– Слушай, Джек, это не моя затея. Мэрилин решила приехать ради тебя. Все это я говорю к тому, что сейчас она очень неуравновешенна, а поэтому вполне способна прилететь в Чикаго сама и заявиться прямо к тебе в гостиницу…
– Боже мой!
– Аверелл Гарриман попросил меня принять участие в съезде в составе нью‑йоркской делегации в качестве наблюдателя. Я мог бы привезти Мэрилин с собой и держать ее под постоянным контролем. Если она приедет сама, у тебя будут большие проблемы, Джек. Но имей в виду, так или иначе она твердо намерена приехать.
– Все гораздо сложнее, чем ты думаешь, – мрачно сказал он. – Джеки тоже собирается ехать в Чикаго.
– Джеки? Она же в положении! И потом, она никогда не посещает подобные мероприятия.
– Ну, а на это мероприятие она решила приехать, Дэйвид. – Он вздохнул. – Я тоже не понимаю, зачем она поедет. Она считает, что, поскольку я буду не очень занят на съезде, у нас будет время просто побыть вдвоем.
– Джек, если кто‑то захочет попытаться отговорить Мэрилин, то только не я. Ты не представляешь, как тяжело ей живется в Лондоне, на нее просто жалко смотреть. Семейная жизнь не ладится, с фильмом тоже ни черта не получается. И похоже, непонятно почему, она решила, что только ты можешь вернуть ей веру в себя.
– Это ты стараешься меня растрогать, Дэйвид.
– Нет. Просто есть вещи, в которых я отказываюсь участвовать, вот и все. Ты сам позвонишь ей и скажешь, чтобы она не приезжала в Чикаго. Тебя она послушает. Вали все на Джеки. Мэрилин сочувствует беременным. Расскажи ей о своих проблемах в политике – она гораздо умнее, чем тебе кажется…
– Ну что ты меня учишь, Дэйвид. – Последовала длинная пауза. В трубке было слышно, что где‑то в глубине комнаты на другом конце поет Фрэнк Синатра, позванивают в бокалах кубики льда. Я подумал, что Джек, наверное, не один. – Хорошо, – произнес он. – Делай, как считаешь нужным. – Настроение у него поднялось, ведь ему теперь не придется отговаривать Мэрилин. – Черт, это даже интересно! По крайней мере в этом есть риск. В остальном съезд обещает быть очень скучным.
– Где ты остановишься в Чикаго? – Я уже думал о практической стороне дела.
– Мы с Джеки остановимся в доме у Юнис и Сарджа. Б гостинице “Конрад Хилтон” у меня тоже забронирован номер, для встреч с политиками, ну и так далее…
Да, конечно, подумал я. Итак, Джеки поедет с Джеком на съезд. Ее сестра Ли всегда советовала ей быть рядом с мужем и удовлетворять его желания, а не отпускать его одного в многочисленные предвыборные командировки, где он, как правило, попадал в объятия других женщин. Однако, даже когда Джеки не была беременна, для удовольствий Джека всегда был где‑нибудь забронирован номер или даже несколько номеров, и целый штат его вассалов заботился о том, чтобы его девочки случайно не встретились с его женой или друг с другом. Но не подведет ли эта хорошо отлаженная система, когда в Чикаго приедет Мэрилин? Зная, что она живет словно в другом временном пространстве, а любые планы и договоренности для нее ничего не значат, я не испытывал особого оптимизма.
– Я тоже остановлюсь в “Конрад Хилтон”, – сказал я. – И ее устрою в этой же гостинице. Под одной крышей все как‑то легче.
– Ты можешь это устроить? – в изумлении спросил Джек. Номера в гостиницах Чикаго бронировались за несколько месяцев и даже за несколько лет до съезда.
– Да, могу, положись на меня.
Конрад Хилтон был моим старым другом. Как и все магнаты гостиничного бизнеса, он всегда держал в резерве несколько номеров “люкс” для людей, которым он не мог отказать. Я не сомневался, что могу попросить Конрада о чем угодно и он сделает это для меня без лишних вопросов.
– Вот это да! – сказал Джек, забывая про свой ирландский акцент, с помощью которого он завоевывал голоса избирателей. – А еще говорят, что богатство обременяет человека! Как ты расцениваешь мои шансы выпутаться из этой истории?
– Чуть лучше, чем пятьдесят на пятьдесят, но не намного.
– Точно как тогда, когда наш катер пошел ко дну! – радостно заключил он.
Часть вторая «Соломенная голова»
Весь Чикаго бурлил такой неудержимой энергией, что Мэрилин даже не замечала жары. Только когда они с Дэйвидом наконец‑таки добрались до гостиницы, она вдруг заметила, что вся вымокла от пота; форма стюардессы прилипла к ее телу.
Из аэропорта они добирались почти два часа. Улицы Чикаго были запружены людьми, которые размахивали флагами и скандировали лозунги. Многие из них были одеты в зеленое и несли плакаты с фотографией Джека.
Несколько минут она спокойно ждала, пока Дэйвид осматривал номер, проверяя, все ли в порядке. Он включил кондиционер, открыл бутылку шампанского. Затем, чтобы избавиться от него, она сказала, что у нее болит голова. Она видела, он не хотел уходить, во‑первых, потому что она ему нравилась (если только он, бедняга, уже окончательно в нее не влюбился), а во‑вторых, потому что считал своим долгом лично вручить ее Джеку, как почтальон вручает заказное письмо.
Он оставил ей мандат на имя Альберты (Бёрди) Уэллз, секретаря городской корпорации и заведующей библиотекой в городе Милан (штат Нью‑Йорк), которая была видным деятелем местного отделения демократической партии. Кажется, за несколько дней до съезда мисс Уэллс сломала ногу, споткнувшись о собственную кошку, и Дэйвиду каким‑то образом удалось достать выписанный на нее мандат.
Прежде чем уйти, он строго‑настрого приказал, чтобы она никуда не выходила без него, ни с кем не разговаривала, а находясь с ним на заседаниях съезда, ни при каких обстоятельствах не кричала: “Джека Кеннеди – на пост вице‑президента!” или даже не думала об этом. Многие делегаты из Нью‑Йорка, объяснил он – ах, как Дэйвид любил все объяснять! – считают Кефовера провинциалом. Они выбрали мэра Роберта Вагнера “сынком”[8]делегации от Нью‑Йорка и должны голосовать за него, но их нетрудно будет убедить поддержать Джека Кеннеди…
Сзади послышался какой‑то шум. Она повернулась и увидела Джека Кеннеди. Он широко улыбался. Взвизгнув от изумления, она перебежала комнату и поцеловала его.
– А что такое “сынок”? – спросила она.
– Ну, вот я, например, не “сынок”. Делегация может выбрать такого “сынка” и поддерживать его на протяжении нескольких туров голосования – только затем, чтобы в последнюю минуту снять его кандидатуру и за приличную цену отдать свои голоса за реального кандидата. Это особое искусство в политике.
– Откуда ты появился? – спросила она.
– Из соседнего номера. В Данный момент там полно политиков, которые пытаются сделать из мухи слона, и дым стоит столбом, как на табачной фабрике. – Он восхищенным взглядом окинул комнату. – А твой номер лучше, чем мой.
От его волос исходил аромат сигар. Он подвел ее к бару, стоявшему в углу комнаты, и налил себе бокал. Затем с удовольствием растянулся на диване, не снимая обуви. Перед ним на столике стояла тарелка с арахисом. Он стал подбрасывать орешки вверх один за одним и ловить их ртом.
Она присела рядом с ним и стала поглаживать его волосы, как бы желая удостовериться, что это действительно он. Это была ее мечта – вот так вот сидеть со своим мужем, наслаждаясь мгновениями покоя и близости. Но ей не суждено было испытать этого ни с одним из ее мужей.
– Что там происходит? – спросила она, взглядом указывая на дверь в соседний номер.
– Ребята, которым не нравится Эстес Кефовер, – боссы из больших городов, такие, как мэр Чикаго Дэйли, Дэйв Лоренс из Пенсильвании, Майк ди Салле из Огайо, – пытаются убедить Эдлая, что он должен баллотироваться в паре со мной. А я пытаюсь отговорить их. – Он зевнул. – Отец прав. Если я сейчас стану кандидатом на пост вице‑президента, это может лишить меня каких бы то ни было шансов стать кандидатом в президенты в шестидесятом году, а возможно, и в шестьдесят четвертом.
– Зачем ты хочешь стать президентом? – спросила она.
Он не засмеялся. Напротив, его лицо неожиданно приобрело серьезное, даже несколько мрачное выражение, словно она задала вопрос, который он много раз задавал себе сам.
– Это мое единственное предназначение, – спокойно ответил он, впервые без присущей ему беспечной бравады в голосе.
– Единственное предназначение?
– Ну то, к чему меня готовили, – можно сказать, то, для чего меня воспитывали, с тех пор как погиб Джо.
– А сам ты этого разве не желаешь?
– Раньше не желал. Но в последнее время хочу все сильнее. Когда я вижу, какие идиоты выставляют свои кандидатуры… Вот, например, Эдлай – он даже не может самостоятельно решить, что ему съесть на завтрак; или Линдон Джонсон, который добился своего нынешнего положения только потому, что лизал задницу Сэму Рейбёрну; или Хьюберт Хамфри – кто он такой? – евнух при Элеоноре Рузвельт… Я справлюсь лучше, чем любой из них, это уж точно. Кто‑то должен быть президентом. Почему бы не я?
– Я не бросаю тебе вызов, Джек. Мне просто любопытно.
– Раньше я думал только о том, как мне выбраться из всего этого… Смешно, я никому прежде об этом не говорил, разве что Бобби.
– Даже Джеки?
– Нет. Джеки хочет быть первой леди. Она считает, что заслужила это, и, возможно, она права.
– И вы не можете прийти к единому мнению в этом вопросе?
– Нет, – сказал он. – Сложность не в этом.
Что‑то в его голосе подсказало ей, что не следует говорить о Джеки.
– А мне всегда казалось, что ты честолюбив, – с наигранной шутливостью сказала она. – Я думала, единственное, что нас с тобой по‑настоящему связывает, это честолюбие.
– О да, думаю, я довольно честолюбив. Просто удовлетворить мои амбиции может только пост президента. Это единственная цель, ради которой стоит бороться. Вот, например, Аверелл Гарриман – богат баснословно, во время войны был послом в Москве (а тогда это был очень важный пост) и советником Рузвельта и Трумэна – губернатор Нью‑Йорка, но ему так и не удалось стать президентом!
– Может, он этого и не хотел.
Джек засмеялся.
– О, Аверелл желал этого так сильно, что иногда ему казалось, он уже в Белом доме. Возможно, это желание и до сих пор его не покинуло. Но он никогда по‑настоящему не боролся за это, поэтому в истории о нем всегда будут упоминать только в сносках. Возможно, сноски о нем будут длинными, но это всего лишь сноски. Я бы предпочел сгореть быстро, но ярко, так, чтобы обо мне написали целую главу.
“Сгореть быстро, но ярко, чтобы, написали целую главу!” Эти слова выражали суть и ее жизни, ее веру, которая помогла ей вознестись к славе. Это и делало их удивительно похожими друг на друга – оба готовы были рисковать, когда другие холодели от страха. Пусть другие сомневаются в том, что Джек может стать президентом – он был слишком молод, он был католиком, его отца ненавидели, его личная жизнь делала его уязвимым, – но в ней жила та же абсолютная вера в его звезду, как и в свою собственную.
– Сколько у тебя времени? – спросила она.
Он улыбнулся.
– Десять минут. Народ волнуется. У меня в номере собралась целая компания влиятельных политиков из больших городов, и Бобби убеждает их, что, нравится им это или нет, им придется выдвинуть кандидатуру Кефовера, если он устраивает Эдлая. Все они клянутся нам в своей преданности, но их сюда пригласили не за этим.
– Ну ничего, нам хватит и десяти минут. – Стянув с себя пиджак и блузку, она швырнула их на пол, затем встала с дивана и выскользнула из юбки. На мгновение она вспомнила, что дверь не заперта и не вывешена табличка “Не беспокоить”, но ей было наплевать.
С минуту она стояла, не двигаясь. Джек, все еще полностью одетый, лежал на диване и смотрел на нее.
– Боже мой! – тихо прошептал он.
– Мы управимся за минуту, сенатор, – улыбнулась она, расстегивая на нем брюки. Она обхватила его голову руками, чтобы занять устойчивое положение, затем, обвив его тело ногами, наклонилась и поцеловала его. То, что она была голая, а он в респектабельном темном костюме, странным образом возбуждало ее. Она двигалась все быстрее и быстрее, подчиняя его тело своему, пока наконец не ощутила его глубоко‑глубоко внутри себя.
Она слышала свое учащенное, прерывистое дыхание и двигалась еще быстрее и быстрее, пока из ее груди не вырвался резкий дрожащий крик. Обессиленная, она упала на него. У нее мелькнула мыль, что она, наверное, измяла ему костюм, но она не стала думать об этом.
– Вам понравилось, сенатор? – спросила она осипшим голосом.
– Недурно. Еще немного тренировки, и тебе не будет равных.
Он приникла к его губам в долгом поцелуе.
– Как бы я хотела, чтобы ты принадлежал мне, – сказала она.
– Ну, в данный момент я твой.
– Я имею в виду вообще.
– Я знаю.
Она положила в его бокал кубик льда и подала ему, затем налила себе шампанское.
– Как ты думаешь, что сказали бы они, – спросила она, – если бы узнали, что ты совокупляешься здесь с Мэрилин Монро?
– Наверняка попросили бы меня баллотироваться в президенты вместо Эдлая. Ведь тогда за меня проголосовали бы все мужчины Америки.
Она смачно поцеловала его.
– Я тоже так думаю, дорогой, – сказала она. – Может, тебе стоит воспользоваться этим. Мы увидимся сегодня вечером?
Он уже был в ванной и пытался сосредоточиться на том, что ему предстоит сделать в следующую минуту.
– Вечером? – переспросил он. – Не знаю. Постараюсь прийти. – По его тону не чувствовалось, что он и впрямь постарается. – Ты придешь в зал заседаний смотреть фильм?
– Я приду с Дэйвидом. Конечно, хочу посмотреть.
– Я постараюсь связаться с тобой. – Он предостерегающе посмотрел на нее. – Ради Бога, Мэрилин, будь осторожна.
Она все еще стояла перед ним нагая. Что ж, нового он ничего не увидел.
– Я буду осторожна, Джек, не беспокойся, – успокоила она.
Она пыталась подавить в себе обиду за эти предостерегающие слова. Она не какая‑то там домохозяйка, которая впервые завела роман на стороне. Когда‑то давно, в начале своей актерской карьеры, Мэрилин какое‑то время была любовницей Говарда Хьюза, и тогда она узнала все, что только можно узнать о скрытности и маскировке. У Говарда к тому времени уже начали проявляться первые признаки паранойи, и он постоянно настаивал, чтобы они встречались тайно, темной ночью, как шпионы.
Он умылся, уложил пальцами волосы, поправил галстук, булавку с эмблемой РТ–109 и, промокнув салфеткой несколько мокрых пятен на костюме, смахнул с него рукой невидимые пылинки. И снова принял облик сенатора.
– Покажи им, тигренок, – нежно напутствовала она Джека, когда тот направился к двери.
Он сделал победоносный жест, сжав кулак и выставив вверх большой палец, затем открыл дверь. В комнату ворвался сигарный дым, и чей‑то низкий голос произнес:
– Где шляется Джек? Сколько можно сидеть в туалете?
Он обернулся и подмигнул ей. Прежде чем за ним закрылась дверь, она услышала, как он ответил:
– Простите, господа, но у меня было очень важное и неотложное дело…
Она надела халат и позвонила Дэйвиду. Она ужасно не любила обедать одна, но такова уж судьба любовниц всех занятых мужчин.
Мэрилин не доводилось видеть столько народу в одном зале с тех самых пор, когда она ездила выступать перед американскими солдатами в Корее. Зал заседаний был до отказа набит людьми. В смешных шляпах, они размахивали плакатами, скандировали, пели. Где‑то в глубине сцены оркестр играл “Снова настали счастливые дни”. Динамики были включены на полную мощность – у нее даже заболели уши. Работали все кондиционеры, но они не в состоянии были охладить жар, исходивший от тысяч тел, и она сразу же взмокла от пота.
Держа перед собой мандат, Дэйвид начал проталкиваться к нью‑йоркской делегации. У многих делегатов от Нью‑Йорка были эмблемы с именем Роберта Вагнера, но их настроение нельзя было назвать радостно‑приподнятым.
Вдалеке, на трибуне, украшенной национальным флагом, под гигантскими портретами Рузвельта, Трумэна и Эдлая Стивенсона кто‑то кричал в микрофон, однако музыка и шум в зале заглушали речь говорящего. На него никто не обращал внимания. Собравшись кучками, люди обсуждали политические проблемы, шумно приветствовали друг друга, а оратор все бубнил и бубнил.
Ее абсолютно не интересовало, что там говорит оратор, но она решила, что нужно послушать из вежливости. Дэйвид пожимал руки раскрасневшимся потным людям, которых она не знала, называя их по имени, как будто это он был главным кандидатом. Иногда он даже улыбался, когда кто‑то хлопал его по спине или крепко обнимал. Время от времени он представлял и ее, под именем мисс Уэллз, но из‑за шума ей ни разу не удалось расслышать имя того, с кем ее знакомили. Она заметила, что к Дэйвиду относятся с почтением. Было ясно, что он является важной фигурой в демократической партии.
На нее почти не обращали внимания. Она была в темном парике, удлиненной полотняной юбке в складку и в строгом пиджаке из той же ткани. На ногах – скромные туфли, лицо без косметики. Когда она увидела себя в зеркале, первое слово, какое пришло ей в голову, – это “мышь”, но для верности она еще надела очки в роговой оправе с простыми стеклами и шнурком на шее, а также взяла с собой большую простенькую сумку через плечо. Если бы кто‑то решил присмотреться к ней, то непременно обратил бы внимание на ее фигуру, прикрытую неприглядной одеждой, но ни за что не догадался бы, что это Мэрилин Монро. Кроме того, все были так возбуждены предстоящими политическими баталиями, что на нее почти никто не смотрел!
Дэйвид подвел ее к высокому солидному старику, который громко жаловался на динамики. Заметив Дэйвида, он наклонился к нему, приставив к уху ладонь, чтобы расслышать ее имя.
– Аверелл, – закричал Дэйвид, – это мисс Бёрди Уэллз. Мисс Уэллз, это губернатор Гарриман.
Гарриман улыбнулся, но на лице его отразилось недоумение. “Ну вот, – подумала она, – мы здесь не более десяти минут, а уже попали в переделку!”
– Так вы из Милана? – спросил Гарриман. Прищурившись, он пытался разобрать, что написано на карточке, приколотой у нее на груди. Он потер рукой крутой подбородок и смерил Дэйвида подозрительным взглядом. Этот человек, без сомнения, обладал профессиональной памятью политика на имена и лица. – Помнится, в Олбани я встречал женщину с таким именем, – сказал Гарриман; он произносил слова отрывисто, словно ножом резал. – Но, по‑моему, она была гораздо старше. Хотя, честно говоря, не такая симпатичная. Даже гораздо менее симпатичная.
– Так это моя тетя! – радостно воскликнула она. – Видите ли, с ней произошел несчастный случай, поэтому она попросила меня поехать вместо нее.
– А разве такое допускается? – спросил губернатор, подняв брови, – у него это получалось так же мастерски, как у Кэри Гранта, с той лишь разницей, что было естественным движением, а не игрой.
Лицо Дэйвида превратилось в пунцовую маску, но удача была на ее стороне, или, вернее, на стороне Джека: в этот момент убавили свет, из громкоговорителя раздался пронзительный звук, призывающий к молчанию. При виде огромного экрана толпа сразу же затихла, и чьи‑то невидимые руки оттащили от них губернатора Гарримана.
Свободных мест не было. Большинство зрителей стояли, а те, которые успели занять места, вынуждены были приподниматься, чтобы увидеть хоть что‑нибудь. Внизу возле экрана она различила несколько фигур, стоящих в ряд на сцене. Она узнала Эдлая Стивенсона (до недавнего времени он был ее кумиром), губернатора Гарримана (он все еще с кем‑то спорил – должно быть, критиковал систему звукоусиления); приземистый круглоголовый мужчина с понимающей улыбкой – это, наверное, мэр Дэйли – и миссис Рузвельт собственной персоной (как и большинство американцев, переживших годы великого кризиса и войну, Мэрилин относилась к ней, как к святой).
Она захлопала в ладоши, выкрикивая приветствия в адрес миссис Рузвельт. Затем на весь зал зазвенел чистый, твердый голос Джека Кеннеди. На фоне американского флага возникло его лицо, очень молодое, красивое, уверенное; глаза сверкают, ветер развевает волосы. По контрасту с изображением на экране люди, стоявшие на сцене, казались старыми, высохшими, безжизненными. Лысый Эдлай Стивенсон в измятом костюме и с мешками под глазами был похож на усталую старую гончую; остальные выглядели еще хуже. Она не сомневалась, что все делегаты тоже это заметили. В гробовом молчании они смотрели на экран. Наверное, о такой тишине говорил Марлон, рассказывая ей о своем дебюте в спектакле “Трамвай” на Бродвее.
Она подумала, что для Джека это тоже своего рода дебют, и он имел ошеломляющий успех. Никто из присутствующих в зале и не надеялся, что Стивенсону удастся победить Эйзенхауэра: до этого самого момента, несмотря на всеобщий подъем, все считали, что этот съезд собирается только для того, чтобы признать его поражение еще до начала избирательной кампании; люди пришли, чтобы поддержать Эдлая, потому что видели в нем порядочного человека, умеющего проигрывать с достоинством, и тем не менее все понимали, что он все‑таки неудачник. Образ Джека в фильме напомнил им о том, что есть среди них и люди, способные побеждать.
Они с Полой хорошо постарались. Джек говорил уверенно, искренне, делал паузы в нужных местах, смотрел прямо в камеру. Окинув взглядом зал, она заметила, что женщины всех возрастов смотрят на экран такими глазами, словно Джек – кинозвезда.
Фильм производил сильное впечатление, и не только на женщин. Когда Джек произносил заключительные слова, зал взорвался аплодисментами, хотя он еще не кончил говорить. Делегаты кричали, скандировали все громче и громче: “Кен‑не‑ди, Кен‑не‑ди!” Они хлопали в ладоши, стучали ногами. Казалось, в зале началось землетрясение. Оркестр заиграл “Yankee Doodle Dandy”, (вероятно, потому, что эта песня связана с Новой Англией), а затем, чтобы напомнить собравшимся о боевых заслугах Кеннеди, “Поднять якоря”. У людей, стоявших на сцене, был раздраженный вид, особенно у миссис Рузвельт. Председатель беспомощно стучал молоточком, призывая зал к порядку.
Люди, стоявшие возле сцены, стали поднимать портреты Джека с надписью: “Наш выбор”; над головами возвышались транспаранты с фотографиями Джека и катера РТ–109; активисты, в основном миловидные молодые девушки, раздавали плакаты, воздушные шары и даже значки с портретами Кеннеди. Она тоже взяла один значок и приколола себе на пиджак. Казалось, шум никогда не прекратится. Стук молоточка председателя, усиленный через динамики, звучал все громче и громче, как отбойный молоток. Она схватила Дэйвида за руку.
– Что происходит? – закричала она.
Ему пришлось придвинуть свои губы к ее уху, чтобы она могла расслышать его слова.
– Друзья Джека забыли про все уговоры, – ответил он, ухмыляясь. – Они пытаются вынудить его выставить свою кандидатуру. Ты только взгляни на Эдлая! Он, должно быть, проклинает себя за то, что позволил Джеку сняться в этом фильме!
Она бросила взгляд на сцену. Стивенсон что‑то сердито говорил миссис Рузвельт.
– Это мэр Дэйли? Тот, что похож на боксера и на ирландского полицейского? – Она указала на тучного мужчину с улыбкой во весь рот. Он явно наслаждался зрелищем, а Стивенсон и миссис Рузвельт сидели выпрямившись и время от времени бросали на него неодобрительные взгляды, которые не достигали цели.
Дэйвид кивнул.
– Он самый.
– Это все он подстроил?
– Демонстрацию в поддержку Джека? Полагаю, что да. Думаю, ревущие динамики – тоже его работа. В конце концов, Чикаго – это его город. Мне кажется, не будет ошибкой предположить, что у всякого, кто захочет выступить с речью, которую Его Честь слушать не желает, возникнут проблемы с микрофоном.
До этого ей и в голову не могло прийти, что неполадки с микрофоном и динамиками – это не просто случайность и не удачное совпадение. Похоже, ей предстоит еще многое узнать о политических играх.
Шумная демонстрация в поддержку Кеннеди продолжалась, иногда затихая только для того, чтобы разразиться с новой силой. Всеобщий шум и возбуждение захватили ее поначалу, но теперь все это начинало ей надоедать. И вдруг толпа буквально взорвалась криками и аплодисментами.
Встав на цыпочки, она увидела на сцене Джека. Он робко улыбался. “Он держится на сцене, как настоящий актер”, – подумала она. Он не делал вид, что не замечает бушующую перед ним манифестацию, но держался несколько отстраненно, словно эти люди выражали поддержку не ему. Наклонившись, он пожал руки Стивенсону и миссис Рузвельт с таким видом, будто смущен этой шумной демонстрацией не меньше, чем они.
Джек что‑то говорил миссис Рузвельт, а ее лицо было похоже на гранитную маску с застывшим выражением неодобрения. Наконец‑то: первая женщина, на которую не действуют чары Джека! Он выпрямился, подмигнул мэру Дэйли и его сподвижникам и скромно встал в стороне со своими приверженцами, уступая главное место в центре официальному кандидату, но на того никто не обращал внимания.
Люди из фракции Кеннеди в составе нью‑йоркской делегации подталкивали Мэрилин вперед. Они явно намеревались пробраться ближе к трибуне, где стояли делегаты от Массачусетса, чтобы попасть в поле зрения телевизионных камер.
Она тоже поддалась всеобщему возбуждению, но вскоре радостный трепет сменился страхом – шумная толпа скандировала, аплодировала, пихалась и толкалась, неся ее куда‑то вперед, как обломок корабельной мачты, подхваченный прибоем.
Она потеряла Дэйвида, не могла даже обернуться, чтобы отыскать его глазами. Ее охватил дикий ужас: вдруг она споткнется и упадет или ее сдавят со всех сторон эти орущие, потные люди. Ей и раньше приходилось испытывать натиск толпы, но рядом всегда находились друзья, готовые в любой момент выхватить ее из сумасшедшего моря людей и увести в безопасное место.
Оркестр играл “Когда ирландец улыбается”, и делегаты от Массачусетса сгрудились вокруг трибуны, подталкиваемые со всех сторон толпой. Кто‑то ущипнул ее за ягодицу, и она в ярости лягнула обидчика ногой. Почувствовав, что ее удар пришелся точно в коленку, и услышав, как какой‑то мужчина вскрикнул от боли, она испытала полнейшее удовлетворение.
Пихаясь ногами и локтями, она пробиралась вперед и вдруг оказалась в неровной шеренге людей, которые, держась за руки и словно танцуя конгу, продвигались к трибуне. Чтобы ее окончательно не затолкали, она вклинилась в шеренгу, крепко ухватившись за руки стоявших рядом людей. Ее парик съехал набок, одежда вся пропиталась потом.
Впереди она увидела возвышающуюся над толпой трибуну, обитую широкими полосами материи красного, белого и синего цветов. У нее сломался каблук, она оступилась и резко подалась вперед, к шершавому краю сцены, покрытому полотнищем флага. Она прижалась к сцене. Толпа напирала, и она потеряла всякую надежду выбраться отсюда живой. Чулки на ней порвались, бретелька на бюстгальтере отлетела, она никак не могла отдышаться. Вдруг сверху протянулась чья‑то рука и крепко ухватила ее за кисть.
– Прыгай! – услышала она сквозь шум знакомый голос.
Она подпрыгнула и закинула одну ногу на подмостки. Он стал тащить ее вверх. Наконец‑то она оторвалась от толпы. Перегнувшись через ограждения, ей широко улыбался Джек.
– Смотрите, что я поймал! – весело проговорил он.
С трудом ухватившись одной рукой за перила, она перекинула свое тело на сцену и упала в его объятия. Она видела, как замигали вспышки, – это фотокорреспонденты спешили запечатлеть ее спасение.
– Как тебя зовут, лапочка? – закричал кто‑то из репортеров.
Ее охватила паника, она не могла вспомнить свое новое имя. Однако Джек, наклонившись, прочитал фамилию на карточке, приколотой у нее на груди.
– Мисс Бёрди Уэллз из Милана, штат Нью‑Йорк, – ответил он. – Чем вы занимаетесь, мисс Уэллз?
Это она еще помнила.
– Я заведую библиотекой, – выговорила она.
– Вы совсем не похожи на библиотекаршу, – зычным голосом заметил Дэйли, как ей показалось, стараясь проявить галантность. – Если бы наши библиотекарши здесь, в Чикаго, хоть чуточку были похожи на вас, я в школьном возрасте прочел бы гораздо больше книг.
– Я также секретарь городской корпорации, – неожиданно вспомнила она.
– Сказать по правде, на секретаря городской корпорации вы тоже не похожи.
– Рад был помочь вам, – сказал Джек. – Все это напоминает массовую сцену в кино. Вы в целости и сохранности, мисс… э… Уэллз? – Он подмигнул ей.
– Каблук сломался, – мелодичным голосом ответила она, приподнимая ногу, чтобы показать ему туфлю… и лодыжку.
– А, да, вижу. Что ж, могло быть и хуже. – Он опять подмигнул ей. – Я попрошу сейчас кого‑нибудь проводить вас до гостиницы, мисс Уэллз, чтобы вы могли переодеть туфли. – Он махнул рукой, и к ним тут же подбежал Бум‑Бум. При виде Мэрилин его густые брови вскинулись вверх.
Джек широко ухмылялся.
– Кто‑то ущипнул меня за задницу, да так сильно, что там, наверное, синяк, – прошептала она ему.
– А как же ты думала? Политика – опасное дело, – шепотом ответил он. – Мне не терпится повнимательнее рассмотреть твои боевые отметины, но это чуть позже.
– Все обещаете, сенатор? Когда?
– Не могу сказать. Похоже, не все идет по плану… Закажи чего‑нибудь поесть – например, пару больших бутербродов. Я приду, как только появится возможность.