– Гм, это замечательно, – пробурчал Милтон, бросив нервный взгляд по сторонам, как будто оказался запертым в комнате с сумасшедшей. – Ты говорила об этом с доктором Крис?
Марианна Крис была ее новым психотерапевтом. Ее рекомендовали Мэрилин Ли и Пола Страсберги. Они считали, что каждый, кто хочет освоить их метод, должен брать сеансы психотерапии, – об этом она ничего не сказала Милтону.
– Марианна согласна, – коротко ответила она. – Она полностью поддерживает эту мысль.
– Ты что, в самом деле собираешься взять Полу в Англию?
– Конечно, радость моя. Куда я, туда и Пола. – Она сомкнула указательный и средний пальцы, показывая, как это будет.
– Знаешь, Ларри это может не понравиться.
– Тогда придется напомнить Ларри, кто оплачивает все счета, Милтон.
Он пожал плечами.
– А если он все равно будет возражать?
– Тогда пусть убирается к черту.
Последовала длительная пауза. Милтон пытался осмыслить неожиданно открывшиеся новые черты в характере Мэрилин.
– Хорошо, – согласился он, подчиняясь судьбе. – Значит, Пола работает у нас. Сколько мы ей должны платить?
Она бросила на него холодный взгляд.
– Сколько мы платим за ту старинную мебель, которую ты купил за счет компании?
Он удивленно поднял брови и печально улыбнулся.
– Милтон, запомни: возможно, я и похожа на белокурую глупышку, но я совсем не глупышка.
– Ясно. – Когда‑то он считался самым тщедушным мальчишкой на улицах Бруклина и поэтому был вынужден постоянно доказывать свое “я”. Ему были известны все трюки – что называется, жизнь заставила, – но, если удача отворачивалась от него, он это четко понимал.
– Я все устрою, – сказал он.
– Это надо сделать немедленно, до того как я уеду в Лос‑Анджелес. Пола должна быть со мной на съемках “Автобусной остановки”. – Она твердо посмотрела ему в лицо. – И не скупись, Милтон, – добавила она.
– Vey iz mir.
– Так‑то лучше. – Бросив взгляд на часы, она издала пронзительный вопль. Она редко носила часы, потому что любые часы, даже самые дорогие, мгновенно останавливались у нее на руке, словно в ней был некий магнит, который блокировал движение стрелок. – Ой, мне пора! – воскликнула она. – Я опаздываю.
– Куда опаздываешь?
Она чуть было не сказала, что у нее назначено свидание с Джеком в отеле “Карлайл”.
– Опаздываю в парикмахерскую, – помедлив, ответила она, кляня себя за то, что не может убедительно солгать. – Мне нужно переодеться. Уже почти два. Можно я воспользуюсь твоей машиной?
– Моя машина всегда к услугам моих гостей.
Она засмеялась, открывая дверь.
– Милтон, радость моя, мне нравится быть твоей гостьей.
Если вы не любите азартных игр, в Лас‑Вегасе вам будет скучно, но я приехал туда не развлекаться. Мне нужно было поговорить с Моу Далицем по поручению Джека.
Морис (Моу) Далиц, выходец из знаменитой детройтской преступной организации под названием “Багровая банда”, получил известность и заработал капитал в период сухого закона. В отличие от большинства гангстеров еврейской национальности, которые жестоко враждовали с разрастающейся сицилийской мафией, он разумно решил сотрудничать с итальянскими мафиози.
В те времена Моу закупал спиртные напитки на заводах, расположенных на территории Канады недалеко от границы с США. Эти заводы принадлежали Джо Кеннеди, который владел ими через подставных лиц. Потом Моу переселился в более теплый климат, на Западное побережье США. Как раз в это время Джо Кеннеди купил за бесценок киностудию “РКО”, и, конечно, эти два человека, недавно переехавшие в Калифорнию с востока США, время от времени негласно оказывали друг другу некоторые услуги, а я у них был посредником. Моу имел возможность попросить Вилли Биоффа не проводить забастовок в “РКО”, а Джо всегда мог договориться со своим старым другом Уильямом Рандольфом Херстом, чтобы имя Далица не упоминалось в газетах.
В итоге Моу добился на Западном побережье больших успехов, чем Джо, а позже стал одним из отцов‑основателей Лас‑Вегаса. В отличие от многих мафиози, он был человеком богатым, имел много денег, которые мог вложить в дело. Он был единственным из главарей крупных преступных организаций, кто, занимаясь нелегальным ввозом спиртных напитков в страну во время сухого закона, открыто указывал свои доходы в налоговых декларациях. Он мудро рассчитал, что, если будет платить налоги с доходов от своего нелегального бизнеса, его не посадят в тюрьму за незаконные операции. Он построил гостиницу “Дезерт Инн” и вскоре стал предводителем владельцев казино; местная пресса называла его Мистер Лас‑Вегас. Именно Моу заставил городские власти проложить тротуары (хотя другие владельцы игорных домов считали неразумным давать игрокам возможность выходить на улицу во время игры, чтобы прогуляться) и соорудил первую площадку для игры в гольф, хотя поначалу эта идея казалась нелепой. Он считал, что казино – это не просто “помещение на верхнем этаже гостиницы, где несколько парней играют в покер”.
И именно Моу организовал на первом этаже своего казино шоу‑программу, пригласив выступать в ней знаменитых артистов, чтобы придать незатейливому бизнесу выкачивания денег из карманов людей ореол блеска и очарования. Постепенно он стал своего рода перекидным мостиком между новым поколением гангстеров Чикаго и Среднего Запада (это такие люди, как Тони Аккардо, который унаследовал империю Аль Капоне, и Сэм Джанкана, который в результате кровавой борьбы стал преемником Аккардо) и звездами эстрады, крупными банкирами и политическими деятелями, без которых его бизнес не мог бы развиваться и процветать.
Моу никак не соответствовал сложившемуся представлению о главаре мафии как о полуграмотном уголовнике с перстнем на мизинце. Это был симпатичный мужчина пятидесяти пяти лет, плотного телосложения, с задумчивыми, проницательными глазами, резкими чертами лица (в профиль он был похож на Дика Трейси), всегда одетый в аккуратно отглаженный строгий костюм. У него были длинные пальцы, как у пианиста. Ходили слухи, что вот этими самыми пальцами он однажды задушил человека в подсобном помещении гриль‑бара на окраине Детройта, но это было очень давно, да и немного найдется в Лас‑Вегасе крупных бизнесменов, которые в свое время не совершили нечто подобное. Некоторые и по сей день не гнушаются такими поступками.
Мы договорились встретиться с ним в ресторане гостиницы “Дезерт Инн”. Он ждал меня, сидя на диване в центре зала. Метрдотель подвел меня к нему, словно кардинал, представляющий знатного гостя папе римскому, и, когда я сел, протянул мне меню в темно‑красной с золотом обложке, размером с газету “Нью‑Йорк тайме”, но Моу жестом показал, что меню не нужно.
– Повар знает, что нам приготовить, Фрэнки, – сказал он. Он говорил так тихо, что приходилось напрягать слух, чтобы понять его. – Ты доволен обслуживанием в гостинице, Дэйвид? – спросил он.
– Все отлично, – ответил я. В те дни Лас‑Вегас еще не достиг пика вульгарности, что впоследствии сделает его знаменитым, но уже тогда он славился своей пышностью. Меня поселили в просторном фешенебельном номере с видом на пустыню. Ванная была выложена мрамором, огромная кровать вполне подошла бы для оргий в древнеримском стиле. На столике стояли вазы с фруктами и шампанское. В номере было много цветов.
– Я дал указание, чтобы денег с тебя не брали, – сказал Моу. – Если захочешь поиграть, в казино на твое имя внесен аванс.
– Незачем было так беспокоиться.
– Mi casa – su casa [4], как здесь говорят, Дэйвид. Отдыхай в свое удовольствие. – Перед нами на серебряной подставке стояла откупоренная бутылка “Хаут‑Брион” 1947 года – Моу знал, что это мое любимое вино. Он не так давно научился разбираться в винах и даже уговорил Генри Суле, владельца ресторана “Ле Павильон” в Нью‑Йорке, уступить ему своего метрдотеля, знающего толк в винах, чтобы тот заботился о его сокровищах.
Он наполнил бокалы, одобрительно втянул носом винный аромат, с наслаждением сделал маленький глоток, затем поднял свой бокал.
– Жизнь – хорошая штука, друг мой, – сказал он. – А ты доволен своей жизнью?
– Доволен.
– Я слышал, дело твое процветает.
– Не жалуюсь.
Он кивнул с серьезным видом. Хороший бизнес – серьезное дело; о нем так просто не говорят.
– Я заказал простую пищу, – объявил он. – Попросил повара приготовить для нас салат “Цезарь”, говядину на косточке – вкуснее ты еще никогда не пробовал, поверь мне, – и запеченный картофель.
– Замечательно, Моу. – Я не кривил душой. В Лас‑Вегасе умеют готовить говядину, а Моу поставляли хорошее мясо. Несколько лет назад он установил свое влияние над профсоюзом мясников Кливленда, уничтожив конкурентов.
Принесли салат. Мы с Моу вели разговор о прежних временах, причем старались не болтать лишнего. Моу еще не успел спросить, что привело меня в Лас‑Вегас, а нам уже подали мясо. Оно оказалось вкусным, как он и обещал.
– Мне нужна кое‑какая информация, – перешел я к делу.
Глаза Моу сразу же утратили свое задушевное выражение. Но он кивнул головой, и я продолжал.
– Мне бы хотелось задать несколько вопросов о профсоюзе водителей.
– О профсоюзе водителей? – Он покачал головой. – И что это за вопросы?
Я наклонился к нему поближе.
– Ты знаешь Джека, сына Джо Кеннеди?
– Сенатора?
– Да.
Он кивнул, в глазах появилась настороженность. У Моу были обширные политические связи, как с местными политиками, так и с деятелями государственного масштаба, и некоторые сенаторы западного региона страны были многим обязаны ему, в том числе, по слухам, и Линдон Джонсон. Во всем, что касалось политики, Моу обладал великолепной памятью, как у слона.
– Отец Джека Кеннеди достаточно знает о профсоюзе водителей. Значит, Джек хочет узнать что‑то еще? – спросил Моу. – Если он не станет их трогать, возможно, они отдадут за него свои голоса. Он католик, как и многие из них; он ирландец – с этим тоже все в порядке; и он – герой войны, а это им нравится. Он не “красный”, не то что этот деятель Стивенсон… И, кстати, водители раньше всегда поддерживали демократов.
– Я знаю, – быстро вставил я, пока он не вспомнил Рузвельта и его выступление на профсоюзном съезде. – Но Бобби будет главным обвинителем в подкомиссии Макклеллана, а Джек сам входит в состав комиссии, и они постоянно только и слышат: “Бек сделал то…”, “Хоффа сделал это…”. Эти ребята, должно быть, окружены доносчиками…
Я увидел на лице Моу выражение неодобрения.
– Не нужно имен, – прошептал он.
Я извинился. У каждой профессии свои законы, а деятельность Моу не позволяла ему ни на шаг отступать от них.
– Я хочу сказать, – продолжал я, – что все пытаются натравить Бобби на профсоюз водителей. Джек обеспокоен. У них там действительно не всё чисто? И как лидеры профсоюза отреагируют на то, что их деятельность будут проверять?
Моу скорчил гримасу.
– Не все чисто? А как ты сам‑то думаешь? Конечно, там полно всяких нарушений.
Моу расправился с мясом. Сделав последний глоток вина, он распорядился, чтобы принесли два кофе. Оглядев зал, он остался доволен. Почти за каждым столиком сидели денежные клиенты казино и длинноногие блондинки, от которых трудно было оторвать взгляд.
– Если сын Джо собирается раскручивать профсоюз водителей, желательно, чтобы у него кишка была не тоньше, чем у его отца. А может быть, и крепче.
– Думаю, с этим проблем не будет, – ответил я, похолодев. В отличие от многих гангстеров, Моу обычно выражался более или менее литературно. И если уж он сказал, что у Бобби должны быть крепкие кишки, значит, дело серьезно.
Впервые меня охватило чувство, что я, возможно, втягиваю Джека в более опасную игру, чем он предполагал. По лицу Моу я понял, что мои вопросы – неподходящая тема для послеобеденной задушевной беседы двух старых друзей. Меня охватил страх.
Вопросы, которые я задал, задели за живой нерв. Лучше бы я ничего не спрашивал, но, как известно (а Джеку в этом еще предстояло убедиться), слово – не воробей. Мне следовало бы тут же сесть в самолет, лететь к Джеку и сказать ему, чтобы он выбросил эту затею из головы. Я должен был бы сказать, что в этом море полно акул‑людоедов. Если бы передо мной сидел не Моу Далиц, а кто‑то другой, я бы немедленно ушел из ресторана, наскоро извинившись, но Моу был мне симпатичен, я дорожил его добрым отношением ко мне, и только поэтому я не ушел.
Размышляя над этим много лет спустя, я понимаю, что тогда загнал в ловушку и себя, и Джека. Своими вопросами о профсоюзе водителей я возбудил интерес мафии к фигуре Джека Кеннеди. Даже если бы я не пренебрег тогда своим чутьем (и не подавил охвативший меня страх), а сразу улетел бы из Лас‑Вегаса, главари мафии все равно не оставили бы меня в покое. Им нужно было знать, чем они могут помочь молодому сенатору из Массачусетса – и, что более важно, чем он может быть полезен для них.
– Если тебе нужна информация о профсоюзе водителей, ты должен встретиться с одним парнем, – сказал Моу. – Он знает больше, чем я.
– Где его найти?
– Он сейчас в Лас‑Вегасе.
– Ты можешь устроить мне встречу с ним?
– Конечно, – ответил он несколько легковесно. – Ты играешь в гольф?
– В гольф? Довольно редко.
– Нужно играть чаще, Дэйвид. Наслаждайся жизнью! Ты еще молод, тебе нельзя так много работать. Что касается меня, я плаваю, играю в гольф, когда не очень жарко, хожу на теннисный корт. У меня тот же размер брюк, что и в двадцать лет. – Он так близко перегнулся ко мне через столик, что я ощутил его дыхание на своем лице. – Интересующее тебя лицо назначит тебе встречу на площадке для игры в гольф.
– Почему?
Моу был слегка раздражен.
– Потому что он любит разговаривать с людьми на свежем воздухе, а не в помещении, ясно? В этом случае можно не бояться, что где‑нибудь подложили микрофон или какое другое подслушивающее устройство, ведь так?
– Как я найду его?
Моу щелчком пальцев подозвал метрдотеля. Он принес два бокала с коньяком и подогрел их на горелке – похоже, так было заведено в Лас‑Вегасе и Майами. Моу вытащил из нагрудного кармана две сигары “Монтекруз” и протянул одну мне.
– Он сам найдет тебя, Дэйвид, – сказал он. – Не беспокойся.
Подняв трубку, я услышал скрипучий голос, который в старомодных выражениях сообщил мне, что завтра в половине одиннадцатого утра я должен спуститься в вестибюль, где меня будут ждать.
Я сразу же заметил того, кто меня ждал. Он стоял возле крайнего стола – невысокий полноватый молодой человек в мешковатом летнем костюме, темных очках и мягкой шляпе. В вестибюле работали кондиционеры, но этот парень весь взмок от пота. Когда он повернулся в мою сторону, я сразу понял, что под пиджаком у него пистолет. В этом не было ничего особенного. В те дни в Лас‑Вегасе вооруженных людей было гораздо больше, чем людей без оружия. Кроме того, этот парень не был похож на головореза – скорее, на мальчика на побегушках, подумал я. Мы пожали друг другу руки, и это рукопожатие подтвердило мое первое впечатление. Рука у него была вялая и потная. Меня охватило чувство омерзения, и я с трудом подавил желание вытереть руку носовым платком.
– Господин Леман? – спросил он сиплым голосом; у него был нью‑йоркский акцент.
Я кивнул.
– Вы не взяли с собой клюшку?
– К сожалению, нет. – У меня не было и спортивного костюма для игры в гольф. Я был одет в серые широкие брюки из фланели, мокасины и рубашку с засученными рукавами и расстегнутым воротом.
Мы вышли из гостиницы. На улице стояла невыносимая жара, солнце палило нещадно. Он открыл передо мной заднюю дверцу “кадиллака”, а сам сел за руль и включил на всю мощность кондиционер.
– Здесь отличный климат, правда? – спросил он.
Я кивнул. У него был раздражающе заунывный пронзительный голос. Рядом со мной на сиденье лежала газета. Я взял ее в руки, чтобы положить конец разговору.
Несколько минут мы ехали по пустыне, затем свернули на дорогу и въехали на знаменитую площадку для гольфа, которую построил Моу Далиц, – символ торжества человека над природой. Это все равно что соорудить площадку с восемнадцатью лунками посреди Сахары: чтобы поддерживать эту площадку в приличном состоянии, ее нужно было поливать двадцать четыре часа в сутки. Мы вышли из машины и, минуя здание клуба, направились прямо на площадку, где нас ждал пожилой мужчина, невысокий, широкоплечий. Одет он был подчеркнуто небрежно, как одеваются люди, находящиеся на отдыхе; в руках он держал клюшку для гольфа.
– Ред, – сказал парень, который привез меня, – вот человек, которого ты хотел видеть.
Теперь я понял, к кому меня привезли. Это был Пол Дорфман по прозвищу Ред (Рыжий), ближайший помощник Сэма Джанканы. Дорфман уже много лет являлся главой профсоюза мусорщиков. Его предшественник на этом посту – основатель и секретарь‑казначей этого профсоюза – погиб от рук убийцы.
В двадцатые годы Дорфман был чемпионом по боксу в легком весе, и до сих пор у него сохранилась походка боксера. Я вспомнил, что он был лишен чемпионского звания, когда его обвинили в том, что он избил до полусмерти (с применением кастета) работника конкурирующего профсоюза прямо в его кабинете. Потерпевший, конечно, не стал заявлять в полицию, поэтому за это преступление Дорфман так и не был привлечен к суду, как, впрочем, и за многие другие, включая убийства и подтасовку результатов голосования на предварительных выборах в Кук‑Каунти, в штате Иллинойс.
Он помахивал клюшкой из стороны в сторону, а я не мог избавиться от ощущения, что он вот‑вот ударит меня ею по голове. Знаменитые рыжие волосы уже посеребрила седина. Его раскрасневшееся лицо не выражало особой радости от встречи со мной.
– Что же вы без головного убора? – загрохотал он. – Тут такое солнце, нельзя ходить без шляпы. – Он обернулся к парню, который привез меня, и сказал: – Сходи принеси ему шляпу, Джейк. Возьми там в клубе.
Он щелкнул пальцами в сторону одного из мальчиков, подносящих клюшки и мячи, которые стояли на краю площадки, и тот подал мне клюшку.
– Играйте, – прошептал Дорфман, оглядываясь вокруг. – Если за нами наблюдают ребята из ФБР, пусть видят, что мы с вами играем в гольф, а не ведем беседу на свежем воздухе.
Я несколько раз взмахнул клюшкой, чтобы привыкнуть к ней, затем ударил по мячу, который улетел ярдов на пятьдесят, за пределы площадки.
Дорфман усмехнулся.
– Постарайтесь изобразить что‑нибудь поприличнее, хорошо? – сказал он. – Мне следовало бы предложить играть по пять долларов за удар.
“Ах ты сукин сын! – подумал я. – Посмотрел бы я на тебя на горнолыжном спуске или за карточным столом, – хотя он наверняка не привык играть честно”.
– Вам нужно немного подучиться, – сказал он и послал мяч прямо в лунку. Почему‑то гангстеры Лас‑Вегаса считали, что имеют право читать мне лекции о пользе спорта и физических упражнений. Если уж на то пошло, я был гораздо крепче, чем любой из них. Сейчас все они уже умерли, а я вот живу.
– Хороший удар, Ред! – похвалил Джейк, подбегая к нам. В этой нестерпимой жаре он, как рыба, пронзенная острогой, хватал ртом воздух.
– Заткни свою пасть, Джейк. Тебя что, спрашивают? Дай ему шляпу.
Джейк подал мне безразмерную бейсбольную кепку с сетчатым верхом. На ней спереди золотыми нитками была вышита эмблема профсоюза водителей – колесо телеги и сверху две лошадиные морды. Над эмблемой надпись: “Профессиональный турнир по гольфу для избранных. Лас‑Вегас”, снизу – красными прописными буквами: “ОБЪЕДИНЕННЫЙ СОВЕТ ПРОФСОЮЗА ВОДИТЕЛЕЙ ШТАТА НЬЮ‑ДЖЕРСИ”.
Я осторожно надел ее на голову. Мы пошли по площадке.
– Моу говорит, ты интересуешься профсоюзом водителей, – произнес Дорфман. – Он считает тебя хорошим парнем. – Он окинул меня взглядом. – У меня ты особых подозрений не вызываешь.
Не обращая внимания на его слова, я сделал еще один удар, и снова неудачно.
– Идиот! – дружелюбно воскликнул Дорфман. Он с силой хлопнул меня по спине. Я поморщился. – Убить тебя мало за такой удар! – В его устах эти слова звучали неприятно.
– Моу объяснил вам, что мне нужно?
Он кивнул.
– Разумеется. Слушай, если комиссия Макклеллана займется профсоюзом водителей, они обязательно что‑нибудь раскопают, это ясно. Когда речь заходит о профсоюзе водителей, всегда всплывают такие вещи, которые простым людям понять трудно. Ты понимаешь меня? Это не совсем обычный бизнес. Там другие правила, понимаешь? Я понимал. Конечно, не каждый сенатор способен уяснить, как профсоюзная работа может быть связана с убийствами, вымогательством и воровством. Большинство казино в Лас‑Вегасе и половина новых гостиниц в Майами‑Бич были построены на средства Пенсионного фонда профсоюза водителей Центральных штатов, а этим фондом распоряжались Дорфман и его друзья; пасынок Дорфмана управлял страховым фондом профсоюза. Часть этой работы имела некое подобие законности, но и эта законность таяла при более пристальном рассмотрении, а уж если взглянуть на незаконные сделки, я был уверен, это целая бездонная пропасть ужасов.
– Что будет, если комиссия начнет серьезное расследование, господин Дорфман? – спросил я.
– Зови меня Ред, ладно? – Он внимательно посмотрел на меня. – Это рассердит многих. Дэйва Бека. Джимми Хоффу. – Он помолчал. – Да и меня тоже.
– До какой степени они рассердятся?
Он пожал плечами.
– Это зависит от того, насколько глубоко будут копать, Дэйвид. Послушай, мы неглупые ребята. Мы все понимаем, как работает машина. Если нужно, чтобы нас время от времени немного трясли, пусть так и будет. Такая уж у нас работа, как говорится. Верно? Хорошо. Кто‑то погибнет, кто‑то попадет за решетку, бизнес на время будет свернут, политики добьются переизбрания – жизнь идет своим чередом. Qué será, será. – Он взглянул на меня. – Что будет, то будет, – перевел он на тот случай, если я не знал этой песни.
– У Бобби Кеннеди, возможно, другие представления. Qué será, será – это не его жизненная философия.
Дорфман нанес еще один удар по мячу, тоже меткий, затем посмотрел на меня.
– Хочешь совет, Дэйвид? Передай Джеку Кеннеди и его братишке Бобби, пусть не копают слишком глубоко.
– Бобби – суровый парень, Ред.
– Суровый? Да брось ты. Он – студентик.
– Поверь моим словам, Ред. Бобби – совсем не студентик. Он твердый, как гвоздь. И он из семьи Кеннеди. Его нельзя запугать или купить. И Джека тоже.
– Ну и что? Их можно убить. Если уж дойдет до этого.
Я посмотрел ему в глаза.
– Я сомневаюсь в этом.
Он засмеялся.
– Поверь мне, Дэйвид, убить можно кого угодно. – Он произнес это как профессионал. – Даже президента. Да что тут говорить, Рузвельта чуть не убили в тридцать втором. Просто пуля угодила в мэра Чикаго, в этого придурка Сермака. Да и в Трумэна стреляли мексиканцы, прямо возле Белого дома, хотя вокруг него было полно людей из секретной службы! Если кого‑то надо убить, друг мой, кто бы ни был этот человек, всегда можно найти способ.
Разговор ушел совсем не в ту сторону, но я особо не беспокоился. Мне приходилось и раньше слышать пустые угрозы. В прежние времена в Голливуде гангстеры вроде Вилли Биоффа и Мики Коуэна всегда угрожали смести с лица земли тех, кто мешал им. Насколько я помню, они убивали только своих коллег‑гангстеров, решая таким способом споры из‑за сфер влияния. К тому времени, когда они окончательно обосновались кто в Лос‑Анджелесе, кто в Лас‑Вегасе, кто на побережье озера Тахо, где прожигали свои неправедные доходы, эти люди уже ничего особенного собой не представляли; в большинстве своем это были “бумажные тигры”, живущие прошлой репутацией, когда они славились своей жестокостью.
– Убивать никого не нужно, – сказал я. – Мы ведем разговор о политике… и о бизнесе.
Дорфман вцепился в свою клюшку так, что побелели костяшки пальцев на его огромной веснушчатой руке.
– Ред, – продолжал я мягко, – выслушай меня, прошу тебя. В профсоюзе водителей есть люди, через которых, как через дуршлаг, информация просачивается в комиссию Макклеллана. Бобби, даже если и захотел бы, не может отмахнуться от этих сообщений, а Джек, поскольку он тоже является членом комиссии, не имеет права приказать своему брату не затевать расследования. Он в любом случае не пошел бы на такой шаг, поскольку это не в духе семьи Кеннеди.
Дорфман все еще был похож на разъяренного быка, готового ринуться в бой, если только возможно представить себе быка в туфлях для игры в гольф. Но он слушал меня, а при слове “просачивается” оживился.
– Просачивается как через что? – переспросил он.
– Как через дуршлаг. Это такая штука, в которой моют овощи.
– А‑а. – Дорфман наблюдал, как я дважды пустил мяч мимо цели, но моя игра его уже не интересовала. – Проклятые стукачи. – Он вздохнул. – Когда я заправлял профсоюзом мусорщиков в Чикаго, у меня доносчиков не было, можешь мне поверить. Слушай, если хочешь, подтолкни мяч ногой, а то мы проторчим тут целый день.
Взбешенный его словами, я сильно ударил по мячу – настолько сильно, что Дорфман отскочил в сторону, – и мяч закатился в лунку. Я был доволен собой. Если уж ФБР снимает нас на пленку, то, во всяком случае, Эдгар Гувер (мы были знакомы, и я его терпеть не мог) увидит мой победоносный бросок.
– Послушай, Ред, – сказал я, приободрившись от своего неожиданного успеха, – я ведь только пытаюсь втолковать тебе, что скоро разразится буря, будет жарко. Джек – сенатор Кеннеди – не может это предотвратить, но ему хотелось бы удержать эту бурю в разумных пределах.
– То есть мы должны лезть из кожи, чтобы Бобби прославился, а Джек получил твердую поддержку профсоюзов. Ты предлагаешь такой вариант сделки?
– Ну, что‑то вроде этого, – ответил я, испытывая неловкость, поскольку как раз это Джек и имел в виду. – Кстати, это не сделка. Это пока лишь предложение, которое ты должен передать кому следует.
Он задумался.
– Может быть, это и получится, – сказал он. – Но только если Бобби не станет слишком наседать на Хоффу. И если Хоффа не разозлится на Бобби. – Он замолчал, подбирая правильное выражение. – Вообще‑то Джимми легко выходит из себя. У него отвратительный характер.
Я встречался с Хоффой. Он напоминал мне ручную гранату, из которой выдернули предохранитель, однако я считал (и был не прав), что он просто рисуется, что его поведение – один из тех приемов, которые многие общественные лидеры усваивают на пути к власти. Еще я подумал, почему это Дорфман больше заботится о чувствах Хоффы, чем о проблемах Дэйва Бека, – как‑никак тот был лидером профсоюза водителей.
Дорфман подошел ко мне вплотную – так близко, что мне захотелось отодвинуться от него.
– В таком случае, может, передашь Бобби и Джеку мое предложение? Мы отдаем вам Бека, но Хоффу вы не трогаете, – его голос напоминал скрип наждачной бумаги.
Я не мог поверить своим ушам. Дорфман предлагал преподнести на тарелочке президента Межнационального братства, который, пожалуй, был самым могущественным профсозюным лидером в США. Я понимал, что Дорфману и его друзьям из профсоюза водителей не составит труда снабдить следователей документами и свидетелями, при помощи которых Бека можно будет упрятать за решетку до конца жизни.
– Почему вы хотите сдать Бека? – спросил я.
Дорфман пожал плечами.
– А вот это уже не твое дело. Передай братьям Кеннеди: если они хотят заполучить эту жирную свинью, они ее получат; улик будет достаточно, чтобы потопить корабль. Но на большее пусть не рассчитывают, ясно? Для солидности мы подкинем еще кое‑кого, но эти жертвы мы выберем сами. По рукам?
Этого было более чем достаточно – вполне достаточно для Джека; но что касается Бобби, я сомневался, что даже Джеку удастся заставить его согласиться на эти условия. Выходило, что Хоффа и его сторонники избавятся от своих врагов внутри профсоюза руками комиссии Макклеллана, а сами будут продолжать безнаказанно заниматься своими махинациями. Бобби очень не любил такие сделки.
Однако посадить Дэйва Бека в тюрьму – это, несомненно, большой успех. Все профсоюзные лидеры, начиная с Джорджа Мини, будут рады увидеть Бека в наручниках и благодарны за это Джеку; сами они боялись выступить против него.
– Я передам, – сказал я, пытаясь скрыть свое волнение. – Это все, что я могу обещать.
– Передай. А теперь продолжим игру.
Я старался изо всех сил бить метко не потому, что хотел доказать Дорфману, что хорошо играю в гольф, – мне не терпелось поскорее закончить игру и уйти. Стояла нестерпимая жара, и, поскольку мы с Дорфманом уже обговорили все основные вопросы, мне не хотелось дольше оставаться в его компании. Видимо, ему тоже не терпелось избавиться от меня; он не предложил мне пообедать с ним в клубе или хотя бы выпить чего‑нибудь. Меня это вполне устраивало. По окончании игры я с удовольствием уселся в прохладный “кадиллак” и только потом заметил, что забыл вернуть кепку.
По дороге в гостиницу мой водитель попытался завязать со мной разговор.
– Ред – парень что надо, верно? – спросил он.
Я кивнул. В зеркале над лобовым стеклом я видел бледное, сальное лицо с воровато бегающими глазками. Руки, державшие руль, были толстыми и волосатыми, с обломанными, неухоженными ногтями.