– А о чем будет эта книга? – подозрительно спросил он.
– Ну, например, о душевном подъеме. О людях, которые стали инвалидами, но не сломались. Де Уитт Уоллас оценил бы такую книгу, и ее наверняка напечатают в “Ридерз дайджест”.
– Только не о калеках! – рявкнул Джо.
– Что?
– Не надо писать о физических недостатках, о Рузвельте и его инвалидной коляске. Нам не нужно, чтобы читатели думали, будто Джек пишет об инвалидах, потому что он сам инвалид, ты что, не понимаешь?
Мне пришлось согласиться. Джо, как всегда, правильно оценивал ситуацию, хотя выражался слишком резко.
– Тогда это будет книга о мужестве, – сказал я. – Вот о чем ему нужно писать. О людях, которые совершили что‑нибудь выдающееся и тем самым повлияли на ход американской истории. – Я понимал, что мои слова звучат как плакатный лозунг, но в моей профессии без таких слов не обойтись.
– Да. Вот это мне нравится, Дэйвид. Подбери для него издателя. Помнишь того парня, как его – Соренсен? Джеку нравится, как он пишет для него речи. Пусть напишет эту книгу за Джека, почему бы нет? Только без либеральных завихрений.
– Но написать надо побыстрее.
– Что ж, пусть поторопится, – решительно заключил Джо с уверенностью человека, который привык покупать писателей и требовать, чтобы они писали то, что угодно ему, не спрашивая их мнения. Его друг Джек Уорнер однажды сказал про сценаристов: “Писатели – продажные сволочи, и цена им – десять центов за десяток”. Джо придерживался того же мнения.
– Я все устрою, – пообещал я.
– Хорошо. Джеку пока не говори об этом. – Теперь, когда у нас был план действий, он несколько успокоился. – Я слышал, его в больнице навестила Мэрилин Монро. Она переоделась медсестрой! – Он расхохотался.
Я ничего не знал об этом и встревожился.
– О Боже, зачем же так рисковать?
Но Джо презрительно фыркнул. Когда дело касалось женщин, Кеннеди не думали об опасности, и Джо гордился этим.
– Будет тебе, Дэйвид, – сказал он. – Пусть развлекается. – Он помолчал. – Ему это не повредит.
– Что ж, снимаю перед ней шляпу. Она вернула Джека к жизни быстрее, чем все мы, вместе взятые.
Мы только что позавтракали – сам посол, Бобби и я – и сидели возле бассейна в доме Кеннеди в Палм‑Бич. Бобби уже успел искупаться в океане, и мокрые плавки висели на нем мешком, волосы спутались и стояли торчком. Джо по утрам играл в гольф и поэтому был одет в белые брюки гольф, несколько удлиненные, какие носили еще до войны, клетчатые шерстяные носки и кашемировый свитер. Нам с Бобби не очень хотелось принимать участие в “заседании по выработке стратегии” – так Джо называл утренние беседы со своими друзьями и сыновьями, во время которых он только и делал, что брюзжал на весь белый свет, – но в данном случае мы не могли избежать этого. Джека уже выписали из больницы, и Джо попросил меня приехать, чтобы обсудить его будущее.
– Да, Мэрилин вернула ему интерес к жизни, это точно, – сказал Бобби. – Но согласись, он еще очень слаб.
– Не соглашусь, Бобби. Джека уже поставили на ноги.
– На костыли, – возразил Бобби. Он всегда был реалистом. – И, возможно, он всю жизнь будет ходить на костылях.
– Но он жив. Его выписали из больницы. Если потребуется еще одна операция, значит, ему придется снова лечь в больницу.
– Не знаю, сможет ли он вынести еще одну операцию.
– Он – мой сын. Он вынесет, если нельзя иначе. Он выздоровеет, Бобби. Я не желаю слышать эту упадочническую болтовню в моем доме. Ни от тебя, ни от кого другого. А ты что скажешь, Дэйвид?
– Я считаю, что попытка соединить две операции в одну была ошибкой, – ответил я. – Врачи тоже так считали. Они поддались на уговоры Джека, и вы тоже. В следующий раз не позволяйте ему принимать решения за врачей.
Джо снисходительно хмыкнул.
– Джек способен очаровать кого угодно, к нему неравнодушны даже птицы в небе. Он очаровал врачей, как же иначе, и медсестер тоже. – Он озорно улыбнулся. – А также и Мэрилин Монро.
– Да, наверное. – Чем больше я слышал о ее визите в больницу к Джеку, тем больший ужас я испытывал: ведь это могло окончиться громким скандалом в прессе. Мы с Бобби поспорили из‑за этого, но он упорно не хотел признать, что был не прав, пригласив Мэрилин. Он никогда не сомневался в правильности своих действий и поступков, даже если ему требовалось перевернуть все факты с ног на голову, чтобы доказать свою правоту.
– Говорят, она выходит замуж за этого жидовского писателя? – сказал Джо. – К тому же он “красный”?
Мы с Бобби обменялись взглядами. Бобби испытывал благоговейный страх перед отцом и никогда не спорил с ним о подобных вещах, хотя терпеть не мог таких выражений. Поскольку среди присутствующих я был единственный “жид”, полагаю, мне надлежало бы возразить ему, но я уже давно смирился с тем, что такие выражения – неотъемлемая часть словарного запаса посла Джо Кеннеди. Однажды в споре с кем‑то он назвал кардинала Лии, своего старого друга из Бостона, “глупым ирландишкой с замашками мещанина”, а Берни Баруха – “послом Рузвельта к старейшинам Сиона”.
Я не принимал это на свой счет. Джо Кеннеди принадлежал к поколению тех американцев, которые без смущения называют еврея жидом, негра – черномазым, ирландца – ирландишкой (и в данном случае это доказывало, что Джо не вкладывал в эти слова пренебрежительный смысл). Я же был из тех американских евреев, которым было известно высказывание Отто Кана: “Пока еврей с вами в комнате, он – еврей; как только он ушел, он – жид”. Поэтому, в отличие от Бобби, который, сидя в шезлонге, буквально кипел от бессильного гнева, я спокойно реагировал на подобные высказывания Джо.
Я догадывался, что посол выразился так специально, чтобы отомстить Бобби за его неверие в выздоровление Джека; он всегда так обращался со своими детьми. Только в отношении Джека он не позволял себе подобных выходок: Джек должен был баллотироваться в президенты, и, по мнению Джо, его нужно было ограждать от устаревших предрассудков даже в семейном кругу. Джек был свободен от многих предрассудков. Он принимал людей такими, какие они есть, ценил в них красоту, талант, ум; цвет кожи не имел для него никакого значения.
– Не понимаю, почему она хочет выйти замуж за такого человека, – продолжал Джо, все больше воодушевляясь. Думаю, в Миллере Старика прежде всего раздражало не то, что он еврей, а то, что он “красный”.
– Может быть, она любит его, – заметил Бобби.
– Она любит Джека, – оборвал его Джо. – Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление.
Некоторое время мы сидели молча. Джо размышлял над человеческими слабостями – насколько мне известно, он мог анализировать свои поступки только в такой форме. Бобби молча пережевывал свое недовольство. Джо посмотрел на часы.
– Где шляется Джек? – спросил он.
– Он, наверное, плохо спал ночью, – ответил Бобби.
– О Боже, уже почти половина десятого! – Сам посол вставал рано и требовал, чтобы никто не опаздывал к завтраку. С этой целью он приказал повесить в каждой комнате своего дома электрические часы, которые показывали бы одно и то же время с точностью до секунды, – чтобы никто не смел объяснить свое опоздание, ссылаясь на часы.
Бобби покачал головой. Он не часто осмеливался перечить отцу, но, когда речь заходила о Джеке, он бросался защищать его, как свирепый, но преданный пес.
– Пусть поспит, – спокойно произнес он.
– Твоя мягкость только вредит Джеку, Бобби. Он не поправится, если будет постоянно жалеть себя.
– Ему нужно время, чтобы поправиться. И время у него есть. До начала серьезной схватки еще целый год.
– Я уже говорил тебе, Бобби. На выборах пятьдесят шестого года Джек баллотироваться не будет.
– Я знаю, – нетерпеливо возразил Бобби. – Но на съезде партии он должен иметь поддержку хотя бы делегации Массачусетса, иначе его будут воспринимать как дилетанта. Ты знаешь, как называют его люди вроде Маккормака? “Сенатор‑повеса”, ты только представь!
Я не мог видеть глаза Джо – они были спрятаны за старомодными темными очками с круглыми стеклами в черепаховой оправе, – но лицо его вспыхнуло. Конгрессмен Джон Маккормак был одним из его врагов.
– К черту Маккормака! – злобно выговорил он. – Кто его слушает?
– Очень многие в Массачусетсе.
– Чепуха! Я понимаю, что ты хочешь сделать, Бобби, и я не позволю, слышишь меня? Ты хочешь, чтобы Джек ввязался в борьбу с кучкой бостонских бездельников и проституток от политики, таких, как Берк по прозвищу Луковица и Фредди Блип. Боже мой, и когда только ты усвоишь своей башкой, что он будет бороться за пост президента страны, а не за место в муниципальном совете?
Я понимал, что он всячески старается втянуть меня в этот спор, но меня спасло появление Джека, который наконец‑то вышел из дома, ковыляя на костылях. Он был в белых шортах и старой тенниске, худой, как скульптура Джакометти.
Джек осторожно опустился на стул, который был сделан специально для него – с прямой деревянной спинкой и ровным сиденьем, – и стал безучастно смотреть на море, как будто оно находилось где‑то далеко‑далеко и ему никогда до него не добраться и не искупаться в нем.
– Кажется, здесь был всуе упомянут Берк по прозвищу Луковица? – спросил он, слабо улыбнувшись.
– Я просто наставлял Бобби на путь истинный, – сказал посол и тут же изменил тему разговора. – Как себя чувствует Джеки?
Джек пожал плечами.
– Она еще спит, – коротко ответил он.
Джеки никогда не поднималась рано, когда жила в Палм‑Бич или в Хианнисе, или старалась подольше “отдыхать” после обеда. Она не любила участвовать в грубых играх семьи Кеннеди. Ей претили злое соперничество между сестрами Джека и Этель, отстраненная, холодная надменность Розы Кеннеди и вульгарная неделикатность посла, когда он начинал допрашивать ее о беременности. Всем в доме это было известно, и, как правило, ее оставляли в покое. Джеки, как и я, не испытывала страха перед Стариком, и, наверное, поэтому он проявлял к ней больше уважения, чем к остальным своим домочадцам, но она его не любила. Она знала к нему подход, что было неудивительно, ибо Джо во многих отношениях напоминал ее отца, Джека Бувье, которого все называли Черный Джек, – только в Черном Джеке было гораздо больше обаяния, и он совершенно не умел делать деньги; он даже не умел распорядиться тем капиталом, который у него был.
Джо безжалостно насмехался над светскостью Джеки, но не в ее присутствии. Думаю, он решил, что если Джеки не будет поднимать шума из‑за многочисленных любовных связей Джека и родит ему наследника, то Джек сделал удачный выбор, женившись на ней. Она благоразумно воздерживалась – во всяком случае, на людях – от обсуждения поведения Джека, и даже Джо понимал, что она делает все возможное, чтобы забеременеть и родить ребенка.
Джек посмотрел на Бобби холодным, тяжелым взглядом, как бы с высоты своего положения старшего брата, приказывая ему молчать.
– Что ж, – начал он, – в мои планы не входит ввязываться в эти идиотские склоки в Массачусетсе.
– Конечно, нет! – Джо посмотрел на часы. – Я свое мнение высказал. И теперь буду наблюдать со стороны, как Джек расправляется с Берком, а Бобби – с профсоюзами.
Бобби бросил угрюмый взгляд на отца.
– Я не собираюсь расправляться с профсоюзами.
– До меня дошли кое‑какие слухи. Я ведь живу не на другой планете. Этот парень, Молленхофф, немало рассказал тебе о профсоюзе водителей.
– Возможно, – нехотя согласился Бобби.
– Для Молленхоффа это больной вопрос. Коммунистов в профсоюзе водителей нет – для меня это совершенно ясно. Этот профсоюз сделал гораздо больше, чтобы добиться переизбрания Рузвельта в 1944 году, чем все остальные профсоюзы АФТ и КПП, вместе взятые. А он потом пел им дифирамбы у них на съезде…
Бобби все это знал, но для него это не имело значения.
– Теперь они превратились в настоящих бандитов, – резко произнес он.
Посол умоляюще посмотрел на меня. Я пожал плечами. Я тоже знал, что профсоюз водителей превратился в гнездо вымогателей и бандитов. Бек был беспринципным, тщеславным и самодовольным чудовищем, которого давно пора было поставить на место; из‑за своей жадности и самовлюбленности он потерял всякое чувство меры. Хоффа относился к другому типу людей – он был массивный, как те грузовики, на которых ездили члены его профсоюза, злой, проницательный и умел ненавидеть даже сильнее, чем Бобби.
– Этот профсоюз насквозь погряз в коррупции, тут уж ничего не скажешь, – произнес я. – Думаю, Джордж Мини и его окружение будут рады, если водителей выведут на чистую воду, хоть они и любят говорить о профсоюзной солидарности.
– Ты уже все продумал, не так ли? – саркастически заметил Джо.
– Это дело привлечет всеобщее внимание, – вставил Джек. Его голос был усталым.
– Борьба с Беком принесет Джеку много очков, – продолжал я. – И Бобби тоже.
Посол посмотрел на меня, как бы говоря: “Это я уже слышал”, но я знал, что ему глубоко безразлично, какого противника выберет Джек для своего расследования, главное – найти такого противника. Главное – чтобы Джек начал активно действовать и чтобы об этом писала вся пресса в доказательство того, что он жив и здоров. Джо доверял моему чутью, а инстинктам Бобби – еще больше, хотя и спорил с ним о том, должен ли Джек бороться за поддержку организации демократической партии штата Массачусетс.
– Я согласен, что Бек – это очень выгодная цель, – сказал Джо, провернув в своем уме все “за” и “против”. – Но ведь он будет отбиваться. И Хоффер тоже.
Он неправильно произнес фамилию Хоффы, но Бобби не стал поправлять отца.
– Пусть, – ответил он. – Мы им покажем, что такое настоящая драка.
– Гм… – Джо бросил предостерегающий взгляд на Джека.
Я достаточно давно был знаком с Джо и понял этот взгляд как предупреждение: Джеку следовало проследить, чтобы в пылу схватки Бобби не зашел слишком далеко. Несмотря на то что Джек неважно себя чувствовал, он понял его взгляд и кивнул.
Джо со вздохом поднялся.
– Пусть будет так, – сказал он. – Это будет на твоей совести, – добавил он; было непонятно, кого из нас троих он имел в виду. – Я иду играть в гольф. – Он направился к воротам, где его ждала машина. – Возможно, я буду обедать в клубе, – предупредил он. – Не ждите меня.
Некоторое время мы сидели молча. После ухода Джо всегда возникало ощущение какого‑то вакуума.
– Как же, “буду обедать в клубе”, – насмешливо произнес Джек. – Он нашел себе девочку в Палм‑Бич. К ней он и поедет после игры.
– Правда? – спросил я. – И кто она? – Я заметил, что Бобби как бы оцепенел; щеки его покраснели от смущения. Он боготворил своего отца и не любил, когда в его присутствии обсуждали человеческие слабости Джо.
Джек более реально смотрел на такие вещи.
– Она – полногрудая блондинка с фигурой в форме бутылки. Ей уже за сорок, имеет симпатичный небольшой домик в уединенном месте, сразу же за “Брейкерс”. Я слышал, что она… э… не живет со своим мужем. Приятная дама, между прочим. Если бы она не спала с отцом, я бы и сам подкатился к ней… Дай Бог всем нам быть такими же бодрыми в шестьдесят семь лет.
Настроение у него испортилось. Здесь, в Палм‑Бич, он чувствовал себя связанным по рукам и ногам. Джеки постоянно находилась рядом с ним. Может быть, впервые в жизни он принадлежал только ей, и я подозреваю, что именно по этой причине – из‑за невозможности изменять своей жене – он и взялся писать книгу “Черты мужества”. Он работал над ней каждый день. Тед Соренсен снабдил его необходимыми материалами и сделал некоторые наброски, и Джек теперь переделывал эти наброски в книгу собственного сочинения. Он повернулся к Бобби.
– Отец прав, – сказал он. – Бек не сдастся без боя.
На лице Бобби появилось упрямое выражение – никто не мог изобразить упрямство лучше него.
– Пусть. Он мерзавец. Выродок, продавший себя и весь свой профсоюз гангстерам.
– Да, это так. Но он крепкий орешек.
– Я люблю крепкие орешки.
Джек улыбнулся. Он знал, каким дерзким и бесстрашным был Бобби и как ошибались те, кто недооценивал силу его характера.
– Ну что ж, – сказал он, немного помолчав, – если ты собираешься свернуть кому‑то шею, думаю, Дэйв Бек – неплохой вариант. И Хоффа тоже.
Бобби поднялся и направился к дому. Он был похож на школьника. Мы с Джеком сидели некоторое время молча, прислушиваясь к шуму фонтанчиков, разбрызгивающих воду на газон.
– А ты что скажешь, Дэйвид? – спросил Джек. – Это останется между нами. Ведь это ты натравил меня на профсоюз водителей.
– Я тоже предупреждал тебя, что это опасно. Просто так ничего не дается.
– Не мудри, Дэйвид. Лучше скажи, насколько это опасно.
– Вряд ли они предпримут что‑нибудь серьезное против сенатора США или против его брата. Если ты это имеешь в виду.
Сегодня я понимаю, что был очень наивным, но тогда все мы были такими. Я ошибался, бросая вызов мужеству Джека. Он выпятил подбородок, и его челюсти сжались сами собой.
– Я не боюсь ни Бека, ни Хоффу, ни их друзей, Дэйвид. Запомни это.
– Я и не говорю, что ты их боишься.
– Однако мне хочется знать, насколько глубоко нам придется копать. Вот ты свел Бобби с Молленхоффом, тот снабдил его информацией о всех преступлениях в профсоюзе водителей, и Бобби не терпится броситься в бой… Возможно, это как раз то дело, которое мне нужно. Только вот неизвестно, что мы раскопаем в ходе расследования. Итак, мы хотим вывести на чистую воду Бека и Хоффу? А что нам делать с мафией? Я хочу знать ответы на все эти вопросы, прежде чем мы начнем действовать.
Джек был смелым человеком, но его смелость не была безрассудной. Бобби был борцом за справедливость, а Джек просто хотел быть героем в глазах прессы. Для этого ему нужна была цель – такое дело, благодаря которому он смог бы во всеуслышание объявить, что хорошие парни, то есть братья Кеннеди, победили.
– Посади Бека за решетку, – сказал я. – Если тебе это удастся, ты станешь героем в глазах общества, АФТ–КПП и Джорджа Мини. Добейся, чтобы твое имя связывали с какой‑нибудь серьезной реформой трудового законодательства, раз уж ты будешь заниматься профсоюзами, и тогда на съезде пятьдесят шестого года ты станешь главным претендентом на пост вице‑президента.
– Я вовсе не хочу быть вице‑президентом.
– Ладно. Но у тебя будет возможность отказаться от этого поста, когда тебе его предложат. Так даже лучше.
Он задумчиво глядел куда‑то вдаль. Это был заманчивый план, но я видел, что он все еще колеблется.
– Допустим, мы посадим Бека, – произнес он. – А как насчет Хоффы? Он наверняка еще опаснее.
– О Хоффе будешь думать после того, как расправишься с Беком. А может быть, им займется кто‑нибудь другой. Нам известно, что Бек строит себе особняк на профсоюзные деньги. Для Бобби он – самая удобная цель.
– Гм… – Джек все еще сомневался. – А как быть с мафией?
– На этот вопрос я не могу ответить, Джек, – честно признался я.
– А ты можешь это выяснить?
– Может, и могу.
– Попытайся. Ради меня. В конце концов, эта блестящая идея принадлежит тебе. Мне нужно верное дело, Дэйвид. Чтобы все было четко и ясно, и без сюрпризов. Если эта затея грозит большими неприятностями, можно придумать что‑нибудь другое. Черт побери, у нас уйма времени до шестидесятого года, верно? Я хочу знать абсолютно точно, во что мы ввязываемся, ясно?
– Ясно. Хотя выяснить это не так‑то легко.
– Я твой должник, Дэйвид.
Я махнул рукой. Я считал себя другом Джека и всей их семьи. Я всегда готов был помочь ему, – видит Бог, его отец немало помогал мне в прошлом. Когда‑нибудь, когда Джек будет президентом, возможно, мне придется попросить его о чем‑нибудь, но это будет потом. Я всегда мечтал стать послом США в Великобритании. Я считал, что хорошо справился бы с этой работой, но сейчас не стоило говорить на эту тему. Кроме того, я был уверен, что Джек догадывается о моем желании. Будучи умным политиком, он чувствовал, какие амбициозные чаяния скрываются в душах других людей, и ему не нужно было выспрашивать их об этом.
– Действуй осторожно, Дэйвид, – предупредил он. – Бобби ничего не должен знать.
Надо сказать, что просьба Джека была вполне обоснованна. В конце концов, искусство пропаганды и рекламы заключается в том, чтобы представлять людей и товары в более выгодном свете, чем они есть на самом деле, – если бы все были честными и добродетельными, моя работа была бы просто не нужна. Я много лет работаю в рекламном бизнесе, и среди моих клиентов были лидеры профсоюзов, владельцы казино в Лас‑Вегасе и на Кубе, звезды эстрады, владельцы ипподромов, и зачастую мне приходилось создавать “красивые легенды”, как принято выражаться, по поводу их связей с мафией или же скрывать эти связи. Главари мафии тоже беспокоились о своем “лице” и делали все возможное, чтобы представить членов своих организаций людьми честными, респектабельными, по‑старомодному добродетельными, хотя пока за дело не взялся Марио Пьюзо, им это никак не удавалось.
Время от времени мне тоже приходилось иметь дело с представителями мафии, и я быстро завоевывал их уважение в основном потому, что умел держать язык за зубами, когда в том была необходимость, никогда не обещал того, что было не в моих силах, и не лебезил перед ними. Со временем я познакомился со многими главарями мафии – с Лючиано, который был мне симпатичен; с Костелло, который мне совсем не нравился; с Лански, с которым я часто встречался во Флориде (он был самым умным из них) и с Моу Далицем из Лас‑Вегаса (этот был истинный джентльмен).
Я не считаю, что подобные знакомства бросают на меня тень. Эти люди никогда не просили меня о чем‑нибудь бесчестном, да я и не согласился бы ради них преступить закон. Как бы то ни было, бизнес зачастую граничит с незаконной деятельностью, и многие “легальные” бизнесмены, которые были моими клиентами или с которыми мне приходилось работать, такие, как, например, Говард Хьюз и Пол Гетти, представляются мне сегодня более безнравственными, чем боссы “мафии”.
Отец Джека знал об этих моих связях. Джек тоже о них догадывался и нередко проявлял любопытство – слово “мафия” производило на него магическое действие: он был склонен преувеличивать силу и влияние этой преступной организации. Джо знал истинную цену мафиози, знал, что они уличные хулиганы, охотящиеся на тех, кто не может дать им отпор, и использующие человеческие слабости в своих интересах. Джеку они казались зловещими и в то же время романтичными. Он, конечно, жестоко ошибался, а я, к моему стыду и к несчастью для Джека, даже пальцем не пошевелил, чтобы разубедить его.
– Поверь мне, Джек, – сказал я, – осторожность для этих ребят превыше всего. Попробую что‑нибудь сделать.
– Хорошо. Спасибо, Дэйвид. Ты настоящий друг.
– Но учти: если мы попросим их о помощи, они потребуют что‑нибудь взамен.
Он задумчиво посмотрел на меня.
– А что они могут потребовать?
– Не знаю.
– Если они потребуют расплатиться деньгами, мы на это не пойдем. Это невозможно.
– Деньги им не нужны. Настоящие мафиози играют в открытую. Если они обещают что‑то сделать, они это сделают. Но и ты должен быть готов выполнить свои обещания.
– Это понятно, – ответил он, но я видел, что он не отнесся серьезно к моему предостережению. Если Джек кого‑то и боялся, так это только своего отца. Может быть, еще Джеки. Я должен был втолковать ему, насколько опасно иметь дело с мафией, но он выглядел таким измученным и усталым, что я не решился продолжить разговор, да он и сам изменил тему. Я тогда совершил непростительную ошибку.
– Боже мой, – произнес он, – как я устал сидеть без дела…
– Чем ты здесь занимаешься?
– Схожу с ума от безделья. Работаю над этой проклятой книгой – благодарю за эту блестящую идею, Дэйвид! Когда закончу, опять отдамся в руки врачей. Надо делать еще одну операцию.
Он на мгновение закрыл глаза, как бы отгоняя от себя всякие воспоминания о боли и неподвижности, которые ему опять предстоит пережить. И кто мог винить его за это?
– Вчера звонила Мэрилин, – объявил он.
– Сюда?
– Слава Богу, Джеки в это время купалась в море.
– Как у нее дела?
– Ну, ты же знаешь Мэрилин. Спрашивала, стоит ли ей выходить замуж за Миллера или не стоит. Как будто я могу ей тут посоветовать. Конечно, скорее всего этот брак – ошибка. С другой стороны, почти любой брак можно назвать ошибкой, верно?
Я кивнул. Я знал, что для него это больной вопрос.
– Она хотела приехать сюда, чтобы… э… увидеться со мной.
– Еще одна ошибка.
– Да. Хотя мысль интересная. Мне показалось, она не очень расстроилась, когда я объяснил ей, что ничего не получится. Она рассказала мне про Актерскую студию и про парня, который там заправляет, как его зовут?
– Ли Страсберг.
– Вот‑вот. По‑моему, сейчас у нее неплохое настроение. Во всяком случае, она довольна своей работой. Сказала, что сумеет поставить меня на ноги за пять минут! Сообщила также, как она это сделает! – Он рассмеялся.
На мгновение я почувствовал, как у меня внутри все бешено задрожало от зависти. Я представил, как пышные белые бедра Мэрилин заключают в объятия Джека.
Он с любопытством посмотрел на меня.
– Как ты думаешь, у меня могут возникнуть проблемы из‑за Мэрилин?
Я прокашлялся. Вообще‑то говоря, я был уверен, что Мэрилин представляет для Джека не меньшую опасность, чем Бек и Хоффа – для Бобби.
– Ты же знаешь, как говорят, Джек: никогда не путайся с женщиной, у которой проблем больше, чем у тебя самого.
Мне показалось сначала, что Джек разозлился на меня, но он вдруг закинул голову и расхохотался. Таким веселым я его уже давно не видел.
– Ох, Дэйвид, – выговорил он, хватая ртом воздух. – А с другими женщинами и путаться не стоит!
Она пыталась сосредоточиться на том, что Милтон говорил ей о Ларри Оливье, который для нее был сэр Лоренс Оливье, величайший актер всего англоязычного мира.
Где‑то в глубине души она чувствовала, что, в каких бы розовых красках ни расписывал Милтон ее будущего партнера, ей не суждено подружиться с Лоренсом Оливье. Милтон показал ей несколько фильмов с участием Оливье, но от этого она расстроилась еще больше – выяснилось, что она почти не понимает его речь.
Ей больше нравилось думать о том, что она будет сниматься у Джошуа Логана в фильме “Автобусная остановка”, – сначала ей предстояло работать над этим фильмом. Роль Шери была ей понятна, и, по крайней мере, Логан, с кем она уже встречалась раньше, говорил на том же языке, что и она, и о нем уважительно отзывались в Актерской студии.
– Ты не говорил мне, что сэр Оливье собирается сам ставить фильм, – сказала она.
– Не сэр Оливье, – уже в сотый раз поправил ее Милтон, – а сэр Лоренс. В том‑то все и дело, что Ларри хочет ставить этот фильм. Поэтому нам и удалось заполучить его.
– Я думала, он согласился, потому что ему нужны деньги.
Он закатил глаза.
– И поэтому тоже. Он уже ставил фильмы, и неоднократно.
– Но он не ставил фильмы с моим участием, Милтон. И к тому же мы платим ему моими деньгами, разве нет?
На лбу у Милтона выступили капельки пота.
– Ну да, нашими, – согласился он.
– В основном моими.
Он вздохнул.
– В основном твоими, так и быть.
– Я просто пытаюсь расставить все на свои места, понимаешь? Если это мои деньги, я хочу быть в курсе всего. И я хочу, чтобы все делалось по‑моему, а не так, как заблагорассудится сэру Оливье. В конце концов, я плачу ему, и он должен это понимать? Верно?
– Верно.
– Милтон? А ты уверен, что он поймет?
– Я постараюсь разъяснить ему, Мэрилин. Не беспокойся.
Но она все же беспокоилась. Ее начинало раздражать, что Милтон и Эми в последнее время только и говорили: “А вот Ларри…”, “А вот Вивьен…”. Милтон должен был заботиться о ее чувствах, а не об Оливье, и тем более не о Вивьен Ли, – и все потому, что Вивьен играла с Оливье в спектакле “Принц и хористка”; ее роль – роль Элси – Мэрилин предстояло сыграть в фильме.
– И еще, – сказала она, глядя ему прямо в глаза, чтобы он понял: она говорит серьезно. – Я разговаривала с Полой Страсберг. Она будет работать у нас.
Милтон изобразил непонимание.
– Пола? Страсберг?
– Из Актерской студии.
– А, жена Ли, ну да. Гм… и чем она будет заниматься, Мэрилин?
– Она будет моим наставником по актерскому мастерству, детка.
– Гм. В чем будет заключаться ее работа, Мэрилин?
– Она будет ездить со мной на съемки и помогать мне играть. Слушай, Милтон, для меня это очень важно. Ли и Пола никогда не делали этого ни для кого, даже для Марлона и Монти. Честно говоря, я не думала, что Пола согласится. Ли – гений, а Пола – проводник его учения или последователь, понимаешь? – Она видела, что ее сообщение совсем его не обрадовало. – Пола – настоящий профессионал, – продолжала она. – Она понимает меня лучше, чем я сама. Если она велит мне выпрыгнуть из окна, я, не задумываясь, сделаю это – и уверена, что полечу.
Она вытянула в стороны руки, чтобы наглядно показать, как она полетит, задев при этом несколько своих фотографий, которые упали на пол. Все стены мастерской были увешаны ее фотографиями; хотя Милтон и стал компаньоном и продюсером Мэрилин, он продолжал фотографировать ее по нескольку раз в день.