– У меня сейчас есть только один адвокат – Джерри Гислер? – сказала она.
– Джерри? Но ведь он же занимается бракоразводными процессами.
– Я знаю.
Последовала длительная пауза. Не было человека мрачнее Милтона, когда он хотел казаться мрачным, подумала она.
– Ты еще не говорила с ди Маджо о наших планах? – спросил он наконец.
Она покачала головой.
– Оу vey.
– Он здесь ни при чем, – сказала она.
– Да, конечно. – Но его лицо выражало уверенность в том, что на их планы может повлиять что угодно: и погода, и ее месячные, и ее любовные дела, и, безусловно, развод с ди Маджо. – Тебе не нужно так ярко краситься, – сказал он, переводя разговор на другую тему, которая была ему ближе. Он махнул рукой Джо, и тот направился к ним, неся бутылку шампанского и коробку с косметикой. Накрыв полотенцем ее грудь и плечи, Джо принялся за работу, время от времени поглядывая на Милтона, который или пожимал плечами, или согласно кивал. – Пожалуй, тебе лучше обратиться не к Гислеру, а к другому адвокату? – как бы размышляя, заметил Милтон. – Он в этом деле не специалист.
– Я могу обратиться к Айку Люблину? Или к Мики Рудину?
– К адвокату Фрэнка? Пожалуй. Ты можешь обратиться к Мики… – У Милтона была привычка повторять ее слова, причем она не могла понять, согласен он с ней или не согласен, или вообще не пришел ни к какому выводу.
– Мне важно заполучить половину акций, – сказала она, – остальное меня не интересует.
Милтон взял фотоаппарат и посмотрел на нее через видоискатель. Чем бы он ни занимался, он всегда помнил, что в первую очередь он фотограф.
– Не знаю, Джо, – прошептал он. – Может, волосы по‑другому уложить?
– Сам вижу. Не ворчи! Я уже думал об этом. – Она почувствовала, как пальцы Джо впились ей в голову. Он распустил ей прическу и стал заново укладывать волосы, переделывая все, над чем Кеннет так усердно бился утром в гостинице.
|
|
– Вот так лучше, – заметил Милтон дважды щелкнув фотоаппаратом. – Так лучше. – Он тихо повторил это еще несколько раз. Джо налил два бокала шампанского, и вдвоем они изучающе уставились на нее.
– Натяни‑ка чулки, крошка, – сказал Джо. – Так, чтобы они играли на тебе. – Он поправил освещение, затем обошел ее сзади и поставил задник, обтянутый черным бархатом.
Милтон хмуро кивнул.
– Ты получишь не пятьдесят процентов, – произнес он, беря в руки фотоаппарат.
Откинувшись на изогнутую спинку деревянного стула и вытянув вверх ногу, она натягивала черный чулок. Услышав, что сказал Милтон, она замерла в напряженном ожидании.
– Что это значит, черт побери? – спросила она, неожиданно придя в ярость.
Милтон ухмыльнулся.
– Ты получишь пятьдесят один процент акций, Мэрилин, – успокоил он. – Я хочу, чтобы контрольный пакет принадлежал тебе.
– Значит, ты хочешь, чтобы я управляла компанией “Монро‑Грин продакшнз”?
– Мы назовем ее “Мэрилин Монро продакшнз”. Это твоя компания, Мэрилин. Вот что это значит.
Она резко откинулась на спинку стула, чуть не опрокинувшись вместе с ним назад, и засмеялась счастливым смехом. Она радовалась не столько тому, что наконец‑то станет самостоятельной женщиной, но больше всего тому, что такую возможность ей предоставил Милтон, а значит, она сделала правильный выбор. Послышалось жужжание фотоаппарата, потом щелчок.
|
|
– Пре‑крас‑но! – прошептал Милтон с типичным нью‑йоркским акцентом. И она не сомневалась, что на этих фотографиях она будет выглядеть более сексуальной и счастливой, чем когда‑либо раньше.
– Возьми‑ка телефонную трубку, – сказал ей Джо. – Как это делают девочки Варгаса из “Эсквайра”.
Она послушно поднесла к уху телефонную трубку. Потом вдруг, просто так, из озорства, набрала номер, который оставил ей Джек. Милтон продолжал снимать ее. В трубке послышались гудки, затем густой раскатистый голос с явным бостонско‑ирландским акцентом произнес:
– Секретарь сенатора Кеннеди.
Она попросила соединить ее с сенатором и тут же почти физически ощутила негодование, исходившее с другого конца провода, – должно быть, ирландец, ответивший на ее звонок, будучи истинным католиком, не был в восторге от ее знаменитого имени и не одобрял ее поведения. Она услышала, как он тяжело, будто припечатав, положил на стол трубку; до нее донеслось приглушенное жужжание разговора на другом конце провода – ей показалось, что она услышала женский смех, – затем чей‑то громоподобный голос выкрикнул:
– Джек, тебе звонит блондинка.
Звонит блондинка? Она чуть не задохнулась от возмущения. К телефону подошел Джек.
– Ну что, Дэйвид помог тебе выбраться из гостиницы? – спросил он. Он говорил шепотом, и она с трудом слышала его.
– Да, спасибо. Я на свободе, сердце мое свободно, и я свободно гуляю по городу. – Она хихикнула. – Только тебя почему‑то здесь нет?
– Я немного замотался здесь…
– Вот как. Помнится, в Лос‑Анджелесе ты намекал, что бросишь все свои дела, как только я приеду в Нью‑Йорк? Ну вот, я здесь?
|
|
– Я приеду завтра.
У нее чуть не сорвалось с языка, что она – не просто “блондинка” и ждать не привыкла, что завтра, возможно, у нее будет другой, и вообще, пусть он не беспокоится. Но что‑то ее остановило.
– Угадай, что я сейчас делаю? – произнесла она завлекающим тоном.
– Ну, э‑э… не знаю…
– Я сижу на стуле, слегка запрокинувшись назад, и, вытянув вверх ногу, натягиваю черный нейлоновый чулок и пристегиваю его к поясу. И между прочим, на мне нет трусиков.
Последовало длительное молчание; она услышала, как он возбужденно сглотнул слюну.
– Мне бы хотелось на это посмотреть, – произнес он.
– Ну, если бы ты, парнишка, был сейчас здесь, ты бы все это увидел.
– Может быть, ты сможешь… м‑м… повторить эту сцену для меня завтра?
Она послала в трубку сочный поцелуй.
– Ох, терпеть не могу повторяться, ласточка, – ответила она. – Куй железо, пока горячо; бери, пока дают – вот тебе мой совет.
– Откуда ты звонишь, черт побери? – воскликнул он раздраженно, и она поняла, что попала в цель, пробудила в нем дремавшее в глубине души желание обладать ею. Она проучит его: пусть представит, что он теряет, пусть знает в следующий раз, что ее любовь надо заслужить.
– Я сижу в компании двух божественных мужчин. Мы пьем шампанское и развлекаемся.
– Что?
– Я развлекаюсь с двумя мужчинами. – Она рассмеялась. – Все в порядке, радость моя. Меня фотографируют.
Он натянуто засмеялся.
– Ну, конечно. Как я сразу не понял.
Никому другому она не простила бы этого самодовольного тона. Пару раз, разозлившись на Джо, она звонила ему по телефону и осыпала ласковыми словами, находясь в это время в постели с другим мужчиной. Это позволяло ей ощущать себя независимой женщиной, хозяйкой положения. Она представляла, как он сидит у телевизора и, приглушив звук, рассказывает ей, как он долетел, в какой гостинице остановился, и даже не подозревает, что в этот самый момент она лежит в постели с другим.
– Ты поужинаешь со мной завтра? – спросил он, прервав ее размышления. – В “Карлайле”?
– Конечно.
Это было нетрудно устроить. Она скажет Уайлдеру, что ей нужно побыть вечером с Джо, а Джо – что будет ужинать с Уайлдером (им нужно обсудить ее роль в фильме); вряд ли они встретятся друг с другом. Правда, когда начнутся съемки, видеться с Джеком будет труднее.
– Мне надо бежать, – сказал он все еще шепотом. – До завтра.
Она послала в трубку еще один поцелуй.
– Жду с нетерпением. – Она нажала на рычаг и широко улыбнулась Милтону. – Где находится “Карлайл”? – спросила она.
Он ответил не сразу, как будто она задала ему трудный вопрос. Сменив линзы, он перезарядил фотоаппарат, проверил выдержку и только тогда посмотрел на нее.
– На углу Мэдисон‑авеню и Семьдесят шестой улицы, – ответил он. В его глазах резко блеснул понимающий огонек; они смотрели на нее, как две точки от восклицательных знаков. – Номер Джека Кеннеди на двадцатом этаже, – добавил он тихо.
На мгновение она почувствовала, что теряет самообладание: очень уж он умный этот господин Сияет Как Пятак. Но он улыбнулся ей своей по‑детски печальной улыбкой, и она счастливо расхохоталась. Фотографии будут изумительными, впереди ее ждет новая любовь и заманчивое будущее.
“Я и впрямь самая везучая девчонка на свете”, – подумала она, скрещивая пальцы, чтобы не сглазить.
Любовь каждый раз вселяла в нее оптимизм и новые надежды.
Она вошла в зал, обставленный дорогой мебелью, как в старинном английском клубе (правда, ей самой никогда не приходилось бывать в таких клубах, но так они выглядели в фильмах). На стенах висели старинные гравюры с изображениями кораблей. Темная полированная мебель из красного дерева, диваны и стулья, обтянутые блестящей узорчатой кожей, напоминали ей ресторан “Браун‑Дерби” в Голливуде, где у них с Джонни Хайдом был свой столик.
В дальнем конце зала она увидела чуть приоткрытую дверь и прошла туда. Джек лежал в постели и читал финансовый раздел “Нью‑Йорк таймс”. К ее удивлению, он был в очках, но тут же снял их. Рядом е кроватью на тумбочке в ведерке со льдом стояла бутылка шампанского. Он налил ей бокал, и она села на кровать рядом с ним.
– Значит, поужинать мне сегодня не удастся? – произнесла она чарующим голосом. – Если бы я знала, что останусь без ужина, я заказала бы себе бутерброд с мясом и овощами.
– Ты хочешь есть?
– Девушки любят, когда их кормят. Помнится, раньше мне удавалось прилично поесть только во время свиданий. И тогда я наедалась на несколько дней вперед.
– Ну, вообще‑то в гостиной накрыт стол.
Она прошла в гостиную, взяла со стола тарелку с креветками в соусе и вернулась с ней в спальню. Сев на кровать возле Джека, она принялась осторожно есть креветки, обмакивая их в соус и наклоняясь над тарелкой, чтобы не закапать платье. Она предложила одну креветку Джеку, но он отказался.
В душе она желала, чтобы сначала они поужинали при свечах, поговорили о том о сем, но по своему опыту она знала: есть мужчины, которые могут есть или вести беседу только после того, как побывают в постели с женщиной. Джек Кеннеди, очевидно, относился к такому типу мужчин.
Залпом осушив бокал с шампанским, она наклонилась и поцеловала его в губы, глубоко вонзая свой язык.
Она почувствовала, как он обхватил ее руками и пытается расстегнуть молнию платья на спине, но она выскользнула из его объятий. На этот раз все будет так, как хочет она! Сдернув с него простыню, она развязала на нем халат, затем скинула туфли, забралась на кровать и, подняв платье как можно выше, опустилась на него, прижимаясь коленками к его стройной талии. Она держала его за кисти рук, не давая ему двигаться, так что он просто лежал на спине, отдаваясь во власть ее движений. Она была возбуждена: сознание того, что она возвышается над ним, заставляет его подчиняться своим желаниям, использует его, – все это распаляло ее. Она испытывала дикий восторг: ведь он лежал перед ней голый, а она оставалась в полном наряде – в чулках, сережках, платье, горжетке. Это была ее месть за те дни, когда она должна была раздеваться перед мужчинами, а те снисходили только до того, чтобы расстегнуть штаны, да и то иногда настаивали, чтобы даже это она делала за них.
Он громко застонал. Она почувствовала, как он бьется внутри нее, и замедлила движения, не давая ему подняться.
– Подожди, еще нельзя, – выговорила она, и это прозвучало как приказ, а не мольба. Когда она наконец почувствовала, что не может больше терпеть, она крепко прижалась к нему и тут же ощутила, что он больше не сдерживает себя. Ее охватила волна жгучего наслаждения. Закрыв глаза и запрокинув назад голову, она неистово закричала, будто все ее существо было охвачено пронзительной болью. Ее крик эхом разнесся по всему залу, а может быть, отозвался и в коридоре.
– О Боже! – произнес он. Он был преисполнен благоговения. “Еще бы, – подумала она, – даже Джек Кеннеди не часто испытывает подобное наслаждение!”
Она удовлетворенно потянулась. Сегодняшняя встреча доставила ей даже больше удовольствия, чем первый раз, в Калифорнии. Она чувствовала себя великолепно и теперь по‑настоящему проголодалась. Неохотно оторвавшись от него, она встала с кровати, расстегнула платье и скинула его на пол. Затем прошла в ванную, взяла там махровый халат и надела его. Увидев себя во весь рост в зеркале, она ужаснулась: лицо и волосы в беспорядке, чулки сползли.
– Боже мой, на кого я похожа! – застонала она.
В дверях появился Джек. Он был в шелковом халате, в руках держал бокалы: в одном шампанское для нее, в другом – что‑то покрепче.
– А мне нравится, – сказал он, протягивая ей бокал с шампанским.
– Ты очень любезен, но я же не слепая.
– Скажи мне, – попросил он, – о чем ты думала, когда закрыла глаза, перед тем как кончить?
Она знала, что он хотел спросить: “О ком ты думала?” Мужчины всегда хотят это знать, да и женщины, честно говоря, тоже.
– Я думала, дорогой, что ты самый лучший мужчина на свете, – ответила она, глядя ему в глаза.
Если бы она решила честно ответить на вопрос, который он не посмел задать, он бы очень удивился, впрочем, как и многие другие. В минуту любовной близости она почти всегда думала о своем бывшем муже, Джиме Доуэрти. Она вышла за него замуж в шестнадцать лет и была самой девственной невестой, по‑детски невинной и неопытной. В то время они жили в крошечной квартирке в Шерман‑Оукс. Джим вообще‑то не отличался изобретательностью, но действовал очень деликатно и умело, пытаясь разбудить в ней женщину, и очень скоро она уже не могла обходиться без его ласк, и его чуть не уволили с работы, потому что он все время ходил полусонный. В один прекрасный день бедный Джим обнаружил, что перестарался, но она навсегда останется ему благодарной за то, что он раскрыл ее сексуальность.
– У тебя часто бывают такие встречи? – спросила она, решив, что заслужила право задать ему несколько вопросов.
Он помолчал в нерешительности.
– Как тебе сказать? Часто – понятие относительное.
– А как на это смотрит Джеки?
Он опять задумался.
– Мы с Джеки… э… относимся друг к другу с пониманием. – Он не стал объяснять, что это значит.
– Ты хочешь сказать, ей все равно? – Слова Джека ее озадачили. Уж она‑то не стала бы терпеть, если б узнала, что Джо путается с другими женщинами. Конечно, это было несправедливо – ведь она изменяла ему, но иначе она не могла.
– Я не сказал, что Джеки все равно. – Он замолчал, подбирая нужные слова. – Видишь ли, почти все люди с положением в обществе в какой‑то степени обманщики. Вот я, например: иногда мне кажется, что я совсем не сенатор…
– Я знаю, что ты имеешь в виду, дорогой. Иногда мне кажется, что я не Мэрилин Монро.
– Значит, ты понимаешь меня. Так вот, Джеки – исключение. Из всех, кого я знаю, только она во всем соответствует своему внешнему облику. – Он помолчал, размышляя. – Вообще‑то нет, – продолжал он. – Это неправда. Мой брат Бобби такой же. Он по‑настоящему верит.
– Во что?
– В меня.
Боже, как бы ей хотелось, чтобы кто‑то по‑настоящему верил в нее! Люди, которые любили ее, хотели видеть в ней совсем не то, чем она была на самом деле. Джо, например, спит и видит, что она станет домохозяйкой. Однако в данный момент ее интересовал совсем не Бобби.
– Ну а Джеки, что она собой представляет? – спросила она.
– Гм… вы с ней очень разные…
Она чувствовала, что он хочет поскорей закончить этот разговор, но продолжала держать его на крючке.
– В чем?
– Ну, она… э… тоньше, чем ты.
– Меня интересует, чем мы отличаемся в постели.
Джек молчал, явно не желая отвечать. По его лицу она поняла, что отвечать он не собирается. Он и так сказал больше, чем хотел. В любую минуту он мог рассердиться на нее за то, что она вынудила его отвечать на эти вопросы. Поэтому она поцеловала его в щеку, обвила руками и крепко прижала к себе. Через некоторое время Джек вздохнул свободнее.
В детстве она почти не знала ласки и поэтому, став взрослой женщиной, очень любила целоваться и обниматься. Они сели за стол друг напротив друга. Она потерлась ногой о его ногу, наслаждаясь ощущением близости их тел, затем поднесла ко рту кусок холодного цыпленка и впилась в него зубами, как будто не ела несколько дней. Джек разломал на небольшие кусочки булочку, затем положил на тарелку ломтик ветчины и, аккуратно убрав с краев жир, разрезал его на такие же точно кусочки, что и булочку. Она вытерла с губ майонез.
– Ты так мало ешь, – заметила она. – Поэтому ты такой тощий.
– Я не хочу есть. Когда я голоден, я ем, уж не сомневайся.
– Думаю, что это не так. Видишь ли, я росла без родителей? Я всегда ем, когда дают, потому что не знаю, когда появится возможность поесть в следующий раз. – Она сделала себе бутерброд и с наслаждением откусила его. – Все в “Фоксе” за голову хватаются, когда видят, как я ем, – сказала она, жуя бутерброд. – Они боятся, что я поправлюсь и не влезу в костюмы! Знаешь, как я собираюсь жить, когда состарюсь?
Он покачал головой.
– Я перестану следить за своей фигурой. Буду есть, что хочу, и стану толстой, как свинья. Я стану толстой, жирной и рыхлой, и мне нисколечко не будет стыдно. Я все уже продумала; впереди у меня счастливая старость. А ты что собираешься делать?
– Если честно, я об этом как‑то не думал.
– А я думаю все время. – Расправившись с бутербродом, она взяла из его тарелки маринованный огурец. Ей нравилось есть из чужих тарелок: так было вкуснее.
– Я хочу жить в большом доме, – продолжала она. – Где‑нибудь на побережье – в Малибу или в Санта‑Барбаре. И чтобы у меня было много собак. И кухарка, которая умела бы готовить мексиканские блюда из черепах, обезьян, цыпленка в шоколадном соусе и прочие деликатесы… Я буду греться на солнышке и читать книги, те, которые я не успела прочитать раньше, а может, займусь живописью или еще чем‑нибудь в этом роде…
Он рассмеялся.
– Просто не могу себе этого представить.
– А я могу. – Она протянула бокал, и он налил ей шампанского. – Старость, – произнесла она. Сделав маленький глоток, она поморщилась: пузырьки от шампанского ударили ей в нос. Она подалась вперед, подперев кулачком подбородок и с обожанием глядя ему прямо в глаза. Казалось, она воображала, что они – обычная семейная пара, сидят за столом у себя дома, завтракают, а может быть, ужинают, и он рассказывает ей о своих делах на работе. – Поговори со мной еще о чем‑нибудь. Расскажи, чем занимаешься. О чем хочешь, только не о кино. – Она передернула плечами. – И не о спорте.
– Последнее время мне часто приходится спорить с Бобби, – сказал он. – И с отцом тоже. – Он помрачнел. – О сенаторе Маккарти. – Он особо выделил слово “сенатор”, подчеркнув свое уважение безупречным произношением истинного бостонца и выпускника Гарвардского университета.
– Джо Маккарти? Терпеть его не могу.
Казалось, он был немного расстроен. Ему явно не хотелось говорить с ней о политике. Пальцами ноги она больно ущипнула его ногу (она всегда гордилась, что у нее такие сильные пальцы ног), и он поморщился.
– Не заговаривай мне зубы, Джек, – предупредила она. – Я тебе не Джеки. И не какая‑нибудь шлюха.
У него хватило такта изобразить смущение.
– Я никогда не говорил, что ты шлюха.
– Конечно, нет, но ты так думал.
– Ну, хорошо, хорошо, – сказал он, поднимая вверх руку, показывая, что сдается. – Почему тебе не нравится сенатор Маккарти?
– А тебе он разве нравится?
Он задумался, и его молодое красивое лицо сразу помрачнело.
– Если честно, то не очень. Я знаю, что он много пьет, и подозреваю, что он мошенник. Да к тому же, наверное, и гомосексуалист. Но ты не ответила на мой вопрос.
– Он приносит людям вред. Я знаю многих в Голливуде, которым Маккарти сломал жизнь; он или его последователи… И многие из них – хорошие люди.
– Возможно, некоторые из них – коммунисты.
– Ну и что же, что коммунисты. Люди, которых лишили работы, не подкладывали бомбы и прочее. Они снимались в фильмах, писали сценарии, сочиняли музыку, а теперь они превратились в ничто. У них нет ни работы, ни денег, ни надежды.
Она видела, что он недоволен, – наверняка не предполагал, что все так обернется и весь вечер полетит к чертям, – но теперь ей было наплевать. В Голливуде антикоммунистическую “охоту на ведьм” возглавляли Даррил Занук, Гарри Коун, Джек Уорнер – в общем, хозяева компаний; часто они просто сводили старые счеты. Она считала, что антикоммунистическая истерия – это очередной способ запугивания рабочих и прочих маленьких людей, к которым она причисляла и себя.
– Ты не права, – сказал он. – Коммунизм опасен. Я не в восторге от сенатора Маккарти как личности, но убежден, что свобода нации в опасности. – Казалось, он был смущен собственной тирадой. Ей пришло на ум, что, возможно, он повторяет слова своего отца. – Мой отец и Бобби считают, что он борется за правое дело. Так же думают и многие избиратели в штате Массачусетс. Бобби готов следовать за Маккарти даже в ад. Возможно, скоро ему представится такой случай, потому что (но пусть это останется между нами) Маккарти – конченый человек. И, откровенно говоря, я больше всего обеспокоен тем, как вытащить Бобби с корабля Маккарти, пока корабль еще не затонул.
– А Бобби не хочет покидать корабль?
– Вот именно. Хочет пойти ко дну вместе с капитаном. Но это никому не нужно. Уж я‑то знаю. Когда наш катер РТ–109 начал тонуть, я вместе со всеми оказался в воде и, как и все, старался спасти свою жизнь. Конечно, Бобби не пришлось воевать, поэтому у него более возвышенное представление о героизме, чем у меня.
Она удивилась.
– Но ведь ты был настоящим героем, – возразила она. – Я читала об этом в “Рндерз дайджест”.
Он пожал плечами.
– Нас протаранил японский эсминец. Это было похоже на столкновение спортивного автомобиля с грузовиком. Когда генералу Макартуру стало об этом известно, он приказал отдать меня под трибунал. Но вмешался отец, и вместо трибунала меня наградили медалью.
– Но ведь ты спас команду катера.
– Да. Но я не уверен, что они этого заслуживали. Эсминцу не удалось бы протаранить нас, если бы команда была начеку. Что ж, – философски заключил он, – такова жизнь, не так ли? Можно совершить глупость и стать героем, а можно действовать умно и все равно погибнуть.
– Ты ведь не возводишь Бобби затонуть вместе с Маккарти? Он же твой брат.
Джек удивленно посмотрел на нее. Он был искренне предан своей семье. Семейные узы – это, пожалуй, единственное, к чему он относился серьезно. Но он не любил сентиментальности.
– Я постараюсь убедить Бобби бросить Маккарти. Думаю найти ему работу в подкомиссии Макклеллана.
Ей хотелось спросить, неужели сенат состоит из одних ирландцев, но она сдержалась. Ей интересно было слушать про политические игры, и она не хотела уводить разговор в сторону. Продолжая есть руками картофельный салат, она кивнула.
– В подкомиссии Макклеллана, – повторила она задумчиво. – А чем она занимается, эта подкомиссия?
– Она… м‑м… будет проверять деятельность профсоюзов. Надеюсь, Бобби сумеет создать себе репутацию, не связываясь с такими типами, как Рой Коун. – На его лице отразилось отвращение, и она подумала, что, несмотря на довольно молодой возраст, он умел напускать на себя высокомерие истинного аристократа. Вот сейчас он с готовностью выражает презрение к Коуну, а ведь, говоря о коллеге‑сенаторе, был весьма сдержан.
– Ну и ну! – воскликнула она. – Чем же провинились профсоюзы? За какими из них будет охотиться Бобби?
– Какая тебе разница?
– Большая. Держу пари, что ни ты, ни твой брат никогда не состояли в профсоюзе. Лично я являюсь членом гильдии киноактеров и наверняка знаю о профсоюзах гораздо больше, чем Бобби.
– Возможно. Уверен, он будет рад, если ты согласишься просветить его на этот счет. – Он положил руку ей на бедро. Она заметила, как он при этом бросил взгляд на часы. “В следующий раз надо сделать так, чтобы он снял часы”, – решила она. – Не думаю, что Бобби заинтересует гильдия киноактеров, – сказал он. – Он будет заниматься профсоюзом водителей. В частности, его интересуют Бек и Хоффа.
Она зябко поежилась, хотя от руки Джека, поглаживающей ее бедро, исходило тепло.
– Я много слышала про этот профсоюз, – сказала она.
Он налил кофе в маленькую чашечку и стал помешивать его, не отрывая глаз от Мэрилин.
– Я знаю, они опасные ребята. Дэйвид Леман тоже предупреждал меня об этом. Но чем больше Бобби рассказывает мне про них, тем больше мне хочется их прижать. Мне нужно какое‑нибудь громкое дело. Возможно, это то, что надо.
– Значит, и Дэйвид здесь замешан? Я думала, он занимается рекламой?
– Он много чем занимается. Мой отец доверяет ему. И я тоже. Он умница; у него большие связи, и не только здесь, но и в Англии. И в Израиле…
– Дэйвид – хороший парень, – сказала она. – Он мне нравится.
Он вскинул брови.
– Неужели? – спросил он. Настроение у него поднялось. – Очень нравится?
На ее лице появилось мечтательное выражение.
– Он очень сексуален, – ответила она, глядя на него из‑под полуприкрытых век, как бы погруженная в воспоминания о Лемане. – Я обожаю усатых мужчин… – Скрестив на груди руки, она задрожала, будто в экстазе. – Мой идеал – Кларк Гейбл.
– Ты полагаешь, Дэйвид похож на Кларка Гейбла?
– Гм…
– Странно. Джеки тоже так считает… А я не нахожу между ними никакого сходства. Как бы то ни было, Дэйвид – еврей.
– Дорогой мой, я знала нескольких мужчин‑евреев, и они были очень сексуальны. Евреи очень сексуальны, поверь мне. Еврей, похожий на Кларка Гейбла… – Эта мысль привела ее в восторг.
Джек был явно раздосадован.
– Мне кажется, что Мария – жена Лемана – не разделяет твоего мнения насчет сексуальной привлекательности Дэйвида.
– Так ведь то жена. – Она хихикнула и толкнула его в бок. – Надо же, ты ревнуешь! – воскликнула она.
– Вот еще.
– Ревнуешь! Знаешь, для меня это сюрприз? Вот уж не думала, что ты можешь ревновать.
– Да нет, не ревную… ну, может быть, только немножко. Мы с Дэйвидом дружим уже много лет.
– О, радость моя, не волнуйся. Я люблю, когда мужчины ревнуют.
– Любишь? А как же Джо? Ты всегда жаловалась, что он ревнив.
– Дорогой мой, ведь он мой муж. А ревнивый муж – это уже проблема. Вот ревнивый любовник – другое дело. – Она поцеловала его. – Ладно, не буду больше говорить, что Дэйвид похож на Гейбла.
Он поставил чашку на стол. Его рука скользнула вверх по ее бедру и стала нежно поглаживать ее лобок, перебирая волосы, в то время как она играючи отталкивала его, стараясь показать, что ничего не чувствует.
– Когда тебе надо уходить? – спросил он.
– Я должна быть в гостинице не позднее часа. В противном случае я окажусь под подозрением.
– Это имеет какое‑то значение?
– Для меня, да, – твердо ответила она.
Его пальцы проникли глубже, продолжая ласкать ее, сначала едва касаясь, потом все более настойчиво и требовательно, пока она не стала совсем влажной, и он без труда смог продвинуть вглубь нее целых три пальца, осторожно вводя в другое отверстие указательный палец. Она все еще продолжала сидеть, улыбаясь, как воспитанная маленькая девочка во время чаепития (хотя в детстве ей ни разу не пришлось побывать на званом чае). Потом вдруг, неожиданно почувствовав, что не в силах больше изображать равнодушие, она скинула халат, опустилась на колени и начала целовать его, тяжело дыша от возбуждения. Он поднял ее на ноги и крепко прижал к себе. Казалось, они стоят так целую вечность, тесно прижимаясь друг к другу, обнаженные, сбросив на пол халаты.
Их губы слились в долгом поцелуе, и разговаривать было некогда. Наконец он разомкнул объятия и, сделав глубокий вдох, произнес:
– Пойдем в спальню. Я не могу стоя, спина болит.
Она последовала за ним в спальню и, когда он удобно устроился на кровати, легла рядом с ним, обвив его ноги своими.
– Видит Бог, мы прекрасно подходим друг другу, – сказала она. – Мы просто созданы друг для друга. Нежно покусывая его за ухо, она повернулась на бок, чтобы ему было удобно любить ее, направляя его движения и одновременно подчиняясь его власти.
– Я хотела бы остаться с тобой на ночь, – прошептала она. – Ты, должно быть, такой милый, когда спишь, свернувшись калачиком.
– Слушай, – произнес он хрипло, и она почувствовала теплоту его дыхания на своем лице; он старался говорить так, чтобы она поняла его. – Впереди у нас много таких ночей. Целая жизнь впереди. Наш роман будет длиться долго.
Она тихо засмеялась, приноравливаясь к ритму его движений. Он крепко прижимал ее к себе, впиваясь пальцами в ее плоть, и она знала, что на теле у нее после этого останутся синяки – кожа у нее нежная. Но она давно пришла к выводу, что мужья, как бы сильно они ни ревновали, редко замечают подобные вещи. Это очень странно, но, очевидно, мужу просто не интересно рассматривать собственную жену.