думала, – мятежно сверкнула глазами Мелани. – Ты поднял меня на руки в тот проклятый вечер. Принес домой. Заставил почувствовать себя в безопасности… – голос осекся.
Тоскливо вздохнула, поманив его ближе и заставив затаить дыхание. Потом поджала губы, опомнилась и с удвоенной яростью набросилась на Риггса.
– Но это была игра, да, Дэвид? Не проявление доброты, а работа федерального агента. И ты мне солгал. Я так устала от вранья всех вокруг!
– Я работал под прикрытием. Это совсем другое.
– Все сводится к двойной морали, – неприязненно скривилась она. – Везде двойная мораль. Боже, бедная мама, – ахнула Мелани и тяжело осела в кресло.
Дэвид мысленно послал всё к черту и подошел вплотную.
Она жестко и независимо сверкнула глазами. Он обнял ее за плечи, решив, что если получит пощечину, то поделом. Но она не шелохнулась. Горестно всхлипнула, а потом сильная сдержанная Мелани Стоукс пораженчески обхватила себя руками.
О, Боже. Настолько хрупкая, что вряд ли оставит вмятину на его груди. И эти светлые шелковистые волосы, и этот тонкий аромат цитрусовых. Дэвид действительно хотел уберечь ее от опасности. Господи помоги, да он хотел стать ее героем. Усадил к себе на колени и обнял.
Мелани не заплакала. Что его совсем не удивило. Вместо этого скомкала в кулаке его рубашку и уткнулась носом в шею. Он прижался щекой к ее макушке и стиснул крепче.
– Я люблю их, – прошептала она. – Они – моя семья, и я люблю их. Неужели это так плохо?
– Нет, – проскрежетал Дэвид. – Нет.
– Они выполняли все мои желания. Играли со мной, любили меня. Ради Бога, даже бродили со мной по гаражным распродажам. Стоуксы на гаражной распродаже! Конечно, все это не могло быть ложью. Просто не могло.
– Не знаю. Не знаю.
– Мне снова девять, – прошептала она, еще крепче вцепившись в его рубашку, – я снова просыпаюсь в больнице со всеми этими трубками и иглами, торчащими из моего тела, но на этот раз нет никого, чтобы меня спасти, Дэвид. На этот раз никого нет.
– Ш‑ш‑ш, – баюкал он снова и снова. – Ш‑ш‑ш.
Она заплакала. Через минуту он чмокнул ее в макушку. Потом надолго зарылся губами в волосах, отвел прядки назад, поцеловал слезы на щеках. Поцеловал шею, лоб, уши. Что угодно, только не в губы. Он знал – они оба знали, – что нельзя целовать в губы. Не преступить черту, не преступить черту.
Мелани повернула голову, Дэвид коснулся краешка губ, подбородка, кончика носа, ямочки на щеке.
– Еще, – прошептала она, – еще.
Вот так и пришлось сосредоточиться на шее, уткнувшись в нее носом, целуя все яростнее, словно ненасытные подростковые гормоны кружили над диваном. Он втянул в рот мочку уха и прикусил. Она вздохнула и беспокойно завозилась на коленях. Он еще разок прикусил. Она заерзала, вызвав нешуточную эрекцию, и теперь оба дышали очень тяжело.
Шея. Нежная сексуальная шея. Щеки, гладкие, как шелк. Дэвид покрыл поцелуями упрямую линию подбородка, а затем – словно магнитом притянуло – снова уголки рта. Впитывал ее горячее дыхание, ее напряжение, ее натянутое до предела нервное ожидание. Стоит одному слегка повернуться, и они сольются воедино. Ее губы с его. Жаркие манящие губы. Фантастический лакомый вкус Мелани Стоукс.
Трепещущее тело… Боже, она рвала его на части.
Медленно, очень медленно Дэвид отстранился. Оба вздохнули, без слов поняв друг друга.
Он – федеральный агент, расследующий дело против ее отца. Хотя пока не рассказал ей всю правду, что не есть хорошо. Пусть он не стал великим бейсболистом, о чем мечтал его отец, но все же остался мужчиной.
– Тебе лучше? – пробормотал он через минуту.
– Гораздо.
Ее бедра все еще упирались в его пах. Мелани, казалось, ничего не замечала, в отличие от Дэвида. «Одно из преимуществ быть взрослым. Можно просто держать девушку на коленях». Закрутил длинную прядь вокруг кисти. Красивые волосы. И пахнут замечательно. Вот бы погрузиться в них обеими руками и гладить до тех пор, пока она снова не начнет вздыхать.
Эрекция причиняла сильное неудобство, пришлось сменить позу.
– «Олд Спайс», – прошептала Мелани. – Мне казалось, им уже никто не пользуется.
– Мой отец пользуется, – рассеянно откликнулся Дэвид и перешел к рассмотрению изгибов крошечной ушной раковины.
– Вы с ним очень близки, да?
– Раньше были.
«У Мелани Стоукс даже ушки прелестные. Наверное, и пальцы ног тоже восхитительные».
– Раньше? – вопросительно глянула она.
– Все меняется. Само собой меняется.
– Артрит? – проницательно прищурилась Мелани. – Твой отец такой же необыкновенно общительный человек, как ты?
– Угу, я весь в него.
– Угу. И твоей матери больше нет в живых, так что некому вмешаться. Какая досада.
– Угу.
Дэвид никогда не оценивал ситуацию с этой точки зрения, но Мелани, вероятно, права.
– Расскажи о своей матери, – настойчиво попросила она. – Расскажи, каково это – расти среди людей, которые с тобой одной крови и любили тебя с самого рождения.
Дэвид не сумел ответить немедленно. Боль, пульсирующая под ее словами, мучительно сжала горло.
– Пожалуйста!
– Ну… Я многого не помню. Ты же знаешь детей. Получаешь в подарок целый мир и воспринимаешь все как должное.
– А твоя мама пекла печенье? Когда я лежала в больнице, то всегда представляла себе маму в белом фартуке, запачканном мукой и шоколадной крошкой. Непонятно почему этот образ постоянно мне являлся.
– Да, моя мама пекла печенье. Шоколадное. Овсяное. Сахарное с зеленой глазурью на праздник святого Патрика. Господи, сто лет об этом не вспоминал, – потер лоб Дэвид. – Ну, еще читала нам сказки. Заставляла убираться в своих спальнях. Даже смеялась над рассказами отца о работе. И она была очень красивая, – добавил он. – Помню, маленьким мальчиком я всегда считал, что мне досталась самая красивая мама на свете.
– Звучит замечательно.
– Да, – прошептал он. – Она такой и была. Помню… Помню, как они с папой вернулись домой из больницы и усадили нас рядом. Помню, как держались за руки и отец плакал. Никогда прежде не видел его плачущим. Затем прозвучало: «Рак». Просто «рак», словно это все объясняло.
– Не могу себе представить, как такое можно объяснить ребенку.
– Вот и они, наверное, не могли. Папа сказал, что необходимо больше помогать маме по хозяйству, так что мы со Стивеном тут же кинулись вылизывать дом. Даже впервые в качестве сюрприза пытались отдраить ванную комнату. Для сведения – мыльные разводы с нержавеющей стали очень трудно удаляются. Тебе стоило бы посмотреть на нас с пылесосом. Та еще картина.
– Что‑то натворили?
– Всосали половину шторы. Кто бы мог ожидать?
– Зато ваши старания умиляют, – улыбнулась Мелани.
– Да. Мама легла на химиотерапию – мы перестлали полы в кухне. У нее лучевая терапия – у нас окна. У нее рецидив – мы с шампунем моем ковры. Соседи вечно таскали нам кастрюли с тушеным мясом и запеканками, ну, ты понимаешь, «разумеется, пока бедняжка в больнице, муж и сыновья с голоду помрут». Хвалили, как замечательно теперь выглядит наш дом, как замечательно выглядим мы со Стивеном. Поучали, что мы должны держаться, как стойкие деревянные солдатики. Маму снова положили в больницу. Мы выбили постели, отполировали мебель, вычистили шторы и отдраили столовое серебро. Мама вернулась домой, легла в абсолютно идеальной гостиной и умерла. Потому что у нее был рак. Который убивает, даже если у тебя идеальные сыновья и идеальный любящий муж, готовые сделать все возможное и невозможное, лишь бы сохранить тебе жизнь.
– Сочувствую, – прошептала Мелани.
Дэвид неуклюже пожал плечами. Тирада прозвучала более горько, чем хотелось. В голову не приходило ни одной веселой легкомысленной реплики, чтобы сменить настрой. Риггс никогда не вспоминал о том времени. Просто не вспоминал. И теперь ощущал неловкость.
Поднял Мелани с колен и встал с кресла, чтобы создать хоть какую‑то дистанцию между ними. Она по‑прежнему расстроена, но он не нашел в себе сил снова ее обнять.
– Э‑э‑э… ну… не стоило говорить об этом, – проворчал Дэвид.
– Понимаю.
– Я просто… ну… нуждаюсь в неком пространстве.
– Дэвид, я все понимаю.
– Господи, почему столько несчастий свалилось на одну гребаную семью!
Мелани ничего не ответила, он сердито выдохнул. «Возьми себя в руки, Риггс. Соберись». Упер руки в бока и огляделся.
– Уже поздно, Мелани. Что скажешь?
– Согласна, пора ложиться спать, – кивнула она и вдруг покраснела. – Я имею в виду буквально спать. В своих отдельных комнатах. В своих отдельных кроватях.
– Твоя наверху. А я расположусь поближе к двери.
– У тебя завтра действительно занят весь день?
– С утра пораньше встреча с боссом. Он немного нервничает по поводу перестрелки. В противоположность общепринятому мнению, стрелять в нашей работе приходится не каждый день, особенно если расследуешь мошенничество.
– У тебя все здорово получилось, – пылко заверила Мелани. – Спас меня. Ранил убийцу.
– В конце концов, – поморщился Дэвид, – раз уж я попадаю в почтовую марку, то не должен был промахнуться по тому громиле.
– Он же человек, Дэвид. Не клочок бумажки.
– Ну, посмотрим, как ты запоешь, если он снова явится. Постараюсь не слишком задерживаться в офисе. Почему бы тебе не отоспаться, а потом закажи себе плотный завтрак. Посвяти день расслаблению и отдыху.
– Возможно, – наконец кивнула Мелани, – но я должна позвонить матери.
– Нет…
– Да. Я не могу просто остаться где‑то на всю ночь, даже не позвонив. Ты не представляешь, как сильно она волнуется.
– Хотя бы не рассказывай, что происходит на самом деле. Пока мы не узнаем, кто в этом участвует и почему, откровенничать слишком опасно. Поняла?
– Скажу, что заночую у подруги.
– Не вдавайся в подробности. Детали могут навлечь беду.
– Профессиональный совет, – проворчала Мелани.
Направилась к лестнице. Увидела сгустившиеся тени наверху и поникла.
– Хочешь оставить свет? – спросил Дэвид.
– Все в порядке. Я взрослая женщина. И прекрасно понимаю, что глупо бояться темноты.
– Угу, а я ФБРовец, и, честно говоря, мы все – кучка извращенцев. Не существует на свете агента, кто спит при выключенном свете. Клянусь.
Мелани улыбнулась. С такой искренней благодарностью, что у Риггса перехватило дыхание.
– Спасибо, – прошептала она и направилась вверх.
Дэвид смотрел на девушку, чувствуя, как холодная вода стекает по спине, пока капуста таяла в джинсах.
Потом вернулся к компьютеру. Разобрал присланные Ченни по факсу документы. И углубился в дело двадцатипятилетней давности, любезно предоставленное полицией Хьюстона.
Поясницу ломило, глаза слипались от усталости. Заварил растворимый кофе и продолжил трудиться.
– Я тебя достану, – бормотал Дэвид. – Узнаю, кто ты, чем занимался после содеянного с малышкой Меган… Достану, даже не сомневайся.
Глава 17
Патриция спала, когда зазвонил телефон. Во сне она снова была Мисс Техас, шла по ковровой дорожке в переливающемся платье с резиновой улыбкой на губах. Посмотрите на меня, посмотрите на меня, посмотрите на меня.
И с нее не сводили глаз. Мужчины одобрительно ревели. Женщины кричали, увидев такую красоту. Она завоевала сердца своего родного штата. Заставила отца собой гордиться, когда ей на голову водрузили бриллиантовую тиару. Хотелось, чтобы все это длилось вечно. Ведь сказка не должна заканчиваться.
Прошла за кулисы и попала в объятья Джейми О'Доннелла.
– Красавица, красавица.
Засмеялась и поцеловала его взасос.
Посмотрела ему через плечо и увидела обезглавленное тело дочери.
Плохая мама! Плохая мама! ПЛОХАЯ МАМА!!!
Патриция с криком села на постели.
Тьма, густая липкая тьма. Снова зазвонил телефон, она наощупь нашла трубку. Теперь Патриция часами читала. Даже после полуночи. Харпера еще не было дома.
– Мам? – раздалось из телефона, Патриция едва снова не закричала, не совсем очнувшись от приснившегося кошмара.
– Это Мелани, – продолжал голос.
Перепуганная Патриция молча кивнула. Потом стиснула трубку и приказала себе сосредоточиться на второй дочери.
– Да, Мелани, любимая? Откуда звонишь? Уже за полночь, ты в порядке?
Наступила пауза, слишком долгая пауза. По спине пробежал первый холодок тревоги.
– Дорогая, все в порядке?
«Ты тоже нашла записку? Кто‑то проник и в твой заблокированный автомобиль? Тебе угрожают, хотят похитить и убить? О, Боже, пожалуйста, детка, пожалуйста, детка, скажи, что с тобой все хорошо. Клянусь, я никогда не хотела…»
– Да, я в норме, не волнуйся, просто день выдался длинным, – наконец откликнулась Мелани. – Мы с подружкой прошлись по барам. Так что заночую у нее.
Патриция нахмурилась. Дочь никогда не совершала подобных поступков – напиться с неназванной подругой и остаться у нее на ночь.
– Ты уверена, что все в порядке? Могу за тобой приехать. Мне нетрудно. Честно.
– Я в порядке.
– Как твоя мигрень? Мы с отцом очень беспокоимся за тебя.
– Правда? – искренне удивилась Мелани.
– Разумеется. Милая, что происходит? Звонишь посреди ночи и сама на себя не похожа. Пожалуйста, дорогая, если тебе нужно поговорить, если у тебя что‑то случилось и тебе нужно плечо, на котором можно поплакать…– отчаянно умоляла мать.
У Патриции вдруг заболела грудь, как в тот день, когда она приехала домой, увидела полицейские машины, и незнакомый мужчина спокойно заверил, что они сделают все возможное, чтобы найти ее дочь.
– Мелани? – прошептала она.
– Помнишь тот день, когда ты пришла ко мне в больницу? – неожиданно спросила та. – Помнишь нашу первую встречу?
– Конечно. Почему…
– Взглянув на тебя, мама, я тогда сразу восхитилась, какая ты красивая, какая прекрасная. Отчаянно захотела стать твоей маленькой девочкой. Даже не знаю почему. Просто захотела. А о чем ты думала, глядя на меня?