– Ну, хорошо, хорошо, – недовольно уступил Хоффа. – Я только хочу сказать, что все должно идти по плану.
Дорфман поднял вверх руки. Сбои возможны всегда, но это дело, на его взгляд, было надежным, поскольку в успехе заинтересованы обе стороны. Алчность и тщеславие, как правило, хорошие помощники, а в этом деле присутствует и то и другое. Влажными от пота руками он вытащил еще одну сигарету и закурил. Теперь, когда Хоффа, хотя и не очень охотно, но все же согласился, он хотел поскорее убраться отсюда.
– Знаешь, с кем сейчас кантуется Джек Кеннеди? – спросил он, меняя тему разговора. – Знакомый моего знакомого из Лос‑Анджелеса говорит, что с Мэрилин Монро.
– Не врешь? Кто это говорит? – Голос Хоффы звучал безразлично; ему это было неинтересно. Когда заходил разговор о сексе, в нем оживал пуританин. Он всегда испытывал неловкость, когда в его присутствии смаковали грязные истории. Он также не любил сплетен про сексуальные связи известных ему людей, но, если считал, что такая информация может ему пригодиться для шантажа, он слушал внимательно, хотя и без удовольствия. По мнению Дорфмана, Хоффа был единственным человеком, который, приезжая в Лас‑Вегас, умудрялся ни с кем не переспать.
Дорфман промурлыкал несколько тактов песни из репертуара популярного американского певца, подражая его пропитому и прокуренному голосу. Даже Хоффа, у которого не было слуха, понял, о ком идет речь.
– Что ж, – сказал он, – если это он сообщил тебе эту новость, он, наверное, знает, что говорит.
– Будь уверен, он знает. Может, приставить к ним нескольких ребят? Пусть заснимут Джека Кеннеди и Мэрилин вместе?
Хоффа пощелкал костяшками пальцев; он всегда так делал, когда размышлял о чем‑то.
– Верни, что ли, попросить? Пусть посмотрит, что можно сделать. Если ему понадобится помощь на Западном побережье, ты поможешь ему, ясно?
Дорфман все понял. Верни Спиндел был секретным оружием Хоффы. Лучший линейный монтер в стране, он раньше консультировал ФБР и ЦРУ, но потом стал работать на Хоффу. Спиндел подчинялся только Хоффе, и ходили слухи, что он установил подслушивающие устройства в домах и конторах многих врагов Хоффы, а также и у его товарищей по профсоюзу.
До Дорфмана доходили многочисленные истории про мастерство Спиндела, и он не сомневался, что большинство из них – истинная правда. Например, во время одного из многочисленных судов над Хоффой по поводу его афер в профсоюзе Спиндел подбросил “жучок” в комнату, где совещались присяжные, и таким образом Хоффа точно знал, на кого из них нужно оказать давление; или как Спиндел отключил все подслушивающие устройства, которые ФБР установило в конторе Хоффы; или как ему удалось записать на пленку разговор между соперником Хоффы за пост руководителя профсоюза водителей в среднезападном регионе и агентом ФБР, который происходил в машине, – в результате, через некоторое время тело соперника было найдено в холодильнике мясокомбината; оно было подвешено за шею на крюке. Спиндел был предан Хоффе, а тот поручал ему только самые важные дела.
Дорфман обрадовался, что у него появится возможность услужить Спинделу.
– Я сделаю все, что попросит Берни, – сказал он Хоффе, пожалуй, более поспешно, чем следовало.
Хоффа повернулся и внимательно посмотрел на него своими бесцветными глазами – взгляд тяжелый, словно каменный.
– Выбрось это из головы, Ред, – предупредил он. – Берни мой. Руки прочь, ясно?
Дорфман широко улыбнулся, но в глазах сквозил гнев. Он не привык, чтобы с ним так разговаривали.
– Ладно, Джимми, я понял, – ответил он.
Они пожали друг другу руки. Для человека, который любил похвастать своей силой перед посетителями, приходившими к нему в кабинет, – он давил руками грецкие орехи, – у Хоффы было вялое рукопожатие. Но Дорфман знал, что судить о человеке по рукопожатию глупо. Он давно пришел к выводу, что Хоффа просто не любит выражать свои чувства путем объятий и прочих прикосновений, не испытывает нужды в крепких рукопожатиях, хотя, по мнению большинства мужчин – преступных элементов и прочих, – крепкое рукопожатие является признаком твердого характера и добрых намерений.
С чувством облегчения Дорфман пересек автостоянку и подошел к своей машине. Он всегда испытывал это чувство после встреч с Хоффой. Хоффа, похоже, считал себя неуязвимым, а Дорфман знал, что для любого человека думать так – это непростительная иллюзия.
Хоффа не только считал себя сильнее сената Соединенных Штатов Америки – возможно, в этом он был и прав, – но он не хотел принимать в расчет и людей Дорфмана, таких, как Момо Джанкану, главаря чикагской мафии.
Дорфман знал, что случается с самоуверенными людьми, он видел их трупы. Он сел в машину и, не глядя на шофера, произнес:
– К Момо, и побыстрее.
– Наши люди без труда проследили за ним. Он был в серебристо‑голубом “кадиллаке” пятьдесят шестого года. Высший класс. У Реда Дорфмана – все самое лучшее!
Директор не улыбнулся. С маской безразличия на лице он неподвижно сидел за большим письменным столом красного дерева, обхватив руками стоящее перед ним пресс‑папье. Из‑под рукавов пиджака ровно на один дюйм выступали белоснежные манжеты; аккуратно обработанные ногти покрыты бесцветным лаком. На правом запястье – тонкий золотой браслет с инициалами. Некоторые считали, что главный полицейский страны не должен носить подобные украшения; другие не преминули отметить тот факт, что такой же браслет носит и Клайд Толсон – заместитель директора, его близкий друг и сосед по дому, – но сам директор не обращал внимания на эти намеки.
Когда Киркпатрик, агент по особо важным делам, упомянул о “кадиллаке” Дорфмана, Толсон, сидевший за широким полированным столом, посмотрел на директора. Директор тоже ездил на “кадиллаке” пятьдесят шестого года выпуска, хотя, разумеется, его машина была черного цвета.
Он едва заметно кивнул Киркпатрику, и тот продолжил:
– Наблюдением установлено, что Дорфман встретился с Хоффой на автостоянке возле ресторана. Беседа происходила в машине Хоффы и продолжалась двадцать одну минуту.
Гувер пожевал губами. Он считал, что тратить время агентов на слежку за такими бандитами, как Дорфман, или за коррумпированными лидерами профсоюзов вроде Хоффы – это непростительное преступление. Конечно, подобные люди должны сидеть в тюрьме, это ясно. Но истинные враги – это безбожники‑коммунисты. Агентам ФБР приходится заниматься организованной преступностью, в то время как людей и так не хватает для более важной работы по разоблачению советских шпионов и предателей из числа американских граждан.
– Затем, – продолжал Киркпатрик, – Хоффа вернулся в свою контору, а Дорфман поехал в ресторан “Ла Луна ди Наполи”, где встретился с известным главарем чикагской преступной группировки Сэмом (Момо) Джанканой. Они пили кофе по‑итальянски.
– Это называется “эспрессо”, – поспешил объяснить Толсон.
Гувер смотрел в пустоту, как будто общался с каким‑то невидимым божеством, парящим в дальнем конце его огромного кабинета.
– А мы не знаем, о чем беседовали Дорфман и Джанкана? – спросил он.
– Нет, сэр. Одно время в ресторане было установлено подслушивающее устройство, но, как вы помните, нам пришлось убрать его оттуда, когда наши специалисты по подслушиванию были переведены в Чикагский университет.
Гувер кивнул. Это было сделано по его приказу. В Чикагском университете вели подрывную работу агитаторы‑марксисты из числа преподавателей; их там было больше, чем в любом другом вузе. Какой смысл круглые сутки подслушивать разговоры Джанканы и его друзей о скачках и планируемых ограблениях, если в это самое время в кулуарах Чикагского университета преподаватели обсуждают планы свержения правительства Соединенных Штатов и упразднения действующей Конституции?
Если бы он жил в идеальном мире, у него было бы достаточно средств для решения обеих проблем, но наш мир далек от идеального – им в основном управляют либералы, хотя в Белом доме сейчас республиканец, – и Гуверу приходится выбирать; из двух зол он решил бороться с наиболее опасным.
– Что говорят осведомители? – спросил Гувер.
Толсон заглянул в документы, которые держал в руках. Он был в очках. Он и директор старели вместе, словно супруги, каждый из которых давно уже свыкся со слабостями и характером своего партнера.
– Почти ничего, господин директор, – ответил он. В присутствии других он всегда называл Гувера по должности. – Ходят слухи, что Хоффа при поддержке мафии собирается выступить против Дэйва Бека.
Гувер рассмеялся.
– Это нам уже известно.
– Я слышал, Бобби Кеннеди планирует допросить на комиссии Бека и Хоффу, – сказал Толсон. – Дорфмана, возможно, тоже. Думаю, Кеннеди заключили сделку с профсоюзом водителей, – возможно, для того, чтобы пресса прославила Джека и Бобби.
Гувер вздохнул. “Очень похоже на правду”, – мрачно подумал он. Он отнюдь не обрадовался, узнав, что Бобби Кеннеди собирается расследовать грязные дела в профсоюзах, и прямо сказал об этом Джо Кеннеди. Бобби неплохо поработал в комиссии сенатора Маккарти, изобличая коммунистов в правительственных учреждениях, и, по мнению Гувера, он должен был продолжать работать в том же ключе. Посол согласился с ним, но в итоге пошел на поводу у своих сыновей. Похоже, он всегда и во всем потакал им.
Директор уважал посла Кеннеди, но держался с ним настороже. Джо Кеннеди всегда знал истинное положение вещей в стане левых, даже во времена “Нового курса” Рузвельта, когда “красные” и их “попутчики” проникли в самые высокие сферы правительства. В те годы Кеннеди неоднократно снабжал ФБР полезной информацией, а Гувер никогда не забывал оказанных ему услуг. И когда в 1941 году молодой Джек спутался с Ингой Арвад, красивой молодой датчанкой, которая прежде была замужем за венгерским летчиком‑асом, Гувер с радостью согласился помочь встревоженному отцу, обвинив женщину в шпионаже в пользу Германии.
С тех пор Гувер считал, что они с послом в расчете и он ничем больше не обязан ему. С его стороны Джо Кеннеди мог рассчитывать лишь на вежливое уважение, которое он оказывал всем богатым людям консервативных взглядов с белым цветом кожи. Он не скрывал, что считает поведение Бобби грубым и оскорбительным по отношению к тем, кто старше его по возрасту и званию, в том числе и к самому Гуверу, а Джека – эгоистичным, несерьезным человеком, который из‑за своего безнравственного поведения (а ФБР тщательно следило за ним) рано или поздно попадет в скандальную историю. Когда Джек Кеннеди станет президентом, если это вообще произойдет, Гувер наглядно докажет ему, что его не зря считают лучшим полицейским в Вашингтоне.
Гувер гордился своим политическим чутьем. Многолетний опыт обострил все его политические инстинкты и свел их к одной‑единственной цели: при любом президенте оставаться на должности директора ФБР. Вообще‑то к президентам он относился с презрением – не только потому, что знал все их грязные тайны. Президенты сменялись каждые четыре или восемь лет, а он, Эдгар Гувер, по‑прежнему оставался на своем посту. Его назначили директором ФБР при Кулидже. Он перестроил всю работу этого учреждения, и с тех пор ни один президент не осмелился бросить ему вызов. Однако он не был уверен, что удержится на этой должности, если президентом станет Джек Кеннеди.
Джо Кеннеди время от времени звонил ему, любезно уверяя, что его сын Джек верит в него, восхищается его патриотизмом и тому подобное, однако Гувер выслушивал все эти льстивые речи со смешанным чувством безразличия и страха – он знал, что посол Кеннеди умеет красиво говорить.
Но ему было известно и то, что Джек Кеннеди острит на его счет – подшучивает над самим директором Федерального бюро расследований! – во время приемов в Вашингтоне, в присутствии журналистов, и что в числе его друзей и сторонников немало таких, которые безжалостно критикуют деятельность Гувера. Директору ФБР исполнилось шестьдесят лет – всего пять лет до пенсии. Как старый волк в окружении более молодых соперников, он инстинктивно понимал, что ему нечего надеяться на милосердие со стороны Джека Кеннеди, а тем более со стороны Бобби.
Поэтому он с пристальным вниманием следил за каждым, шагом семьи Кеннеди: сколько налогов платит посол, о чем они болтают на коктейлях; его интересовали связи Джека с женщинами, соперничество Бобби с Роем Коуном, махинации Дэйвида Лемана, рекламного магната из Нью‑Йорка, связанные с публикацией похвальных рецензий на книгу Джека “Черты мужества”, интриги посла, благодаря которым он добился для своей многострадальной супруги награды от папы римского, – любая мелочь, связанная с семьей Кеннеди, не ускользала от внимания директора ФБР. Он обозревал будущее как бы с вершины горы, и единственная опасность, которую он видел на горизонте, исходила от Джека Кеннеди.
В сущности, ему было все равно, станет Хоффа главой профсоюза вместо Бека или нет и как он этого добьется – при поддержке или без помощи мафии, – хотя он тщательно скрывал это от своих подчиненных. Убери из руководства профсоюза водителей одного мошенника, его место тут же займет другой. Он понимал, что бессмысленно натравливать агентов ФБР на организацию, которую поддерживают вице‑президент Никсон и многие сенаторы и конгрессмены: профсоюз водителей щедро финансировал их предвыборные кампании.
Встречи Дорфмана с Хоффой в Чикаго, а затем и с Джанканой заинтересовали его только потому, что Джек и Бобби собирались начать расследование деятельности профсоюза водителей. Грязь, как он любил говорить, всегда липнет к грязи.
– Есть какие‑нибудь веские улики, подтверждающие наличие сговора между братьями Кеннеди и руководством профсоюза водителей, господин Толсон? – спросил он.
– Нет, но я нутром чую, господин директор, – ответил Толсон. – Джек и Бобби, похоже, не сомневаются, что им удастся посадить Бека за решетку. Я бы сказал, они даже слишком уверены в успехе… Но вот что самое интересное. Несколько дней назад наши люди видели, как Дэйвид Леман играл в гольф с Дорфманом в Лас‑Вегасе. Они засняли эту встречу на пленку.
Гувер призадумался. Он знал, что Дэйвид Леман – могущественный богатый “могол” (как отзывался о нем журнал “Тайм”) империи рекламного бизнеса. В то же время Леман был одним из немногих, кто имел счастье, если можно так выразиться, пользоваться доверием Джо Кеннеди. Он быстро пролистал в уме досье на Дэйвида А.Лемана (Лермана) и пришел к выводу, что тот мог согласиться сыграть в гольф с Дорфманом только по личной просьбе Джо или Джека Кеннеди.
– Не знал, что Леман увлекается игрой в гольф, – заметил он. – Такие, как он, обычно не находят в этом удовольствия. – Он хмыкнул. – Вместо этого они делают деньги. – Гувер не считал себя антисемитом, но у него сложились четкие убеждения в отношении людей различных национальностей, и уже много лет по его негласному распоряжению евреев не принимали на работу в качестве агентов по особо важным делам.
– Мы можем прокрутить вам эту пленку, господин директор. Там у Лемана был один хороший удар. Случайно, должно быть.
– Посмотрим, господин Толсон, посмотрим. – Гувер нахмурился. – Значит, можно предположить, что Джек Кеннеди вступил в сговор с руководством профсоюза – по всей вероятности, с людьми Хоффы – и мафией, так?
– Так, господин директор, – хором ответили Толсон и Киркпатрик.
Гувер улыбнулся.
– Что ж, не очень приятное открытие, не так ли? Сенатор Соединенных Штатов находится в сговоре с такими бандитами.
– Приятного мало, – согласился Толсон. – Если об этом узнает пресса, им не поздоровится…
Гувер величественно поднял вверх пухлую руку, и Толсон замолчал.
– Нет, нет, в газеты сообщать не надо, – сказал он. – Пусть все идет своим чередом; наша задача – наблюдать и ждать. Мы ничего не выиграем, если все это станет достоянием гласности, ничего. Следите за мячом, господин Киркпатрик. Да повнимательнее.
Гувер имел обыкновение выражаться двусмысленно, отдавая приказания. Однажды на одном из донесений он начеркал: “Watch the borders!”[7], так как на этом документе были оставлены слишком узкие поля и ему негде было делать пометки, а несколько недель спустя он узнал, что сотни агентов ФБР патрулируют границы США с Мексикой и Канадой, пытаясь защитить страну неизвестно от чего. Вспомнив об этом, он откашлялся и добавил:
– Я должен быть в курсе всех деталей этого грязного сговора; эти сведения могут нам пригодиться. Вы хорошо поработали, Киркпатрик. Продолжайте в том же духе. – Он посмотрел ему прямо в глаза. Гувер знал, что такие знаки внимания со стороны директора ФБР имеют большое значение для его подчиненных; он был умным руководителем.
– Что‑нибудь еще?
Киркпатрик закрыл папку с документами.
– Наш осведомитель в Голливуде передал нашим агентам, что у сенатора Кеннеди роман с Мэрилин Монро.
– Я думал, у него сейчас другая любовница, – сказал Гувер.
Киркпатрик покраснел.
– Здесь целый список женщин… Вообще‑то за ним трудно уследить, он слишком часто меняет любовниц. Наш осведомитель – известный эстрадный певец – считает, что у них это довольно серьезно, поэтому я и упомянул об этом.
– Вы поступили правильно. – Гувер мрачно уставился на поверхность своего пустого стола. Обычно ему доставляло удовольствие слушать передаваемые его агентами сплетни о любовных увлечениях состоятельных людей, знаменитостей и влиятельных политиков, но он питал слабость к Мэрилин Монро, и ему грустно было думать, что она, как самая обычная потаскушка, связалась с таким развратником, как Джек Кеннеди. – Раньше такого не случалось, – сказал он. – Такие люди, как Луи Майер, умели приструнить своих актрис. – Он вздохнул. – Думаю, этого давно следовало ожидать. На мой взгляд, “Зуд седьмого года” – настоящая порнуха, что бы там ни писали кинокритики. А “Автобусная остановка”, говорят, еще хуже.
– Вам понравился фильм “Как выйти замуж за миллионера”, господин директор, – мягко заметил Толсон.
– Правильно. Этот фильм можно смотреть всей семьей. Сначала она соглашается сниматься во всяких декадентских фильмах, следующий шаг – она выходит замуж за члена коммунистической партии, а теперь она еще и изменяет мужу с Джеком Кеннеди. Все идет как по плану, все четко. Распад личности в наиболее коварной форме.
Гувер поднялся из‑за стола – редкая честь – и пожал Киркпатрику руку. Он гордился своим рукопожатием, крепким и твердым. Он считал, что по рукопожатию человека можно определить его достоинства и недостатки, и он еще никогда не ошибался. Однажды, перед войной, на приеме он познакомился с Элджером Хиссом – у того была влажная, вялая рука; и он ничуть не удивился, когда узнал, что Хисс – предатель.
– Поручите это дело самым толковым из ваших людей, – приказал он.
Гувер перехватил выражение неуверенности на лице Киркпатрика.
– Может быть, вам кажется, Киркпатрик, – начал он, – что негоже нам устанавливать наблюдение за личной жизнью таких людей, как мисс Монро и сенатор Кеннеди. Что гораздо важнее бороться с подрывной деятельностью и преступностью. Это не так. От подобной информации может зависеть национальная безопасность. Когда имеешь полную картину – а я ее имею, – все встает на свои места. Тогда начинаешь понимать, что поступки Мэрилин Монро касаются не только ее лично, отнюдь нет. Оки… – он сделал паузу, как актер на сцене, словно подбирая нужное слово, – имеют последствия для многих. Ее поступки не проходят бесследно. Всю информацию докладывайте непосредственно мне. Вы свободны.
Киркпатрик кивнул и вышел из кабинета, тихо прикрыв за собой дверь.
– Печальный случай, – произнес Толсон, когда Гувер снова занял свое место за столом.
– Да уж, – согласился Гувер, однако настроение у него улучшилось. Информация о сексуальных похождениях Джека Кеннеди – не такая уж надежная страховка от нападок в будущем, если Кеннеди станет президентом, но вот связь сенатора Соединенных Штатов с мафией, зафиксированная в документах, – это уже серьезно!
“Конечно, связь Кеннеди с Мэрилин Монро вряд ли можно расценивать как пустячный грешок”, – сказал он себе. В душе он ликовал: похоже, Джек Кеннеди нарывается на публичный скандал, как в свое время его отец с Глорией Свенсон.
Он сжал руки и улыбнулся Толсону.
– Что у нас там дальше, Клайд? – поинтересовался он.
Я люблю Лондон. Мне всегда казалось, что, живя в этом городе, я был бы счастлив. Поэтому в самом начале своей карьеры я открыл там филиал моей компании. Я всегда говорил Джо Кеннеди: единственное, в чем я ему завидую, так это в том, что он был послом США в Великобритании.
“Больше всего в жизни хотел бы я стать послом в Великобритании”, – признался я ему однажды за обедом в ресторане “Ле Павильон”; он тогда еще был в хороших отношениях с его владельцем в Сеуле.
“Да брось ты, Дэйвид, – ответил он. – Ты истратишь кучу денег, и госдепартамент не будет считаться с твоим мнением”.
Тем не менее с годами это желание стало неотъемлемой частью моей жизни. И оно вовсе не казалось мне неосуществимой мечтой, ведь по традиции любой состоятельный человек, если он был другом президента, мог стать послом США в Великобритании. Каждый раз, проезжая по Гросвенор‑сквер, я смотрел на американское посольство с таким чувством, будто в один прекрасный день я стану хозяином этого здания.
Я был удивлен, увидев в баре гостиницы “Коннот” Бадди Адлера, – кинодеятели обычно останавливаются в “Клариджезе” или “Дорчестере”. Он помахал мне рукой, Я подошел и сел рядом с ним.
Несколько минут мы болтали, обмениваясь голливудскими сплетнями, потом я спросил у него про Мэрилин. Мне удалось прочитать о ней лишь то, что в день ее приезда в снятом для нее доме состоялась ужасная пресс‑конференция, на которой журналисты просто истерзали ее. “Большая ошибка со стороны Оливье или Милтона Грина”, – подумал я. Чары Мэрилин явно не подействовали на британских журналистов – возможно, потому, что она пренебрегла предостережениями Оливье, выйдя к журналистам почти через два часа после назначенного времени. Когда Пол Тэнди спросил ее, какая из симфоний Бетховена ей нравится больше всего, она вспылила, а вскоре и вообще расплакалась и выбежала из комнаты.
Все это было печально, однако к фильму не имело никакого отношения. Я с удовольствием потягивал мартини.
– Как проходят съемки “Принца и хористки”? – спросил я.
Бадди закатил глаза.
– Ничего хорошего, – ответил он.
Люди всегда так отзывались о фильмах, в которых снималась Мэрилин. Постоянно можно было слышать кошмарные истории о том, что Мэрилин всегда опаздывает, не способна запомнить свои реплики, действует по указке Полы Страсберг или Наташи Ляйтесс, которая раньше была ее наставницей. Постоянно ходили слухи о том, что ее партнеры по фильмам вот‑вот откажутся от съемок с ней, режиссер собирается бросить это дело, а киностудия намеревается закрыть картину. Однако работу над фильмами всегда удавалось успешно завершить и все фильмы с участием Монро делали большие сборы.
– Нет, нет, – сказал он. – Я знаю, о чем вы думаете, но на этот раз все так и есть на самом деле. Они выбились из графика съемок. Оливье приказал не подпускать Полу к съемочной площадке.
Это меня заинтересовало. Если уж Ларри был вынужден запретить Поле Страсберг появляться на съемках, он, должно быть, потерял всякое терпение и решил объявить Мэрилин настоящую войну. Во всяком случае, Бадди, в отличие от своих коллег в руководстве киностудии “XX век – Фокс”, не держал зла на Мэрилин. Он взял на себя неблагодарный труд, согласившись стать продюсером фильма “Автобусная остановка”, хотя практически все, начиная от Занука и ниже, желали ему провалить картину, чтобы проучить Мэрилин. Но ему, непонятно каким образом, удалось благополучно завершить работу, и фильм получился гораздо лучше всех прежних картин с участием Монро. Фильм был настолько хорош, что компании “XX век – Фокс” ничего не оставалось, как обеспечить ему солидную рекламу и выдвинуть на премию “Оскар”.
– Как дела у Мэрилин? – спросил я его.
Бадди помотал головой.
– Не очень хорошо, насколько мне известно. Самое смешное, все говорят, что в большинстве дублей она играет лучше, чем Оливье, и он злится, пытаясь понять, почему так происходит.
Мы оба рассмеялись. Ларри, конечно, великий актер, но кинокамера отдавала предпочтение Мэрилин, тут уж ничего не поделаешь.
– Как у нее дела с Артуром? – спросил я.
Мэрилин и Артур Миллер поженились всего несколько недель назад. Церемония бракосочетания проходила в Роксбери в штате Коннектикут, рядом с домом Миллера. Пригласили только нескольких знакомых и близких – Миллер хотел, чтобы свадьба прошла тихо и скромно. Как и Джо ди Маджо, он очень ошибался. Любые подробности личной жизни Мэрилин всегда становились известны широкой публике, да она и не желала жить по‑другому, хотя и не всегда сознавалась в этом. Она принадлежала поклонникам ее красоты и мастерства, а не мужьям – и всегда помнила об этом.
Бедный Миллер! Вместо скромной церемонии он увидел перед своим домом более пятисот журналистов и фотокорреспондентов, которые ожидали его и Мэрилин под жарким июльским солнцем! По завершении обряда бракосочетания Артур и Мэрилин вышли к толпе, умоляя оставить их в покое. Но их появление вызвало такую суматоху и ажиотаж, что молодую симпатичную корреспондентку журнала “Пари‑матч” Марию Шербатофф буквально вдавили в лобовое стекло машины. Торжественная церемония окончилась печально: бедная девушка умирала буквально на руках у Мэрилин, и платье невесты было перепачкано кровью. А когда Мэрилин побежала к дому, фотокорреспонденты – по газонам, по цветам – кинулись за ней, пытаясь заснять ее с близкого расстояния.
Конечно, такое начало семейной жизни не предвещало ничего хорошего, и неудивительно, что, когда я позвонил Мэрилин по телефону на следующий день после свадьбы, она была расстроена; но нельзя сказать, чтобы она была убита горем. Она успела привыкнуть к подобным печальным инцидентам в своей жизни: у нее была способность подставлять под удары своей судьбы не только себя, но и других.
Бадди тяжело вздохнул, и я понял все без слов. Я надеялся, что две недели уединения в загородном доме в Англии сотворят чудо с молодоженами, однако, судя по лицу Бадди, чуда не произошло.
– По ним не скажешь, что у них медовый месяц, – заметил он. – Это уж точно.
Я не успел расспросить его подробнее. К нам подошла подружка Бадди, и я, допив мартини, поднялся к себе в номер, чтобы переодеться к ужину.
Дел у меня было много, но все же я решил на следующее утро съездить к Мэрилин.
– Привет, Артур, – поздоровался я.
Миллер оторвался от своего занятия, и мы пожали друг другу руки. Он похудел и как‑то высох, вид у него был измученный, как у человека, который, женившись в очередной раз, обнаружил, что сменял шило на мыло. Ларри снял для счастливых молодоженов огромный дом, и мебели в нем было так много, что это выглядело несколько вульгарно. Артур сидел за карточным столом в углу библиотеки – очевидно, он устроил для себя здесь рабочий кабинет – и работал. Поверхность стола была завалена газетными вырезками о Мэрилин, и Артур – величайший американский драматург – был занят тем, что вклеивал их в альбом. Удручающее зрелище.
На столе, рядом с раскрытым блокнотом, стояла в рамке великолепная цветная фотография Мэрилин. Она лежит на животе, подперев подбородок руками; восхитительные белокурые волосы закрывают часть ее лица, на котором почти нет косметики, шею и – совсем немного – грудь; сквозь завитки волос проглядывает розовый сосок. Рот приоткрыт в улыбке, глаза полузакрыты, лицо выражает тонкое чувственное наслаждение, почти на грани бесстыдства.
– Прекрасная фотография, – заметил я.
Он угрюмо кивнул.
– Она фотографировалась здесь, недели две назад. Мне эта фотография очень понравилась, и я попросил, чтобы одну отпечатали для меня.
Я его хорошо понимал. На этой фотографии Мэрилин просто потрясала своей возбуждающей чувственностью. Я поднялся по лестнице на второй этаж и постучал в комнату Мэрилин.
– Войдите, – отозвалась она. Ее голос звучал уныло.
Она приспособила спальню под свои нужды. Мебель из комнаты вынесли, ковры и прочие украшения убрали; вместо них стояли сушилка для волос, косметический столик с ярко освещенным зеркалом, массажный стол, открытый шкаф с вешалками для ее платьев и костюмов и телефон на длинном шнуре, чтобы она могла разговаривать, расхаживая по комнате. Всюду царили хаос и беспорядок; только в такой обстановке Мэрилин могла чувствовать себя уютно. Она сидела на полу, откинувшись спиной на уложенные горкой подушки, которые сняла с дивана, и читала сценарий. На голове – бигуди, на лице – ни следа косметики. Одета она была в белую шелковую блузку и обтягивающие черные брюки, которые еще называли “велосипедными”. Я наклонился и поцеловал ее.
– Боже мой, Дэйвид, – воскликнула она, – как же я рада тебя видеть!
Я убрал со стула кипу журналов и осторожно присел на него. Это был один из тех хрупких антикварных стульев, которые делают, чтобы любоваться ими, а не сидеть.
– Осторожнее. Тут этих стульев целый гарнитур, но половину из них мы уже переломали. Сэр Пробковый Мундштук говорит, что они стоят целое состояние.
– Сэр Пробковый Мундштук?
– Этим прозвищем наградила Ларри одна из здешних газет за то, что он рекламировал сигареты. Оно ему очень подходит. – Она напустила на себя важный вид и надменным голосом произнесла: – Давайте попробуем еще разок, вы не возражаете, Мэрилин, дорогая?