– Значит, это серьезно?
– Довольно серьезно. Надеюсь, рождение ребенка поможет нам уладить хотя бы часть проблем. А, черт, посмотрим. – Он произнес это без особой уверенности, как человек, который принял окончательное решение развестись со своей женой. Но Джек был католиком и политическим деятелем.
– Мне очень жаль, – сказал я. – И все же я считаю, что тебе надо съездить к ней. Жены любят, когда о них беспокоятся.
– Мэрилин сказала мне то же самое.
– Ну, она неглупая женщина.
– Да, – произнес он кисло. – Полагаю, ты не знаешь, как можно уговорить Мэрилин не приходить сегодня в зал заседаний, чтобы услышать мое выступление?
– Не знаю.
– Все же постарайся, чтобы на этот раз она не угодила на первую страницу “Чикаго трибюн”, ладно, Дэйвид?
– Сделаю все, что в моих силах. – Однако я с трудом представлял, как оградить Мэрилин от любопытных взглядов, даже если она и замаскируется под библиотекаршу.
Он поднялся. У него был отрешенный взгляд, как у человека, в жизни которого наступает критический момент. Я не представлял, как бы сам справился с таким напряжением, окажись я в подобной ситуации; а Джек, вероятно, попробует забыть свои проблемы в постели с Мэрилин.
И как бы в подтверждение моих мыслей он направился в спальню, на ходу развязывая галстук. Он казался удивительно спокойным и невозмутимым. Он вошел в спальню, где его ждала Мэрилин, и дверь за ним закрылась.
В зале было шумно. На полу валялись бумажные стаканчики, фантики от кофет, грязные ленты серпантина и конфетти. Мэрилин даже нравилось, что сегодня она не в центре внимания публики. Здесь, в этой нелепой обстановке, она чувствовала себя свободной: ей не нужно было играть роль Мэрилин Монро, беспокоиться о том, что Артур Миллер несчастен, бояться угроз компании “XX век – Фокс”, ежиться от язвительного презрения сэра Мундштука и его увядающей жены, встречаться каждый день с Милтоном и при этом чувствовать себя виноватой, так как они оба понимали, что их сотрудничеству приходит конец…
|
|
Рядом сидел Дэйвид. Он был полон решимости не отпускать от себя Мэрилин ни на шаг. Время от времени к нему подходили партийные боссы засвидетельствовать свое почтение. Дэйвид никому не представлял Мэрилин, и ее это устраивало, поскольку она не была уверена, что сможет еще раз сыграть роль Бёрди Уэллз. Громко играла музыка, соревнуясь с голосом оратора, который выступал по какому‑то процедурному вопросу.
– Здесь очень не хватает хорошего режиссера, – заметила она.
– Джек будет выступать через несколько минут, – сказал Дэйвид, посмотрев на часы.
Она наклонилась к нему, так как из‑за шума ей приходилось кричать ему прямо в ухо.
– Джеки тоже здесь? – спросила она.
Дэйвид покачал головой.
– Она пришла бы только в том случае, если бы Джека официально выдвигали на пост президента. Она не растрачивает себя по мелочам.
– Если бы Джек был моим мужем, я бы никогда не выпускала его из поля зрения. Ей и вправду безразлично, что он спит с другими женщинами?
– Думаю, что нет. Но она контролирует ситуацию. Это ее самое удивительное качество – она все держит под контролем.
– Ты хочешь сказать, она хладнокровна и не подвержена страстям.
– Нет. Вовсе нет. Напротив, я бы сказал, Джеки – очень страстная натура. Мне кажется, Джек не женился бы на женщине, которая не подвержена страстям. Но, главное, надо видеть, как она смотрит на Джека… Поверь мне, в ее глазах горит огонь настоящей страсти.
|
|
– Ты виделся с ней в Чикаго? – спросила она и с удовольствием отметила, как Дэйвид замолчал в нерешительности, словно женатый мужчина, которому жена задала вопрос о его любовнице. Дэйвид умел быть верным другом, надо отдать ему должное.
– Да, – неохотно ответил он. – Мы пили с ней чай.
Ну, конечно! Пили чай! А что еще можно делать с Джеки Кеннеди?
– Ну, и как она?
– Замечательно. Выглядит хорошо. В ее положении.
– Держу пари, она носит самые элегантные платья для беременных, – сказала Мэрилин, не скрывая зависти.
Дэйвид кивнул.
– Да. Ты же знаешь, Джеки очень щепетильна в отношении своих нарядов. Может, конечно, тебе это неизвестно… Но я должен признать, что для женщины, которая вот‑вот родит, она выглядит очень элегантно.
Элегантно! О ней никогда не говорили, что она выглядит элегантно!
– Она говорила что‑нибудь обо мне? – спросила она.
Дэйвид насторожился.
– О тебе? Нет. – Он колебался. – То есть конкретно о тебе не говорила.
– А как? Что ты имеешь в виду?
– Она сказала, что Бёрди Уэллз кого‑то ей напоминает.
– О Боже! – Она почувствовала, как в ее душу закрадывается знакомый страх, что ее “узнают”. Но она напомнила себе, что это трудности Джека, а не ее.
– Просто у нее было такое чувство, – успокоил ее Дэйвид. – Разумеется, она не могла не заметить, как вчера вечером Джек помог тебе выбраться из толпы. – Он, словно завороженный, не отрываясь смотрел на трибуну, хотя там ничего интересного не происходило. – По‑моему, она очень внимательно рассматривала фотографии в газетах. Я видел у нее сегодняшний номер “Трибюн”, и на газете лежала лупа.
|
|
– А ты говорил, что она не обращает внимания на измены Джека?
– Очевидно, ты для нее особый случай.
У нее пересохло в горле.
– Я? Почему ты так думаешь?
– Она уже как‑то упоминала о тебе, когда я был у них в Хикори‑Хилл. Это было давно. Она тогда очень сердилась на Джека.
– За что?
– Не знаю. Она спросила, не могу ли я познакомить Джека с тобой, когда он приедет в следующий раз в Калифорнию. Но надо было видеть и слышать, как она это спросила. Даже Джек смутился, а он редко смущается. Это прозвучало так, будто ей что‑то известно… – он помолчал, – что‑то такое, что противоречит установленной между ними договоренности.
Она почувствовала, как по ее телу пробежала холодная дрожь.
– Хикори‑Хилл, – пробормотала она. – Это их дом в Виргинии, да?
Он кивнул.
– Странно, но раньше Джек всегда хотел избавиться от него и переехать в Джорджтаун, а Джеки настаивала, чтобы они жили в нем… А теперь Джеки все время пытается убедить его, что этот дом надо продать. – Он пожал плечами. – Что‑то там произошло. Я не знаю что, но что‑то не то… Жаль. Такое красивое место.
– Да, – отрешенно согласилась она, вспоминая тот день, когда они встретились с Джеком в Вашингтоне и как они потом лежали вместе в постели у него дома. Она вспомнила, как предвечернее солнце освещало лесистые холмы, когда она встала с кровати, на которой мирно спал Джек, выскользнула в соседнюю комнату и стала рыться в шкафах с одеждой Джеки…
– Я помню, как там красиво… – произнесла она и вдруг почувствовала, что Дэйвид изумленно смотрит на нее. Он медленно покачал головой, как бы пытаясь прийти в себя после оглушающего удара.
Ее прошиб холодный пот. Она выдала одну из своих самых постыдных тайн. Теперь Дэйвид знает, какую неосторожную, непростительную глупость совершил Джек, и, возможно, догадывается, что во всем виновата она. Ей хотелось, чтобы Дэйвид любил и уважал ее, но теперь она понимала, что в одно мгновение утратила его расположение к себе. Ей стало грустно. Она схватила его за руку.
– Будь моим другом, Дэйвид! – прошептала она. – Всегда. Пожалуйста. Что бы я ни сделала? Несмотря ни на что?
Он перевел дыхание. Затем, почти с сожалением, словно человек, взваливший на себя непосильную ношу, кивнул.
– Обещаешь? – Она и сама не понимала, почему это для нее так важно. Возможно, потому что у нее было так мало друзей. У нее были мужья, любовники, адвокаты, агенты, деловые партнеры, врачи, психологи – но вот были ли у нее друзья?
– Обещаю, – тихо произнес он. Она поцеловала его; в глазах у нее стояли слезы. Несколько минут они сидели молча, не разнимая рук, думая о невысказанном. Ее охватило удивительное чувство покоя; ни с кем из своих любовников она не испытывала такого чувства.
Внезапно шум в зале стих. Она была обеспокоена тем, что думает о ней Дэйвид, и даже не заметила, как появился Джек. Зал замер в напряженном ожидании. Она так крепко сжала руку Дэйвида, что тот вскрикнул. Затем вскочила на ноги, крича и подпрыгивая, как школьница, подбадривающая зрителей на спортивном состязании. Джек, широко улыбаясь, поднялся на сцену и медленным шагом, словно шел во главе триумфальной процессии, направился к трибуне, покрытой национальным флагом.
В облике Джека было нечто, присущее великим, выдающимся людям, и Мэрилин сразу же отметила это про себя. В зале сидели бледные, усталые, потные люди – тысячи людей; на их фоне Джек казался пришельцем из другого, волшебного мира. Так выглядят только кинозвезды и очень богатые люди: густой загар, широкая улыбка, ослепительно белые зубы, непослушные волосы, как у юноши. Джек стоял, крепко опершись руками о трибуну, немного ссутулив свои могучие плечи.
Он неторопливо, без суеты, разложил перед собой листки с речью, как настоящий актер, доводя всеобщее напряженное ожидание до высшей точки, – именно таким образом она советовала ему обставить свое появление на трибуне. Толпа аплодировала и скандировала; “Кеннеди, Кеннеди, Кеннеди!” А оркестр непрерывно играл мелодию “Поднять якоря”.
С улыбкой на лице Джек спокойно ждал, пока зал утихнет, но публика не унималась: вверх летели красно‑бело‑голубые воздушные шары, люди размахивали транспарантами и портретами Кеннеди. Делегация Техаса стала проталкиваться к трибуне, подбрасывая вверх модные шляпы фирмы “Стетсон”; оркестр заиграл мелодию “Желтая роза Техаса”.
– Джек и Линдон, должно быть, сговорились, – услышала она шепот Дэйвида. Затем по проходам к сцене двинулась делегация Массачусетса под предводительством краснолицего ирландца в широкополой шляпе (он был политиком старой школы). Делегаты выкрикивали приветственные лозунги охрипшими голосами. В их честь оркестр заиграл “Колокола церкви Пресвятой Девы Марии”. При звуках этой мелодии Джек изобразил на лице недоумение. В зале стоял ужасный шум, и казалось, он никогда не прекратится, хотя Рэйбёрн стучал молоточком, а Стивенсон хмурился. Затем Джек поднял руки, и, словно по мановению волшебной палочки, в зале воцарилась тишина.
Мэрилин закрыла глаза. Она знала его речь наизусть – для нее это просто подвиг, подумала она, если учесть, что свои реплики ей никак не удавалось запомнить! Она повторяла про себя каждое слово чуть раньше него, словно они исполняли речь дуэтом. Джек говорил убедительно, гладко, с выразительными паузами, и зал взрывался аплодисментами именно в тех местах, где это было задумано. На трибуне стоял не молодой Джек Кеннеди, сенатор‑повеса, избалованный сын Джо Кеннеди, а абсолютно другой человек – мыслящий глубоко, зрело, глобально, человек, выражающий словами всеобщую мечту о благоденствии Америки. Он, как и полагалось, пропел дифирамбы в честь Эдлая Стивенсона – в конце концов, он вышел на трибуну именно для того, чтобы выдвинуть его кандидатуру, – но всем было ясно, что эта речь о самом Кеннеди и об Америке, а не о Стивенсоне; ведь все понимали, что на выборах опять победит Эйзенхауэр.
К тому моменту, когда Джек достиг кульминационной точки в своей речи, по лицу Мэрилин текли слезы. Она открыла глаза и увидела, как Джек повернулся к Эдлаю Стивенсону, словно собираясь преподнести ему подарок. Толпа дико заревела. Казалось, даже Эдлай поддался всеобщему ликованию, хотя наверняка понимал, что люди чествовали не его, а молодого Джека Кеннеди – будущего победителя. Мэрилин очень хотелось взбежать на трибуну и крепко обнять его…
Вдруг она увидела, как из глубины сцены выдвинулась вперед маленькая фигурка в широком розовом платье. Рядом с ней стоял Бобби Кеннеди. В зале было очень жарко, но Джеки выглядела собранной, хладнокровной, прическа в идеальном порядке.
Джек и Эдлай неловко обнялись, как мужчины, не привыкшие обниматься с мужчинами. К тому же они не любили и не уважали друг друга и от этого были смущены еще больше. Затем Джек подошел к Джеки, взял ее за руку и вывел вперед.
Кто‑то вручил Джеки букет красных роз, и она держала цветы перед своим выпуклым животом. Если она и нервничала, то никак не выдавала своего волнения. Джеки величественно помахала рукой – прямо как королева, словно этот съезд проводился в ее честь – и устремила на Джека взгляд, полный обожания.
– Я хочу домой, – сказала Мэрилин Дэйвиду; у нее из глаз ручьем текли слезы. Она надела темные очки.
Он повернулся к ней, удивленный.
– Боже, Мэрилин, – воскликнул он. – Сейчас будет самое интересное. После такой речи вполне возможно, что Джек победит.
– Знаю. Но все равно хочу уехать.
– В гостиницу?
– Нет, в Нью‑Йорк. Потом в Лондон. Надо закончить фильм.
Он взял ее за руку. Дэйвид, как всегда, прекрасно понял ее состояние. Она знала, что он хочет остаться и посмотреть, как его друг будет сражаться за пост вице‑президента, но он согласился, не колеблясь.
– Тогда пойдем, Мэрилин, – мягко сказал он.
Берни Спиндел сидел в кабинете Хоффы в Детройте. На коленях у него лежал толстый потрепанный кожаный портфель, и он держал его обеими руками.
Спиндел приехал из Чикаго на машине, которую взял напрокат со скидкой, и к тому же на чужое имя. Он заплатил наличными, и поэтому компания, которой принадлежала машина, не очень интересовалась, кто он на самом деле. Спиндел не любил летать на самолете. В аэропортах всегда было полно полицейских и агентов ФБР, а кто знает, что они там высматривают и как поступят, если вдруг увидят знакомое лицо. Кроме того, на авиабилете всегда проставляют фамилию пассажира, а Спиндел не любил, чтобы его фамилия фигурировала где‑либо. Он чувствовал себя более спокойно, когда ехал по шоссе в старом, ржавом, выцветшем и облезлом автомобиле, который ничем не отличался от тысяч других машин. В таком автомобиле он вряд ли обратит на себя внимание. Он никогда не превышал скорость и, прежде чем куда‑либо отправиться, непременно проверял, чтобы все фары были в исправности. Поэтому он не боялся, что полицейские остановят его.
Он только однажды сделал остановку, чтобы сходить в туалет, заправить машину и купить гамбургер с сыром и бутылку кока‑колы. Причем, выйдя из машины, он взял портфель с собой. К зданию, где располагался профсоюз водителей, он подъехал на одну минуту раньше запланированного времени. Спиндел ценил точность. Он любил говорить своим ученикам, что по нему можно сверять часы, а от них также требовал точности.
Сидя за письменным столом, Хоффа смотрел на Спиндела маленькими черными глазками, безжизненными, как у акулы, и старался не подать виду, что ему не терпится услышать информацию, которую тот привез. Спиндел не обращал внимания на показное равнодушие Хоффы. Он не обязан был любить Хоффу. Гувера он тоже не любил. Ему нравилась сама работа, и он гордился, что в его ремесле ему нет равных.
– Так что ты привез? – наконец решился спросить Хоффа, щелкнув костяшками пальцев, да так громко, что любой вздрогнул бы от неожиданности. Но на Спиндела это не произвело впечатления.
Он улыбнулся в ответ. Ему хотелось поиграть в кошки‑мышки, чтобы его уговаривали, а он будет делать вид, что ничего не понимает. Так проститутка, зная наперед, что ей не миновать постели, все же хочет, чтобы ее уговаривали. Гувер понимал натуру Спиндела лучше, чем Хоффа, но Спиндел и Гувер все‑таки не сработались, и в конце концов Спиндел решил, что ему гораздо удобнее иметь дело с преступниками, да к тому же они и больше платят.
– Он чуть не победил, Джимми, – сказал он. – В конце я и сам готов был поддержать его.
– Ладно, хватит врать. Неужели ты мог поддержать этого сынка богатого папочки, который носит костюмы за пятьсот долларов? Не вешай мне лапшу на уши, Берни.
– Ну, ты же понимаешь, о чем я говорю… Все происходило, как на скачках. Во втором туре ему не хватало тридцати трех с половиной голосов, и если бы Теннесси и Пенсильвания не перешли на сторону Кефовера в следующем туре… Я никогда не видел ничего подобного, Джимми.
– Я читал об этом в газетах, Берни. Ладно, все равно это не важно. Айк и Никсон задавят Стивенсона.
– Если хочешь знать мое мнение, Джимми, я уверен, что в шестидесятом году победит Кеннеди.
Хоффа грубо расхохотался.
– Только через мой труп. – Он опять щелкнул костяшками пальцев. – Или через его. – Он помолчал. – Так ты привез что‑нибудь или нет?
– Привез. – Спиндел положил тяжелый портфель на большой полированный стол, вынул из него катушечный магнитофон, включил его в сеть, вытащил из коробки кассету и вставил ленту в пустую бобину. Он работал пальцами, как хирург, не делая лишних движений. – Интересная штука, – произнес он. – Вставляя подслушивающие устройства в телефонную коробку в гостинице, я заметил, что там кто‑то уже побывал до меня.
Хоффа нахмурился.
– Кто?
– ФБР! – Спиндел ухмыльнулся. – Я сразу же признал свою школу. Это я учил их, как нужно работать! Поэтому мне пришлось вернуться и убрать свои устройства раньше, чем ФБР. Иначе они догадались бы, что я тоже подслушивал. Ведь я подключился прямо к их проводам.
Хоффа мрачно усмехнулся.
– Значит, Гувер тоже собирает досье на Джека? Это уже интересно, Берни. Ты хорошо поработал. С меня причитается, дружище.
– Ты же еще не слышал, что тут записано, Джимми.
Спиндел нажал на кнопку. Пленка зашипела, потом, словно откуда‑то из глубины, раздалось отдаленное шуршание простыней, стук падающего в бокал кубика льда, затем тихое трение влажных тел друг о друга. Спиндел знал свое дело; на качество его работы жаловаться не приходилось. “Мы управимся за минуту, сенатор”, – произнес женский голос, и даже тот, кто не часто ходил в кино, как, например, Хоффа, сразу узнал бы в нем голос Мэрилин Монро – этот знакомый высокий, тоненький, с придыханием голос, в котором одновременно соединялись интонации ребенка и сексуальной женщины с едва заметными неуверенными паузами между словами, – почти как заикание. Спиндел живо представил себе Мэрилин Монро: бело‑розовая кожа, смелый взгляд накрашенных тушью глаз, соломенного цвета волосы – именно такой он увидел ее, когда она открыла ему дверь своего номера в гостинице “Конрад Хилтон” и заговорила с ним…
Хоффа перегнулся через стол и торжественно пожал Спинделу руку. Затем вскочил на ноги и, приняв боксерскую стойку, запрыгал по комнате, будто атаковал невидимого противника. Мускулы на его плечах играли, как у двадцатилетнего громилы, каким он был когда‑то, пробивая себе кулаками путь наверх сквозь ряды докеров, которые были в два раза мощнее него.
Хоффа с силой ударил огромным кулаком по ладони другой руки. Звук от удара, словно выстрел, резким эхом разнесся по кабинету. Спиндел поморщился.
– Вот так! – воскликнул Хоффа. – Точно в “десятку”!
Я отвез Мэрилин в Нью‑Йорк и оставил ее там под присмотром заботливой Марианны Крис. Вскоре она вернулась в Англию и продолжила съемки в фильме “Принц и хористка”. Доктор Крис поехала с ней для оказания моральной поддержки.
Я не удивился, прочитав в светской хронике о сложностях, возникших между Мэрилин и Артуром Миллером, и о скандале между Мэрилин и Оливье, когда он в очередной раз попытался удалить со съемочной площадки Полу Страсберг; Мэрилин заставила его отказаться от этой затеи.
Однако я на некоторое время позабыл о неприятностях Мэрилин, когда прочитал заметку Дру Пирсона о том, что Джек и Джеки “живут врозь”; их ребенок родился мертвым, и они намереваются развестись.
Ребенок родился спустя две недели после съезда в Чикаго, и я, разумеется, знал об этом, хотя Кеннеди делали все возможное, чтобы это событие не обсуждалось на страницах прессы. Джеки жила у своей матери в Ньюпорте, на Хэммерсмит‑Фарм в Очинклоссе, и я позвонил туда, чтобы выразить свои соболезнования. Джека там еще не было, что несколько меня удивило, однако я решил, что он уже выехал с южного побережья Франции, где гостил у своего отца. Он собирался поплавать там на яхте, чтобы развеяться после бурных событий съезда и набраться сил перед предстоящей напряженной кампанией в поддержку Стивенсона.
Когда мне позвонила секретарша Джо Кеннеди и сказала, что ее босс просит меня поужинать с ним, я насторожился: по моим сведениям Джо в это время должен был отдыхать на роскошной вилле в Био недалеко от Кап д'Антиб, которую он снимал каждое лето. Я знал, что только какие‑то большие семейные неприятности могли вынудить Джо вернуться в Нью‑Йорк раньше времени, и приготовился выслушать ужасные известия.
Мы встретились в ресторане “Ла Каравел”. Раньше посол любил ужинать в ресторане “Ле Павильон”, владельцем которого был Генри Суле. Но однажды семья Кеннеди отмечала там какой‑то праздник и им забыли приготовить шоколадный торт. Джо не только перестал появляться в этом ресторане, но в отместку ссудил деньгами шеф‑повара и метрдотеля Суле, чтобы они ушли от него и открыли свой ресторан, который мог бы конкурировать с заведением Суле. Поэтому теперь мы с ним ужинали в ресторане “Ла Каравел”.
Джо ждал меня за столиком, где он обычно ужинал в этом ресторане. Он хорошо загорел и выглядел, как всегда, бодрым и энергичным. Если бы Бергсон решил описать
Джо, он непременно употребил бы фразу “élan vital”, что значит “полон жизненных сил”. Эти слова лучше всего выражали сущность Джо Кеннеди.
Я потягивал коктейль, и мы обменивались незначительными фразами. Джо с нетерпением ждал, когда я допью коктейль, чтобы заказать ужин. Среди ирландцев он мог бы сойти за трезвенника. Я сообщил ему, что временно являюсь холостяком – Мария, не дожидаясь меня, уже уехала на юг Франции.
Он сердито изучал меню.
– Ты читал газеты?
– Статью Дру Пирсона? Да. Это правда?
– Этот Пирсон гнусный паршивец! Ему следовало бы свернуть шею.
Из чего я сделал вывод, что Пирсон написал правду.
– Где сейчас Джек? – спросил я.
Посол отпил из бокала.
– В Ньюпорте, с Джеки, – коротко ответил он. – Там, где и должен быть.
Его лицо было мрачно. Я не стал давить на него. Он сам расскажет мне то, что считает нужным, – вернее, скажет, что ему нужно от меня. В ожидании, пока нам принесут ужин, мы разговаривали с ним о его “отпуске” на южном побережье Франции.
– Как прошло лето? – спросил я. – Если не принимать в расчет нынешние неприятности.
– Если не учитывать, что в Чикаго вы с Бобби втянули Джека в борьбу, в которой он не мог победить, то можно сказать, все было превосходно. Тебе известно, что Розе пожаловали титул графини? – Он не сказал, кто именно пожаловал ей этот титул. Джо и Роза поддерживали с высшим духовенством католической церкви тесные отношения, но в то же время держались независимо, как равноправные партнеры. Интерес Розы к церкви объяснялся набожностью и некоторой долей снобизма, а Джо просто считал необходимым охватить своим влиянием все, что можно. Каждое лето Роза посещала святые места и завершала свое паломничество в Ватикане, где Его Святейшество удостаивал ее аудиенции. Летние путешествия Розы вполне устраивали обоих супругов – она таким образом пребывала в счастливом неведении относительно того, что Джо принимает любовниц прямо в ее доме, а у него появлялась возможность жить в свое удовольствие, не очень‑то маскируя свои любовные похождения.
– Значит, она теперь графиня? – переспросил я. – У меня нет слов.
Джо скорчил гримасу.
– Это стоило мне целого состояния.
– Я бы сказал, ты нашел неплохое применение своему капиталу.
Джо удовлетворенно вздохнул, попробовал свой гороховый суп, затем нахмурился и попросил, чтобы принесли еще гренков, – он считал, что обслуживающему персоналу нельзя давать расслабляться.
– Эта история с Джеком, – начал неохотно Джо, зачерпывая ложкой суп. – Как ты думаешь, о ней и дальше будут писать?
– Значит, это правда? – спросил я опять.
– Уже нет.
– Что произошло?
Джо доел суп, вытер рот и пристально посмотрел на меня. Затем снял очки и протер их. В его усталых, ввалившихся глазах не было привычного пронзительного блеска.
– Джек приезжал ко мне в Био. Он собирался отправиться в плавание на яхте с Джорджем Смэзерсом.
Мне не нужно было объяснять, что означает уйти в плавание со Смэзерсом. Смэзерс и Джек одновременно начали работать в конгрессе и, поскольку оба тогда еще были холостяками, всюду развлекались вместе. Они настолько прославились своим беспутством, что послу в конце концов пришлось в срочном порядке искать в Вашингтоне работу для Юнис, чтобы она присматривала там за своим братом.
– А Джеки в это время сидела дома и вот‑вот должна была родить? Ведь она так тяжело переносила эту беременность, – заметил я, вскинув брови.
– На яхте с Джеком была девушка – ей двадцать с чем‑то лет, блондинка, фигура потрясающая… – Он хмыкнул, усмехаясь. – Очень хороша собой, – сказал он. – Я бы и сам от такой не отказался. – Должно быть, он перехватил мой взгляд, потому что тут же добавил, как бы оправдываясь. – Черт возьми, я просто подумал, что после Чикаго Джеку надо развеяться.
– Насколько мне известно, они там не упускали такой возможности. Ему следовало быть рядом с Джеки.
Джо глотнул воды со льдом и сердито посмотрел на меня. Я не отвел глаза. Тогда он умерил свой гнев.
– Джек сказал, у них с Джеки напряженные отношения, – продолжал он. – И ему необходимо побыть немного без нее. Я подумал, что ничего страшного в этом нет.
“Ну, конечно”, – подумал я про себя. Джо пользовался репутацией хорошего семьянина, однако почему‑то так получалось, что многие важные события в семье происходили в его отсутствие.
– Когда у Джеки случилось несчастье с ребенком, Джек находился в плавании, вместе с той красоткой. Я передал ему это известие по радио, но он не стал возвращаться.
– Он решил продолжить плавание? – Даже я был изумлен.
– Джек сказал, что не стоит возвращаться домой, раз ребенок все равно родился мертвым, – смущенно выговорил он.
Я уставился в тарелку.
– Я бы сказал, он поступил, как эгоист и бессердечный человек, – заметил я. – Во всяком случае, со стороны это выглядит именно так.
– Да. Мать Джеки прочитала мне целую нотацию по этому поводу. Она позвонила мне в Био из Ньюпорта, за мой счет. Даже Бобби был… – Он замолчал, подыскивая нужное слово.
– В смятении?
– Да. Как бы то ни было, кто‑то проболтался, и это дошло до Пирсона. Я срочно радировал Джеку на эту проклятую яхту и приказал немедленно ехать к Джеки, а иначе он может распрощаться со своей политической карьерой.
То, что я услышал, было отвратительно, но Джек был сыном своего отца, и, следовательно, ему никогда и в голову не могло бы прийти пожертвовать своими удовольствиями.
– Я так понимаю, ты приехал наводить порядок? – спросил я.
Он кивнул.
– Должно быть, задача не из легких.
– Да, не из легких. – Неудивительно, что у него такие уставшие глаза и на загорелом лице пролегли глубокие морщины. – И не из дешевых.
Да, конечно. Однако есть вещи, о которых я вообще желал бы никогда не знать, и эта история была из их числа.
– Вам повезло, что заметку напечатали в колонке Дру Пирсона, – заметил я. – Ему никто не верит, даже его коллеги по редакции. Если бы ее напечатал, скажем, Уинчелл…
– Я разговаривал с Уинчеллом.
– На твоем месте я бы еще раз поговорил с Джеком. – Я задумался, пытаясь найти выход из положения. В конце концов, в этом и состояла моя работа. – Нужно написать, что был шторм, – произнес я.
– Шторм?
– Шторм на море. Ты радировал на яхту; они, с трудом преодолевая разбушевавшуюся стихию, пытались добраться до ближайшего порта. Джек, потеряв от волнения рассудок, требовал, чтобы подняли все паруса или что там у них еще… Это будет эффектно, к тому же напомнит людям о том, как он спас команду катера РТ–109. Только Джек не может сам распространить эту версию – о его геройстве должен рассказать кто‑то другой.
Посол задумался, глядя куда‑то мимо меня. За все эти годы нам не раз приходилось вот так сидеть с ним вместе, разрабатывая какой‑нибудь план, благодаря которому пресса могла бы представить очередную неприятную ситуацию в наиболее выгодном свете.
– Мне эта идея нравится, – произнес он наконец. – Даже очень.
– Тебе следует срочно договориться обо всем с Джеком и его друзьями.
– Нет проблем.
– А с девочками как?
– С какими девочками?
– С теми, что были на яхте.
– Мы уже заручились их… э… доброй волей.
“Значит, – подумал я, – Джо дал этим симпатичным американкам возможность поездить по Европе, ни в чем себе не отказывая, лишь бы они не попадались на глаза газетчикам”. Посол не тратил времени попусту.
– А Джеки?
– Что Джеки?
– Ты же не хочешь, чтобы она всем рассказывала, будто никакого шторма не было и в помине.
– Ее же там не было. Если Джек утверждает, что был шторм, кто станет спорить? В Средиземном море всякое случается. Бывает так: стоит прекрасная погода, море спокойно, вдруг, откуда ни возьмись, налетает шквал… Опасное море. Любой моряк это подтвердит.
Джо подал знак, чтобы принесли десерт. Его лицо просветлело, когда он увидел торт с шоколадным муссом. Джо властным жестом указал на него.
– Неплохо бы поместить несколько фотографий в журнале “Лайф”, как ты считаешь? Несколько фотографий Джека и Джеки. И написать: семью известного американского политика постигло несчастье. Что‑нибудь в этом роде.