Эти двое в синем «мерседесе». Интересно, кто из них сделал роковой выстрел? Альбинос?
Главная задача – до них добраться. Раскрутить всю цепочку. Эти сволочи должны поплатиться за содеянное.
Лина вдруг как‑то странно улыбнулась:
– Конечно, если ты будешь в тюрьме, толку от тебя будет больше… Как же! Они тогда совсем обнаглеют. – Она умоляюще глянула на Сергея. – Ты что, Сережа? Они же, наверное, уже новую жертву выбирают.
Сергей с силой хлопнул ладонью по столу:
– Не спорь! Я решил!
– Ну и дурак!
Лина демонстративно отвернулась. Мелкие злые слезы брызнули из ее глаз.
Просто идиот. Втемяшил себе в голову, что непременно надо исполнить по‑нагаданному. А ведь стоит ему только признать свою вину, и все… Схватят и спасибо не скажут. Облегченно потрет руки следователь, и привет! Куку, Сереженька! Кукуй в темнице, мотай полный срок.
И зачем ему надо брать на себя чужое преступление? Что за достоевщина?
Сергей и сам понимал, что его признание даст повод для закрытия дела. Стоит ему это сделать, и настоящих убийц не найдут уже никогда. А впрочем, их и сейчас никто не ищет. Пока он прячется, Геннадий твердо уверен в его вине и не рассматривает другие версии.
А вот, если он будет каждый день вести допросы, может, тогда Сергей сумеет его убедить в своей правоте. Если убедительно повторять одно и то же, приводить мотивы, можно, даже в самом твердолобом, заронить зерно сомнения.
Ну не сволочь же этот Генка. Пусть даже они не очень любили друг друга, но считать Сергея убийцей… Нет, он не может так думать всерьез.
Просто так сложились обстоятельства, просто этот сухарь привык видеть только «объективные факты». Лина обернулась через плечо и буркнула:
– В доме врага… У тебя и врагов‑то нет. Куда ты собираешься топать угощаться? Не забудь с собой горбушку захватить, вдруг ты заявишься, а там хлеба не окажется?
– Ошибаешься, – процедил Сергей. – Теперь у меня есть враг. Юрий.
– Ты собираешься идти к нему? – похолодела Лина. – Ну тогда ты не в тюрьме окажешься, а на кладбище. Он же догадается, что ты все разгадал.
– Не догадается. – Сергей нервно побарабанил пальцами по столу. – Кстати о кладбище… – Он отвернулся, чтобы не смотреть Лине в глаза. – Ты узнай, пожалуйста, когда похороны. Я думаю… Ваньке надо попрощаться с ней.
– Так… – протянула Лина. – Ты предлагаешь мне ему об этом сказать? Я думала, ты…
– Я не могу, – Сергей стиснул зубы.
– Я тоже.
Сергей посмотрел на нее с болью и добавил неожиданно ласково:
– Ну, Линочка, ты за эти дни найди подходящий момент. Подготовь его. Объясни все. А главное, – он потупился, – скажи, что я не виноват. Ну как я буду ему об этом рассказывать, если на мне подозрение?
– Вечно мне выпадает эта часть – конюшни чистить, – простонала Лина. – Авгиевы…
– Я тебя очень прошу.
Этот высокий сильный парень сейчас был таким беззащитным.
Лина вдруг вспомнила поцелуй в тамбуре.
Обнять бы его сейчас, поцеловать…
Но он уже взял себя в руки, прежняя решительная жажда деятельности зажглась в его глазах.
– И кроме этого, – строго сказал он, – твоя задача – не спускать глаз с Ваньки. Я думаю, что Юрий успокоится, когда узнает, что вместо него взяли меня, и все же…
Он принес из комнаты телефон на длинном шнуре и глянул на часы.
– Ну что, наш детектив уже проснулся? Полшестого.
– Подожди! – Лина судорожно перехватила его руку. – Мне… страшно.
Что она будет делать без него? А он? Лина не могла представить его в камере, на допросе… Он будет страдать там, мучиться… Там сидят настоящие бандиты. И Сережа с ними? И ее не будет рядом…
– Не звони, – она слабо улыбнулась. – Пусть Шерлок Холмс еще поспит.
Она знала его всего несколько дней и уже не представляла, как они смогут обходиться друг без друга. Как странно…
Сергей обнял ее, ласково поцеловал в макушку, потом в огромные блестящие глаза, в подрагивающие губы.
– Лучше сразу, – шепнул он: – Мы же все решили.
«Мы… Чепуха! Он один решал! Он не хочет меня слушать… он… Он бросает меня!»– вдруг подумала Лина, словно Сергей собирался не в тюрьму, а на Канары с любовницей.
Сергей рывком поднял трубку и набрал номер.
– Геннадий? Ты еще спишь? – Голос был на удивление спокойный. – Проснулся? Прекрасно. Это Грачев.
Чувствовалось, что на том конце провода Дементьев просто потерял дар речи.
– Надоело бегать, – продолжал Сергей. – Я знаю, что ты мне не веришь, поэтому решил… С повинной? – Он сузил глаза. – А мне нечего облегчать. Бери. Я даже подскажу тебе, где и когда… Да не издеваюсь я. Вполне серьезно. Почему? – Он усмехнулся. – Потом объясню. У нас с тобой будет много времени на разговоры. Значит, так. Запоминай. В девять тридцать я буду в районе метро «Перово» по адресу: улица Новогиреевская, дом…
Лина заткнула уши и не выдержала, разрыдалась.
Сергей продиктовал Геннадию адрес Варламова, бросил трубку на рычаг и обнял Лину.
– Все. Отступать некуда.
– Через четыре часа… – простонала Лина. – Нам осталось всего четыре часа…
– Три, – уточнил Сергей. – Еще час на дорогу.
– Нет. – Лина вдруг потеряла над собой контроль и вцепилась в его свитер. – Не пущу! Ни за что!
– Линочка, – сказал он мягко, как ребенку. – У нас еще целых три часа…
Глава 38
Перед смертью не надышишься
– Сереженька, не уходи.
– Перестань, моя хорошая. Ты же понимаешь.
– Нет, – бормотала сквозь слезы Лина. – Я ничего не понимаю. Я не хочу ничего знать. Я тебя не отпущу.
Она судорожно обвила руками его шею и вдруг начала покрывать горячими быстрыми поцелуями его щеки, нос, глаза.
Слезы ее стекали на губы, и потому поцелуи были солоноватыми.
У Сергея перехватило дыхание. В висках застучали частые молоточки.
Ему хотелось крепко стиснуть эту неожиданно вошедшую, нет, ворвавшуюся на рыжем коне девчонку и сжимать ее в объятиях до тех пор, пока они не превратятся в одно целое, неразрывное.
Сладкая томительная боль нарастала волнами в груди, незнакомая, но такая волшебная.
«Любовь на огненном коне…» – вспомнились слова цыганки.
Что ж, возможно, это незнакомое чувство и называется любовью.
Ни одно из его прошлых увлечений не вызывало в душе такой бури.
А их было достаточно, и в студенческие годы, и во время работы в НИИ. Были шатенки, блондинки, красавицы и просто милашки. Были умные и глуповатые. С ними было легко, приятно и необременительно. Сергей никогда не отягощал свою душу лишними переживаниями, никогда ничего не обещал, не давая возможности посадить себя «на короткий поводок». Потому и расставался он со своими пассиями легко, без слез и объяснений, без взаимных упреков и претензий. И потом мог спокойно с ними встречаться в общих компаниях.
Он никого не боялся потерять, кроме этой девчонки, которая сейчас плачет.
Сергей вдруг, повинуясь внезапному порыву, подхватил Лину на руки и понес в комнату.
Она была легкая, словно пушинка. Пожалуй, веса в ней было не больше, чем в Ваньке.
Он положил ее на кровать и лег рядом, зарывшись лицом в мягкие растрепанные волосы.
– Не плачь, не надо… все будет хорошо, – шепнул он.
Потом осторожно тронул губами ее горячий висок с пульсирующей жилкой, глаза с мокрыми ресницами, пылающие, словно от жара, щеки.
– Сереженька… – выдохнула она и зажмурилась.
Такой горячий туман в голове. Незнакомые, волнующие кровь ощущения. Хочется, чтобы вечно не кончался этот поцелуй, терпкий, обжигающий губы.
А рыдания по‑прежнему сотрясали ее худенькое тело, и Сергей прижимал ее к себе, гладил по плечам внезапно вспотевшими ладонями.
– Линка… малышка… сладкая… калинка‑малинка…
Лина выскользнула из его рук и стянула через голову свой свитер. Порывисто прижалась к Сергею подрагивающим горячим телом.
– Не уходи, – бормотала она. – Останься со мной.
Ей так важно было удержать его. Нет, это ложь. Если честно, ей просто хотелось чувствовать его рядом, ощущать на своем лице его дыхание.
– Я с тобой. И знаешь, я, кажется, люблю тебя.
– А мне не кажется, – Лина счастливо улыбнулась сквозь слезы. – Я это точно знаю.
Господи, откуда Сергею приходили на ум все те ласковые нежные слова, которые он говорил ей, словно в горячке, торопливо освобождая ее тело от мешающей одежды.
Она лежала перед ним на покрывале, призрачно‑нереальная в неверном жемчужном свете забрезжившего утра.
– Почему ты дрожишь? Тебе холодно?
– Нет…
Лина потянулась ему навстречу и обняла его.
Еще ни один мужчина не видел ее обнаженной, не смотрел на нее так, как Сергей, – словно горячая волна пробегала по ней от его взгляда. И ей почему‑то совсем не было стыдно. Верилось, что ею могут любоваться.
Она вздрогнула от короткой резкой боли. Но эта боль несла небывалое, незнакомое счастье.
«У меня сейчас разорвется сердце, – подумала Лина. – Он мой. Полностью мой. Весь… И я теперь его женщина…»
– Я у тебя первый? – потрясенный, спросил Сергей, покрывая ее неистовыми поцелуями.
– И единственный, – ответила Лина.
Как она жила до встречи с ним? Как она вообще могла жить без него? Самой большой ее радостью было мчаться на Гордом, не разбирая дороги, и чувствовать себя птицей.
Огненный конь вынес ее навстречу судьбе. Лине казалось, что она парит в воздухе, в невесомости. Она сейчас взлетела бы, если бы не руки Сергея, удерживающие ее.
Минуты летели, складываясь в часы, а они все не могли оторваться друг от друга, не замечая этого неумолимого течения времени, забыв о том, что каждое прошедшее мгновение приближает разлуку.
Они так и заснули, обессиленные, не разжимая объятий. Они даже дышали одинаково, одновременно вдыхая и выдыхая, словно и дыхательная система у них была общей.
Сергей вздрогнул от острого чувства беспокойства. Он опоздал!
Куда? Куда ему спешить, куда уходить от этого безмятежно сопящего рядом маленького чуда?
Но расслабленная нега тут же улетучилась, словно внутри у него распрямилась стальная пружина.
Он глянул на часы и вскочил.
Времени впритык. Он успеет только ополоснуть лицо и одеться. Через час его жизнь сделает новый зигзаг. Куда он его выведет?
Он взялся за ручку двери, но не выдержал, вернулся в спальню. Замер на пороге, глядя на Лину.
Она спала, разметав по подушке белокурые волосы. А по лицу бродила спокойная, счастливая улыбка. Вот Лина повернулась на бок, свернулась калачиком, вздохнула во сне и обхватила рукой одеяло, словно обнимая кого‑то невидимого. Одеяло сползло вниз, обнажив маленькую круглую грудь с розовым девичьим соском.
И ему неудержимо захотелось поцеловать его, вдыхая волнующий свежий запах молодого тела. Это его искала рядом с собой ее рука…
Сергей отвернулся и быстро вышел, осторожно, чтобы не хлопнуть, прикрыв за собой входную дверь.
Сухо щелкнул замок.
Надо не думать о том, что было. Не думать о тех, кто остался за этой дверью. Иначе он не выдержит того, что сам для себя избрал.
…А Лине снился сон. В нем вновь повторялось все, что было наяву.
Откровенный, бесстыдный, радостно‑счастливый сон. В нем она опять принадлежала Сергею. Выгибалась, закинув руки, чтобы ему удобнее было целовать ее живот, ноги, бедра… Под головой мягко шелестела трава. Вверху над ними смыкали свои верхушки сосны. Вот они поднялись над соснами, плавно влетели в слепящую голубизну… Облако скользнуло вниз, принимая на себя их сплетенные тела. Оно было осязаемо пушистым, словно мягкая подушка.
Мягкая… теплая…
Лина потянулась в постели, не раскрывая глаз. Она слышала, как дышит рядом Сергей. Сереженька… любимый…
Она повернула голову и потянулась к нему губами. Как сладко начинать утро с поцелуя.
Рыжая вихрастая голова торчала из‑под одеяла.
Ваня!
Лина рывком села на кровати. Оглядела комнату и ощутила в груди леденящую пустоту.
Он ушел! Ушел, пока она спала. Как она посмела заснуть?
Иван приоткрыл заспанные глаза.
– Мне там было страшно одному, – признался он.
– Ты видел, когда ушел дядя Сережа?
– Нет… – Мальчик зевнул. – Я проснулся – его уже не было. Он рано на работу встает.
«На работу… На службу… Служба… долг… обязанность… – бессвязно крутились в голове слова. – Он пошел выполнять свой долг. Он обязан был это сделать».
– Тетя Лина, ты плачешь?
– Нет. – Лина прижала мальчика к себе. – Просто я вспомнила, что Сережа уехал в командировку. Надолго. Мне без него будет грустно.
– Мне тоже, – сказал Ваня и добавил: – Но мы же взрослые. Мы в гости пойдем. Тетя со щенком нас к себе звала. Давай к ней пойдем.
Глава 39
Горбушка без соли
Вот и еще одна бессонная ночь у следователя Дементьева. Как все возвращается, однако, на круги своя.
Опять неожиданный ночной звонок все того же Грачева. Причем такой же провокационный, как и в первый раз: снова подозреваемый назначает встречу, снова сам выбирает место для свидания. Хорошо хоть, что на этот раз не в метро. Интересно, почему он избрал для явки с повинной именно квартиру Юрия Андреевича Варламова? Какой фокус собрался выкинуть теперь?
А что значит его странная фраза: «Ты мне не веришь?» Ты сам‑то, Сергей, поверил бы, поменяйся мы местами?
Голова идет кругом. Вот еще и Анжелика сонно бормочет:
– Мусик, я читала: если человек долго не спит, он сходит с ума. И еще у него вырабатывается гормон старения.
И жена снова проваливается в сон, сладко причмокивая пухлыми губами: ее организм отвергает старение.
Не спалось в эту ночь и Варламову.
Едва приклонит голову на подушку, как чудится ему в доме какая‑то возня. И противный писк.
Будто крысиный выводок шебуршится: самка с крысятами. И все детеныши у нее – рыжие.
Варламов уже несколько раз вскакивал, встревоженный, проверял все углы, в мусорное ведро заглядывал – ничего и никого, все тихо. Только задремлет – ну вот, опять…
В одном из коротких кошмаров увидел он собственного отца. Тот взял его за шкирку, приподнял над полом и коротко, однозначно заключил:
– Травить!
Мальчик Юрий провел рукой по копчику, а там – о ужас! – крысиный хвост.
Снова проснулся, весь в холодном поту. Включил ночник, чтоб было не так страшно. Успокоился.
Решил больше не ложиться. День нынче выдался не слишком удачный, с этой бесплодной поездкой в Мамонтовку, и ночь такая же.
Одиноко и тоскливо. Женщину бы сейчас под бочок…
И вдруг он ясно, отчетливо вспомнил горячие Катины объятия. И ее восторженное, доверчивое:
– Мой, мой! Ненаглядный…
И как она, точно зверушка, в постели покусывала его ухо.
И как ее волосы пахли дешевым болгарским шампунем. А груди были мягкими, и вся она была тоже мягкой и податливой. И как она, занимаясь любовью, боялась вскрикнуть или застонать, чтобы не разбудить ребенка.
А потом, разнеженная, спрашивала:
– А как будет «я тебя люблю» по‑немецки?
– Их либе дих.
– А по‑французски?
– Же т'эм.
– А по‑английски я сама знаю: ай лав ю! – и она тихонечко смеялась.
Засмеялся, вспоминая это, и Варламов. Настроение у него выправилось. «Неплохая была бабенка, – подумал он. – На этот раз удалось сочетать приятное с полезным. И провести подготовительную работу, чтобы операция прошла без сбоев, и… попользоваться».
Сейчас он испытывал какое‑то особое удовольствие от сознания того, что эта женщина, еще недавно трепетавшая в его объятиях, лежит теперь в морге, накрытая клеенкой, с опознавательной биркой на щиколотке. Жаль, что нельзя этого увидеть собственными глазами.
Во всех преступлениях ему недоставало лишь одного: возможности самому присутствовать при кончине жертв. О, как хотелось Бате самому понаблюдать за их последними минутами! Смертельный ужас во взгляде – и вот этот взгляд останавливается. Финальная судорога. Агония. Возможно – бессильная попытка что‑то произнести напоследок.
Все умирают по‑разному. Он собрал бы коллекцию непохожих смертей.
Однако приходилось довольствоваться игрой собственного воображения. Правда, воображения богатого.
Наяву, воочию, он наблюдал уход человека в иные миры лишь один‑единственный раз: когда случился сердечный приступ у его отца.
Юрию никогда не забыть, как тот начал неожиданно отваливаться на спинку кресла, а побелевшая рука шарила по груди, слева, точно силилась отыскать исчезнувшее сердце.
Сын стоял рядом с таблеткой валидола, но не торопился сунуть ее в синеющие губы. Он наблюдал эту сцену внимательно, стараясь запомнить все нюансы, как будто предвидел, что это может ему в будущем пригодиться.
И пригодилось. Именно такой приступ он мастерски изобразил в кабинете следователя, услыхав сообщение об убийстве Екатерины Семеновой.
Не пришлось разыграть лишь финального, самого любопытного момента, хотя Юрий запомнил и его: отец вдруг рванулся вперед, к нему, будто хотел зубами схватить лекарство, зажатое у сына между пальцев, а затем сложился пополам, точно тряпичная кукла. Уронил голову на собственные колени. И все.
Покоится теперь мирно на Кунцевском кладбище.
А сын превратился в джинна…
Желтоватое мерцание ночника стало почти незаметным, оно растворилось в утреннем свете.
Ночь кончилась, а с нею ушли и страхи. Теперь можно было спокойно вздремнуть. Отключиться.
Если Варламова мучили кошмары, то у Сергея, напротив, в душе воцарилась какая‑то новая гармония. Всю неблизкую дорогу в метро, от «Новых Черемушек» до станции «Перово», он напевал – то про себя, а то и вслух: «Выбери меня, выбери меня, птица счастья завтрашнего дня». Навязчивый мотивчик, но избавляться от него вовсе не хотелось.
Лина…
Он совсем не думал о том, куда и зачем направляется и как ему предстоит себя вести.
Лина…
И что его ждет завтра, послезавтра…
Лина, хрупкое чудо в кудряшках. Птица счастья!
«Следующая станция – «Перово», – объявили, кажется, специально для него, чтоб не проехал, размечтавшись.
Возле метро – универсам, за универсамом – сквер со странной заковыристой скульптурой.
В сквере его обступили цыганки в спортивных куртках, из‑под которых тянулись до земли яркие сборчатые юбки.
– Давай погадаем, золотой! Всю правду скажем!
– Денег нет, девчата, – дружелюбно отвечал он. – Да и мне уж нагадали однажды.
Он снял перчатку и показал им ладонь, располосованную во время аварии:
– Линии судьбы у меня нет больше.
Цыганки отчего‑то шарахнулись в разные стороны, а одна из них издали, с некоторой опаской пожелала:
– Удачи тебе, симпатичный!
– Естественно, удачи, – беспечно ответил он и свернул к красному длинному дому, похожему на гигантскую детскую книжку.
Но и утренний сон не принес Варламову покоя. Снова привиделись крысы, только теперь они не пищали, а мелодично пели:
– Дилинь‑динь.
Отдуваясь, как после пробежки, он сел на кровати. Грызунов, разумеется, не было. Пел музыкальный дверной звонок.
Сквозь широкоугольный глазок Варламов увидел стоящего на площадке парня, которого сперва не узнал: гладко выбритого, безусого, в хипповой потертой кожаной куртке.
– Вам кого?
– Юр, это я, Сергей Грачев.
Батя еще раз вгляделся: точно, Грачев, только изменивший свою внешность. А мальчишка – с ним, что ли? Нет, вроде один. Ну и ну…
Еще не зная, как отнестись к неожиданному визиту, открыл дверь. Протянул гостю руку.
– Через порог не здороваются, – уклонился тот. – Можно войти?
– Прошу!
Но и в прихожей Сергей не ответил на рукопожатие.
– Извини, – помотал израненной ладонью, – порезался.
– Чем обязан?
– Объясню. – Сергей поежился, опасливо оглянувшись на распахнутую дверь, и Юрий, поняв намек, тут же принялся защелкивать замысловатые замки, один, другой, третий. Сложная, надежная система.
Наводчик наблюдал, как Сергей снимает куртку. Видно, рассчитывает на долгий, обстоятельный разговор. Вот наклонился, чтобы развязать ботинки.
– Да можно не разуваться, – разрешил хозяин. – Проходи, присаживайся. Выпьешь чего‑нибудь?
В баре у него, как полагается «в лучших домах», всегда имелся запас различных напитков.
«Коль отведаешь хлеба в доме врага твоего», – вновь всплыло в памяти Сергея, и он ответил:
– Да я, честно говоря, лучше б чего‑нибудь съел. Понимаешь, третий день во рту ни крошки… С того самого вечера.
– С какого вечера? – беззаботно поинтересовался Батя, разыгрывая непонимание.
– Ах да… – Сергей сделал ответный ход. – Ты ведь ничего не слышал. Даже не знаю, как тебе сообщить…
– Что случилось? Джонни заболел? – Наводчик не без умысла перевел разговор на мальчика, рассчитывая выведать, где его можно отыскать.
– Джонни… Нет, про него мне ничего не известно, – Сергей гнул свою линию. – А вот Катя… Катюша убита.
– Дурацкие шутки, – «не поверил» Варламов.
– Увы, это правда.
Тут Варламов разыграл тот же самый спектакль, что и у следователя, с хватанием за грудь слева, где должно находиться сердце.
«Весьма убедительно, – оценил Сергей. – Какого артиста потерял наш театр в его лице!»
Варламов же, корчась в судорогах, лихорадочно соображал: действительно ли Грачев не знает об исчезновении детеныша или притворяется? Вроде говорит искренне. Этот парень, похоже, ко лжи вообще не склонен.
Если мальчишка вправду исчез, тогда… Его нет уже два дня… нет, даже три… В Мамонтовке речка ледяная, коварная. А в Москве, если он сумел добраться до столицы, такое оживленное движение. Тогда малолетку и убирать не придется, он наверняка уже сам…
А это значит, что у Грачева больше нет свидетеля, и можно, ничего не боясь, выдать его в руки правосудия.
Придя к такому выводу, Батя «взял себя в руки». Слабым голосом спросил:
– Как это случилось? Уличные хулиганы? Сейчас подростки так неуправляемы.
– Нет, на работе. Вооруженный налет, – сказал Сергей и повторил свою просьбу: – Есть хочется.
– Да‑да, прости. Пойдем на кухню. Я чего‑нибудь сварганю. А почему ты не ел‑то? Не мог на нервной почве? Как я' тебя понимаю! Ты ведь был ее другом. Кажется, с самого детства?
– Со школы, – уточнил Сергей. – Да ты не беспокойся, мне бы хоть чего‑нибудь, хоть корочку хлебца.
– Обижаешь. У меня не корочка, а икорочка. И черная, и красная. И севрюжка. Правда, все холодное. Из горячего могу предложить разве что холостяцкую яичницу. О! – Он вспомнил, что нужно разыгрывать безутешное горе. – Холостяцкую… Так и не успели мы пожениться.
Сергей сделал вид, что сглатывает голодную слюну. Но какими жалкими казались ему эти деликатесы, которые Варламов выставлял на стол, по сравнению с той едой, что вчера приготовила Лина.
– Вообще‑то, Юр, – сказал он, – я хотел с тобой посоветоваться. Понимаешь, не ел‑то я потому, что меня ловят. В бегах я. Меня застукали, как раз возле… Кати.
Варламов секунду подумал – и решил, что неплохо «от неожиданности» выронить нож.
– Мужик придет, – заметил Сергей. – Примета такая.
Варламов расширил, как бы в ужасе, свои серые холодные глаза и спросил:
– Как это – возле Кати?
– Но я не убивал, клянусь, не убивал! – словно защищаясь от уже предъявленного обвинения, воскликнул Грачев. – Что мне делать‑то теперь, а? Я боюсь.
– Если не убивал, так и бояться нечего, – назидательно произнес Варламов. – Вот я – не боюсь же.
«Ну‑ну, смельчак! – подумал Сергей. – Поглядим еще. Цыплят по осени считают».
Батя же продолжал задумчиво:
– Меня больше другое беспокоит. С кем Джонни останется. Ведь он теперь сирота. Как ты считаешь, Сергей, мне разрешат его усыновить? Мы ведь не успели расписаться.
– Джонни? Ах да, Ванечка… – рассеянно промолвил Сергей, словно думая о чем‑то своем. – Ты благородный человек, Юрий. Но Бог с ним, с Ванечкой. То есть я хотел сказать, есть время это обдумать. А вот мне‑то куда податься?
«Кажется, я ошибся, – с облегчением вздохнул Наводчик. – Ничего ему мальчишка не выболтал. Если бы Грачев что‑то знал, вел бы себя иначе. Да и что, в самом деле, мог рассказать неразумный ребенок? В сущности, он и не слышал тогда ничего, а если и услышал, так не понял. Всю историю со свидетелем я сам себе накрутил. Нет никакой опасности. Все чисто».
– Ты закусывай, закусывай, – он пододвинул гостю плошку с икрой. – А потом, на сытый желудок, и прикинем, как лучше поступить.
– А хлеб? – напомнил гость.
– Извини, задумался. Белый или черный?
– Все равно.
«Грачев обо мне не знает, – все больше убеждался Батя. – Можно звонить в прокуратуру. Следователь в ножки поклонится за поимку преступника. Только как бы это провернуть? Не могу же я прямо при нем набрать номер».
На плите уже пузырилась яичница.
– Ой, Сергей, а соли‑то нет, – «вспомнил» хозяин, выключая под сковородкой газ. – Такие важные мелочи всегда почему‑то забываешь купить.
– Да ничего, я так.
– Ну нет, без соли не годится. Спрошу‑ка у соседки.
«Позвоню от Варвары, – радовался Наводчик. – И постараюсь задержать этого лопуха до прихода ментов. Сдам, как говорится, тепленького!»
Отпер один замок, другой, третий, распахнул свою бронированную дверь…
Сергей взял горбушку и откусил от нее. «В доме врага своего…»
…На площадке перед Варламовым стоял следователь Геннадий Дементьев.
– Здравствуйте, Юрий Андреевич. Грачев у вас?
– Да. А откуда вы… Я же только что хотел…
– Вот ордер на его арест.
Тут и Сергей появился из кухни, дожевывая хлеб.
– Ну вот, Юра. Я же говорил – мужик придет.
Глава 40
Темница
– Фамилия, имя, отчество? – следователь держался сухо, по‑деловому.
Сразу от Варламова он привез подозреваемого в Московскую городскую прокуратуру, в свой кабинет.
Сергей был спокоен и слегка ироничен:
– Значит, будем общаться на «вы»? Как прикажете вас называть? Гражданин следователь?
Геннадий парировал:
– Я думал, вы физик, а вы, оказывается, клоун. Только здесь для вас, извините, нет подходящей аудитории. У меня, как на грех, с чувством юмора туговато.
– Я вижу, – хмыкнул Сергей.
– Итак, пишу: Грачев Сергей Николаевич. Правильно?
– А вы как думаете, гражданин следователь?
– Думать придется вам. Очень крепко задуматься. О вашей дальнейшей судьбе.
– Что ж делать, если у меня линии на ладони так расположены.
– А вы знаете, Сергей Николаевич, как квалифицируется совершенное вами преступление?
– Номер статьи не знаю. Не довелось учить наизусть Уголовный кодекс. Это – первое. А второе – совершено преступление не мной.
– Любопытно. Но вы же пришли с повинной, это ваши собственные слова.
Сергея с самого утра, а вернее, с самой ночи, проведенной с Линой, не покидало хорошее настроение. И смешливое к тому же: вон как забавно раскорячился этот крабик, как напрягся. А чего, спрашивается, напрягаться? Ведь желанная добыча уже у него в клешнях.
– Мои слова? – переспросил он и вдруг пропел строчку из романса: – «Ах оставьте, ах оставьте, все слова, слова, слова!» Это Дебюсси, французский композитор рубежа веков.
– Клоун‑вокалист – это уж совсем что‑то новенькое, – сказал следователь. – Особенно когда на нем висит организованный бандитский налет, ограбление банка, два убийства, сопротивление при задержании.
– Вот последнее – да, с последним я согласен. В этом готов повиниться. Каюсь, вырвался, когда меня скрутили ни за что ни про что. Вот вам и явка с повинной, гражданин следователь.
Дементьев старался не показать виду, что совершенно сбит с толку.
Зачем он сдался, этот непредсказуемый Грачев?
Может, не поладил с сообщниками – слишком большую долю награбленного прикарманил, и те грозятся его «замочить? Вот и решил спасти свою шкуру на тюремных нарах.
Однако он же не дурак, отнюдь не дурак, должен соображать, какой его ожидает приговор. Так что большой вопрос – останется ли цела шкура?
А может… Может, за это время он совершил преступление еще более тяжкое и хочет скрыть это от следствия при помощи явки с повинной? Например, зверская расправа с ребенком. Ведь шестилетнего Ивана Семенова до сих пор не обнаружили. Тогда это статья 102, пункт «г», точно «вышка».
«Было, было у меня подозрение, – нервничал Дементьев, – что взял он мальчишку в качестве заложника. А что, если дело обстоит еще хуже, еще ужаснее? И планирует он теперь: потяну время, признаюсь в предыдущих деяниях, потом откажусь от признания… Дни пролетят, и, когда обнаружат тело, судебные медики уже не смогут назвать точную дату смерти. Может, ребенок слышал какой‑то его разговор с подельниками? Стал опасным свидетелем?»
Если бы старший следователь знал в тот миг, как недалек он от истины. Неточность состояла только в том, что фамилию подозреваемого надо было заменить на другую: Варламов.