– Что, все так ужасно?
Она поежилась.
– Даже хуже. Это сущий ад, милый Дэйвид.
– Внизу я видел твою фотографию на столе у Артура. На ней ты выглядишь просто счастливой. Отличная фотография.
– Да. – Она кивнула, затем одарила меня томной улыбкой. – Я переспала с парнем, который фотографировал меня. Наверное, поэтому получилось такое удачное фото.
Тогда понятно, почему у нее на фотографии такой блаженный вид. Я почувствовал неловкость – в конце концов, они ведь с Миллером только что поженились.
– Я поступила ужасно, не так ли, Дэйвид?
– Меня это не касается, Мэрилин, но вообще‑то, конечно, не очень красиво. Но ты‑то хоть не жалеешь об этом?
Она передернула плечами.
– О, Дэйвид, ты не думай, я и сама знаю, что поступила плохо. Но ты не представляешь, как мне здесь одиноко без Джека и каково постоянно видеть возле себя этого старого ворчуна…
– Старого ворчуна?
– Так Пола называет Артура. – Она понизила голос. – Он говорит, что у него творческий застой. Из‑за меня. Ко всему прочему, он всегда становится на сторону Мундштука. Я только и слышу: “Ларри это…”, “Ларри то…”, и это от собственного мужа!
– Значит, ты решила ему отплатить. А он об этом знает?
– Ты ничего не понимаешь, Дэйвид, – сказала она. В ее голосе не было раздражения; она просто констатировала факт.
– Я не критикую тебя.
– Ну да, рассказывай. Между прочим, это не ты состоишь в браке с Великим Писателем XX века, который никуда не хочет ходить, никого не хочет видеть и вообще не любит развлекаться.
– Но в данный момент он сидит внизу и вклеивает в альбом газетные вырезки о тебе.
– Я не просила его об этом. Я думала, он будет писать замечательные пьесы, и мы вместе станем читать и обсуждать их. А вместо этого он просто с мрачной миной сидит дома и талдычит мне, что я не права, а Ларри прав. – Она промокнула глаза салфеткой, затем скатала ее в плотный шарик.
|
|
Я наклонился и взял ее за руку.
– Извини, – сказал я.
– Спасибо за сочувствие. – В комнате было тепло, но ее рука была холодной. Она вздохнула и покачала головой. – Нет, этот человек мне не подходит, – печально произнесла она. – И картина мне не нравится. И страна эта не нравится. Как я могла наделать столько ошибок?
– Может, это совсем и не ошибки. Ты просто сегодня не в духе. Бадди Адлер сказал мне, что ты работаешь потрясающе.
Она просияла.
– Не врешь? Сэр Пробковый Мундштук не в восторге от съемок. Это потому, что я переигрываю его. – Она хихикнула.
– А вообще, как тебе живется?
– Что вообще? Мой брак распадается на кусочки, я работаю с человеком, который ненавидит меня. Мы целыми днями торчим в этом огромном доме, и все здесь считают нас идиотами. Первые два дня мы катались на велосипедах, и мне это нравилось. Но потом газетчики стали преследовать нас, и пришлось от этого отказаться. Но, по‑моему, Артуру и езда на велосипеде не доставляла удовольствия.
Я попытался представить себе, как Мэрилин с Миллером едут на велосипедах по проселочным дорогам Англии, но у меня ничего не вышло.
Я окинул взглядом большую неприбранную комнату. Весь пол был уставлен картонными коробками с вещами Мэрилин. Рядом со мной стояла коробка с книгами. Я заметил, что в путевой библиотечке Мэрилин к биографии Линкольна прибавилась еще и книга Джека Кеннеди “Черты мужества”.
|
|
– Почему бы тебе не уехать из этого дома? – предложил я. – Отпросись на пару дней. Слетай на выходные в Париж.
– Перестань строить из себя консультанта по семейным вопросам, Дэйвид. Тебе это не идет. – Она поднялась, налила два бокала шампанского и один протянула мне. Было одиннадцать часов утра. – Ты виделся с Джеком? – спросила она.
Глаза Мэрилин оживленно заблестели. Было ясно, что ей очень хочется поговорить с кем‑нибудь о Джеке.
– Он в отличной форме, – ответил я.
– Я так скучаю по нему.
Я сочувственно кивнул. После второй операции в жизни Джека начался подъем. “Нью‑Йорк таймс” назвала книгу “Черты мужества” бестселлером № 1, и ее усиленно выдвигали с моей помощью на Пулитцеровскую премию. С помощью Бобби – и вопреки мнению отца – он принял вызов своих соперников в Массачусетсе и вышел победителем в жестокой схватке; наконец‑то он завоевал поддержку всей организации демократической партии в своем штате и – что более важно – ее делегации на национальный съезд. Дор Скэри попросил его прочитать текст от автора в фильме “Стремление к счастью”, который планировалось показать на открытии съезда 1958 года; в глазах делегатов съезда Джек затмил бы тогда своим могуществом и обаянием самого кандидата в президенты Эдлая Стивенсона. Дор был моим другом, и я, конечно, постарался, чтобы этот “лакомый кусочек” достался Джеку, хотя поначалу его одолевали сомнения. И в довершение всего, Джеки наконец‑то забеременела.
Я коротко сообщил обо всем этом Мэрилин.
– Я разговаривал с Джеком пару дней назад, – сказал я. – Он в прекрасной форме, но сейчас ведет себя очень осторожно, будто ходит по тонкому льду, понимаешь?
|
|
Она покачала головой.
– Совсем не понимаю.
– Ну, во‑первых, Джеки беременна. Ты же знаешь, что это значит для него. Раньше у нее никак не получалось…
Мэрилин кивнула: я не мог понять выражения ее лица. Я поспешил перейти к более нейтральной теме.
– Ну и потом, скоро съезд, – добавил я. – Многие делегаты считают, что Джек более подходящая кандидатура на пост вице‑президента, чем Эстес Кефовер.
Она просияла.
– Ну конечно же, Джек подходит больше! Неужели кто‑нибудь с этим спорит?
– Да. Сам Джек. И его отец; тот возражает еще сильнее. Эдлай не станет президентом, опять прогорит в пух и прах, и, если Джек будет баллотироваться в паре с ним, все станут говорить, что Стивенсон потерпел поражение из‑за того, что Джек – католик. Если Джек согласится баллотироваться на пост вице‑президента, он поступит, как камикадзе – это будет политическое самоубийство.
– Так в чем же дело? Он откажется.
– А дело в том, что ситуация может выйти из‑под контроля. Меньше всего нам нужно, чтобы на съезде разразился “бум популярности Кеннеди”. Ты смотрела фильм Дора?
Она осушила свой бокал и хихикнула, как шаловливая девчушка.
– Смотрела, – ответила она. – Джек показывал мне его перед отъездом в Англию. Открою тебе секрет. Он объявил мне о своем решении выступить в фильме с таким безразличием, но я видела, что это его очень беспокоит, и попросила Полу помочь ему. Поле он так понравился, что она сказала Джеку: если у него возникнет желание бросить политическую деятельность, он может стать актером и работать в ее студии! Я тоже ему помогала.
Я был ошеломлен, что случалось со мной не часто. У меня захватило дух от рассказа Мэрилин, хотя бы потому, что она ответила на вопросы, которые мучили меня и Дора Скэри тоже. До недавнего времени выступления Джека были проникнуты обаянием, он искусно цитировал исторические документы, но в его речах не было истинного воодушевления. Ему, как правило, сразу же удавалось завоевать сердца женской аудитории, просто оставаясь самим собой, но в целом его выступления казались легковесными, а сам он – моложе своего возраста. А в фильме Дора Джек неожиданно выглядел зрелым: он старше, серьезнее, охвачен истинной страстью. Это было поразительное перевоплощение. Я решил, что такое чудо сотворили с ним две тяжелые операции, которые он перенес, или, возможно, его победа над политическими противниками в Массачусетсе.
– Как тебе удалось убедить его? – спросил я. Годами я пытался уговорить Джека взять несколько уроков ораторского искусства, но он все время упрямо отказывался, как я подозреваю, из боязни утратить некие черты, благодаря которым ему удавалось завоевывать голоса избирателей в Массачусетсе.
– О, я умею убеждать, – ответила она, подмигнув.
Я ни капли не сомневался в ее способностях и понимал, какие методы она использовала, чтобы убедить Джека.
– Как вы работали?
– Ну, Пола показала ему подряд несколько отрывков, чтобы продемонстрировать, какие приемы эффективны, а какие – нет. Он считал, что должен выглядеть в фильме таким, какой он есть на самом деле, но я объяснила ему, что в кино так не бывает. “Это самая трудная задача – предстать в фильме таким, какой ты есть в жизни”, – сказала я ему.
– Как он к этому отнесся?
– Он не любит, когда его поучают, но я втолковала ему, что это моя работа, я – профессионал в этой области, как есть профессионалы в банковском деле или специалисты по России и так далее. Особенно трудно было научить его правильно дышать.
– Дышать?
– Дорогой мой, это же самое главное. Джек не знал, в каком месте можно остановиться, чтобы перевести дух, а с этого как раз и начинается профессия актера. Сначала он говорил, совершенно не думая о дыхании, и оно кончалось как раз в том месте, где никак нельзя останавливаться… Мы с Полой попросили одного парня из Си‑би‑эс принести нам ленты с выступлениями Уинстона Черчилля, чтобы Джек посмотрел и понял, что умение правильно дышать – не просто актерский трюк. Черчилль умел дышать не хуже Ларри Оливье, это я тебе говорю. Вот тогда Джек сразу научился, ведь он готов перенимать у Черчилля буквально все. Понимаешь, нужно сделать очень глубокий вдох и задержать дыхание…
Она показала, как это делается, – сделала глубокий вдох и указала рукой на диафрагму. При этом тонкая материя блузки туго обтянула ее груди; я не мог отвести от них взгляд. Я прокашлялся. Даже если вам приходилось видеть Мэрилин каждый день, ее фигура неизменно вызывала благоговейное восхищение, словно редкое произведение искусства.
– Что ж, ты ему здорово помогла, – произнес я. – Он просто стал другим человеком. В этом, кстати, и состоит проблема. Мы идем к съезду с таким призывом: “Вот человек, который умеет побеждать. Он – самое яркое явление в жизни партии с тех пор, как Рузвельт предложил выдвинуть на пост президента Эла Смита. Но мы просим вас: не выдвигайте его кандидатуру на пост вице‑президента!” Уезжая на все лето в Антиб, отец еще раз предупредил Джека: “Смотри, чтобы все это не вскружило тебе голову. Не поддавайся на уговоры!”, как будто Джек – юная девица, собирающаяся на свой первый бал.
Она засмеялась.
– Джек всегда слушается своего отца?
– Почти всегда. Тем не менее он ужасно занят в последнее время. И Бобби тоже.
– Как бы я хотела там быть, – мечтательно произнесла она. – Я ни разу в жизни не была на съезде.
– Значит, ты не знакома с целым пластом общественной жизни Америки.
– Все равно это интереснее, чем этот чертов фильм, поверь мне, Дэйвид. Ларри из кожи вон лезет, чтобы унизить меня. Ты знаешь, он пытался уволить Полу?
– Слышал.
– Я сказала ему, что уйду вместе с ней. Только поэтому ее и оставили. Потом он заявил мне, что я должна играть свою роль так же, как ее исполняла Вивьен! А я ответила, что я не Вивьен, ишь чего выдумал. Я – Мэрилин! И, кстати, хочу напомнить, что ты работаешь на меня.
Она опять промокнула глаза салфеткой и наполнила бокал. “Интересно, – подумал я, – собирается ли она сегодня работать”. Она прикусила губу, затем вздохнула.
– Тогда‑то я и узнала, что Милтон оставил за Ларри право выбирать дубли при монтаже! То есть, понимаешь, я финансирую этот фильм, а мое мнение никого не интересует! Я готова была убить Милтона!
У нее был такой вид, будто она и впрямь могла убить, а, возможно, и убила бы его.
– Вероятно, у него не было выхода, Мэрилин. Иначе Оливье не согласился бы.
– Да знаю! Но он должен был предупредить меня, будь они все прокляты, Дэйвид! Я никому не могу доверять, вот в чем все дело.
– Ты всегда можешь положиться на меня, – сказал я неожиданно для себя. В этот момент я сам верил в это и говорил искренне, а не просто для того, чтобы утешить ее.
– Я знаю, – ответила она, глядя мне прямо в лицо.
Меня смутил ее взгляд. Я тогда еще тешил себя иллюзией, что способен быть посредником между Мэрилин и всем остальным миром. Но по сравнению с этим посредничество между Джеком Кеннеди и мафией могло показаться детской забавой!
Некоторое время мы сидели молча.
– Я сожалею, что тебе так трудно сниматься в этом фильме, – заговорил я. – Ты и Ларри Оливье! Казалось, что вы созданы друг для друга.
Она горько рассмеялась.
– Эй, дорогой, если бы! Такого не бывает, во всяком случае, мне это не грозит. Это я знаю точно.
– А что, если я загляну как‑нибудь на съемочную площадку? Может, мне удастся уладить твои отношения с Ларри?
– Конечно, почему бы нет?
– Извини, что спрашиваю тебя об этом, но разве ты не должна сегодня работать?
Она демонстративно подлила себе шампанского.
– Должна была, – ответила она. – Но, если честно, Ларри меня так достал. Я позвонила ему утром и сказала, что не могу приехать в студию, потому что из меня чудовищно хлещет кровь. Он был так смущен! Наверное, от Вивьен он ничего подобного не слышал, а?
Может быть, она и права, подумал я. Но все же, зная Вивьен, я не был в этом уверен. В свое время она делала все возможное, чтобы вогнать Ларри в краску, и, судя по всему, она и сейчас продолжает в том же духе.
Я решил при первой же возможности съездить на съемочную площадку и своими глазами увидеть, что там происходит.
– Ты выбрал не очень удачный денек для посещения! Мэрилин отказывается выходить из гримерной, дружище! С другой стороны, может, это и к лучшему. Может быть, тебе удастся договориться с ней. Я уже не могу.
Оливье явно нервничал; он был почти в истерике. Он снимался в сценах без участия Мэрилин – такой порядок работы порекомендовали ему Логан и Кьюкор, которые давно привыкли не обращать внимания на график съемок и, когда Мэрилин начинала капризничать, снимали сцены, в которых она не участвовала.
Он был частично в костюме своего героя – белые штаны из оленьей кожи и лакированные ботфорты с золотыми шпорами. С гладко выбритой шеей и с моноклем в глазу, он напоминал Эриха фон Штрогейма.
Я спросил, что произошло.
– Я ни черта не понимаю. Обычно она просто опаздывает, забывает свои реплики, так что в результате приходится делать еще несколько дублей, и целый день сидит в углу, а эта Страсберг шепчет ей что‑то на ухо и пичкает ее таблетками. А сегодня она приехала вся в слезах, черт знает почему. Правда, она взяла себя в руки, и мы сняли два дубля наипростейшей сцены. Затем она разревелась, кинулась в гримерную и закрыла дверь. И с тех пор не выходит.
– Милтон с ней разговаривал? – На съемочной площадке его не было. И Миллера тоже.
– Она не хочет разговаривать с Милтоном, – ответил он. – Считает, что мы с ним в сговоре.
– Я пойду к ней.
Он сел и со вздохом стянул сапоги.
– Буду очень благодарен, если тебе удастся вытащить ее на площадку и мы сможем продолжить съемки. Я проклинаю тот день, когда позволил втянуть себя в этот кошмар. Не знаю, что тогда на меня нашло.
Когда человек по‑настоящему страдает, это сразу видно. А Оливье сейчас было не до притворства.
– Я встретил Бадди Адлера в гостинице “Коннот”, – сказал я, чтобы хоть как‑то отвлечь его от мрачных мыслей. – Он говорит, что текущий съемочный материал смотрится великолепно.
Запрокинув голову, он вскричал:
– О Боже! Еще бы! Дубль за дублем, десятки дублей, и с каждым разом она играет все лучше, а все остальные, в том числе и я, теряют все, что получалось в начале. В первом дубле я играю хорошо, а Мэрилин – просто безнадежно, совершенно не понимает, что нужно делать; а в последнем – она наконец‑то находит свою игру и выглядит великолепно, а я – просто отвратительно. Интересно, с кем‑нибудь такое случалось?
– Разве что с Граучо Марксом, Луи Калхерном, Джорджем Сандерсом, Полом Дугласом, Робертом Митчумом и Кэри Грантом. Ты не первый на это жалуешься, Ларри.
– Ясно. Сделай доброе дело, Дэйвид, сходи поговори с ней. Объясни, что в ее же интересах поскорее закончить фильм, не одному мне это нужно. Ведь это ее денежки прогорят, если у нас ничего не выйдет, а не мои. Я ведь тут работаю по найму.
Я направился в гримерную.
– Дэйвид, – окликнул Ларри. – Скажи, что она замечательно играет. Скажи, что это мое мнение.
Я понял, что он говорит искренне. Я миновал съемочную площадку и пошел по длинному коридору. Серовато‑белые стены из шлакоблока отливают глянцем, пол покрыт потертым зеленым линолеумом – обычная британская киностудия, где вы не увидите нарядных интерьеров, как в Голливуде.
Я без труда отыскал Мэрилин. В конце коридора собралась небольшая группка людей, словно у дверей палаты смертельно больного человека. Миллер, видимо, в глубокой задумчивости, сидел на небольшом потертом диване. Милтон стоял с закрытыми глазами, прислонившись к стене; лицо у него было опухшее. Мне показалось, он сильно постарел со времени нашей последней встречи в номере Мэрилин в “Сент‑Режи”.
Мы тихо поздоровались.
– Пойду поприветствую Мэрилин, – сказал я.
– Сделай одолжение, – произнес Милтон измученным голосом. Миллер промолчал.
Я постучал.
– Подите прочь! – отозвалась Мэрилин.
– Мэрилин, это я, Дэйвид.
Из‑за двери до меня донеслись приглушенные голоса Мэрилин и Полы. Щелкнул замок, и я вошел в комнату. Маленькая группка возле двери не выразила особой зависти.
Шторы были задвинуты, поэтому в комнате было темно и душно. Вокруг стояла убогая старая мебель в английском вкусе. Мэрилин в костюме для съемок сидела в кресле. Пола, как всегда, в широком черном одеянии, устроилась рядом с Мэрилин, обхватив ее за плечи, словно защищая от моего вторжения.
Я сел, не дожидаясь приглашения.
– Ларри сказал мне, что восхищен твоей игрой, – заговорил я, стараясь, чтобы мой голос звучал весело. – Он просил передать тебе, что ты замечательно играешь. Так и сказал.
Пола фыркнула.
– Разумеется, она играет замечательно, но это не его заслуга. Мы и без него это знаем!
Слушать ее было не очень приятно.
– Что делать, Пола, если они никак не найдут общий язык, – довольно резко ответил я. – Такое тоже случается.
Лицо Мэрилин было скрыто за бесчисленными складками платья Полы. Просто удивительно, что такая маленькая женщина, как Пола, может занимать столько пространства. Но еще более странно было то, что до встречи с Мэрилин Пола всегда одевалась довольно элегантно, а теперь постоянно ходила в каком‑нибудь черном балахоне, как будто собиралась сниматься в греческой трагедии.
Мэрилин подняла голову и посмотрела на меня поверх плеча Полы, глаза красные, наполненные слезами. Я решил, что она слушает меня.
– Неужели с Ларри работать сложнее, чем с Билли Уайлдером? – сказал я. – Помнишь, ты мне рассказывала?
Взглянув на Мэрилин пристальнее, я заметил, что ее глаза широко раскрыты, зрачки расширены. Она смотрела в мою сторону, но как будто не видела меня. Столик ее был уставлен лекарствами, как витрина аптеки. Она хотела что‑то сказать, но от долгого плача у нее пропал голос.
– Дэйвид, скажи, как ты поступишь, если тебя предадут? – спросила она хриплым шепотом.
– Ну, я не знаю, – пробормотал я. Мэрилин всегда умела заставить окружающих чувствовать себя виноватыми и не оправдавшими доверия. Мне показалось, что она в чем‑то обвиняет меня, и я попытался понять, в чем именно. Но так и не понял.
– Он разочарован во мне, – всхлипнула она.
– Нет, нет, он только что сказал мне совершенно обратное, – попытался успокоить ее я.
– Не Ларри, – простонала Мэрилин. – Артур!
Я уставился на нее.
– Артур? – До меня наконец дошло, почему ее муж с несчастным видом сидит за дверью и почему все вокруг стоят в скорбном молчании, как на похоронах. – Что случилось?
– Я заглянула в его блокнот, – прошептала она.
– Он лежал у него на столе, – пояснила Пола.
Глупо читать чужие письма, дневники, блокноты, особенно если они принадлежат человеку искусства; в семейной жизни это все равно что позволять ребенку играть с заряженным ружьем.
– Это тот блокнот, который лежит у него на столе? – спросил я. – Рядом с твоей фотографией? – Я ясно вспомнил это место.
– Он был раскрыт, – сказала Мэрилин. – А я искала сценарий.
Я верил ей. Вообще‑то Мэрилин не умела лгать, тем более о важных для нее вещах. Я подумал, каким образом – или, вернее, зачем – такой умный человек, как Миллер, оставил свой блокнот на видном месте, тем более оставил его раскрытым. Что это, небрежность? Одна из тех ошибок, о которых писал Фрейд? Или же, будучи писателем, он решил таким способом сообщить ей то, о чем не решался сказать лично?
– И что там было написано? – спросил я.
– Он думал, что я какой‑то там ангел, а теперь получается, что он ошибся, – ответила Мэрилин. Слова ее трудно было разобрать из‑за всхлипываний и стенаний.
– Он пишет, что Оливье считает ее “капризной бабой”, а ему нечего возразить, – язвительно выпалила Пола. Ее лицо было искажено яростью и гневом. Я невольно отодвинулся от нее вместе со стулом. Вены у нее на лбу взбухли, губы дрожали.
– Он сравнивает меня со своей первой женой, – сказала Мэрилин, шмыгая носом.
– Пишет, что дважды допустил одну и ту же ошибку, – добавила Пола, словно они с Мэрилин, заранее распределили реплики.
– О Боже, зачем мне жить, – всхлипнула Мэрилин.
– Ну, будет, будет, дорогая.
Я сидел, слушая завывания и причитания двух обнявшихся женщин. Мне казалось, что единственное разумное решение – это выйти за дверь и посоветовать Миллеру немедленно улететь в Нью‑Йорк, чтобы избавить себя от всех этих мук, но я не мог заставить себя сделать это.
– Может, он просто работал над новым произведением, – высказал я невероятное предположение. – Над пьесой?
Обе женщины впились в меня глазами, будто неожиданно увидели перед собой врага.
– Даже если это и так, – поспешно добавил я, – все равно это страшный шок. Ты спросила его об этом?
Мэрилин покачала головой.
– Она не разговаривает с ним, – раздраженно ответила Пола. – С какой стати она будет спрашивать у него?
Я собирался сказать, что он ее муж и Поле нечего лезть в чужие дела.
– Пола, дорогая, – попросила Мэрилин, – мне нужно поговорить с Дэйвидом. Оставь нас, пожалуйста, на минуту одних.
Пола бросила на меня взгляд, полный ненависти, но все же схватила свою большую сумку и вышла в соседнюю комнату – не могла же она выйти в коридор и стоять там в компании Милтона Грина и Артура Миллера, этих предателей! Я глубоко сочувствовал им обоим.
Мэрилин вытерла глаза.
– Я чувствую себя как последнее дерьмо, – заговорила она уже более спокойным тоном. – Держу пари, что я и выгляжу как последнее дерьмо.
Я покачал головой.
– Ты выглядишь прекрасно.
Она попыталась улыбнуться.
– О, Дэйвид, ты настоящий друг. Ты и вправду думаешь, что те заметки – это наброски к пьесе?
Я пожал плечами.
– Не знаю. Но ведь это не исключено, не так ли? Понимаешь, у писателя иногда трудно различить грань между реальностью и воображением. Нужно спросить у Артура, если ты хочешь сохранить семью. Если нет, тогда это, разумеется, не имеет значения. Как зовут ту женщину, которая консультировала тебя в Нью‑Йорке?
– Марианна! Доктор Крис! Ах, как мне нужно с ней поговорить, с глазу на глаз, а не по телефону. Объяснить ей, что случилось, спросить, что делать…
– Ну и за чем дело стало? Оливье все равно пока работает над сценами, в которых ты не участвуешь. Слетай на пару дней в Нью‑Йорк, поговори с Крис. И Артура возьми с собой.
Она отчаянно замотала головой, глаза потемнели от страха.
– Я не в состоянии общаться с ним, пока не поговорю с Марианной. – Теперь у нее появился хоть какой‑то план действий, и она знала, что есть человек, который может наставить ее на путь истинный, поэтому она стала понемногу приходить в себя. Щеки ее слегка порозовели. – Дэйвид, – сказала она, схватив меня за руку, – пальцы ледяные, ногти впились мне в кожу, – ты можешь помочь мне слетать в Нью‑Йорк, как это называется, инкогнито?
Я задумался. У меня были знакомые в авиакомпаниях, которые могли бы помочь. Мне уже приходилось устраивать нечто подобное для клиентов, которые не любят привлекать к себе внимание. Самый лучший способ – это переодеть Мэрилин в стюардессу, возвращающуюся домой из рейса. В форме и темном парике он будет выглядеть как обычная стюардесса – миловидная девушка, отдыхающая перед очередным рейсом. Мне, конечно, предстояло проделать подготовительную работу и уговорить иммиграционные службы в обеих странах, но они, как правило, с удовольствием оказывали услуги знаменитостям вроде Мэрилин; важно было найти к ним правильный подход.
– Да, я могу это устроить, – уверенно ответил я. Хуан Триппе, основатель авиакомпании “Пан Америкэн”, был моим соседом и старым другом. – Дай мне двадцать четыре часа сроку и размер твоего платья, а также пришли с кем‑нибудь свой паспорт ко мне в “Коннот”.
Она крепко обняла меня.
– О, Дэйвид, ты просто чудо! Может, окажешь мне еще одну услугу?
Я расплылся в счастливой улыбке. Мэрилин, когда хотела, могла заставить любого мужчину почувствовать себя самым умным, самым могущественным человеком в мире.
– Все, что угодно, – ответил я. Зря я так сказал.
– Я хочу поехать в Чикаго.
– В Чикаго?
– На съезд, глупый. Я хочу увидеть Джека, даже если он не станет вице‑президентом. – Она засмеялась. – Я буду его утешительным призом!
То была нелепейшая, опаснейшая затея, и в подтверждение этого я мог бы привести миллион причин, но что я мог поделать? Рядом сидела Мэрилин – она обнимала меня, глаза закрыты, губы крепко прижимаются к моим губам, и она снова счастлива! Я чувствовал себя как врач, только что исцеливший смертельно больную. Я был готов творить чудеса!
– Почему бы и нет? – услышал я свой голос. Затем добавил, уже более осторожно: – Но что скажет Джек?
– Давай не будем его спрашивать, – ответила она.
В итоге я, конечно, все же спросил его, но к тому времени приезд Мэрилин уже нельзя было отменить. Понимая, что в семейной жизни Миллеров назревает кризис и поэтому Мэрилин не может работать, Оливье и Грин были рады отпустить ее со съемок на несколько дней. Все равно на съемочной площадке толку от нее никакого, да и Миллер был рад избавиться от нее на время.
Как я и предсказывал, переправить Мэрилин из Англии в руки доктора Крис не составило особого труда. Я летел с ней и видел, что она привлекала к себе чужие взгляды не больше, чем любая другая миловидная стюардесса, возвращающаяся домой из рейса. Но на всякий случай я сел рядом с ней, чтобы избавить ее от общения с незнакомыми людьми.
Мэрилин умела легко перевоплощаться и прекрасно сыграла эту роль без помощи Страсбергов. Странно, но в темном парике и строгой форме стюардессы она не излучала той чувственности, которая сделала ее знаменитой. Не то чтобы она “выключила” эту чувственность, ее просто не было в Мэрилин – каким‑то неимоверным усилием воли, или по мановению руки, или еще каким‑то чудом она превратилась в обычную миловидную девушку, ничуть не симпатичнее, чем некоторые из бортпроводниц, обслуживавших салон первого класса. Между прочим, раз уж от экипажа невозможно было скрыть обман, всех стюардесс предупредили, чтобы они старались не уделять особого внимания Мэрилин.
Приехав в Нью‑Йорк, Мэрилин засела в своем наполовину меблированном доме на Саттон‑Плэйс, который купила, когда в первый раз решила переехать жить на восток страны, и выходила из своего убежища только для того, чтобы встретиться с Марианной Крис. Всем своим психотерапевтам Мэрилин доставляла больше хлопот, чем целая сотня клиентов. Доктор Крис и Мэрилин по нескольку часов в день разговаривали по телефону, и вскоре Мэрилин объявила мне, что доктор Крис поедет с ней в Лондон.
Бедняга Миллер, подумал я. Мэрилин берет с собой тяжелую фрейдовскую артиллерию – теперь его песенка спета! Так же как и песенка Оливье: ведь теперь ему предстоит сражаться не только с Полой Страсберг, поучающей его актерскому мастерству, но и с доктором Крис.
Я не стал сразу звонить Джеку. Мне подумалось, что, как только Мэрилин выплеснет свои семейные проблемы доктору Крис, эта умная, проницательная, полная жизни венгерка обязательно отговорит ее от этого безумного шага. Но если у доктора Крис и были какие‑либо возражения, она их не высказывала. А может быть, Мэрилин просто не стала говорить ей о своем намерении – эта мысль пришла мне в голову слишком поздно.
В конце концов я все же позвонил Джеку. Он находился в Бостоне, где руководил окончательным разгромом своих политических противников после удачного наступления. Он стал безоговорочным лидером демократов в Массачусетсе. Когда я позвонил ему домой на Боудойн‑стрит, голос у него был раздраженный и усталый. Я сообщил ему о намерении Мэрилин. Он взорвался:
– О Боже! – воскликнул он. В Бостоне Джек изображал из себя настоящего ирландца; он начинал говорить с сильным ирландским акцентом и даже был не прочь, взобравшись на стойку бара вместе с Бобби, спеть “Сердце мое” для своих поклонников. – Ты что, с ума сошел? Мэрилин приедет на съезд?
– Она приедет инкогнито, Джек. Это ее новое любимое словечко.
– Святая Дева Мария, Матерь Божья, Дэйвид! Ты что, совсем с ума спятил? Какое там к черту инкогнито?