– Так это была шутка? Что‑то я не слышал, чтобы ты или твой дружок с кобурой под мышкой смеялись. Возможно, я не понял юмора.
– Хватит умничать, Дэйвид.
– Ред, давай договоримся раз и навсегда: я не умничаю. Я достаточно умен. Надеюсь, тебе нравится в Майами?
Он пожал плечами.
– Да ничего. Хожу на скачки, на состязания борзых, играю в “хай‑алай”. Я остановился в “Довиле”, там ко мне неплохо относятся.
“Еще бы”, – заметил я про себя. Все гангстеры, приезжая в Майами, останавливались в гостинице “Довиль”. Идя на пляж или в бар, вы сразу попадаете в преступную среду.
Дорфман взял кусочек папайи.
– Так что сказал твой подопечный?
– В принципе, мой подопечный не возражает.
– Что значит “в принципе”?
– Это значит, что твой подопечный должен приехать в Вашингтон, как мы уже говорили, и ответить на кое‑какие вопросы. – Я перехватил его взгляд. – Не волнуйся, – успокоил я. – С вопросами мы ознакомим его заранее. У него будет достаточно времени, чтобы состряпать нужные ответы.
– То есть это будет сплошная показуха, я правильно понял?
– Правильно. Хорошо сказано. Конечно, он, твой подопечный, должен добросовестно исполнить свою роль.
На лице Дорфмана не отразилось никаких эмоций. Я вдруг подумал, что, вопреки заверениям Моу, власти Дорфмана было недостаточно, чтобы заставить “его подопечного” вести себя подобающим образом. Вспыльчивость Хоффы, так же как и его белые спортивные носки, сразу бросалась в глаза, хотя единственный раз, когда мне пришлось иметь с ним дело, он вел себя пристойно, и мы тогда вполне смогли договориться.
Перед войной Джо Кеннеди, чтобы обеспечить будущее своих детей, приобрел в частную собственность чикагскую товарную биржу. В то время это было самое крупное торговое помещение в мире – насколько я знаю, оно остается таковым и по сей день, – и Джо Кеннеди постоянно заботился о повышении рентабельности биржи. Он очень встревожился, когда в начале пятидесятых годов профсоюз водителей попытался создать на бирже профсоюзную организацию. Зная о моих связях в профсоюзном движении, Джо попросил меня съездить в Детройт, откуда Хоффа управлял своей разрастающейся империей на Среднем Западе.
|
|
Как ни странно, Хоффа в то время считался представителем левого крыла в профсоюзном движении. Мне довелось узнать, что в начале своей деятельности он находился под влиянием Юджина Дебса, и многие ошибочно считали, что Хоффа – это американский вариант Троцкого. Уже через пять минут общения с ним в его конторе я понял, что это отнюдь не так. Из идеалиста Хоффа превратился в фанатика. В его штаб‑квартире царила атмосфера коррупции и насилия, и там расхаживали головорезы – прямо как в штабе нацистского гауляйтера. Во время этого краткого визита я никак не мог избавиться от чувства, что многим из этих людей не хватает только коричневой формы со свастикой на рукаве.
Но сам Хоффа неожиданно оказался довольно‑таки благоразумным человеком и даже по‑своему обаятельным. Мне без труда удалось договориться с ним. Он тут же согласился с моим предложением и в свою очередь пообещал, что забастовок на Чикагской бирже не будет. Во всем остальном отношения между Хоффой и семьей Кеннеди складывались отнюдь не так гладко.
– А что значит “вести себя подобающим образом”? – спросил Дорфман, как будто впервые услышал о таком понятии.
|
|
– Пусть представит себе, что отвечает на вопросы комиссии по условному освобождению, – предложил я.
Дорфман запрокинул голову и расхохотался, да так громко, что его телохранитель вздрогнул от неожиданности.
– Так и передам, – сказал он. – Ему не приходилось сидеть в тюрьме, но он сообразит, как нужно себя вести. – Он поднялся, и мы пожали друг другу руки. – Я свяжусь с тобой, – объявил он.
– Возможно, Джек захочет, чтобы дальше этим делом занимался кто‑то другой, – предупредил я. Я решил сделать все возможное, чтобы выпутаться из этого дела.
Он не выпустил моей руки. Вместо этого сжал ее крепче и покачал головой, все еще улыбаясь, но глаза смотрели холодно и серьезно.
– Ну нет, Дэйвид, – произнес он. – Ты для нас свой. Моу поручился за тебя передо мной. Я поручился за тебя перед Хоффой и моими друзьями в Чикаго, перед моими боссами.
– Меня это не вполне устраивает, Ред.
Он выпустил мою руку и по‑медвежьи обнял меня.
– А ты парень с юмором, – сказал он. – Мне нравятся ребята, у которых есть чувство юмора. Я всегда читаю эту рубрику в “Ридерз дайджест”, она называется “Смех – лучшее лекарство”. – Он расхохотался, словно подтверждая, что умеет смеяться. – Ты повязан, малыш, вот и все. Ты же не хочешь, чтобы твое тело нашли в каком‑нибудь бассейне, как тело того парня в начале бульвара Сансет, правда?
Я закрыл глаза, представив, как тело Уильяма Холдена покачивается на воде в бассейне Глории Свенсон.
– Ну что ж, как скажешь, Ред, – ответил я.
“Во что я втянул Джека Кеннеди?” – подумал я. Затем стал рассуждать более практично: – “И во что влип сам?”
|
|
– Не волнуйся. Все будет в порядке, – успокоил Дорфман. – Вот увидишь.
– Надеюсь, – ответил я, подавляя в себе дрожь.
– Вот‑вот, надейся! – Он помедлил, поигрывая плечами, как боксер, – ведь он когда‑то был боксером.
Я посмотрел ему в лицо. “Терять мне нечего”, – решил я.
– Ты рискуешь своей задницей так же, как и я, – ровно выговорил я.
Он окинул меня высокомерным взглядом, как бы говоря, что он не любит, когда его шантажируют, но в глазах его промелькнула неуверенность.
Я решил продолжить свой завтрак и, не глядя на него, стал намазывать маслом кусочек хлеба. Пока я украшал свой бутерброд джемом, Дорфман и его спутник исчезли; только слабый аромат едкого одеколона, словно запах серы, сопровождающий дьявола, напоминал об их недавнем присутствии.
Я налил себе еще кофе и взял в руки газету. На первой странице была помещена фотография Мэрилин в момент ее прибытия в Лондон. Она улыбалась, но каждый, кто знал ее, непременно заметил бы в ее глазах ужас. Рядом с ней, явно чувствуя себя не в своей тарелке, стоял Артур Миллер. Он поддерживал Мэрилин под локоть, будто боялся, что она вот‑вот оступится и упадет.
Они совсем не были похожи на счастливых молодоженов.
Эми Грин опять постучала в дверь туалета.
– Мэрилин, милочка, – прошептала она, – ты хорошо себя чувствуешь? Все ждут тебя.
Она чувствовала себя ужасно. Запершись в туалете салона первого класса в самолете авиакомпании “Пан Америкэн”, выполняющем ночной рейс в Лондон, она пыталась уверить себя, что все это происходит не с ней: это не ее должны встречать супруги Оливье (теперь ей предстояло встретиться с ними в их собственной стране); это не она согласилась сниматься в фильме, где должна сыграть роль той самой белокурой глупышки, которой она быть не желала; что в этот день (везет так везет!) не она заливается месячными, не ее тело раздуто и охвачено тисками ноющей боли.
Представляя, как она будет спускаться по трапу самолета, Мэрилин замирала от страха. Она сидела на унитазе в серебристо‑сером платье из шелковой ткани в рубчик из магазина “Бенделз”. Ей нравилось, как оно подчеркивает ее фигуру, но сейчас оно казалось ей до неприличия узким и неудобным. Белые открытые туфли на высоких каблуках она скинула. У ног ее лежала куча влажных скомканных салфеток. Разорвав на клочки еще одну салфетку, она бросила ее на пол.
Последние несколько месяцев, по словам доктора Крис, были для нее “напряженными и болезненными”. Она жила с ощущением, что вознеслась на самую вершину “американских горок” и вот‑вот рухнет вниз. Разумеется, тому виной было счастье – с ней всегда так бывало: почувствовав себя счастливой, она тут же начинала представлять, что ее ожидает, когда счастье кончится. Первое время после свадьбы она всегда чувствовала себя счастливой – ей казалось, что она обретает новую семью. При первом же знакомстве с родными Артура дело дошло до искренних объятий (она очень старалась им понравиться), а в отце Артура, Исидоре – раздражительном, смешном, прямодушном старом еврее – она нашла отца, о котором всегда мечтала. Она подумала, что дочерью быть гораздо лучше, чем женой…
– Мэрилин! – На этот раз ее звал Милтон. Он произнес ее имя тихо, но с настойчивостью; в его голосе слышалась паника. Она встречалась с Оливье в Нью‑Йорке; он прождал ее больше двух часов. Когда она наконец появилась, Оливье вел себя очаровательно, но она без труда заметила, что глаза его горели гневом, а на лице лежала тень сомнения, словно он говорил себе: “Боже мой! Во что я ввязался!”
Она не знала, чего ожидал от нее Оливье, но поняла, что не оправдала его надежд. Неуклюжая, неловкая, она нервно хихикала, будто какая‑то школьница, ненавидя себя за то, что он внушает ей благоговейный трепет. Она тоже была звездой, но в присутствии Оливье эта звезда светила не ярче, чем перегоревшая лампочка. Он отчаянно пытался поддержать беседу, вспоминая их общих голливудских друзей, а она только и делала, что улыбалась, пока у нее не заболела челюсть. Собравшись наконец уходить, он взял ее за руку и попросил, чтобы в Англии она не опаздывала на встречу с журналистами.
– У нас так не принято, – предупредил он. – Там вам этого не простят, дорогая.
Она несколько раз пыталась завести с ним разговор об Актерской студии, о Страсбергах и их методе (для нее они были единым целым; когда она хотела объяснить все это Джеку, он пошутил: “Ну да, как Отец, Сын и Святой Дух”), но Оливье каждый раз со снисходительной улыбкой переводил разговор на другую тему, давая понять, что он не воспринимает Страсбергов (да и ее тоже) всерьез.
Она рассказала об этом Артуру, но лучше бы не рассказывала. Он не скрывал своего восхищения Оливье. Она только и слышала: “Ларри это…” и “Ларри то…”, пока не поняла: он надеется, что тот согласится сыграть в одной из его пьес, а возможно, они договорились, что он напишет пьесу специально для Оливье…
Ее мысли прервал обеспокоенный голос Милтона:
– Мэрилин, дорогая, может, привести сюда Артура?
– Не надо! – Артур и так уже, должно быть, думает, что она сумасшедшая. Оттого что она будет разговаривать с ним из туалета, через закрытую дверь, их отношения не улучшатся. – Там, наверное, беснуется толпа поклонников? – со страхом спросила она.
– Это Англия, Мэрилин. Здесь все держат под контролем.
– Миссис Оливье приехала?
– Леди Оливье, Мэрилин. Вивьен. Конечно, приехала. Она ждет тебя.
– Во что она одета?
– В твидовый костюм. Розовато‑лилового цвета. Юбка плиссированная, пиджак – с большим отложным воротником.
“Молодец Милтон, – подумала она. – Кто из мужчин способен с такой точностью описать наряд женщины?”
– Она выглядит великолепно? – спросила она, наклоняясь ближе к двери, чтобы он услышал ее шепот.
Из‑за двери до нее донесся вздох Милтона.
– Пожалуй, – согласился он. – Точнее сказать, она выглядит элегантно, но в английском стиле, как, например, королева или принцесса Маргарет, только гораздо симпатичнее, если ты представляешь, что я имею в виду.
Замечательно! Она кляла себя за то, что надела платье без выреза; оно смотрится как свитер с высоким завернутым воротником, скрывая ее прелести, которые непременно желала бы видеть английская публика. Вивьен Ли, которая была старше почти на двадцать лет, затмит ее.
– Она в шляпке?
Милтон задумался.
– Угу. Под цвет костюма, со свисающей ленточкой. На Ларри – темный костюм. Он улыбается, но вид у него не очень радостный. Пора идти, дорогая!
Шляпка! Надо было взять с собой шляпку! Как же ей раньше не пришло в голову, что Вивьен Ли непременно будет в шляпке? Собираясь в Лондон, она решила надеть короткие белые перчатки, которые будут гармонировать с туфлями, хотя боялась, что в перчатках ее руки станут похожи на лапы Микки Мауса. Теперь же она сомневалась, нужно ли их надевать.
– Мэрилин, сюда идет Артур, и у него несчастный вид.
Будь что будет, решила она, но сейчас у нее нет желания спорить с Артуром. Несмотря на то что Артур всегда оставался невозмутимо спокойным и преклонялся перед Мэрилин, он ни в чем не желал уступать ей (и заставлял во всем соглашаться с ним). Она наскоро припудрила нос, надела эти проклятые нелепые перчатки, открыла дверь и неуверенной походкой пошла по узкому проходу, поддерживаемая с двух сторон Милтоном и Эми, словно они были ее телохранителями. Артур стоял в темном уголке у двери самолета.
Милтон умоляюще улыбнулся.
– Возьми его под руку, дорогая, – сказал он. – Он твой муж. Не забывай. Ты должна сразить их!
– Скажи Артуру, чтобы держался свободнее, – услышала она шепот Эми. Мгновение спустя она уже стояла у раскрытого люка, держа под руку Артура. Подталкиваемые сзади Гринами, они рука об руку вышли из самолета под серые лучи утреннего солнца. Раздался жуткий рев – таких воплей и криков она не слышала с того самого времени, когда выступала перед солдатами в Корее в 1954 году.
Собралась огромная толпа; ряды лондонских полицейских едва сдерживали ее натиск. Репортеры и фотокорреспонденты с трудом пробивались в первые ряды, пассажиры поднимали на плечи своих детей, чтобы они могли увидеть ее; люди в толпе пихались, отталкивали друг друга, кричали. Перед толпой, маленькие и аккуратные, словно фигурки на свадебном пироге, стояли супруги Оливье. Он нервно улыбался, ее глаза горели бешенством.
Представитель администрации аэропорта подвел ее к ним, другой – вручил ей цветы. Сэр Лоренс пробормотал слова приветствия, которые она не могла понять из‑за шума, и поцеловал ее в щеку; леди Оливье, едва касаясь, пожала кончики ее пальцев – она тоже была в перчатках, но ее перчатки – длинные, из розовато‑лиловой замши – туго обтягивали ее руки. Затем толпа журналистов, сметая заграждения, налетела как ураган, окружив их плотным кольцом. Чьи‑то руки дергали ее за одежду и за волосы, в лицо ей защелкали фотоаппараты, посыпались вопросы. Она прижалась к груди Артура, а сэр Лоренс и работники службы безопасности аэропорта стали расчищать для нее дорогу.
Они влетели в ожидавший их “роллс‑ройс”, словно преступники, только что ограбившие банк. Она и Вивьен сели на заднее сиденье, Артур и Оливье устроились напротив них на откидных сиденьях. Вивьен, словно королева, едва заметно улыбаясь, помахивала толпе рукой. Это вызвало в Мэрилин раздражение, ведь эти люди пришли посмотреть на нее. Она все время почему‑то чувствовала, что супруги Оливье затмевают ее. Она говорила себе, что это ее фильм, он принадлежит ей, что она платит сэру Лоренсу, но все бесполезно – он держался с таким видом, будто ему принадлежит весь мир: изящно откинувшись на спинку сиденья, Оливье вел серьезный разговор с Артуром. “Два гения”, – с обидой отметила она про себя.
Увидев их вместе, она осознала, как ужасно одет Артур – поношенный полосатый пиджак, обвислые брюки, грубые туфли. Не то что Оливье – здоровый цвет лица, длинные волосы аккуратными прядями зачесаны над ушами, элегантный костюм с двубортным пиджаком, узконосые, до блеска начищенные туфли. Он излучал на Артура миллионы вольт английского обаяния, а тот, явно очарованный своим новым другом Ларри, сидел неестественно прямо, упираясь головой в потолок салона, и глотал каждое его слово, не переставая улыбался, кивал головой.
В то время как их мужья, ничего не замечая вокруг, наслаждались обществом друг друга, они с Вивьен, устроившись на разных концах сиденья, ехали молча.
– Вы ведь исполняли роль Элси на сцене, не так ли? – спросила она наконец, ненавидя себя за то, что выговорила это тоном маленькой девочки, которая пытается угодить старшим.
Вивьен, которая, сидя с мрачным видом не переставая курила с того самого момента, как они отъехали от лондонского аэропорта, впервые подняла на нее глаза.
– Да, – резко произнесла она, глядя ей прямо в глаза. – Мы с Ларри вместе играли. Успех был грандиозный. – Выпустив дым ей в лицо, Вивьен, поморщившись, отвела от нее взгляд. – Жаль, что вы не видели нас в спектакле, мисс Монро. – Она произносила слова отрывисто и четко, будто отрезала ножом. – Тогда бы вы имели представление, как нужно играть Элси.
– Я буду играть, как сама считаю нужным, – ответила она, не скрывая злости.
– Что ж, я в этом не сомневаюсь. Желаю удачи.
Всю оставшуюся дорогу она молча жевала свою ярость, а Оливье, который, очевидно, осознал, что избегает ее, – или, как она думала, он просто вспомнил, что это она будет платить ему за участие в фильме, – без умолку болтал о коттедже, который он снял для нее и Артура. Вдруг он замолчал и выглянул в окно.
– Эти чертовы репортеры едут за нами, – произнес он. – Проклятье! Я надеялся, что они отстанут.
– Ларри терпеть не может журналистов, пишущих о кино, особенно фельетонистов, – объяснила Вивьен. – Он запретил подпускать их к съемочной площадке, когда ставил “Генриха V, не так ли, дорогой? Они не простили ему этого, мисс Монро.
Сама Мэрилин относилась к журналистам совсем по‑другому. В Америке фельетонисты и репортеры были обычно на ее стороне, особенно после того, как она бросила вызов кинокомпании “XX век – Фокс”. В глазах прессы она была Давидом в женском обличье, который вышел на бой с Голиафом.
– Больше всего Ларри ненавидит Пола Тэнди, мисс Монро, – ласково продолжала Вивьен. – Правда ведь, дорогой? – Она улыбнулась ему. – Тэнди работает в “Мейл”. Это одна из самых популярных газет в стране – к несчастью для Ларри. Когда‑то Ларри за большие деньги рекламировал на телевидении сигареты, и с тех пор Тэнди называет его в своих фельетонах не иначе как Сэр Пробковый Мундштук. – Она громко рассмеялась. – Боюсь, Ларри не находит это смешным. А у вашего мужа есть чувство юмора, мисс Монро?
– У Артура? Думаю, что есть. – Вообще‑то Артур терпеть не мог, чтобы над ним подшучивали. У ди Маджо тоже не было чувства юмора, когда шутили на его счет: он считал себя одним из символов нации. Однако она не собиралась говорить об этом Вивьен Ли.
Вивьен бросила взгляд в сторону Артура и передернула плечами.
– Вам просто повезло, дорогая, – сказала она скептически.
Сэр Пробковый Мундштук мрачно взглянул на свою жену, но не успел ничего сказать: они уже подъехали к дому. Не обременяя себя любезностями, он первым вышел из машины, чтобы расчистить дорогу для нее и Вивьен: толпа репортеров уже успела окружить машину. Артур последовал за ним. Ей пришло в голову, что Артур и Ларри смотрятся на фоне друг друга, как Матт и Джеф. Она слышала, как Оливье уговаривал журналистов:
– Мэрилин устала, ей надо отдохнуть. Будьте благоразумны, ребята…
Очевидно, ему удалось в какой‑то степени убедить их; он обернулся к машине и махнул им рукой. Вивьен с улыбкой на лице, словно королева, первая выбралась из машины под яркие вспышки фотоаппаратов. Затем вышла Мэрилин, и на какое‑то мгновение огни вспышек ослепили ее.
При виде важно шествующей Вивьен толпа расступилась. Мэрилин так и не поняла, была ли то реакция на ее титул, или причиной явилось выражение на лице Вивьен, которая шла с таким видом, будто даже не видит журналистов, не замечает их, будто они недостойны ее взора. Как бы то ни было, толпа расступилась; только один высокий, хорошо одетый мужчина немного загородил им дорогу.
– Мисс Ли, – выкрикнул он; у него был голос английского аристократа, резкий и отрывистый – казалось, им можно резать стекло. – Как вы относитесь к тому, что сэр Лоренс будет сниматься в любовных сценах с мисс Монро?
Не замедляя шага, Вивьен ответила:
– Сэр Лоренс уже играл любовные сцены со мной, Пол. Вряд ли он узнает что‑то новое о любовных сценах.
– Пол Тэнди, – объяснила Вивьен, когда они протиснулись мимо него. Загадочно улыбаясь, он что‑то записывал в свой блокнот.
Она почувствовала, что краснеет. Вивьен даже не подумала о том, чтобы дать ей самой возможность ответить. Теперь и в Англии к ней будут относиться, как к белокурой глупышке – соблазнительнице чужих мужей, каковой ее всегда и считали.
Она быстрым шагом вошла в дом. Артур стоял в прихожей. На фоне старинной мебели и восточных ковров его фигура выглядела нелепой и несуразной. “Коттедж” представлял собой огромный старинный загородный дом, до отказа уставленный мебелью и элегантный, как павильон киностудии. От дома к лесу тянулся ухоженный английский сад.
– Очаровательный вид, – заметил Оливье, – вы не находите? – Он потянул ее в гостиную. – Здесь уютно, не правда ли?
У него на лбу выступили капельки пота. Казалось, он давал ей понять, что такая глупенькая американская кинозвезда, как она, вряд ли догадается, насколько ценные вещи в этом доме и как ей повезло, что она находится здесь. Она совсем не считала, что ей повезло. Парксайд‑хаус не был похож на дом, где можно разгуливать голой по комнатам и ставить бокалы с шампанским и чашки с кофе где попало. Кроме того, ей приходится платить за аренду дома бешеные деньги. В ответ на его слова она выдавила из себя улыбку.
– Вы не хотите взглянуть на остальные комнаты? – спросил Оливье. – В спальне стены отделаны великолепно… Наверное, вы желает пойти и… э… освежиться?
Она кивнула. Она вдруг почувствовала, что очень устала; ей даже говорить было трудно.
Вивьен проводила ее в спальню на втором этаже и показала, где находится ванная комната. Она открыла дверь, желая поскорее уединиться, но Вивьен слегка придержала дверь рукой и, глядя на нее своими темными дымчато‑серыми глазами, будто кобра на мангуста, произнесла хриплым шепотом, четко выговаривая каждое слово:
– Когда Ларри изъявит желание переспать с тобой, дорогая, – а я уверена, что он попытается это сделать, – будь с ним понежнее, хорошо? Мы уже сто лет не занимались с ним любовью, но я хорошо помню, что он, бедняжка, очень нуждается в помощи партнерши!
С этими словами Вивьен закрыла дверь, и Мэрилин наконец‑то осталась одна.
Как и было условлено, темно‑серый “форд” пятьдесят четвертого года выпуска стоял на автостоянке за рестораном “Акрополис Дайнер”; его наполовину загораживал грузовик с мусором.
Дорфман вылез из своей машины и, отпустив водителя выпить кофе, направился к “форду”, осторожно обходя грязные лужи. Открыв заднюю дверцу, он сел в машину. Хоффа не взглянул на него и даже не протянул ему руки.
Закурив сигарету, Дорфман внимательно посмотрел на затылок шофера. Этого человека он раньше не видел.
– Любой может забраться к тебе в машину, Джимми, и прострелить тебе мозги, прежде чем ты сообразишь, что происходит, – проворчал он. – Двери надо запирать, а на улице поставить двоих‑троих ребят, чтобы наблюдали за обстановкой. Ты слишком рискуешь.
Хоффа разразился хохотом, похожим на скрежет запираемого засова, выражая тем самым безжалостное презрение ко всему миру. Его фигура напоминала бетономешалку, и, хотя он отнюдь не был толстым и высоким, его мускулистый торс, казалось, занимал почти все заднее сиденье, прижимая Дорфмана к дверце машины. Лицо Хоффы было цвета сырой телятины, рот похож на послеоперационный рубец; бледные глаза смотрели безо всякого выражения.
– Пусть только кто‑нибудь попытается сделать это. Я вырву из его руки кусок мяса, засуну ему в задницу и пристрелю, как собаку. Как у тебя дела, Ред? Что ты мне хотел сообщить?
Хоффа повернул голову в сторону Дорфмана, чтобы хорошо видеть его, – вдруг и вправду тот решил сам попытаться убить его. Он знал: если хочешь оставаться в живых, не доверяй никому, даже Дорфману, хотя тот и не посвящен в тайны профсоюза. Вообще‑то он уважал Дорфмана, но в его уважении проскальзывала некоторая доля презрения. Дорфман приехал на встречу, прямо как итальянский мафиозо – в новом серебристо‑голубом “кадиллаке”, украшенном сзади широкими выпуклыми хромированными полосками в форме плавников, как у космических кораблей в мультфильмах. Такие автомобили Хоффа часто дарил людям, оказавшим ему ценные услуги, но сам никогда не испытывал желания ездить на подобной машине. Люди вроде Дорфмана, говорил себе Хоффа, согласны даже, чтобы за ними следило ФБР, но ни за что не сядут в старую, побитую машину.
Хоффа покупал себе костюмы и короткие спортивные носки (его излюбленные), которые всегда имелись в свободной продаже в магазине Дж.‑С.Пенни. Дорфман был одет в серый шелковый костюм, сшитый на заказ, в чистейшей белизны рубашку и серебряного цвета галстук. Дорфман носил узкие итальянские туфли из мягкий кожи и элегантную шляпу с лентой под цвет галстука. Он так давно имел дело с итальяшками, что и одеваться стал так же, как они. Некоторые из лидеров профсоюза водителей тоже начали одеваться а таком же стиле, и Хоффе это не нравилось.
Дорфман наклонился к нему. В нос Хоффе ударил запах его одеколона, и он поморщился. Ему больше нравился дух трудового пота.
– Я обо всем договорился, Джимми, – прошептал Дорфман, бросая взгляд в сторону водителя.
Хоффа кивнул.
– Иди прогуляйся, – приказал он водителю. – Далеко не отходи.
Водитель вышел. Дорфман сообщил Хоффе условия сделки, которые он обговорил с Дэйвидом Леманом в Ки‑Бискейн. Хоффа слушал его с бесстрастным выражением лица, уставившись в лобовое стекло, по которому текли струйки дождя.
Когда Дорфман закончил свой рассказ, Хоффа поднял мясистую руку, чтобы тот помолчал, и стал размышлять, Он и не сомневался, что Кеннеди согласятся на сделку. Весь вопрос заключался только в том, как к ним подступиться. Они богаты, а богатые люди продажны и ленивы. Старик Кеннеди был самым алчным из капиталистов, а следовательно, с ним всегда можно договориться, как это и произошло в пятьдесят втором году, когда они заключили сделку по поводу Чикагской биржи. Что же касается Джека, то он всего лишь развратный бездельник и согласится на все, лишь бы завоевать хорошую репутацию. А его младший брат Бобби – болтливый никчемный студентишка. К черту их! Некоторое время Хоффа сидел молча. Он весь кипел от яростного презрения к богатеям. Он был такой же убежденный антикоммунист, как Эдгар Гувер, если еще не злее, но все‑таки в одном русским надо отдать должное: они прогнали всех богатых паразитов и передали власть в руки рабочих.
Сделка с Кеннеди ему все больше нравилась. Мысль о том, что жирный Дэйв Бек будет сидеть в тюрьме в Атланте или в Льюисберге, согревала его сердце, но гораздо важнее было то, что у профсоюза водителей появятся связи в демократической партии. Это необходимо на тот случай, если демократическая партия победит на выборах в 1960 году. Профсоюз водителей был единственным из профсоюзов, который всегда поддерживал кандидатов от республиканской партии, что не сулило никаких неприятностей, пока кандидатом республиканцев был Эйзенхауэр, потому что Эйзенхауэр всегда побеждал на выборах. А вот Никсон, Стассен, Рокфеллер или кто‑то другой могут потерпеть поражение в 1960 году, и тогда профсоюзу водителей останется разве что палец сосать. Небольшая подстраховка не помешает. Но в первую очередь нужно избавиться от Бека и его дружков, напомнил себе Хоффа. Следующей целью будет Джордж Мини.
Он кивнул Дорфману.
– Ты хорошо поработал, Ред.
– Спасибо, Джимми, – произнес Дорфман. По его тону можно было предположить, что он не нуждается в похвалах Хоффы.
По лицу Хоффы пробежала тень сомнения.
– Однако мне не нравится вся эта чушь по поводу того, что надо ехать в Вашингтон и отвечать там на вопросы Бобби. С этим я не согласен, Ред. Перебьются.
Дорфман откашлялся.
– Это одно из основных условий сделки, Джимми. Леман был категоричен в этом вопросе. Это всего лишь спектакль, Джимми, чтобы Бобби выглядел героем, но ты должен быть там. Вопросы ты получишь заранее, и у тебя будет много времени, чтобы посидеть с адвокатами и подготовиться как следует… Тут нечего бояться, поверь мне. Зато они избавят нас от этого жирного индюка Бека.
Хоффа передернул массивными плечами. Дорфман, конечно, прав, но он почему‑то испытывал тревогу. Внутреннее чутье подсказывало ему, что, возможно, он делает ошибку. С другой стороны, он давал Кеннеди потрясающий шанс, да и Старик был в долгу перед ним. Может быть, он слишком осторожничает…
“А, черт, – сказал он себе. – Кто не рискует, тот не побеждает!”
– Так и быть, Ред, – вымолвил он наконец. – Передай им, что мы согласны. Все вопросы должны быть согласованы со мной и Эдвардом Беннеттом Уильямсом, и чтобы без сюрпризов. Головой отвечаешь.
– В этом вся суть сделки, Джимми. С обеих сторон никаких сюрпризов. – Он помедлил. – Разумеется, ты должен постараться, чтобы все выглядело чин чином.
– Что это значит?
– Ну, ты должен изобразить уважение к сенатской комиссии, Джимми.
– Уважение?
– Ну да, знаешь, как перед судом присяжных. – Он хотел сказать “как перед комиссией по условному освобождению” (именно так выразился Леман), но решил, что у Хоффы вряд ли хватит чувства юмора, чтобы оценить эту шутку. – Ты должен вести себя… как бы это сказать… – он искал нужное слово, – почтительно.
Хоффа сердито взглянул на него.
– Ты что, хочешь, чтобы я жрал говно на виду у всех, прямо перед этими чертовыми телевизионными камерами?
– Жрать говно, ну что ты, Джимми! Просто будь вежливым, прояви уважение, речь только об этом… – Дорфман обливался потом, который, смешиваясь с запахом одеколона, волнами окутывал салон автомобиля. Он снял шляпу – такую же, как у Фрэнка Синатры – и стал обмахиваться ею, как веером. – Ты придешь туда, ответишь на вопросы – будешь вести себя с высоким чувством ответственности, а то в газетах пишут, что ты безответственный деятель. Только веди себя вежливо с этими чертовыми сенаторами. Разве это так уж сложно?